Человек, рожденный быть королем (из поэмы "Земной рай")
(Старая орфография)

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Моррис У., год: 1868
Примечание:Перевод Дмитрия Мина
Категория:Поэма
Связанные авторы:Мин Д. Е. (Переводчик текста)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Человек, рожденный быть королем (из поэмы "Земной рай")

ЧЕЛОВЕКЪ РОЖДЕННЫЙ БЫТЬ КОРОЛЕМЪ
ПОВЕСТЬ ВЪ СТИХАХЪ
ИЗЪ ПОЭМЫ УИЛЛЬЯМА МОРРИСА: "ЗЕМНОЙ РАЙ."

Летъ десять тому назадъ Уилльям Моррисъ, авторъ переведенной мною повести, выступилъ въ первый разъ, какъ писатель, со сборникомъ стихотворенiй подъ заглавiемъ: "Defence of Gaenevere and other Poeme". Сборникъ этотъ не обратилъ на себя особеннаго вниманiя публики. Несмотря на несомненныя поэтическiя достоинства, книга, составленная изъ несколькихъ, большею частью не очень большихъ, разказовъ, ни въ какомъ случае не могла подготовитъ англiйскую публику къ тому сильному впечатленiю, какое произвело на нее явившееся въ 1867 году второе поэтическое произведенiе Морриса: Жизнь и Смерть Язона ("The Life and Death of Jason"). Въ этомъ эпосе поэтъ шагъ за шагомъ следитъ за жизнью своего героя, начиная съ его детства до той роковой минуты, когда онъ погибаетъ, раздавленный развалившимся килемъ его корабля Арго. Поэтъ разказываетъ съ малейшими подробностями всю исторiю подвиговъ Язона, все перенесенныя имъ бедствiя, его торжество и, наконецъ, его неверность Медее, играющей, разумеется, не последнюю роль въ поэме. "Въ исполненiи задуманнаго плана, обнимающаго личности столь величавыя и действiе исполненное такихъ удивительныхъ приключенiй", говоритъ критикъ Атенея, Уилльямъ Моррисъ выказалъ поэтическiя качества, редкiя сами по себе, и особенно редкiя въ наше время, когда поэты, наравне съ другими художниками, такъ любятъ приноравливаться ко вкусу публики въ деле изящнаго искусства. Намъ прошлось бы вернуться на четверть столетiя назадъ, чтобы найти поэтическое произведенiе равныхъ достоинствъ съ этимъ, - произведенiе, которое обнаруживало бы въ авторе такую же мощь фантазiи и такое же близкое знакомство со всемъ что касается избраннаго имъ предмета. Моррисъ изображаетъ духъ, нравы, местности древней Грецiи съ такою отчетливостью, какъ будто бы онъ самъ былъ одинъ изъ числа Грековъ. Разказывая легенды классическаго перiода, онъ исполненъ къ нимъ такой задушевности, такой детски-наивной веры въ ихъ действительность, что въ этомъ отношенiи вполне уподобляется Фроассару, относившемуся съ такимъ же простодушiемъ къ сказанiямъ средневековаго рыцарства." "Во всемъ благородномъ сонме нашихъ поэтовъ", говоритъ, въ свою очередь, критикъ поэмы въ Fortnightly Review, "не было еще второго повествователя равнаго Чоусеру, нетъ и не было второго рапсода, котораго можно бы было поставить рядомъ съ нимъ, до появленiя Морриса. Редко, да и то лишь въ перiоде балладъ и рыцарскихъ романовъ, писались такiя поэмы какъ эта, - поэмы столь широкихъ размеровъ и, вместе, столь грустныя и простыя, такъ сильно проникнутыя глубокимъ, неподдельнымъ жаромъ, прямо ведущимъ къ своей цели, безъ уклоненiя, безъ ошибки." Таковы были отзывы рецензентовъ этихъ двухъ критическихъ журналовъ; съ такими же похвалами отозвались о Язоне и все прочiе журналы. Три изданiя въ теченiе одного года свидетельствовали, что восторженныя похвалы критиковъ не были преувеличены.

Но не успело ослабеть глубокое впечатленiе, произведенное на публику Язономъ, какъ вотъ, въ прошломъ 1868 году, является третья поэма того же автора или, вернее оказать, целый рядъ поэмъ, составляющихъ вместе около 20.000 стиховъ. "Такая плодовитость", сказано въ Атенее, "могла бы показаться чемъ-то подозрительнымъ, такъ какъ быстрый ростъ не всегда верное ручательство за доброкачественность продукта; но въ настоящемъ случае можно положительно сказать, что это удивительное плодородiе указываетъ не на низшее достоинство жатвы, а единственно на дивныя богатства почвы, съ которой поэтъ собралъ жатву."

Эта последняя поэма, достигшая, подобно Язону, Земной Рай ("The Earthly Paradise"). Она составлена изъ легендъ, заимствованныхъ частiю изъ классическаго, частiю изъ средневековаго перiодовъ, замкнутыхъ въ раму, относящуюся къ позднейшему времени. "Несколько человекъ дворянъ и моряковъ норвежскихъ", говоритъ поэтъ въ прологе къ своей поэме, "сообразивъ все что они слыхали о существованiи земнаго рая, пускаются въ море искать его, и после многихъ бедствiй, по прошествiи долгаго времена, достигаютъ, уже престарелые, какой-то страны на западе, о существованiи которой они никогда не слыхали." Не найдя Счастливыхъ Острововъ, того баснословнаго Аваллона, о которомъ такъ много разказывалось поэтами, несчастные пловцы, изнуренные всякаго рода бедствiями, разочаровавшись въ своихъ надеждахъ, находятъ по крайней мере некоторое небе утешенiе въ томъ гостепрiимстве, съ какимъ они были приняты властителями этихъ странъ неведомаго мiра. Въ благодарность за это, странники не только делятся съ своими гостепрiимными хозяевами плодами своей политической опытности, но и разказываютъ имъ, дважды въ каждый месяцъ, въ дни торжественныхъ праздниковъ, чудныя сказанiя, заимствованныя то изъ дальняго севера своей родины, то изъ техъ благодатныхъ странъ юга, мифологiя которыхъ была первобытною поэзiей Европы, здесь нетъ возможности сделать подробный разборъ этихъ 12-ти разказовъ (изданная книга составляетъ лишь первую часть всей поэмы и обнимаетъ шесть месяцевъ года); заметимъ только, что те же поэтическiя достоинства, которыми въ такой высокой степени отличается поэма о Язоне, обнаружены авторомъ и въ Земномъ Рае, и съ тою еще выгодой, что разнообразiе темъ дало поэту возможность выказать все эти качества еще полнее и шире. Поэтическiй трудъ, подобный совершенному Моррисомъ, будучи выполненъ даже съ посредственными способностями", заканчиваетъ рецензентъ Атенея, былъ бы изумителенъ по одной уже своей громадности. Но произведенiе Морриса, проявляющее такiя высокiя качества генiя, такiя неистощимыя богатства въ изобретенiи, такую силу фантазiи, проникающей въ бытiе не только человеческихъ, но и сверхъестественныхъ деятелей; такое произведенiе, выкапывающее столько глубокаго пафоса, столько живой силы въ описанiяхъ и столько тонкаго чутья относительно всего прекраснаго - есть созданiе, которымъ, по справедливости, можетъ гордиться творецъ его, и за которое все любители англiйской поэзiи останутся навсегда ему благодарны."

Переведенный мною разказъ изъ Земнаго Рая есть второй въ ряду 12-ти разказовъ этой поэмы. Самъ по себе онъ составляетъ блестящiй, всею свежестью жизни цветущiй романъ, исполненный приключенiй и перипатетiй всякаго рода и въ то же время соединяющiй въ себе все качества какъ бы достоверной исторiи. Отъ души желаю, чтобы переводъ мой оставилъ въ читателяхъ хоть часть того обаятельнаго впечатленiя, какое производитъ въ читающихъ этотъ разказъ въ оригинале.

Переводчике.

  Къ одной стране далекой, встарь
  жилъ-былъ могучiй государь.
  Богатъ и славенъ, гордъ и смелъ,
  Обширнымъ краемъ онъ владелъ
  И такъ имъ мирно управлялъ,
  Что векъ его счастливымъ звалъ,--
  Тотъ векъ, въ который королей
  Тревоги войнъ и мятежей
  Ввергали въ ужась и позоръ.
 
 
  живымъ разсадникомъ наукъ:
  Король учености былъ другъ,
  И вотъ со всехъ концовъ земли
  Къ нему ученые текли,
  Затемъ что доступъ въ домъ къ нему
  Не возбранялся никому.
  И просветилъ король свой умъ
  Среди мужей высокихъ думъ.
  За то и не одна земля
  Подъ мудрый скипетръ короля
  Своею волей поддалась,
  Грозой усобицъ тяготясь.
 
  Случилось какъ-то, что въ одинъ
  Великiй праздникъ властелинъ
  Въ порфире царской и въ венце
  Давалъ на славу пиръ въ дворце.
  Предъ нимъ подъ сводомъ древнихъ залъ
  Соборъ ученыхъ возседалъ
  Въ чести
  Вдругъ посреди знакомыхъ лицъ
  Того ученаго кружка
  Король заметилъ старика
  Съ лицомъ столь бледнымъ и худымъ,
  Что, мнилось, много летъ надъ нимъ
  Уже промчалось: такъ онъ былъ
  Годами сгорбленъ, дряхлъ и хилъ!
  Но несмотря на то, изъ глазъ,
  Глубоко-впалыхъ, каждый разъ,
  Когда онъ взглядывалъ, сверкалъ
  Лучъ света, острый какъ кинжалъ.
  Угрюмъ, таинственъ, молчаливъ,
  Сиделъ, двухъ словъ не проронивъ,'
  Старикъ суровый. И король,
  Хотя былъ юноша, но столь
  Искусенъ мысль въ сердцахъ читать,
  Что онъ не могъ не замечать,
  Съ какой улыбкой странный гость
  Гляделъ на всехъ, какъ будто злость
 
  И какъ бросалъ онъ вещiй взоръ
  На короля, какъ бы хотелъ
  Изречь ему его уделъ.
  И пожелалъ король узнать,
  Что хочетъ гость ему сказать.
  И вотъ, когда былъ пиръ свертокъ,
  Позвалъ къ престолу гостя онъ;
  И лишь къ монарху гость предсталъ,--
  "Приветъ тебе!" король сказалъ:
  "Открой, кто родомъ ты? отколь?
  И въ чемъ твоя на свете роль?
  Поешь ли въ звучныхъ ты стихахъ
  О славныхъ прежнихъ временахъ?
  О грозныхъ битвахъ древнихъ летъ?
  Иль изучаешь ходъ планетъ?
  Иль камня ищешь мудрецовъ?
  Иль воскрешаешь мертвецовъ
  И долгiй векъ даруешь намъ,
  Какого ты достигнулъ самъ?
 
  Пришелъ, где мудрые всегда
  Прiятны намъ?"
  "Мой умъ постигъ
  Не многое!" сказалъ старикъ.
  "Хоть, правда, ужь не мало летъ
  Бреду я той дорогой бедъ,.
  Что сводить мудрыхъ въ мракъ могилъ,
  И хоть въ награду за весь пылъ
  Постигнуть тайну звездныхъ квитъ
  Мне жизни мудрой дань лишь мигъ,--
  Однако все я не мудрей
  Чемъ былъ и въ юности моей,
  Когда я насъ овецъ межъ горъ.
  Явился жъ я предъ царскiй взоръ
  Затемъ, чтобъ возвестить тебе
  О будущей твоей судьбе.
  Ее давно я изучилъ,
  Когда, вникая въ ходъ светилъ,
  Горелъ душой порвать союзъ
 
  Цепей позора и стыда
  И смерти медленной. Тогда,
  Читая въ книге звездъ святыхъ
  О нашихъ жребiяхъ земныхъ,
  Я прочиталъ и жребiй твой,
  И вызналъ, кто на тронъ златой
  Возсядетъ вследъ тебе."
  "Ну что жъ!
  Когда слова твои не ложь,"
  Сказалъ король ему, "открой,
  Что прочиталъ ты въ книге той?"
 
  "Король", ответилъ магъ, "твой родъ,
  Не прерываясь, къ намъ идетъ
  Изъ мглы седыхъ временъ; но, верь,
  Прерваться долженъ онъ теперь.
  Въ той звездной книге я прочелъ,
  Что тотъ, кто сядетъ на престолъ,
  Когда падетъ твоя семья,--
  Не выше родомъ чемъ и я,
 
  Отца жъ не чествовалъ никто."
 
