Кровавое дело.
Часть вторая. По ложному следу.
Глава IX. Дипломатия пароли

Глава IX
ДИПЛОМАТИЯ ПАРОЛИ

В качестве директора выдающегося лечебного заведения Пароли ежедневно приходилось совершать бесконечные разъезды по Парижу, и к нему, более чем к кому-либо, можно было применить изречение о том, что "время - деньги".

Как раз в это утро Пароли условился с одним из богатых содержателей экипажей и нанял у него карету помесячно, шикарно отделанную, с представительным кучером.

Карета уже ожидала его во дворе, около крыльца.

Он позавтракал со своим предшественником, который продолжал оставаться пока его гостем. Выйдя из-за стола, он переоделся и, усевшись в карету, обитую темно-голубым штофом, с чувством невыразимого удовлетворения и торжества велел кучеру ехать на улицу Vieile du Temple.

Он ехал к одному из своих земляков, венецианцу, человеку, давно знакомому и занимавшемуся полировкой хрусталя.

Там он заказал нужные стекла, описав их форму и величину с математической точностью, и велел отвезти себя на свою бывшую квартиру.

Когда он приехал туда, на городских часах било половину третьего.

Пароли вошел в квартиру, не проходя мимо консьержки, открыл ящичек, в котором держал украденные бумаги и деньги, и взял оттуда бумажник Жака Бернье, в котором находились черновик завещания, а также квитанция на миллион двести тысяч франков.

Итальянец сделал копии, спрятал их в ящичек, сунул оригиналы обратно в бумажник и опустил последний себе в карман.

После этого он написал письмо со следующим адресом:

"Господину Аннибалу Жервазони, улица Monsieur 1е Prince, д. No 5".

Он вышел из квартиры, затворил за собой двери, подал кучеру только что написанное письмо и сказал:

-- Доставьте это по адресу.

-- Слушаю! А куда прикажете приехать за вами?

-- Никуда. Вы мне больше не нужны сегодня.

-- Какие приказания на завтра?

-- Завтра и каждый день вы должны быть у лечебницы в девять часов утра.

Пароли посмотрел ему вслед, а затем вернулся на бульвар де Курсель.

Погода стояла великолепная, хотя было довольно холодно. Тротуары были мокры, какими они бывают, когда начинается оттепель. В парке Монсо и на соседних бульварах было очень мало народа.

Итальянец выбрал минуту, когда около него не было ни экипажа, ни пешехода, вытащил из кармана бумажник Жака Бернье и уронил его на тротуар прямо в жидкую грязь. Затем с живостью наклонился, поднял его и слегка обтер носовым платком, стараясь оставить заметные следы грязи.

Продолжая держать бумажник в руке, чтобы дать ему время высохнуть, он направился в Батиньоль, на улицу Дам.

Дойдя до дома No 54, Пароли остановился и вошел в подъезд.

В глубине коридора находилась комнатка консьержки; итальянец отворил двери.

Изысканно одетый, в богатой меховой шубе, белом галстуке и изящных перчатках, красавец Пароли производил очень выгодное впечатление.

Консьержка приняла его за прокурора.

-- Квартира господина Жака Бернье? - осведомился Пароли.

-- На четвертом этаже, дверь налево, - ответила консьержка и подумала про себя: "Наверное, это кто-нибудь из суда по делу к mademoiselle Сесиль".

Пароли стал подниматься по лестнице и, дойдя до верхнего этажа, позвонил в дверь.

Бригитта, одетая в глубокий траур, отворила.

-- Что вам угодно, сударь?. - спросила она.

-- Господин Жак Бернье у себя? - осведомился он самым натуральным тоном.

Бригитта посмотрела на своего собеседника со страхом и изумлением.

-- Господин Жак Бернье!!! - повторила она. - Вы спрашиваете господина Жака Бернье?

-- Ну да. А что, разве он не здесь живет?

-- То есть он жил здесь. Да разве вы ничего не знаете?

-- Ровно ничего.

-- Умер?! - повторил Пароли, очень искусно приняв изумленный вид.

-- Да, сударь.

-- Как давно?

-- Четыре дня назад.