  "Пусть такъ!" сказалъ король ему:
  "Но слушай, магъ! Чтобъ твоему
  Вполне я слову веритъ могъ,
  Представитъ долженъ ты залогъ
  Правдивости речей своихъ.
  Сказки: о чемъ изъ всехъ живыхъ
  Я знаю въ мiре лишь одинъ?
  Скажи, и я, твой властелинъ,
  Тебя прославлю, выше всехъ
  Поставлю звездочетовъ техъ."
 
  "Такъ удали жъ своихъ рабовъ,
  Сказалъ мудрецъ, - "и я готовъ
  Наедине съ тобой развить
  Твоей судьбы грядущей нить.
  Поверишь мне - я буду радъ,
  А не поверишь - тоже радъ!
  Наградъ не нужно мне! Твой дворъ
  Не можетъ ослепить мой взоръ;
 
  Седаго старца жалкiй видъ."
 
  А тотъ: "Согласенъ! Господа,
  Оставьте насъ. Въ мои сада
  Я удаляюсь, чтобы въ грудь
  Прохладу вечера вдохнуть
  И вызнать то что изучалъ
  Мой гость таинственный."
  Сказалъ,
  И вышелъ съ магомъ въ темный садъ
  Въ аллею, полную прохладъ.
  И тамъ въ тени густыхъ оливъ
  Такъ началъ, къ магу взоръ склонивъ:
  "Здесь съ глаза на глазъ можешь мне
  Открыть свой дикiй бредъ вполне,
  И примешь въ даръ изъ рукъ моихъ
  Цепь изъ каменьевъ дорогихъ".
 
  "Ты обманулся", магъ въ ответъ,
  "Считая речь мою за бредъ.
  Такъ будь же мудръ, и что судьбы
 
  Прими безропотно, страшась
  Порвать таинственную связь
  Тебя опутавшихъ тенётъ.
  Король! Свершатся скоро годъ
  Съ техъ поръ какъ здесь, въ палящiй зной,
  Подъ той оливою густой,
  Стоялъ Антонiй и прiялъ
  Тобою поданный фiялъ,
  Вокругъ сверкавшiй жемчугомъ,
  И выпилъ острый ядъ съ виномъ,--
  Антонiй, тотъ твой верный другъ,
  Что изъ числа надежныхъ слугъ
  Одинъ лишь ведалъ, какъ въ бою
  Погибъ отважный маршалъ Хью,
  Имъ завлеченный въ мгле ночей,
  Согласно съ волею твоей,
  Въ засаду, где и палъ отъ пикъ."
 
  "Такъ въ эту тайну ты проникъ!"
  Вскричалъ король, бледнея весь.
  "Но что, когда я крикну здесь:
  - Схватить изменника! Въ бою
  Онъ посягнулъ на жизнь мою!--
  Тогда въ мгновенье сто мечей
  Вонзятся въ грудь твою, злодей!"
 
  "О, государь!" сказалъ мудрецъ:
  "Не страшенъ мне такой конецъ;
  Къ тому жъ и смерть моя, поверь,
  Придетъ за мною не теперь.
  Я старъ, и смерти грозный видъ
  Меня отнюдь не устрашитъ.
  Прощай же, гордый! Счастливъ будь,
  Могучъ и здравъ! Но не забудь
  Того что слышалъ отъ меня.
  Не бойся впрочемъ, если я
  Проникъ въ ту тайну. Навсегда
  Иду я въ замокъ свой, - туда,
  Где онъ, среди скалистыхъ кручъ,
  Въ горахъ возносится до тучъ,
  Где гордо носится орелъ
 
  Тамъ я, какъ царственный мудрецъ,
  Живу межь пастырей овецъ,
  Которымъ, правда, ты знакомъ
  По имени; но врядъ ли громъ
  Твоихъ, властитель, славныхъ дедъ
  Доходитъ въ мирный ихъ пределъ."
 
  Сказалъ, и обратясь спиной,
  Пошелъ къ палате пировой,
  И, презирая, гордъ и тихъ,
  Толпу придворныхъ, хохотъ ихъ,
  Покинулъ дворъ и стольный градъ,
  Стремясь въ свой дальнiй край назадъ.
  За нимъ явился и король,
  Съ тоской, неведомой дотоль,
  Склонивъ померкшiй взоръ къ земле,
  И съ мрачной думой на челе.
  Уже не въ радость былъ ему
  Блескъ ослепительный въ дому,
  И объ одномъ лишь думалъ онъ,--
 
 
  Но время мчалось, и въ конце
  Король забылъ о мудреце.
  Онъ жилъ счастливей всехъ царей
  И взялъ изъ царскихъ дочерей
  Въ супруги, цель своей мечты,
  Принцессу чудной красоты.
  И вотъ протекъ почти ужь годъ
  Со дня ихъ свадьбы; нежный плодъ
  Зрелъ въ чреве матери, какъ разъ,
  Подъ осень, въ раннiй утра часъ,
  Поехалъ съ свитою своей
  Онъ въ темный лесъ травить вепрёй,
  Волковъ и ланей, и была
  Его охота весела.
  Когда ужь смеркаться началъ день
  И въ лесъ густой спустилась тень,
  Вдругъ псами поднятъ былъ олень,
  Краса и честь станицы всей.
  Король стадъ громко звать псарей,
 
  И сырость вечера, никакъ
  Не упустить его, пока
  Не поразитъ ему бока.
  Въ рогъ протрубивъ и шпоры давъ
  Коню могучему, стремглавъ
  Пустился онъ сквозь дебрь и дичь
  Воследъ за лучшей изъ добычъ.
  Такъ мчался много миль король
  По пнямъ, по рытвинамъ, доколь
  Не воцарилась всюду ночь.
  И стало всаднику не въ мочь
  Скакать во мгле, и никого
  Не оставалось близь него:
  Давно ужъ обогналъ онъ вмигъ
  Всехъ лучшихъ всадниковъ своихъ.
 
  Тогда, при блеске яркихъ звездъ,
  Мерцавшихъ сквозь ветвей окрёстъ,
  Онъ оглянулся; но кругомъ
  Все стихло въ сумраке ночномъ.
 
  Взоръ ничего не различалъ.
  Кона умеривъ быстрый бегъ,
  Решился онъ искать ночлегъ
  И ждать въ лесу разсвета дня.
  И для того, спрыгнувъ съ коня,
  Онъ сталъ ощупывать во мгле,
  Где мягче листья на земле.
  И вотъ, покуда онъ рукой
  Межъ пнями шарилъ въ мгле густой,
  Вдругъ померещился ему
  Между деревьями сквозь тьму
  Вдали мелькавшiй огонекъ.
  Къ нему направилъ путь ездокъ,
  Въ надежде той, что онъ достигъ
  Избушки, где живетъ лесникъ,
  И где, быть-можетъ, онъ найдетъ
  Ночлегъ и ужинъ безъ хлопотъ.
 
  Итакъ, за поводъ взявъ коня,
  Онъ ощупью отъ пня до пня
 
  Пока блестнулъ изъ темноты
  Огонь желанный, и пока
  Предстала хата лесника.
  Въ полурастворенную дверь
  Изъ хаты въ темный лесъ теперь
  Струился светъ, которымъ онъ
  Былъ издалека привлеченъ.
  Онъ къ ней спешитъ; но лишь нотой
  Ступилъ на лугъ передъ избой,
  Какъ потраве мелькнула тень,
  И на пороге сталъ подъ сень
  Громадный парень вдалеке,
  Держа огромный сукъ въ руке,
  Какъ бы готовясь поразить
  Того кто смелъ къ нему ступить.
  Но прежде чемъ онъ поднялъ сукъ,
  Король вскричалъ: "Здорово, другъ!
  Позволь мне ночь съ тобой провестъ
  И дай чего-нибудь поесть."
 
  "Ну, нетъ!" ответилъ парень. "Мне
  Не до гостей; моей жене
  Пришло родить, и врядъ ли ей
  Дожить до утреннихъ лучей.
  Но вонъ сарай моихъ ословъ,
  Они пасутся средь луговъ;
  Такъ не хотите ли вы тамъ
  Уснуть? А я добуду вамъ
  Вина, и хлеба, и воды."
 
  "Спасибо, другъ мой, за труды!"
  Король ответилъ: "но въ долгу
  Я не останусь".
  "Ни гу-гу
  Объ этомъ!" былъ ответъ. "Къ заре
  Я горя жду, а къ той поре
  Ужь будетъ мне не до наградъ."
 
  Тутъ въ хату онъ пошелъ назадъ
  И вынесъ хлеба каравай,
  Воды и водки, и въ сарай,
  Где былъ соломой устланъ полъ,
 
  Потомъ, вполголоса творя
  Молитву Ave, отъ царя
  Онъ отвернулся и его
  Въ хлеву оставилъ одного.
 
  Король, на силу проглотивъ
  Прогорклый хлебь и утоливъ
  Виномъ зеленымъ жажду дня,
  Самъ привязалъ къ столбу коня
  И на соломе близь него
  Уснулъ, не помня ничего.
 
  Но черезъ часъ проснулся онъ,
  Внезапнымъ громомъ пробужденъ.
  Какъ эхо дальнее въ горахъ,
  Раздался крикъ въ его ушахъ:
  "Возьми! возьми!" и смолкнулъ вмигъ,
  Какъ сонъ безличный, страшный крикъ.
  Дрожа отъ ужаса, король
  Воспрянулъ съ ложа и, дотоль
  Не знавшiй страха, за эфесъ
 
  Сталъ обходить. Но все кругомъ
  Молчало въ сумраке ночномъ;
  Лишь крикъ изъ хаты лесника
  Порой летелъ издалека,
  Да лесъ шумелъ въ ночной глуши,
  Вселяя ужасъ въ глубь души.
 
  Тогда, окутавшись плащомъ,
  Онъ легъ опять, и крепкимъ сномъ
  Заснулъ, и снова вся въ немъ кровь
  Застыла въ ужасе, и вновь
  Въ ушахъ послышались слова:
  "Отдай! отдай!" Но, какъ сперва,
  Не могъ дознаться онъ, кто смелъ
  Ихъ произнестъ. Онъ въ страхе селъ,
  Вкругъ озираясь до техъ поръ,
  Пока его усталый взоръ
  Могъ отличать стволы деревъ,
  При блеске звездъ, отъ мглы лесовъ.
  Тогда заснулъ онъ въ тишине
 
  Ему все грезилось, что онъ
  Не спитъ и также заключенъ
  Въ сарай; что будто поутру
  Къ его печальному одру
  Пришелъ старикъ, гость прежнихъ дней,
  Который сталъ еще дряхлей,
  И будто, наклонясь надъ нимъ,
  Сказалъ съ усмешкой, съ видомъ злымъ:
  "Возьмешь, отдашь я и - нужды нетъ!
  Сейчасъ родившiйся на светъ,
  Во что бъ ни стало, долженъ сесть
  На твой престолъ - тебе не въ честь."
 
  При звуке этихъ страшныхъ словъ
  Король вскочилъ съ соломы вновь
  И взоръ уставилъ въ лесъ опять.
  Где и не думалъ день светать.
  Насильно гналъ онъ сонъ отъ глазъ,
  Полночныхъ призраковъ страшась.
  Но думъ мучительныхъ полетъ
 
  Его клонили къ сну, и онъ
  Еще разъ погрузился въ сонъ,
  И спалъ до той поры безъ грезъ,
  Пока въ верхахъ густыхъ березъ
  Блестнуло утро въ серебре.
  Тогда, продрогнувъ на заре,
  Король проснулся и въ мечтахъ,
  О смысле скрытомъ въ этихъ снахъ,
  Пошелъ къ избушке лесника.
  И онъ находитъ бедняка
  Въ ней на коленяхъ, въ скорби злой,
  Упавшаго на одръ немой,
  Где, недвижима и бледна,
  Лежала мертвая жена,
  И где, межь мертвой и живымъ,
  Прекрасенъ, свежъ, какъ херувимъ,
  Новорожденный мальчикъ спадъ.
  Король въ дверяхъ въ раздумьи сталъ,
  Чтобъ не мешать отцу, но тотъ
 
  И горько плакалъ. Между темъ
  Король стоялъ, отъ злобы немъ:
  Ему тутъ бросился въ глаза
  Его злодей, его гроза
  И чемъ онъ долее смотрелъ,
  Темъ пущей яростью кипелъ
  Въ немъ духъ, и ярость крепла въ немъ
  При виде парня въ горе зломъ.
  Онъ думалъ съ бешенствомъ, что вотъ,
  Прервется древнiй царскiй родъ,
  Что ужь последнiй въ роде онъ,
  Что тотъ, кому назначенъ тронъ,
  Кемъ свергнется онъ съ высоты,
  Возникъ, о, срамъ! изъ нищеты
  Въ прiюте бедности, куда
  Не входитъ радость никогда.
 