-- Это очень большое несчастье, но, может быть, тут есть кто-нибудь из его семьи?

-- Да, сударь. Здесь еще живет mademoiselle Сесиль Бернье, его дочь.

-- Могу я ее видеть?

-- Видите ли, барышня страшно тоскует, постоянно в слезах!

-- Я понимаю ее естественное горе, но все-таки это не помешает мне настаивать, чтобы она приняла меня. У меня к ней очень важное дело, которое делается еще важнее и серьезнее после того, что вы мне сказали.

-- Если так, сударь, то потрудитесь войти, а я пойду предупредить барышню.

Анджело вошел в маленькую прихожую, а старая Бригитта тихо затворила за ним дверь.

Уже выходя, старушка остановилась и спросила:

-- Как прикажете доложить?

-- Потрудитесь сказать, что пришел доктор Анджело Пароли.

Четыре дня Сесиль находилась в самом ужасном состоянии. Страшная смерть отца повлияла на нее несравненно меньше, чем известие о том критическом положении, в котором она оказалась.

Триста пятьдесят тысяч, которые вез отец, были украдены убийцей.

Бумаги, среди которых была и квитанция банкира, хранителя миллионного капитала, тоже исчезли.

Каким образом может Сесиль вступить во владение этим капиталом?

Она предвидела массу промедлений, проволочек, а в конце концов, может быть, даже и невозможность получить деньги.

А Сесиль по опыту знала, как страшно долго могут иногда тянуться судебные тяжбы. Пока судьи будут заботиться об увеличении судебных издержек, а адвокаты блистать пустыми, звучными фразами, наследницу ожидала мрачная нищета.

Пятьюстами франками Сесиль уплатила мелкие долги. Нескольких золотых монет, оставшихся в ее портмоне, не хватит даже на похороны отца!

Грозный призрак нищеты стучался в ее двери.

А там наступят роды. Новые издержки.

Что делать? Как быть?

Девушка положительно была не в состоянии ответить на эти вопросы, и отчаяние и сознание собственного бессилия совершенно овладели ею.

-- Обратитесь ко мне, рассчитывайте на меня, - сказал ей барон де Родиль.

Два дня подряд ходила она к нему в суд, но не заставала и возвращалась домой, в Батиньоль, с отчаянием, ежеминутно возраставшим.

Сесиль плакала, обезумев от страха перед судьбой, окончательно теряя голову, и уже серьезно подумывала о самоубийстве, как вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла старая Бригитта.

-- Что тебе нужно? - резко спросила девушка.

-- Вас желают видеть, барышня!

-- Кто?

-- Какой-то барин, очень приличный с виду.

-- Вероятно, судья? - с живостью спросила Сесиль, моментально вспомнив о бароне де Родиле.

-- Нет, это доктор.

-- Что может быть нужно от меня этому доктору? Вероятно, он пришел сообщить, что вскрытие закончено и что я могу хоронить отца.

-- Нет, тут что-нибудь не то. Потому что, по-видимому, этот господин даже не знал о смерти вашего батюшки.

-- Так зачем же он пришел?

-- Он говорит, что пришел по очень важному делу, касающемуся лично вас.

-- Его зовут доктор Пароли.

-- Хорошо, веди его.

Бригитта вышла из комнаты, а Сесиль осталась у пылающего камина.

Итальянец вошел.

Сесиль ответила легким наклоном головы на его глубокий поклон и, как ни велико было ее горе, успела заметить, как хорош и изящен гость.

Жестом указала она на кресло и затем, чтобы что-нибудь сказать, спросила:

-- Вы, вероятно, присланы ко мне из суда?

Анджело Пароли внимательно оглядел Сесиль, нашел ее замечательно красивой и ответил:

-- Нет.

-- В таком случае прошу сообщить мне причину вашего визита.

-- Я сейчас объясню вам, mademoiselle. Идя сюда, я надеялся увидеть самого Жака Бернье.

-- Мой отец умер. Вероятно, прислуга сказала вам об этом, - прервала его Сесиль.

Слова эти были произнесены так спокойно, так сухо, что Пароли сразу понял и оценил по достоинству молодую девушку.