  Здесь на соломе, недвижимъ,
  Лежалъ бездушный трупъ предъ нимъ.
  Лишь въ дверь лучъ света проникалъ
 
  Избитый глиняный въ ней полъ,
  Постель на шаткихъ козлахъ, столъ,
  Да вместо стульевъ два-три пня;
  Котелъ висевшiй у огня;
  Горшокъ съ похлебкой для больной,
  Не тронутый ея рукой;
  Стаканъ изъ дерева, сундукъ;
  Въ углу кленовый старый лукъ
  И подле лука три стрелы
  Съ тупымъ железомъ, тяжелы
  И безобразны, да клюку:
  Вотъ все что Богъ далъ бедняку!
 
  О! долго будешь помнить ты,
  Король, прiютъ сей нищеты
  И эти стены, и не разъ
  Ты вспомнить съ ужасомъ тотъ часъ,
  Когда увиделъ предъ собой,
  Какъ слезы горькiя рекой
  Лились на нищенскiй тулупъ,
 
  Какъ убивался, въ горе дикъ,
  Надъ мертвой женщиной лесникъ,
  И какъ, покинутый вполне,
  Ребенокъ плакалъ въ тишине,--
  Твой злейшiй врагъ, кому сужденъ
  Уделъ высокiй сесть на тронъ!
 
  Пока смотрелъ на эту голь
  И бедность грязную король,--
  Вдали раздался звукъ роговъ,
  И онъ узналъ знакомый зовъ;
  И вскоре сталъ еще слышней
  Крикъ приближавшихся псарей.
  Тогда, придавши рогъ къ губамъ,
  Онъ резкiй позывъ подалъ самъ,
  И лишь назадъ взглянулъ, какъ вотъ,
  Сквозь чащу ломится народъ
  И на поляну передъ нимъ "
  Выходитъ строемъ боевымъ,
  И крикомъ радости живой
 
 
  Лесникъ, услыша криковъ гулъ,
  Лицо къ прибывшимъ повернулъ,
  И вставъ съ земли, своимъ глазамъ
  Не верилъ, видя здесь и тамъ
  Вельможъ въ нарядахъ золотыхъ:
  Такъ глупо онъ гляделъ на нихъ!
  И вмигъ забывъ на сердце боль,
  Смекнулъ, что гость его - король.
 
  Но гость: "Здорово, господа!
  Откуда прибыли сюда?
  А мне вотъ добрый человекъ
  Въ своей избушке далъ ночлегъ
  И угостилъ, чемъ Богъ послалъ.
  За это долженъ мой вассалъ
  Не только золотомъ однимъ
  Быть награжденъ, но и другимъ
  Ему обязанъ я помочь.
  Онъ овдовелъ сегодня въ ночь,
  И вотъ близь матери одинъ
 
  Хочу ребенка взять къ себе,
  Чтобъ не погибъ онъ здесь въ избе,
  Но чтобы въ бархате ходилъ,
  Изъ серебра и елъ, и пилъ,
  Носилъ мечъ острый при бедре
  И находился при дворе,
  Служа вельможамъ, королямъ.
  Ну что, прiятель, скажешь намъ
  На это?"
  "Сиръ!" ему въ ответъ
  На то лесникъ. "Постылъ мне светъ
  Съ техъ поръ какъ Богъ, убивъ ее,
  Убилъ и все мое житье.
  Тебе перечить мне ли сметь!
  Хотелось, правда, мне иметь
  Сынка, помощника себе;
  Да знать угодно такъ судьбе,
  Чтобъ и его мне не растить.
  Пойду я по свету бродить:
 
  На югъ, - куда ни кинетъ рокъ,
  Мне все равно! Прости же мне,
  На томъ что не могу вполне
  Твою къ намъ милость оценить
  И за нее благодарить."
 
  Такъ говорилъ въ слезахъ лесникъ,
  Но тотъ въ слова его не вникъ.
  Онъ въ тайномъ трепете пылалъ
  Схватитъ того, въ комъ угадалъ
  Черты заклятаго врага.
  Былъ въ свите преданный слуге -
  Самьель. Король позвалъ его.
  "Возьми ребенка; а того
  Рукою щедрой награди,
  Чтобъ легче могъ онъ на груди
  Снесть злое горе и опять
  Подругу по-сердцу сыскать."
 
  Лесникъ, червонцевъ слыша звонъ,
  Вдругъ ободрился. Молча онъ
 
  На деньги съ радостнымъ лицомъ.
  И грубо сшитый изъ досокъ,
  Набитый сеномъ коробокъ,
  Где спало бедное дитя,
  Нагнувшись, поднялъ онъ, крестя,
  И подалъ сквайру-старику;
  А тотъ въ уплату леснику
  Горсть денегъ на полъ передъ нимъ
  Швырнулъ, и молча, съ видомъ злымъ,
  Смотрелъ, какъ съ плачемъ дуралей
  Считалъ монеты. На коней
  Вскочивъ, тутъ все пустились въ лесъ,
  И вскоре изъ виду исчезъ
  Беднякъ, убитый скорбью злой,
  Съ его постылою избой.
 
  Покинувъ хижину и дверь
  Въ ней заперевъ, лесникъ теперь
  Идетъ въ соседнiй монастырь
  Просить отцовъ прочесть псалтырь
 
  Когда жъ последнiй долгъ жене
  Былъ отданъ, бедный человекъ
  Покинулъ хижину на векъ,
  И счастья новаго искать
  Ушелъ въ чужбину, где опять
  Женился вскоре и забылъ
  И лесъ родной, и домъ, где жилъ.
 
  Межь темъ, тревожныхъ полонъ думъ,
  Не въ духе, мраченъ и угрюмъ,
  Чрезъ лесъ по просеке король
  Скакалъ со свитою дотоль,
  Пока предъ взоромъ короля
  Открылись ровныя поля.
  Здесь изъ лесной трущобы вдругъ
  Пошла дорога черезъ лугъ,
  И съ луга вёресковъ густыхъ
  Вела на мостикъ изъ гнилыхъ
  Деревъ, поверженныхъ въ потокъ,
  Который былъ бурливъ, глубокъ.
 
  Назадъ на сквайра онъ взглянулъ,
  И мечъ сжимая отъ стыда,
  Сказалъ: "Ступайте, господа!
  Знакома здесь дорога мне,
  И въ этой мирной стороне
  Бояться нечего! Душа
  Томится скукой; не спеша
  Домой поеду межь полей.
  Одинъ лишь съ ношею своей
  Насъ будетъ графъ сопровождать.
  Мне жъ кстати надобно сыскать
  Кормилицу здесь на пути,
  Чтобъ жизнь несчастному спасти:
  Наверно здесь у шумныхъ водъ
  Такая женщина живетъ.
  У ней пусть будетъ онъ въ дому
  До той поры, когда ему
  Настанетъ возрастъ добывать
  Богатство, славу, и, какъ знать,
  "
 
  Сказалъ, и внизъ потупилъ взоръ.
  Межь темъ, пустясь во весь опоръ,
  Помчалась свита, а король
  Коня удерживалъ дотоль,
  Пока зеленый цветъ ливрей
  Сталъ незаметенъ для очей.
  Потомъ средь блеска дня, въ пыли,
  Слилися въ массу все вдали,
  И наконецъ исчезли съ глазъ,
  Межь старыхъ ветелъ вихремъ мчась,
  И только пыли столбъ одинъ
  Путь означалъ ихъ средь равнинъ.
 
  Тутъ обернулся онъ къ тому,
  Что съ ношей ехалъ вследъ ему,
  И коробъ, где младенецъ спалъ,
  Вновь осмотрелъ и увидалъ,
  Чего не разгляделъ сперва,
  На беломъ поле очеркъ льва:
  Былъ красной краской онъ слегка
 
  Какъ будто грубой кистью онъ
  Когда-то былъ изображенъ
  Въ гербе наследственномъ, хотя
  На сене спавшее дитя
  Не представляло ничего,
  Что возвещало бъ родъ его.
 
  Тогда сказалъ король: "Старикъ!
  Давно мой древнiй родъ привыкъ
  Въ тебе и прадедахъ твоихъ
  Вернейшихъ видеть слугъ своихъ;
  Ты волю нашу чтилъ всегда
  Себе закономъ. Сквайръ! сюда
  Приближься, и узнаешь то,
  Чемъ наше сердце занято."
 
  Онъ дернулъ поводъ и самъ-другъ
  Поехалъ съ сквайромъ черезъ лугъ.
  И, душу обнаживъ, король
  Излилъ предъ нимъ всю сердца боль,
  Сказалъ о мудромъ старике,
 
  Они приблизились. "Но, нетъ!
  Не можетъ сбыться этотъ бредъ!"
  Король воскликнулъ. "Верь же мне,
  Онъ здесь умчится по волне!
  Пустъ этотъ коробъ будетъ чолнъ,
  Или ковчегъ ему средь волнъ!
  А если долженъ онъ мой родъ
  Пресечь, пусть Богъ его спасетъ;
  Но только рукъ въ крови его
  Не омочу ни для кого!"
 
  "Ты правъ!" ответилъ сквайръ ему:
  "Весь грехъ я на душу приму,
  И, если нужно, грехъ черней
  Готовъ принять я, какъ злодей.
  Одно заметить мне позволь:
  Что, если какъ-нибудь, король,
  Спасется онъ, и предъ тобой
  Опять предстанетъ какъ живой?
  Такъ у жъ не лучше ль кончить съ нимъ,
  "
 
  "Пусть будетъ такъ, какъ хочетъ рокъ!"
  Король ответилъ. "Лишь бы токъ
  Теперь унесъ его ковчегъ;
  А тамъ пускай могучiй бегъ
  Осеннихъ волнъ извергнетъ вонъ
  Его изъ недръ своихъ!" Тутъ онъ
  О мостъ услышалъ стукъ копытъ.
  Перескакать онъ мостъ спешитъ,
  И, переправясь чрезъ реку,
  Сдержалъ коня на всемъ скоку
  И оглянулся. Злой старикъ
  Средины моста у жъ достигъ,
  И, за барьеръ нагнувшись, вдругъ
  Младенца выпустилъ изъ рукъ.
  Король услышалъ, какъ палачъ
  Ворчалъ, какъ мальчикъ поднялъ плачъ,
  Вдругъ пробудясь при плеске волнъ;
  И виделъ царь, какъ, словно чолвъ,
  Поплылъ ковчегъ его, кружась,
 
 
  То видя, бедный нашъ король
  Вдругъ усомнился, хорошо ль
  Онъ сделалъ, бросивъ коробъ такъ,
  И не спасется ль слабый врагъ.
  Но дело сделано, и онъ,
  Угрюмъ и въ думу погруженъ,
  Домой поехалъ, на пути
  Стараясь мысленно найти
  Для думъ своихъ иную цель.
  И онъ велитъ, чтобъ сквайръ Самьель
  Съ нимъ ехалъ рядомъ, и была
  У нихъ беседа весела
  О разномъ вздоре, пустякахъ,
  О чемъ толкуютъ при дворахъ.
 
  Но лишь подъехали къ дворцу,
  Какъ вотъ сбегаетъ по крыльцу
  Къ нему навстречу камергеръ,
  Придворный старый лицемеръ,
  И сообщаетъ, что въ ту ночь,
 
  Ему далъ Богъ, и что она
  Стройна, прекрасна и сильна.
  Тогда, весь радость и восторгъ,
  Покончилъ съ совестью онъ торгъ,
  Забылъ свой сонъ, забылъ потокъ,
  Куда былъ брошенъ коробокъ,
  Забылъ объ этихъ пустякахъ,
  О чемъ не помнятъ при дворахъ.
 
  Такъ день прошелъ; такъ и года
  Прошли средь счастья, средь труда
  Полей отъезжихъ, средь интригъ,
  Обычныхъ около владыкъ.
  И вотъ четырнадцать годовъ
  Минуло съ дня, какъ въ хлевъ ословъ
  Войти онъ долженъ былъ, и въ немъ
  Такъ былъ испуганъ страшнымъ ономъ"
  И съ той поры зловещiй сонъ
  Вполне забыть не могъ ужь онъ
  И вспоминалъ объ немъ не разъ
 
  Не могъ сомкнуть, и до зари
  Минуты тихо, тихо шли.
 
  Сегодня жъ утромъ страшный сонъ
  Себе не могъ припомнить онъ,--
  Когда, услыша звукъ роговъ,
  Бряцанье уздъ, лай громкiй псовъ,
  Король поехалъ къ той реке,
  Где брошенъ мальчикъ въ коробке,
  Смотреть на сизыхъ соколовъ
  Въ полете ихъ межъ облаковъ.
 
  Проехавъ съ милю, предъ собой
  Онъ видитъ мельню надъ рекой,
  И, чудной местностью плененъ,
  Туда со свитой едетъ онъ.
  Цветутъ вкругъ мельницы сады;
  Въ нихъ старыхъ яблоней ряды
  Стоятъ съ плодами какъ леса;
  И съ каждымъ взмахомъ колеса
  Весь такъ и ходитъ ходуномъ
 
  И подъ жужжанье жернововъ
  На кровле стаи голубковъ,
  Погружены въ обычну лень,
  Безпечно дремлютъ целый день;
  И вкругъ сенныхъ стоговъ, въ тени,
  Порхаютъ шумно воробьи.
 
  Король, съ улыбкой на устахъ,
  Остановился въ техъ местахъ.
  Былъ день осеннiй, зной палилъ,
  И потому король решилъ
  Откушать здесь, велевъ отвезть
  На мельницу объ этомъ весть.
  Въ восторге мельникъ шапку снялъ
  И ловко стремя поддержалъ;
  Когда жъ монархъ съ коня сскочилъ,
  Хозяинъ гостя проводилъ
  Чрезъ мостъ по ивовымъ доскамъ
  (Ихъ напилилъ весной онъ самъ) -
  Къ другому берегу, где въ тень
 
  Высокiй гость безпечно селъ
  И съ наслажденьемъ пилъ и елъ.
 
  И протеснясь къ столу сквозь кругъ
  Толпившихся придворныхъ слугъ,
  Хозяинъ всемъ, чемъ лишь богатъ,
  Былъ угостить монарха радъ:
  Принесъ въ корзине желтыхъ сливъ
  И грушъ, которыхъ ужь наливъ
  Осой отведанъ, и сотовъ,
  И груду яблокъ всехъ сортовъ.
 
  Глядя на мельника, въ тиши
  Король смеялся отъ души.
  И точно, мельникъ былъ смешонъ:
  Малъ ростомъ, съ носомъ какъ пiонъ
  И съ толстымъ брюхомъ, онъ имелъ
  Седые волосы какъ мелъ.
  За то служившiй мальчикъ съ нимъ
  Прекрасенъ былъ какъ херувимъ.
  Былъ чуденъ блескъ его очей
 
  То, мнилось, самъ былъ Михаилъ,
  Когда дракона онъ сразилъ,
  Какъ на стене собора онъ
  Художникомъ изображенъ:
  Такъ кротко мальчикъ тотъ гляделъ,
  И взоръ его былъ также смелъ!
 
  Слугу увидя, властелинъ
  Тотчасъ смекнулъ, что онъ не сынъ
  Простыхъ людей, и, обратясь,
  Сказалъ онъ мельнику, смеясь:
  "Скажи, прiятель, не робей!
  Ведь въ пыльной мельнице твоей
  Большая барыня жила
  И тайно сына родила?
  Не такъ ли? Очень бы желалъ
  Я видеть тотъ оригиналъ,
  Съ лица котораго вонъ та
  Такъ верно копiя снята?"
 
  "О, сиръ!" хозяинъ отвечалъ,
  "Какъ знать, где тотъ оригиналъ?
  Мою жъ хозяйку я сейчасъ
  Тебе представлю, не стыдясь.
  А что до мальчика, то онъ
  Не отъ жены моей рожденъ
  И мне не сынъ: его вдали
  Отъ матери мы здесь нашли
  Тому четырнадцать ужь леть -
  Вотъ какъ стареетъ быстро светъ!"
 
  Король, то слыша, вспомнилъ день
  Давно минувшiй; думы тень
  Мелькнула на его челе.
  Но тутъ служившiй при столе
  Хозяинъ скрылся, и предъ нимъ
  Стоялъ лишь отрокъ недвижимъ.
  Взглянувъ на отрока того
  И взоромъ встретя взоръ его,
  Король откинулся назадъ,
  И въ ужасе, потупя взглядъ,
  Поднесъ къ губамъ съ виномъ бокалъ,
 
  Вино, иль зелье белены,
  Дающей страшные намъ сны.
 
  Когда жь отъ чаши золотой
  Отвелъ онъ молча взоръ немой,
  Ужъ мельникъ вновь стоялъ предъ нимъ,
  И за хозяиномъ своимъ
  Шла робко съ ношею въ рукахъ
  Его хозяйка въ двухъ шагахъ.
  Узревъ старушку предъ собой,
  Больную, съ черною косой,
  И съ смуглостью ея сличивъ
  Кудрей слуги златой отливъ
  И глазъ его спокойный видъ,
  И гордость устъ, и жаръ ланитъ,--
  Король созналъ еще живей
  Великiй грехъ души своей.
 
  "Жена! смелей, безъ всякой лжи,"
  Такъ началъ мельникъ, "доложи
  Его величеству о томъ,
 
  Насъ, маленькихъ людей, никто
  Напрасно не винилъ за то."
 
  "Разказъ мой кратокъ," та въ ответъ.
  "Четырнадцать сегодня летъ
  Минуло съ дня того, какъ разъ,
  Съ базара поздно возвратясь,
  Я берегомъ реки верхомъ
  На муле ехала въ нашъ домъ -
  Стоялъ одинъ онъ почитай
  Во всей стране, затемъ что край
  Тогда былъ меньше населенъ
  Чемъ нынче. Еду я, а сонъ
  Такъ вотъ и клонитъ внизъ меня.
  И задремала я, склоня
  Къ корзинкамъ голову, какъ вмигъ
  Въ реке раздался слабый крикъ.
  И я, поднявшись изъ седла,
  Заметить явственно могла,
  Что это плачетъ мальчикъ нашъ,
 
  Ребенокъ слабенькiй, нагой,
  Сейчасъ родившiйся, въ простой
  Вложенъ былъ коробъ, и въ реке
  Увязъ въ высокой осоке.
  Жалея малое дитя,
  Съ седла я слезла, и бредя
  Въ воде по поясъ чрезъ потокъ,
  Взяла промокшiй коробокъ.
  Голодный, слабый, чуть живой
  Едва пищалъ найденышъ мой.
 
  "Тогда на мельницу съ собой
  Взяла я кладъ мой дорогой,
  Его вскормила, сберегла
  И словно мать ему была.
  А какъ онъ былъ, Богъ знаетъ, чей,
  Господь же не далъ намъ детей,
  То и считала я его
  Вполне за сына своего.
  Сижу, бывало, у огня,
 
  И любо мне! И вотъ каковъ
  Онъ сталъ въ четырнадцать годовъ!
  Но, ахъ! мне думалось тогда,
  Что день настанетъ навсегда
  Разстаться съ нимъ, затемъ что онъ
  Не отъ простыхъ людей рожденъ
  И слишкомъ ужь высокъ для насъ.
  Вотъ, государь, простой разказъ
  Объ этомъ мальчике! А звать
  Его Михайломъ. Надо знать,
  Что въ день Михайловъ найденъ онъ:
  Вотъ почему такъ нареченъ.
  Теперь взгляните, государь!
  Мной сохраненъ и самый ларь,
  Где былъ онъ найденъ."
  Тутъ она
  Сняла покровъ изъ полотна.
  Но прежде чемъ покровъ былъ снять,
  Король ужъ ведалъ, что за кладъ
 
  И видъ разсеянный принявъ,
  Онъ мрачно оперся о столъ
  И по челу рукой провелъ.
  Когда жь король не въ духе всталъ,--
  Взглянувъ на ящикъ, онъ узналъ
  Давно знакомый очеркъ льва,
  Такой же красный, какъ сперва.
  И онъ подумалъ: "Кто со мной
  Въ то время былъ въ избе лесной,
  И виделъ эту колыбель?"
  И тутъ же вспомнилъ, что Самьель
  Одинъ изъ всехъ его вельможъ
  Могъ видеть красный тотъ чертежъ,
  Затемъ что онъ въ лесу густомъ
  Везъ страшный коробъ подъ плащомъ
  И лишь тогда открылъ его,
  Какъ не осталось никого
  Изъ царской свиты подле нихъ.
  Исполненъ мрачныхъ думъ такихъ
 
  Покинулъ мельницу король,
  Гонимъ вновь-встреченнымъ лицомъ
  Врага, забытаго царемъ.
  Такъ возвратился наконецъ
  Властитель въ древнiй свой дворецъ,
  Стараясь скрытъ терзанье мукъ
  Отъ любопытныхъ взглядовъ слугъ.
  Но отъ очей ихъ не ушло
  Его смущенное чело,
  И даже многимъ изъ числа
  Въ лесу съ нимъ бывшихъ мысль пришла
  О томъ событьи, хоть никто
  Вслухъ говорить не смелъ про то,
  Страшась, чтобъ даже тайныхъ грезъ
  Кто не проникъ и не донесъ.
 
  Настало утро. Властелинъ
  Съ Самьелемъ заперся одинъ.
  Старикъ тогда еще былъ живъ,
  Какъ прежде золъ и нечестивъ.
 
  И съ выраженьемъ злымъ лица
  Ворчалъ: "О, будь ты милосердъ
  Ко мне, святый апостолъ Петръ!
  Лишь тотъ, кто не слуга царямъ,
  Самъ за себя ответитъ тамъ!
  Что вздумалъ? можно ль погубить
  Того, кого намъ утопить
  Не удалось въ пучине водъ?"
  Такъ проворчавъ, старикъ идетъ
  Въ конюшню царскую, и тамъ
  Себе коня седлаетъ самъ,
  И мчится къ мельнице стрелой.
 
  Здесь на плотине той порой
  Лежалъ безпечно Михаилъ,
  Следя глазами, какъ носилъ
  Среди плотвы бурливый токъ
  Его летучiй поплавокъ.
  И легка думалъ онъ о томъ,
  Какъ все въ почтенiи немомъ
 
  Монархомъ, мрачнымъ и худымъ.
  Не проронилъ онъ и того,
  Что говорилось про него,
  О чемъ не ведалъ онъ дотоль;
  Заметилъ даже, что король
  Смутился, Богъ весть, почему,
  Его увидя. И ему
  Запала мысль глубоко въ грудь
  Стать королемъ когда-нибудь,
  И онъ себя ужь въ мысляхъ зрелъ
  Покрытымъ славой громкихъ делъ.
  Среди такихъ-то думъ застигъ
  Его тотъ самый злой старикъ,
  Которымъ некогда онъ взятъ
  Изъ бедной хижины, какъ кладъ.
  На немъ кафтанъ былъ царскихъ слугъ,
  По рукавамъ до самыхъ рукъ
  Облитый золотомъ кругомъ;
  На голове беретъ съ перомъ;
 
  Гроза враговъ средъ бурныхъ сечъ,
  И, по обычаю вельможъ,
  На шее острый царскiй но жъ.
  Ножа красивый черенокъ
  Блестелъ эмалью, и венокъ
  Зеленыхъ листьевъ былъ на немъ,
  На яркомъ поле золотомъ;
  Вокругъ же листьевъ, серебрясь,
  Красиво лента обвилась
  Съ девизомъ чернымъ страшныхъ словъ:
   "Рази! не бойся мертвецовъ!"
 
  Съ бiеньемъ сердца мальчикъ нашъ
  Смотрелъ на всадника. Когда жъ.
  Суровый всадникъ сталъ предъ нимъ,
  Дитя ужь чуднымъ снамъ своимъ
  Готовъ былъ верить. Но Самьель
  Ворчалъ вполголоса: "Досель
  Твой рокъ умелъ тебя хранить,
  И ты, я знаю, будешь жить,
 
  Себе возложишь на главу."
 
  Затемъ съ коня спрыгнулъ гонецъ
  И крикнулъ: "Эй ты, молодецъ!
  Скажи, где мельникъ? Посланъ я
  Къ нему съ письмомъ отъ короля,
  И надо думать, милый мой,
  Къ нему я посланъ за тобой."
 
  Услышавъ это, Михаилъ
  Вскочилъ съ плотины и забылъ
  О поплавкахъ и о плотве,
  Играющей въ речной траве.
  "Сэръ!" отвечалъ онъ, взоръ склоня,--
  "Отецъ мой съ луга ждетъ коня,
  Чтобъ везть сейчасъ мучной товаръ
  Въ соседнiй городъ на базаръ.
  Позвольте, я васъ проведу,
  Онъ здесь близехонько, въ виду."
 