"Ни тени сожаления, - подумал он. - Я сделаю из нее все, что мне вздумается".

-- Да, она мне это сказала. Верьте, надо, чтобы причины, которые привели меня, были очень серьезны, для того чтобы я решился потревожить вас в вашей печали и возбудить в вашей душе горестные воспоминания! Смерть вашего батюшки набрасывает тень страшной таинственности на ту находку, которая попалась мне случайно.

Сесиль с удивлением подняла глаза.

-- Находку? - повторила она.

-- Да.

-- Какую?

-- Пожалуйста!

И с этими словами Сесиль снова пригласила жестом Пароли сесть, так как он все еще стоял, не меняя позы.

Итальянец уселся и устремил на нее свои блестящие, магнетические глаза.

-- Ваш батюшка скончался четыре дня назад? Так, кажется, сказала мне ваша прислуга?

-- Да, сударь.

-- А вы сами никуда не выходили сегодня?

-- Я ходила в суд, ожидая встретить там одного нужного мне человека.

-- Вы не проходили по улице Vieile du Temple?

-- Нет, не проходила. Я села в омнибус, который и привез меня к окружному суду, затем я той же дорогой вернулась обратно в Батиньоль.

У Пароли вырвался жест живейшего изумления.

-- В таком случае тайна кажется мне совершенно непроницаемой!

-- О какой тайне вы говорите?

-- А вот о какой. Скажите мне, пожалуйста, если принять во внимание, что monsieur Бернье умер четыре дня назад и что вы не проходили по улице Vieile du Temple, то каким образом могло случиться, что сегодня я нашел на этой самой улице, час назад, бумажник, принадлежащий, очевидно, вашему отцу? Да он и не мог никаким образом принадлежать кому-нибудь другому!

-- Бумажник? - боязливо повторила Сесиль. - Что же в нем было?

-- Черновик завещания, а также квитанция, написанная и подписанная одним марсельским банкиром, на сумму один миллион двести тысяч франков, хранящихся в его банке.

Одним прыжком Сесиль вскочила со своего места.

-- Вы это нашли? - воскликнула она, задыхаясь.

-- Да, и вот вам этот бумажник. Позвольте вручить его вам. Вы видите, что он даже еще в грязи. А между тем я старался вытереть его, как только мог.

Сесиль схватила бумажник.

-- Потрудитесь открыть его, - продолжал итальянец, - и убедитесь, что в нем заключаются те два документа, о которых я говорил.

Сесиль повиновалась. Она раскрыла бумажник и нашла в середине две бумаги, сложенные вчетверо. Взяв одну из них, она поторопилась развернуть ее.

То была квитанция банкира Давида Бонтана.

Сесиль читала, и в ее черных глазах загоралось яркое пламя.

-- Это квитанция в получении на хранение одного миллиона двухсот тысяч франков, - проговорила она.

Когда она произносила слово "миллиона двухсот тысяч франков", голос ее дрожал от алчности.

-- А другой документ - черновик завещания, - продолжил итальянец.

Сесиль развернула вторую бумагу и начала читать ее.

Но, по мере того как она читала, лицо ее принимало выражение изумления, гнева и горя.

-- А, - проговорила она каким-то свистящим шепотом, - мой отец отказал этой твари половину своего состояния! Ведь это просто какое-то ходячее несчастье, эта женщина!

И, обращаясь к Пароли, огорченная Сесиль спросила:

-- Вы читали это завещание, сударь?

-- Я узнал адрес господина Жака Бернье только тогда, когда прочел завещание. Иначе я был бы принужден ограничиться тем, что заявил бы о своей находке полицейскому комиссару.

-- Значит, вам известно, что мой отец отказал громадную часть состояния, которое принадлежит мне, своей незаконной дочери?

-- Да, я прочел это.

-- Это позорно, ужасно! Неужели закон может терпеть подобные вещи?

-- Французские законы позволяют распоряжаться одной третью состояния в пользу незаконного ребенка.

-- В таком случае закон ужасен, несправедлив, возмутителен!

-- Но ведь документ, находящийся у вас перед глазами, только черновик, - продолжал Пароли, - и поэтому сам по себе не имеет ровно никакого значения. Может быть, ваш батюшка не успел придать этому распоряжению законной силы?