  Коня къ забору привязавъ,
  Пошелъ чрезъ мостъ съ ребенкомъ графъ,
 
  Который, шапку снявъ и въ прахъ
  Повергнувшись, спешилъ спросить,
  Чемъ можетъ онъ ему служить.
  Графъ изъ-за пазухи досталъ
  Тогда свой свитокъ и сказалъ:
  "Читай, прiятель! и затемъ
  Сейчасъ исполни то, за чемъ
  Къ тебе я посланъ."
  "Сэръ!" ему
  Ответилъ мельникъ. "Не пойму
  Что здесь написано: ученъ
  Я плохо грамоте. Но вонъ
  Жена - позволь ее позвать;
  Она сумеетъ прочитать
  При нужде четкое письмо."
 
  Но графъ: "Зачемъ же звать ее!
  На свитке можешь самъ узнать
  Его величества печать.
  Такъ знай же, мельникъ, посланъ имъ
 
  И я съ собой его беру
  Въ пажи сейчасъ же ко двору."
 
  Потупя взоръ, стоялъ старикъ,
  Вертя въ рукахъ свой пыльный шлыкъ
  "Милордъ, конечно, будетъ такъ,
  Какъ ты велишь", сказалъ беднякъ.
  "Мне этотъ мальчикъ не родня;
  Но темъ не меньше думалъ я
  Его оставить, какъ умру,
  Наследникомъ всему добру.
  Онъ, правда, молодъ; но потомъ
  Онъ свыкся бъ съ нашимъ ремесломъ
  И векъ бы прожилъ не бедней
  Другихъ на мельнице моей.
  Къ тому жь и девушку одну
  Ему ужь прочимъ мы въ жену."
 
  У Михаила отъ такихъ
  Речей о почестяхъ земныхъ
  Вдругъ закружиласъ голова.
 
  Всему готовы зкизнь придать,
  О чемъ любилъ онъ такъ мечтать,
  И что волшебные те сны
  На деле сбыться ужь должны.
  И онъ забылъ весь мiръ вокругъ,
  И эту мельницу, и лугъ,
  И холмъ съ рекою; онъ летелъ
  Душой въ неведомый пределъ,
  Въ иную жизнь и въ мiръ иной,
  Ведомъ таинственной судьбой.
 
  Но, громкимъ смехомъ разразясь,
  Самьель ответилъ: "Что за связь
  Между тобой, мужикъ, и имъ,
  Потомкомъ княжескимъ, какимъ
  Теперь онъ признанъ? Неужли
  Ему таскать съ мукой кули?
  Но вотъ послушаемъ, что намъ
  На это скажетъ мальчикъ самъ?"
 
  Отъ сна очнувшiйся тогда,
 
  И, заикаясь, далъ ответъ:
 
  "Мне жить не скучно здесь, о, нетъ!
  Нашъ старый Джопъ, лесной стрелокъ.
  Даетъ мне каждый день урокъ
  Въ стрельбе изъ лука, и сказалъ,
  Что я на столько ловокъ сталъ,
  Что черезъ годъ (я, сэръ, не лiу!)
  Явясь на стрельбище, могу
  Взять призъ, за коимъ въ Юрьевъ день
  Изъ всехъ соседнихъ деревень
  Валитъ народъ въ нашъ городокъ -
  Добыть флориновъ кошелекъ.
  Здесь много дичи, всякихъ рыбъ!
  Взгляните, соръ, въ любой изгибъ
  Реки; вы видите везде
  Круги на зеркальной воде:
  Ведь это сильный шересперъ
  Хватаетъ мухъ, могучъ и скоръ.
  А тамъ, подъ тенью камыша,
 
  Громады жадныхъ щукъ. Когда жь
  Исчезнутъ ласточки, въ край нашъ
  Летятъ бекасы, кулики,
  И утки надъ русломъ реки
  Такъ низко тянутъ, что чуть-чуть
  Что не купаютъ въ волнахъ грудь.
  На нивахъ вьются чибиса
  И всюду слышны голоса
  Скворцовъ. Поверьте, сэръ, нашъ край
  Весь круглый годъ небесный рай."
 
  Взглянувъ сурово на него,
  Самьель прервалъ вдругъ речь его:
  "Клянуся честью, парень глупъ,
  Лицомъ красивъ, да смысломъ грубъ!
  Но не робей! ты въ лучшiй край
  Идешь теперь. Ну, другъ, прощай!
  Смотри жь, соседямъ ни гу-гу
  О томъ, что новаго слугу
  Нашелъ король. Чрезъ годъ, чрезъ два
 
  Но ты нашелъ не даромъ кладъ,
  Ему ты вечно будешь радъ.
  Смотри, вотъ видишь кошелекъ:
  Тебе онъ долго будетъ въ прокъ!
  Ступай же, мельникъ, распусти
  Свою артель, гуляй, кути.
  Тутъ столько денегъ, что куплю
  Тебя и мельницу твою."
 
  И онъ пошелъ. Но Михаилъ
  Стоялъ, задумчивъ и унылъ.
  Исчезъ его волшебный сонъ;
  Онъ былъ униженъ, оскорбленъ
  Насмешкой сквайра, и слеза
  Ему туманила глаза.
  Пока нашъ мельникъ слалъ воследъ
  Прощальный мальчику приветъ,
  Самьель, еще угрюмей ставъ,
  Ногой притопнулъ, рвалъ рукавъ,
  И Михаилъ, страшась угрозъ,
 
  Навекъ покинулъ край родной
  И домъ съ счастливой тишиной.
 
  Но тутъ къ нему изъ-за угла
  Старушка тихо подошла
  И, принимая на груди,
  Сказала "Милый мой, прости!
  Мой сынъ! За то, что столько летъ
  Тобою красенъ былъ мне светъ,
  Теперь грущу всемъ сердцемъ я.
  Да будетъ же вся жизнь твоя
  Светла, счастлива! Не забудь,
  Когда найдешь къ величью путь,
  Что въ нашемъ доме, где опять
  Былому счастью не бывать,
  Имелъ ты все, что на земли
  Тебе доставить мы могли;
  Что въ насъ нашелъ ты мать, отца;
  Что наши старыя сердца
  Ты молодилъ, и что теперь
  "
  "Умерь,
  Старушка, грусть свою!" сказалъ
  Суровый графъ. "Я запоздалъ!
  Король къ обеду ждетъ его,
  Что въ знать попалъ изъ ничего!"
  При этомъ слове вышелъ онъ,
  И вследъ за нимъ, полу смущенъ,
  Полуиспуганъ и, межь темъ,
  Влекомъ въ неведомый эдемъ,
  Шелъ робко мальчикъ. Перейдя
  Плотину, сквайръ и съ нимъ дитя
  Уселись на лошадь, и графъ
  Поехалъ, слова не сказавъ.
 
  Покуда мчались ездоки
  Знакомымъ берегомъ реки
  И раздавался въ камыше
  Простой, но сладостный душе
  Напевъ осеннихъ пташекъ въ зной
  Полудня осени златой,--
 
  Изъ думъ ребенка выгналъ вонъ
  И страхъ, и горе. Слиткомъ юнъ
  Онъ былъ чтобъ думать, что перунъ
  Готовъ сразить его; притомъ
  Онъ былъ и съ жизнью не знакомъ.
  Теперь весь мiръ предъ нимъ лежалъ
  Широкъ и ясенъ; не вселялъ
  Въ него и сквайръ тревожныхъ думъ,
  Но ехалъ молча и угрюмъ.
 
  Такъ проежали здесь они
  Пустыннымъ берегомъ одни,
  Пока открылся наконецъ
  Имъ путь, ведущiй во дворецъ.
  Но сквайръ съ дороги повернулъ,
  И вскоре серый конь шагнулъ,
  Гремя копытами, на мостъ.
  Отсюда путь ихъ велъ въ погостъ,
  Поросшiй верескомъ, где встарь
  Съ Самьелемъ ехалъ государь.
 
  Вдругъ съ изумленiемъ спросилъ:
  "Милордъ! скажите мне, давно ль
  Сталъ жить въ глухомъ лесу король?"
 
  Но сквайръ: "Глупецъ, молчать изволь!
  Живетъ, где вздумаетъ, король.
  Теперь съ монахами одинъ
  Живетъ въ лесу твой властелинъ."
 
  И нахлобуча свой беретъ,
  Ворчалъ: "Будь проклятъ целый светъ,
  Король и ты! За васъ за всехъ
  Беру я на душу вашъ грехъ.
  Я старъ, и мне пора бъ въ тиши
  Подумать о грехахъ души."
  Сказавъ, коню онъ шпоры далъ,
  А самъ вполголоса ворчалъ:
  "Да, да! Будь проклятъ день и часъ,
  Когда я въ мiре встретилъ васъ."
 
  При этомъ слове онъ вздохнулъ;
  Онъ вдругъ, казалось, вспомянулъ
 
  Была душа его чиста.
 
  Какъ будто техъ же полонъ думъ,
  Межь темъ взбирался на о бумъ
  Усталый конь на холмъ, и вотъ,
  Когда достигнувъ онъ высотъ,
  Очамъ открылся чудный видъ,
  Сiяньемъ солнечнымъ облитъ,--
  Видъ милой сельской стороны,
  Где жизнь на лоне тишины
  Незримо въ радости неслась,
  Где зелень съ золотомъ слилась.
  Межь темъ деревья здесь и тамъ
  Путь заграждали ездокамъ.
  И съ тайнымъ ужасомъ въ груди
  Ребенокъ виделъ впереди
  Все лесъ, да лесъ одинъ. Назадъ
  Онъ, обернувшись, кинулъ взглядъ;
  Но и за нимъ стоятъ одни
  Деревъ безчисленные пни
 
  Въ смолистыхъ еляхъ шелъ вокругъ.
  Когда жъ онъ къ верху поднялъ взоръ,
  Былъ распростертъ надъ нимъ шатеръ
  Густой листвы, где лучъ съ небесъ
  Едва скользилъ сквозь мракъ древесъ.
 
  Еще ни разу Михаилъ
  Въ подобный лесъ не заходилъ
  Съ родныхъ смеющихся луговъ,
  Поросшихъ купами деревъ
  И зеленевшихъ отъ дождей,
  Отъ кроткихъ солнечныхъ лучей.
  Теперь, вступивъ въ дремучiй лесъ,
  Онъ съ часу-на-часъ ждалъ чудесъ,
  Слыхавъ на мельнице не разъ
  Отъ старыхъ бабушекъ разказъ
  О томъ, что въ техъ лесахъ живетъ
  Остатокъ древнихъ ихъ господъ -
  Семья гигантовъ-лесниковъ
  Въ одежде синихъ облаковъ.
 
  Услышитъ топоровъ ихъ стукъ,
  Или увидитъ пляску фей,--
  Существъ, которыхъ нетъ милей,
  Когда смотреть имъ прямо въ грудь;
  Но если въ тылъ имъ заглянуть,
  То эта пестрая толпа -
  Одна пустая скорлупа.
 
  Такъ лесомъ ехали они,
  Пока не замеръ ветръ въ тени
  Густыхъ деревъ. И Михаилъ,
  Среди виденiй адскихъ силъ,
  Боязнью пробужденныхъ въ немъ,
  Вдругъ задремалъ въ лесу густомъ
  И не заметилъ, какъ въ тиши
  Ихъ конь изъ сумрачной глуши
  Къ опушке ельника достигъ.
  Межь темъ задумчивый старикъ
  Невольно вспомнилъ день, когда
  Другой дорогой везъ сюда
 
  И, какъ пугливый, хищный зверь,
  Въ душе почуялъ онъ испугъ.
  Тутъ ельникъ стадъ редеть вокругъ
  Крутаго ската. Велъ во мракъ
  Лесныхъ трущобъ подъ нимъ оврагъ.
  Невзрачный, ливнями изрытъ,
  Онъ былъ кустарникомъ покрытъ,
  А дальше гибкимъ тростникомъ;
  На дне же самомъ росъ на немъ
  Ольшнякъ, искривленный, густой,
  И, весь заглохшiй осокой,
  По почве глинистой струилъ
  Ленивый ключъ свой жидкiй илъ.
 
  Поводья крепче натянувъ
  И въ глубь оврага заглянувъ,
  Сквайръ ищетъ взоромъ, где на круть
  Черезъ оврагъ протоптанъ путь.
  И видитъ - просека впередъ
  Межь липъ и вязовъ въ даль ведетъ,
 
  Ведетъ чрезъ лесъ дорога та.
  Но, чу! спустясь въ густую дичь,
  Въ овраге страшно крикнулъ сычъ.
  Вставалъ, клубясь, съ оврага паръ,
  И солнце, какъ каленый шаръ,
  Светило низко межь деревъ.
  И сквайръ, какъ ни былъ онъ суровъ
  И грубъ душою, не посмелъ,
  По окончаньи страшныхъ делъ,
  Одинъ остаться ночевать
  Въ лесу и жизнью рисковать.
 
  Межь темъ повеялъ ветерокъ,
  И бедный мальчикъ нашъ продрогъ.
  Къ седлу прижавшись, онъ вокругъ
  Обводитъ робко взоръ, какъ вдругъ
  Сказалъ Самьель: "Прiятель, слезь!
  И безъ тебя увязнулъ здесь
  Мой конь въ трясине. Ну же, прочь!
  Не то съ тобой придется ночь
 
  Промокнуть отъ росы ночей."
 
  Тогда спрыгнулъ съ седла беднякъ,
  И стали медленно въ оврагъ
  Они спускаться. Бодръ и смелъ,
  Ребенокъ весело запелъ
  Простую песню; а старикъ
  Снялъ съ шеи ножикъ свой, и вмигъ
  Въ глубокомъ рве коня сдержалъ
  И хриплымъ голосомъ сказалъ:
  "Мои подвязки, чортъ возьми,
  Ослабли! Другъ мой, подтяни!"
 
  При этомъ слове Михаилъ
  Напевъ веселый прекратилъ,
  И не заметя какъ сердитъ
  Былъ голосъ всадника, спешитъ
  Не ослабевшую ничуть
  Подвязку крепче затянуть.
  Q вотъ, пока онъ подъ коня
  Нагнулся, голову склоня,
 
  И палъ, ему вонзившись въ бокъ.
  Назадъ отпрянувъ и вскричавъ,
  На землю рухнулось стремглавъ,
  Глаза въ испуге обратя
  Къ убiйце, бедное дитя.
  Тогда, весь бледенъ какъ мертвецъ,
  Съ седла спрыгнулъ царевъ гонецъ
  И, чтобъ все кончить, передъ нимъ
  Сталъ на колена. Недвижимъ,
  Лежалъ убитый; но еще
  Въ немъ было сердце горячо.
  Свирепый сквайръ, какъ листъ дрожа,
  Хватаетъ рукоять ножа;
  Но прежде чемъ извлечь успелъ,
  Вдругъ колокольчикъ прозвенелъ
  Далеко где-то. Страхъ и дрожь
  Его объемлютъ. Бросивъ ножъ,
  Къ земле приникнулъ ухомъ онъ,
  И - чу! все ближе, ближе звонъ
 
  Тогда вскочилъ съ земли гонецъ,
  Подумавъ въ ужасе, что въ лесъ
  Нисходитъ мстителемъ съ небесъ
  Хранитель-ангелъ душу взять
  И злато Каина попрать.
  А звонъ все ближе - страшный мигъ!
  И вотъ, какъ бешеный, старикъ,
  Прыгнувъ въ седло и шпоры давъ
  Коню, пустился въ лесъ стремглавъ.
  И конь, испуганъ, въ черный боръ
  По пнямъ, по рвамъ, во весь опоръ
  Помчалъ седаго ездока
  И мчалъ до той поры, пока
  У моста мертвымъ палъ подъ нимъ.
  Грехомъ и ужасомъ гонимъ,
  Бродилъ всю ночь въ поляхъ старикъ
  И на разсвете лишь достигъ
  Воротъ злосчастнаго дворца,
  Имея образъ мертвеца.
 
 
  Самьель поднялся на крыльцо
  И, бывъ допущенъ къ королю,
  Всю повесть страшную свою
  Пересказалъ. "Король, поверь,"
  Такъ кончилъ сквайръ, "онъ мертвъ теперь;
  И то, чемъ былъ испуганъ я,
  Должно лишь радовать тебя:
  Tо съ неба - верю я тому -
  Звонили ангелы ему,
  Чтобъ душу въ рай призвать. И вотъ
  Каковъ пророчества исходъ!"
 
  Но тотъ, не въ духе, тяжело
  Вздохнулъ, нахмуривши чело.
  "Самьель!" такъ началъ онъ, "я ждалъ,
  Когда то дело поручалъ,
  Что ты, какъ воинъ и герой,
  Исполнить смело замыслъ мой.
  А ты, испуганъ, пораженъ,
 
  И обезумленъ, чуть дыша,
  Приходишь, дела не сверша."
 
  Тутъ онъ поднялся и ушелъ;
  Потомъ, обдумавши, нашелъ,
  Что это дело по всему
  Не такъ ужь дурно, какъ ему
  Сперва казалось, и что онъ
  Удержитъ въ роде древнiй тронъ.
  Почетомъ, золотомъ затемъ
  Осыпалъ сквайра онъ, но темъ
  Его отъ смерти не сберегъ:
  Къ зиме злой графъ въ постелю слегъ
  И умеръ тихо въ декабре.
  И вотъ теперь въ монастыре,
  Подъ хорами, онъ мирно спитъ,
  Подъ спудомъ изъ надгробныхъ плитъ
  Съ изображеньями святыхъ,
  Да будетъ сонъ злодея тихъ.
 
  Такъ дни летели, годы шли,
 
  Король, какъ прежде, обладалъ
  И одного лишь только ждалъ -
  Иметь наследника, чтобъ съ нимъ
  Делиться счастiемъ земнымъ.
  Но далъ Господь ему лишь дочь,
  На светъ рожденную въ ту ночь,
  Когда, отверженный отъ всехъ
  И проклинаемый какъ грехъ,
  Впервые бедный Михаилъ
  Всю горечь жизни сей вкусилъ.
 
  И межь красавицъ краше всехъ,
  Среди девическихъ утехъ,
  Ни съ кемъ души не разделя,
  Достигла дочерь короля
  Своей осьмнадцатой весны.
  Межь темъ скончалась матъ княжны.
 
  Но мало даръ объ ней скорбелъ;
  Давно онъ втайне мысль имелъ
  Не столь неплодную опять
 
  И въ этихъ видахъ наконецъ
  Былъ посланъ королемъ делецъ
  Въ страны соседнiя, чтобъ тамъ
  Между принцессъ и знатныхъ дамъ
  Найдти достойную ему
  Жену по сердцу и уму.
 
  И вотъ женился онъ опять,
  И сталъ, какъ прежде, ожидать
  Себе наследника. Такъ годъ
  Съ женой прекрасной, безъ заботъ,
  Онъ прожилъ въ мире и любви.
  Межь темъ приблизились те дни,
  Когда врага онъ вновь узналъ,
  Кого погибшимъ ужь считалъ.
  Пришла съ темъ вместе и пора
  Княжну отправить отъ двора
  (Таковъ обычай старины!)
  Въ далекiй замокъ той страны.
  Какой-то очень древнiй царь
 
  Своей возлюбленной, отъ всехъ
  Здесь скрывъ ее въ дому утехъ.
  Здесь летомъ въ зелени густой
  Пленялся онъ ея игрой,
  Когда она, любви предметъ,
  Какъ Эригона древнихъ летъ,
  Являлась въ ризахъ золотыхъ
  Межь виноградарей своихъ,
  Благоговевшихъ передъ пей,
  Какъ предъ богинею своей.
  Давно прошли те времена,
  Забыты даже имена
  Царей и царствъ, и сожжены
  Деянья славной старины
  Въ томъ горне времени, где жаръ
  Изъ зла рождаетъ добрый даръ,
  Изъ скорби радость намъ творитъ
  И жизнь развалинамъ даритъ.
  Но въ древнемъ замке и досель
 
  И башни красныя, какъ кровь.
  И съ каждымъ летомъ вновь и вновь
  Все улыбались и цвели,
  Какъ и въ давно-минувши дни,
  Сады, зеленые леса,
  И не поблекла ихъ краса.
 
  Сюда Цецилiю свою
  Послать угодно королю.
  Теперь, съ летами, средь заботъ,
  Смиривъ надменныхъ думъ полетъ,
  Король для дочери своей
  Межь королевскихъ сыновей
  Нашелъ красавца-жениха,
  Съ которымъ, мнилъ онъ, безъ греха
  Вступить въ родство, затемъ что родъ
  Отъ царской крови принцъ ведетъ.
 
  И вотъ, когда уже насталъ
  Разлуки мигъ, король сказалъ:
  "О, дочь! Чрезъ месяцъ, можетъ-бытъ,
 
  И осмотреть твои края;
  Но не одинъ прiеду я.
  Со мной прiедетъ твой женихъ,
  Кого изъ принцевъ молодыхъ
  Я избралъ самъ, кому я радъ
  Отдать мой лучшiй въ жизни кладъ.
  Не бойся юноши того:
  Красивей въ мiре нетъ его,
  И много женскихъ онъ сердецъ
  Пленилъ, какъ счастливый ловецъ.
  Прощай, мой другъ! Благослови
  Тебя Господь."
  И, полнъ любви,
  Ее лобзаетъ, и княжна,
  Ничемъ въ душе не смущена,
  Ни ложнымъ страхомъ, ни стыдомъ,
 
  Покинула свой царскiй домъ.
  И то сказать: до сей поры
  Среди младенческой игры
 
  Делиться сердцемъ съ кемъ-нибудь.
  Ей съ каждымъ утромъ жизнь несла
  Веселья жизни безъ числа;
  Широко мiръ предъ нею былъ
  Открытъ, - мiръ счастья, свежихъ силъ,
  И, полный сновъ, онъ не былъ пустъ.
  Ея невинно-детскихъ устъ
  Еще никто не лобызалъ...
  И чистыхъ думъ въ ней не смущалъ.
  И смело взоръ ея очей
  Встречалъ влюбленный взоръ пажей.
  Такъ, безразлично всемъ мила,
  Она богинею была,
  Предъ чьей красою въ древнiй векъ
  Благоговелъ въ восторге Грекъ.
 
  Толпою слугъ окружена,
  Въ свой замокъ ехала княжна.
  Предъ ней востокъ уже алелъ,
  Надъ нивой жаворонокъ пелъ;
 
  Въ ея глазахъ былъ небосклонъ.
  Сiяло солнце съ высоты;
  Въ ней зрели гордыя мечты,
  Но не любовь раждала ихъ.
  Коснулось солнце волнъ морскихъ;
  Но не огнемъ любви зажглась
  Звезда любви въ вечернiй часъ.
  Взошла луна; но грустныхъ думъ
  Не приходило ей на умъ.
  И ночь настала; но въ тиши
  Невозмутимъ въ ней миръ души.
  Такъ, безмятежна, весела,
  Она въ свой древнiй домъ вошла
 
  Но не успелъ онъ дочь свою
  Отправить въ путъ, какъ королю
  Доносятъ, что изъ темныхъ недръ
  Густыхъ лесовъ явился Петръ,
  Святый аббатъ монастыря,
  И хочетъ видеть короля.
 
  Желая лично самъ узнать,
  Зачемъ пришелъ святый отецъ.
  И Петръ явился во дворецъ;
  За нимъ вошелъ и капелланъ,
  Субпрiоръ патеръ Адрiанъ
  Съ пятью монахами, а вследъ
  За ними, въ цвете юныхъ летъ,
  Десятокъ рослыхъ молодцовъ,
  Телохранителей отцовъ,
  Въ железныхъ латахъ, въ шишакахъ
  И съ алебардами въ рукахъ.
 
  Аббатъ, явясь предъ королемъ,
  Просилъ о чемъ-то; но о чемъ -
  Нашъ летописецъ умолчалъ.
  И съ благодушiемъ внималъ
  Король словамъ его; потомъ
  Сказалъ: "Прошу васъ объ одномъ
  (И, верно, просьбу короля
  Милордъ уважитъ!) у меня
 
  Откушать съ братiей святой;
  И угостить я буду радъ
  И вашихъ латниковъ-солдатъ."
 
  Тутъ беглымъ взоромъ онъ взглянулъ
  На монастырскiй караулъ.
  "Однако, нечего сказать,
  У васъ не маленькая рать!
  Скажите, много ль средь лесовъ
  У васъ подобныхъ молодцовъ?
  Въ моихъ войскахъ я былъ бы радъ
  Иметь полки такихъ солдатъ
  И слышать ихъ воинскiй крикъ
  При свисте стрелъ, при треске пикъ."
 
  Такъ говорилъ король, смеясь;
  Но громкiй голосъ, изменясь,
  Вдругъ у владыки задрожалъ,
  Такъ что ужъ онъ не разслыхалъ,
  Отъ звона страшнаго въ ушахъ,
  Что отвечалъ ему монахъ.
 