-- Правда, - проговорила она радостно. - Ваше предположение более чем вероятно. Мой отец останавливался в Дижоне одиннадцатого числа, а умер он двенадцатого. Может быть, он только успел поручить своему другу, нотариусу, составить проект завещания, которое намеревался подписать впоследствии? Как вы полагаете, сударь, это возможно?

-- Полагаю, что да.

-- В бумажнике не было других бумаг, кроме этих двух, - продолжала Сесиль, как бы рассуждая сама с собой.

-- Вы полагаете, что в бумажнике должны были быть еще и другие бумаги?

-- Да, в нем должна была находиться крупная сумма денег.

-- Крупная сумма? - повторил Пароли.

-- Да, сударь. Триста пятьдесят тысяч франков банковскими билетами. Триста пятьдесят тысяч франков, украденных у моего отца.

-- Украденных кем?

-- Его убийцей!

Анджело разыграл комедию удивления и ужаса.

-- Значит, Жак Бернье был убит! - воскликнул он.

-- Да... Четыре дня назад... на железной дороге. В ночь с одиннадцатого декабря на двенадцатое... возвращаясь из Дижона.

-- Ах, какой ужас! Что же убийца? Пойман?

-- Увы, сударь, нет. Он даже неизвестен, к несчастью!

-- И никого нет на подозрении?

-- Открыто по крайней мере никого не обвиняют. Но мне думается, что судьи подозревают одну личность в соучастии.

-- Кого же? - с живостью спросил Пароли.

-- А вот эту самую женщину, о которой идет речь в черновике моего отца... Анжель Бернье.

Итальянец вздрогнул.

-- О, мою незаконную сестру. Незаконную дочь моего отца.

-- Вы знаете ее?

-- Я видела ее всего два раза; а две недели назад я даже не подозревала о ее существовании.

-- Какой повод для подозрения ее в совершенном убийстве?

-- Не в убийстве, а в соучастии.

-- Ну да, я ошибся. Я хотел спросить - в соучастии.

-- Надо вам сказать, что она живет на этой же улице, в доме No 110, и держит травяную и москательную лавку. Десять-двадцать дней назад мне нужно было купить лекарственные травы; я и отправилась к ней в магазин, совершенно не подозревая, что иду в дом к моей сестре.

Пока девушка говорила, итальянец буквально пожирал ее своим великолепными, страстными глазами.

-- Велев отнести ко мне на дом покупки, - продолжала Сесиль, - я, естественно, дала свой адрес и сказала имя, и вот в этот-то самый момент я и узнала от нее, что она незаконная дочь моего отца и что. мы связаны родственными узами.

В кармане у меня вместе с платком была записная книжка, а в ней письмо отца, которое я получила в то же самое утро и в котором заключались самые точные указания о его маршруте, о дне и часе прибытия в Париж, об остановках в пути и даже о сумме, которую он вез с собой. Кроме этого, в письме находился банковский билет в пятьсот франков, который я сама вложила в конверт. Вернувшись домой, я заметила, что потеряла и записную книжку, и все, что в ней заключалось.

-- Теперь я понимаю, - поспешил прервать ее Пароли. - Судьи предполагают, что потеря эта случилась именно в магазине вашей сестры и что, воспользовавшись всеми обозначенными там подробностями, она наняла какого-нибудь негодяя, который и взялся убить Жака Бернье и украсть деньги.

-- Думаю, что у судей явилась именно эта мысль, - подтвердила Сесиль.

-- Значит, Анжель сильно ненавидела вашего отца?

-- О да!

-- Но по какой же причине? Ведь он был и ее отец!

-- Видите, следствием легкой, скоро прекратившейся связи явилась дочь. Мой отец имел слабость признать ее своей, дать ей имя. Но, узнав, что и Анжель в свою очередь отличается скандальным поведением, он отказался от нее совершенно, не желая больше ни видеть ее, ни слышать о ней. Вот откуда у нее эта ненависть и желание отомстить.

-- Но мне все-таки думается, что тут одни только предположения, а уверенности ведь нет никакой, - заметил Пароли.