  Въ него сверкнули вновь глаза
  Того, кто кротко передъ нимъ,
  Въ златыхъ кудряхъ, какъ херувимъ,
  Подъ тенью яблонь въ первый разъ
  Стоялъ, не потупляя глазъ.
 
  И убедившись въ молодце,
  Король смутился весь въ лице,
  И былъ онъ бледенъ, какъ мертвецъ.
  Собравшись съ духомъ наконецъ,
  Онъ, беззаботенъ, какъ сперва,
  Сталъ улыбаться на слова
  Аббата, коихъ не слыхалъ.
  Потомъ спиной онъ къ лордамъ сталъ
  И Михаилу предъ людьми
  Сказалъ, смеясь: "Приподыми
  Стальной наличникъ свой съ лица;
  Хочу я видеть молодца,
  Съ кемъ, помнится, у жъ я знакомъ.
  Откуда ты?"
 
  Наличникъ поднялъ тутъ солдатъ,
  И золотыхъ кудрей каскадъ
  Упалъ съ чела вокругъ ланитъ,
  Которыхъ детски-нежный видъ
  Спалилъ горячiй солнца лучъ.
  И звонкимъ голосомъ, какъ ключъ,
  Пересказалъ онъ королю
  Всю повесть странную свою
  До той минуты, когда онъ
  Въ глухомъ овраге былъ сраженъ,
  И кончилъ такъ: "Но что потомъ
  Со мной случилось, сэръ, - о томъ
  Никто не можетъ лучше знать,
  Какъ тотъ, кто жизнь мою опять
  Мне спасъ отъ смерти и отъ ранъ:
  Tо нашъ субпрiоръ Адрiанъ."
 
  "Такъ разкажи, отецъ," король
  Сказалъ, скрывая въ сердце боль.
  "Милордъ!" ответилъ Адрiанъ,
  "Я, бывъ въ то время капелланъ
  Прихожанъ бедныхъ, какъ-то разъ
  Изъ стенъ аббатства, въ позднiй часъ,
  Былъ позванъ мальчикомъ простымъ
  Спешить съ причастiемъ святымъ
  Къ его отцу: онъ умиралъ
  И съ нетерпеньемъ ожидалъ
  Сподобиться небесныхъ силъ;
  То старый угольщикъ нашъ былъ.
  Не тратя дорогихъ минутъ,
  Прiялъ съ Дарами я сосудъ,
  И колокольчикъ, Богу въ честь,
  Велелъ предъ Нимъ ребенку несть.
  Къ тому жь я думалъ звономъ темъ,
  Хоть не воровъ - объ нихъ совсемъ
  У насъ не слышно! - но зверей
  Спугнутъ съ дороги поскорей.
  Ну, вотъ, вступаемъ тихо мы
  Въ нашъ лесъ еловый, полный тьмы;
  А колокольчикъ на весь лесъ
 
  Межь темъ мой мальчикъ, оробевъ,
  Мне говоритъ о козняхъ девъ,
  Живущихъ въ темномъ томъ лесу;
  Но я, напомнивъ что несу
  Всехъ Искупителя въ рукахъ,
  Его журилъ за грешный страхъ.
  Когда ужь изъ леса древнихъ летъ
  Я вышелъ съ нимъ на Божiй светъ,
  И солнце, къ вечеру клонясь,
  Межь пней свой лучъ метнуло въ насъ,--
  Вдругъ къ намъ вечернiй ветерокъ
  Донесъ до слуха конскiй скокъ,
  Причемъ, весь ужасомъ объятъ,
  Мой пажъ попятился назадъ,
  Почуя снова эльфовъ рой,
  Всю вражью силу предъ собой.
  Но я заметилъ: "Неужель
  Мы не исполнимъ нашу цель
  И опоздаемъ передать
 
  Не бойся, сынъ мой! Твердо верь,
  Что съ нами Божiй Сынъ теперь."
  Сказавъ, бичомъ моимъ, шутя,
  Стегнулъ я мула, и дитя,
  Боясь въ густомъ лесу отстать,
  Пустилось предо мной бежать.
  Я еду дальше. У ручья
  Вдругъ вижу кровь.... сказать ли, чья
  Была то кровь? Ее мой сынъ
  Струилъ изъ ранъ своихъ! Одинъ,
  Тамъ брошенъ, онъ какъ трупъ лежалъ.
  Въ боку кровавый ножъ торчалъ,
  И кровью алою вокругъ
  Окрасились ручей и лугъ.
  Съ седла я тотчасъ соскочилъ
  И съ помощью моихъ всехъ силъ,
  Поднявъ несчастнаго съ земли,
  Взвалилъ на мула, и пошли
  Мы тихо просекой густой,
 
  Избушке ветхой лесника,
  Построенной изъ тростника.
  Примкнутъ къ плетню избушки той,
  Полуразрушенный, гнилой,
  Стоялъ безъ крыши тесный кровъ,
  Где запиралъ лесникъ ословъ.
  Милордъ! то место, верно, вамъ
  Давно знакомо: много тамъ
  Въ соседстве водится вепрей,
  Оленей, туровъ и лосей!
  Здесь бедному пронженный бокъ
  Перевязалъ я, какъ лишь могъ;
  И, угольщика причастя
  (Онъ умеръ много летъ спустя!),
  Вернулся въ ночь въ нашъ древнiй бургъ,
  Велевъ, чтобъ утромъ нашъ хирургъ
  Чуть светъ къ больному поспешилъ
  И всемъ, чемъ нужно, пособилъ.
  И вскоре рана между рёбръ
 
  И кротокъ сердцемъ, почему
  Мы и дозволили ему
  У насъ въ обители пожить.
  Потомъ я сталъ его учить
  Письму и чтенью, и постигъ
  Онъ вскоре смыслъ латинскихъ книгъ
  Не хуже нашего; но чинъ
  Монашескiй отвергъ мой сынъ.
  А какъ онъ былъ могучъ, плечистъ,
  Душою добръ и сердцемъ чистъ,
  То и сказалъ милордъ аббатъ:
  "Пусть служитъ Господу нашъ братъ
  Десницей крепкой!" Оттого,
  О, сиръ, и видишь ты его
  Съ мечомъ, съ копьемъ. Онъ верный щитъ
  Для техъ, кемъ не былъ онъ забытъ,
  Кемъ обученъ, опасенъ отъ зла
  Средь бедствiй, имъ же несть числа!
  Сказки, съ тобой ли, Михаилъ,
 
  Представь милорду этотъ ножъ,
  Чтобъ словъ моихъ не счелъ за ложъ."
 
  Взволнованъ, бледенъ, недвижимъ,
  Съ лицомъ встревоженнымъ, худымъ,
  Склоня чело, король сиделъ
  И многихъ словъ не разумелъ.
  Все смолкло. Наконецъ король
  Возвысилъ голосъ свой; но столь
  Дрожащъ, неверенъ голосъ былъ,
  Что слухъ монаха поразилъ.
  "Аббатъ!" сказалъ онъ, "ваша рать
  Такъ хороша, что потерять
  Изъ сотни храбрыхъ одного
  Для васъ, конечно ничего!
  Ему жь приличнее носить
  Въ щите мой розанъ, чемъ служить
  У васъ келейникомъ простымъ,
  Корпя надъ смысломъ книгъ немымъ."
 
  "О, сиръ!" въ ответъ святый отецъ,
  "Когда вамъ нуженъ молодецъ,
  Извольте взять его сейчасъ;
  Ведь красота солдатъ у насъ -
  Вещь лишняя; за что же намъ
  Такихъ красавцевъ брать у дамъ?"
 
  Такъ говорилъ, смеясь, монахъ;
  А тотъ улыбку на устахъ
  Старался выразить, и вдругъ,
  Какъ въ сновиденьи полномъ мукъ,
  Въ руке, онъ видитъ, у пажа
  Блестнула сталь того ножа,
  Что выбранъ царскою рукой
  Изъ древней стали боевой
  И былъ врученъ Самьелю въ даръ
  Нанесть погибельный ударъ.
  И вотъ, увидя на клинке
  Венокъ зеленый и въ венке
  На ленте надпись страшныхъ словъ:
   "Рази! не бойся мертвецовъ!" -
  Король еще упорней стадъ
 
  Измену новую тому,
  Кто въ третiй разъ уже ему
  Является на этотъ светъ
  Виной всехъ мукъ его и бедъ.
 
  И, после пиршества, аббатъ
  Въ свой монастырь ушелъ назадъ
  Со всемъ народомъ; нашъ же другъ
  Вступилъ въ число придворныхъ слугъ,
  И зависть возбуждалъ во всехъ
  Его неслыханный успехъ.
 
  Король, пождавъ еще дней пять,
  Велитъ пажа къ себе позвать
  И говоритъ ему: "Мой другъ,
  Сейчасъ отправишься на югъ
  Съ моей ты грамотой. Съ тобой
  Поедетъ Хью, урядникъ мой.
  Сегодня целый день вдвоемъ
  Вамъ ехать вместе; но потомъ
  Тебе укажетъ онъ тотъ путь,
 
  На третiй день, къ полудню, ты
  Достигнешь горной высоты,
  Где въ Замке Розы дочь моя
  Живетъ. Но слушай, пажъ! Ничья
  Душа на свете про письмо
  Знать не должна, пока его
  Не сдашь ты въ руки одному
  Тамъ сенешалу моему.
  Смотри же, другъ, не выдай насъ
  И помни, что ужь близокъ часъ,
  Когда на память всехъ временъ
  Высоко будешь вознесенъ."
 
  Такъ говоря, король не зналъ,
  Что рокъ пажу предназначалъ.
 
  Герой нашъ, выйдя изъ дворца,
  Находитъ Хью ужь у крыльца,--
  Солдата грубаго съ лицомъ
  Сурово-мрачнымъ, съ хмурымъ лбомъ.
  Севъ на копя, онъ съ нимъ самъ-другъ
 
 
  Пославъ съ нимъ Хью, такую ль цель
  Имелъ король, съ какой Самьель
  Однажды посланъ былъ - какъ знать?
  Одно могу я лишь сказать,
  Что врядъ ли бъ выбралъ для того
  Король служаку своего
  Съ умомъ столь пошлымъ, узкимъ лбомъ,
  Хитрить умевшаго въ одномъ
  Лишь ратномъ деде, и съ душой
  Хотя и грубой, но не злой.
  Другое дело, еслибъ пажъ
  Вступить съ нимъ вздумалъ въ рукопашъ,
  Иль дерзкимъ словомъ пробудилъ
  Въ груди солдата гневный пылъ,--
  Тогда, пришедъ въ безумный гневъ,
  Опасней былъ бы онъ чемъ левъ.
 
  Такъ вместе ехали они,
  Пока открылись два пути:
  Одинъ на западъ велъ, другой
 
  Снявъ шляпу съ перьями, поклонъ
  Пажу отвесилъ мирмидонъ,
  Сказавъ: "Теперь, мой милый другъ,
  Мне путь на западъ, вамъ на югъ,
  Чтобъ тамъ - такъ надо разуметь -
  Коронку графскую надеть!
  Прощай же, графчикъ! Впрочемъ, глазъ
  Не слишкомъ пяль; не то какъ разъ
  Тамъ въ петлю шеей попадешь
  И со стены, какъ лотъ, падешь."
 
  Но въ эти дерзкiя слова
  Герой нашъ вслушался едва,
  Бывъ занятъ помысломъ инымъ,
  Когда солдатъ прощался съ нимъ.
  Межь огороженныхъ полей
  Скакалъ дорогой онъ своей,
  И наконецъ, въ исходе дня,
  Къ таверне повернулъ коня,
  Где ночь провелъ, забывъ труды.
 
  Запели въ утренней красе,
  Онъ вновь пустился по росе,
  И целый день въ далекiй путь
  Скакалъ, не смея отдохнуть.
  Но тутъ онъ былъ не одинокъ:
  Вдали виднелся городокъ,
  Куда тянулся караванъ
  Крестьянъ, веселыхъ горожанъ.
  Тамъ въ капишоне шелъ монахъ;
  Здесь, межь корзинокъ, на ослахъ
  Хозяйки ехали верхомъ;
  Тамъ распевали соловьемъ
  Толпы гулявшихъ пышныхъ дамъ;
  А тутъ былъ слышенъ шумъ и гамъ:
  Валили пестрыя толпы
  Мужчинъ и женщинъ, шли попы,
  Солдаты, дети, длинный рядъ
  Одетыхъ въ праздничный нарядъ
  Веселыхъ девушекъ, кругомъ
 
  И съ пожеланьями найти
  Всехъ благъ возможныхъ на пути.
 