-- Да, но эти предположения поразили судей, так же как они поразили и меня, - возразила Сесиль.

-- Но вы-то лично что предполагаете?

-- Почему?

-- Тут случился один инцидент, который выгораживает Анжель Бернье.

-- Могу я узнать, какого рода этот инцидент?

-- Конечно. Убийца, покончив с моим отцом, покусился и на жизнь ее дочери.

Итальянец чувствовал себя очень и очень скверно.

-- Я не совсем понимаю... - сказал он, вопросительно и несколько робко глядя на Сесиль.

-- По каким-то обстоятельствам, о которых при мне не говорилось, дочь Анжель, Эмма-Роза, о существовании которой я узнала из найденного вами завещания, села в тот же вагон, где находился мой отец, и, кажется, случилось так, что злодей, убив моего отца и желая отделаться от свидетеля, выбросил ее из вагона на полном ходу.

Анджело провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот. Он чувствовал, что теряет почву под ногами, но благодаря железной воле преодолел волнение и проговорил:

-- Как странны и необычны все эти осложнения!

Затем, помолчав, прибавил:

-- Вы, кажется, говорили о покушении на убийство... Значит, девушка, выброшенная из вагона, не умерла?

-- Она только ранена, более или менее серьезно. И будьте уверены, что ее спасут, она будет жить, для того чтобы лишить меня целой трети наследства моего отца!

"Значит, она не умерла, эта девочка, которая может быть мне так опасна! - подумал итальянец. - Нет, положительно мне нет удачи ни в чем".

-- Вы теперь сами видите, сударь, - продолжала между тем Сесиль, - какие страшные удары поражают меня один за другим. Отец убит. Громадная часть наследства, которое должно было целиком перейти ко мне, потеряна навеки, если только он засвидетельствовал завещание! К тому же в настоящую минуту я совершенно одна на свете. Я просто не знаю, что мне делать! К кому обратиться! С кем посоветоваться!

Пароли взял девушку за обе ручки и почувствовал, как они задрожали в его сильных руках.

Устремив на Сесиль чудные черные глаза, он, казалось, приковывал ее к себе магнетическим взглядом.

-- К чему вы так отчаиваетесь? - заговорил он глубоким, музыкальным, чарующим голосом. - Неужели вам не может встретиться дружба, зародившаяся внезапно, от одного взгляда, которая будет стараться залечить ваши страдания, внести мир и спокойствие в вашу наболевшую душу, утешит вас в ваших тревогах и осушит слезы?

-- Ведь я ровно никого не знаю, - ответила Сесиль, опустив глаза. - Отец и я жили очень уединенно, вдали от света и людей. Сперва мы были очень богаты, потом почти обеднели, ну и, разумеется, все нас покинули, забыли... Повторяю вам, я совершенно одинока.

-- Хорошо, но вместо старых привязанностей могут найтись другие, - возразил итальянец. - Хотите ли вы, чтобы я стал вашим советником, защитником, другом? Искренним, преданным другом?

Сесиль чувствовала себя потрясенной и возбужденной до крайней степени. Она испытывала какое-то очарование, в котором сама не была в состоянии дать себе отчет.

-- Вы - моим советником? Моим другом? - повторила она, почти не сознавая значения собственных слов.

-- О, - продолжал Анджело, как бы увлеченный внезапно налетевшим на него вихрем страсти, непреодолимым и неудержимым, как буря, - я знаю вас всего несколько минут, а между тем мне кажется, что знаю давно и что вы всегда наполняли собой мою жизнь! Как отрадно было бы взять на себя половину вашего горя! Я с удовольствием отдал бы свою кровь, чтобы осушить слезы, от которых покраснели ваши чудные глазки! Простите меня, что я говорю с вами таким образом в ту минуту, когда душа ваша тоскует! Я хотел бы, я должен был бы молчать, но не могу заставить молчать свое переполненное сердце! Это безумие, быть может!! Пускай! Я сошел с ума и не желаю излечиться! Видя вас, такую молодую, такую красавицу, такую печальную, узнав вас в тот момент, когда злая судьба лишила вас самой дорогой привязанности и оставила одну в мире, я невольно почувствовал живейшую, горячую симпатию! Я весь отдал себя в ваши руки! Располагайте мною! Я принадлежу вам весь! А взамен моей глубокой, беззаветной и безграничной преданности скажите мне только одно: вы позволите мне считать себя вашим другом?

Пароли был великий комедиант; он превосходно умел управлять своей подвижной физиономией, настраивая ее на один лад со своими страстными, в душу западающими речами.

Да и Сесиль была слишком неопытна для того, чтобы не принять всерьез эти банальные слова. Она думала, что слышит настоящий голос страсти.

И надо сознаться, что и на этот раз страстные речи опьянили ее так же, как опьянили когда-то звучные тирады актера Поля Дарнала.

Она и думать забыла, что от любви артиста, которого она теперь так презирала, остались очень ощутимые последствия.

-- О да, да! - заговорила она, глядя на Пароли пылающими глазами, между тем как по телу ее пробегала сладострастная дрожь. - О да, я верю вам... Я принимаю вашу преданность... вашу дружбу... Советуйте мне... Руководите мною... Поддержите меня...

Она уже хотела прибавить: "Любите меня!" Но эти два слова замерли, не будучи выговоренными, но все-таки недостаточно быстро для того, чтобы итальянец не смог прочесть их в ее глазах и на губах.

Он взял обе ее руки и почтительно и нежно поднес к своим губам.

-- Вам уже известно, что я доктор Анджело Пароли, - продолжал он. - Я владелец первой глазной лечебницы Парижа... Я богат... И говорю все это для того, чтобы вы знали, что я буду счастлив положить к вашим ногам все свое состояние, в ожидании, пока вы не получите наследство отца, на которое имеете полное и неоспоримое, хотя, к сожалению, и не исключительное право. Мое страстное желание и пламенное стремление - заслужить вашу благодарность.

-- Вы уже заслужили ее, - с живостью проговорила Сесиль. - Не возврати вы мне бумажник отца, где находилась квитанция марсельского банкира, которого я даже и имени не знала, кто знает, может быть, и все состояние было бы для меня потеряно навеки?! Кто-нибудь другой, не вы, может быть, и не побеспокоился бы вернуть находку, а хладнокровно оставил бы ее у себя... Почем знать? Может быть, даже попытался бы обратить находку в свою пользу! Вы оказали мне громадную услугу и этим получили право на мою вечную и безграничную благодарность.

-- А ваша дружба?

-- Она так же, как и моя благодарность, всецело принадлежит вам.

-- О, благодарю, благодарю! - говорил Пароли своим бархатным, горячим голосом. - А что, если бы я осмелился мечтать еще о большем?

-- О чем же?

-- О вашей любви...

Услышав эти слова, дочь Жака Бернье вдруг разом припомнила все прошлое. Она побледнела, как смерть, и задрожала. Как живой укор, как ужасное привидение, как бездонная пропасть вдруг обрисовалась перед нею ее "ошибка", ее минутный каприз.

О, как ужасно проклинала она в этот момент несчастного актера! Чего бы она не сделала, чтобы стереть его с лица земли!

Пароли между тем не сводил с нее своих магнетических глаз, как змея, которая смотрит на добычу, пока она сама не подлетит к ее пасти.

Он увидел внезапную бледность девушки, заметил ее страшное смущение.

-- Да, - проговорил он горьким разочарованным тоном, - было слишком безумно, слишком смело с моей стороны мечтать, что вы когда-нибудь сможете полюбить меня! Я вижу, что ваше сердце несвободно!

-- Не расспрашивайте меня! - воскликнула Сесиль, сжимая пылающие виски обеими руками. - Умоляю вас, не расспрашивайте меня.

Но какие это могли быть причины?

Вот какой вопрос мысленно задавал себе Анджело; но так как, несмотря на всю свою сообразительность, он не мог найти на него сразу подходящего ответа, то продолжал, уже вслух и голосом, как будто дрожащим от волнения:

-- Я не имею никакого права расспрашивать вас. Я отлично понимаю, что внезапная дружба не может иметь всех привилегий старой привязанности. Я жду, чтобы вы сделали мне честь и подвергли мою дружбу какому-нибудь испытанию.

Итальянец глубоко вздохнул и провел рукой по глазам, чтобы стереть воображаемую слезу, а затем продолжил:

-- Мне нечего прощать вам, потому что вы ничем меня не оскорбили, - ответила Сесиль, устремив на своего покровителя глубоко печальный взгляд. - Но, прошу вас, не будем больше говорить об этом. Начните вашу роль друга: мое положение хорошо вам известно, что я должна, по-вашему, теперь делать?

-- Потеря бумажника тесно связана с трагическим происшествием, жертвой которого был ваш отец. Почем знать, не поможет ли он напасть на след настоящего убийцы? По моему мнению, вы должны представить бумажник судьям - это прежде всего. Разве это также и не ваше мнение?

-- Без сомнения. Но мне нужно, чтобы вы были около меня, чтобы вы были со мной, когда я отправлюсь в суд. Вы возьмете на себя труд объяснить судьям, каким образом попала к вам в руки эта драгоценная для меня находка.

-- В этом случае, как и во всех других, я попрошу вас всецело располагать мной. Я готов сопровождать вас в суд, когда вам угодно. Вы не знаете, какому следователю поручено ведение дела?

-- Его имя?

-- Monsieur де Жеврэ.

Пароли разыграл удивление со свойственным ему талантом.

-- Monsieur де Жеврэ! - повторил он. - Да это просто случай! И какой счастливый случай!

-- О да, он даже обязан мне! Мне недавно пришлось оказать ему громадную услугу. Не будь меня, его мать, которую он буквально обожает, была бы слепа навеки и безо всякой надежды на выздоровление.

-- О, вот покровитель, которого я прошу у Бога с самого дня смерти бедного отца! Это вы! Я отлично знаю, что вы будете отныне моим Провидением! - воскликнула Сесиль в экстазе.

-- Я буду только вашим другом, и этим все сказано! - скромно возразил итальянец. - Теперь же мы, конечно, уже не можем отправиться к господину де Жеврэ, - прибавил он.

-- Так отложим на завтра, разумеется, если вы свободны.

-- Я бы попросила вас - извините, что отношусь к вам так беспеременно, да мне кажется, что мы уже так давно знакомы, - я бы вас попросила узнать у monsieur де Жеврэ, когда могут состояться похороны отца.

-- Я не только осведомлюсь об этом, но вместе с ним приму все меры, чтобы погребальная церемония была достойна того, кого вы оплакиваете.

-- О, сударь, как вы добры! Вы положительно играете роль Провидения в моей жизни!

И девушка, в порыве благодарности, опять протянула свои хорошенькие ручки Анджело, который снова приложил их к губам и покрыл поцелуями.

Она отняла руки, отодвинула подальше стул и проговорила:

-- Войдите!

На пороге показалась Бригитта.

-- Что нужно? - спросила Сесиль.

-- Но ведь я не одна.

-- Кажется, ему очень нужно...

-- Этот господин сказал свое имя?

-- Он сказал, что его имя - Поль Дарнала.

Итальянец вздрогнул.

Поль Дарнала!

Это имя принадлежало красавцу актеру, которого он видел в Cafe du Theatre в Дижоне, накануне убийства.

Поль Дарнала был тот самый красавец, который, лихо покручивая усы, шутил со знаменитой дочерью консьержки, Жанной Дортиль, напоминавшей ему о его любви к какой-то дамочке в Батиньоле.

Смущение mademoiselle Бернье являлось странным подтверждением этого предположения.

Пароли захотел узнать правду во что бы то ни стало, ему необходимо было знать, зачем комедиант, как он мысленно называл Поля, явился к Сесиль.

Последняя быстро овладела минутным смущением и, обращаясь к Бригитте, сухо проговорила:

-- Скажи, что я не принимаю.

-- Я не хочу принимать его...

-- Но ведь вы же знаете этого господина?

Сесиль пошевелила губами, но была не в состоянии говорить: слова останавливались в ее судорожно сжатом горле.

Она сделала какой-то неопределенный жест, не выражавший ни да, ни нет.