  Такъ пролетелъ и день второй,
  И онъ въ таверне городской
  Провелъ всю ночь, и утромъ, чуть
  Лишь разсвело, пустился въ путь.
  Еще спалъ въ городе народъ,
  А онъ ужъ солнечный восходъ
  Встречалъ съ восторгомъ. Трудный путь
  Вился все выше, выше вкруть
  На холмъ возвышенный. Назадъ
  Онъ, оглянувшись, бросилъ взглядъ
  На городъ, пышно подъ холмомъ
  Раскинутый: вотъ Божiй ломъ,
  Вотъ площадь, улица, а вотъ
  Видна и ратуша съ высотъ -
  Все прiютилось подъ холмомъ,
  Поросшимъ липами кругомъ.
  Былъ воздухъ свежъ, прозраченъ, чистъ:
 
  И лишь надъ кровлями церквей
  Крутились стаи голубей.
  Изъ трубъ струился раннiй дымъ,
  Столбомъ вставая голубымъ,
  Какъ знакъ, что въ городе за трудъ
  Принялся деятельный людъ.
  Веселый, счастливый, живой.
  И былъ такъ радостенъ душой,
  Такъ чуждъ всехъ скорбей Михаилъ,
  Что, мнилось, свыше получилъ
  Уделъ безсмертiя, где нетъ
  Ни слезъ, ни горестей, ни бедъ.
 
  Отсюда путь налево велъ
  Въ безлюдный и безлесный долъ,
  Где лишь въ местахъ, по коимъ шли
  Овраги темные, росли
  Деревья тиса, и межь нихъ,
  Защищены отъ ветровъ злыхъ,
  Взвивались съ песнями юлы.
 
  Пестрели пастьбища овецъ.
  И проезжавшiй здесь гонецъ
  Ужь былъ заслушаться готовъ
  Веселыхъ песенъ пастуховъ.
 
  Онъ ехалъ долго и легко.
  Взошло ужь солнце высоко,
  И вотъ, успелъ лишь онъ едва
  Съ конемъ подняться изо рва,
  Где тень деревьевъ въ те часы
  Еще хранила следъ росы,--
  Какъ вдругъ онъ видитъ предъ собой
  Конецъ возвышенности той.
  Предъ нимъ, одетый въ блескъ лучей
  Прекрасной осени, во всей
  Красе и славе, былъ просторъ
  Долины, где терялся взоръ.
  Рядъ длинный золотыхъ сноповъ,
  Листва осенняя лесовъ,
  Луговъ зеленыхъ чудный блескъ,
 
  Все тутъ на много миль вокругъ
  Слилось въ нейзажъ волшебный вдругъ:
  Отъ этой горной высоты,
  Где онъ стоялъ, до той черты
  Изломанной по гребнямъ скалъ,
  Где виноградникъ возставалъ
  Надъ виноградникомъ, какъ лесъ,
  Теряясь въ синеве небесъ.
  И за ручьемъ, въ садахъ густыхъ,
  Онъ виделъ шпицевъ золотыхъ
  Блескъ ослепительный: - предъ нимъ
  Вставалъ надъ садомъ вековымъ
  И каждый мигъ все выше росъ
  Предметъ поездки - Замокъ Розъ.
 
  Когда жь спускаться сталъ съ холмовъ,
  Онъ за оградой изъ цветовъ
  Могъ слышать взмахи острыхъ косъ,
  Срезавшихъ на поле овесъ.
  Предъ нимъ ручей; въ долине той
 
  На немъ былъ мостъ, и шагомъ пажъ
  Проехалъ мостъ при звоне чашъ
  Въ рукахъ хозяевъ этихъ нивъ.
  Они подъ тенью старыхъ изъ
  Лежали на траве кругомъ,
  И чаши, полныя виномъ,
  У нихъ ходили по рукамъ.
  При нихъ лежали здесь и тамъ
  Серпы и косы, а предметъ
  Веселья ихъ - простой обедъ:
  Блестящiй сыръ, густой творогъ,
  И хлебъ пшеничный, лукъ, чеснокъ,
  И груды яблокъ золотыхъ,
  Румяныхъ, сладкихъ, наливныхъ,
  И только-что снятый съ оградъ,
  Прозрачный, зрелый виноградъ.
 
  Услыша песни, Михаилъ
  Косцовъ какъ братьевъ полюбилъ.
  Онъ вспомнилъ детскiя лета
 
  У вечно памятной реки.
  Какъ другъ, глядя на ручейки,
  Въ цветахъ кувшинокъ золотыхъ,
  Онъ мнилъ, что говоръ волнъ живыхъ
  Ему и всемъ, въ комъ сердце есть,
  Приноситъ радостную весть.
 
  Когда жь, ступивъ на парапетъ,
  Косцовъ услышалъ онъ приветъ,--
  Онъ въ самомъ деле возмечталъ,
  Что онъ опять ребенкомъ сталъ;
  Что онъ въ день жатвы у возовъ
  Заснулъ въ тени родныхъ сноповъ;
  Что все минувшее лишь сонъ:
  Король и сквайръ, и быстрый гонъ
  Коня въ неведомый оврагъ,
  И боль внезапная, и мракъ
  Въ его очахъ, и долгiй бредъ;
  И, черной мантiей одетъ,
  Доминиканецъ, и уходъ
 
  Съ аббатомъ ихъ свиданья мигъ,
  И дни надъ грудой пыльныхъ книгъ,
  Имъ прожитые; и опять
  Король, завистливая знать,
  И этотъ конь, и блескъ одеждъ,
  И путь безъ цели, безъ надеждъ.
 
  О, какъ теперь желалъ бы онъ
  Разрушить этотъ тяжкiй сонъ!
  Хоть разъ на мельницу взглянуть
  И подъ снопами вновь заснуть!
  Но, ахъ! техъ чудныхъ дней опять,
  Ему ужь больше не видать!
 
  Былъ полдень. Воздуха струи
  Отъ зноя зыблились вдали.
  По обе стороны едва
  Къ земле не гнулись дерева
  Подъ грузомъ фруктовъ. Мигъ одинъ -
  И вотъ встаютъ, изъ-за вершинъ
  Деревъ, бойницы; красный цветъ
 
  Съ страны подветренной. Мосты
  Открыты; настежь отперты
  Ворота въ замокъ; всюду рвы,
  Заглохли отъ густой травы,
  И стаи рыбокъ золотыхъ
  Блестятъ въ воде на солнце въ нихъ:
  Такъ долго царствовалъ покой
  Надъ здешней мирной стороной!
 
  Подъ тенью стрельчатыхъ воротъ
  Лежалъ привратникъ безъ заботъ
  И спалъ на постланномъ плаще.
  Одной рукою онъ еще
  Касался арфы; рядомъ съ нимъ
  Лежалъ трепещущiй налимъ,
  Во рву сегодня на заре
  Имъ ловко пойманный въ поре,
  И тутъ же, подле рыбака,
  Лежалъ садокъ изъ тростника.
 
 
  О мостовую крепкихъ плитъ,
  Въ просоньи сторожъ, заслоня
  Глаза рукой отъ блеска дня,
  Попытку сделалъ взять копье,
  И водя царское шитье
  На платье всадника, привсталъ
  И, ухмылялся, оказалъ:
  "Стой, сударь, стой! и отвечай,
  Зачемъ прiехалъ въ нашъ ты край?"
  А тотъ: "Ты видишь, чай, и самъ,
  Что королемъ я посланъ къ вамъ;
  Милорду сенешалу я
  Везу письмо отъ короля."
 
  "Такъ!" тотъ ответилъ. "Но теперь
  Никакъ нельзя къ нему, поверь!
  Онъ пиръ даетъ. Да что за спехъ
  Въ семъ мiре, где что шагъ, то грехъ!
  Теперь, я въ этомъ убежденъ,
  Читать письма не станетъ онъ,
 
  Пока и самъ не будетъ сытъ.
  Итакъ, мой щеголь, надо ждать!
  Коня ты можешь привязать,
  Потомъ садись, и я спою:
   "Нашъ императоръ палъ въ бою."
  Смеешься?... Разве не слыхалъ
  Какъ Барбаросса въ битве палъ
  Геройской смертью? А не то
  Споемъ другое кое-что
  На новый вкусъ, на новый ладъ:
  У насъ не мало ведь балладъ!
  Да чтожь смеешься ты, пострелъ?
  Ты больно молодъ и не зрелъ!
  Ступай же прочь, - счастливый путь!
  Въ саду здесь можешь отдохнуть
  У Берты, дамы древнихъ летъ.
  Такой красавицы у жъ нетъ
  Теперь нигде, и замокъ сей
  Построенъ некогда для ней.
 
  О славной Берте - упокой
  Ее Господь!"
  Съ улыбкой пажъ
  Внималъ всему что пьяный стражъ
  Ему разказывалъ; потомъ
  Сказалъ: "Прiятель! обо всемъ
  Радъ слушать, даже песнь твою:
   Какъ императоръ палъ въ бою;
  Но только прежде указки,
  Где садъ той древней госпожи.
  Глядя на этотъ чудный садъ,
  На этотъ красныхъ башенъ рядъ,
  Готовъ я видеть предъ собой
  Врата въ волшебный рай земной."
 
  "Кажись, ты правъ!" ответилъ тотъ;
  "А что еще тебя тамъ ждетъ!
  Пройдя подъемный этотъ мостъ,
  Увидишь влево ты помостъ
  О трехъ ступенькахъ; подъ стеной
 
  (Зовутъ Сокольничьимъ тотъ путь);
  Ступай дорогой той взглянуть
  На мiръ чудесъ, которыхъ ждешь.
  А тамъ калитку ты найдешь
  Всю въ позолоте, и затемъ
  Войдешь въ роскошный нашъ эдемъ.
  А я, какъ только сенешалъ,
  Откушавъ, выйдетъ въ садъ изъ залъ,
  Къ тебе немедленно приду
  И въ садъ къ милорду проведу."
 
  "Спасибо!" молвилъ нашъ герой,
  А самъ калиткой золотой
  Вступилъ въ волшебный садъ, и тамъ,
  Не веря собственнымъ глазамъ,
  Бродилъ и въ неге думалъ онъ,
  Что предъ очами видитъ сонъ:
  Такъ все тамъ было хорошо,
  Цветисто, зелено, свежо!
  И увяданье даже тамъ
 
  Своей задумчивой красой.
  Такъ щедро осени рукой
  Везде разсыпаны плоды
  На эти древнiе сады!
 
  Бродя здесь долго, наконецъ
  Къ фонтану подошелъ гонецъ.
  И надъ бассейномъ наклонясь,
  И не сводя плененныхъ глазъ
  Съ игравшихъ рыбокъ подъ волной,
  Запелъ онъ песнь про край родной,
  Где жилъ онъ съ мельникомъ простымъ.
  Но дальнiй путь, свершенный имъ,
  И знойной осени пригревъ,
  И музыкальный птицъ напевъ,
  И плескъ фонтана, листьевъ шумъ -
  Все утомляло пылкiй умъ.
  Онъ подъ бассейномъ, въ тишине,
  Прилегъ, не думая о сне,
  И сталъ смотреть, веселья полнъ,
 
 
  Но не прошло и двухъ минутъ,
  Какъ, словно на смехъ, резвый плутъ
  Надъ нимъ свистелъ у же скворецъ,
  И нашъ измученный гонецъ
  Заснулъ глубокимъ, крепкимъ сномъ,
  Забывъ письмо и все кругомъ.
 
  Въ саду тенистомъ той порой
  Княжна гуляла лишь съ одной
  Любимой фрейлиной своей,
  Ея подругой съ юныхъ дней.
  Оне, не ведая о томъ,
  Что кто-то спитъ тутъ крепкимъ сномъ,
  Резвились долго здесь и тамъ,
  Ловя другъ дружку по лугамъ,
  Meжь темъ какъ наглый ветерокъ
  Срывалъ съ ихъ локоновъ цветокъ.
  Потомъ, измучены игрой,
  Нарядъ высоко-поднятой
  Оне спустили до земли
 
  Все смолкло; садъ казался пустъ;
  Одинъ лишь лепетъ юныхъ устъ
  Былъ слышенъ въ глубине аллей,
  Какъ воркованье голубей,
  Познавшихъ новую любовь,
  Когда весной повеетъ вновь.
 
  Изъ двухъ подружекъ больше всехъ
  Княжна молчала; громкiй смехъ
  За то нередко вылеталъ
  У ней изъ груди, и пылалъ
  Огонь въ щекахъ, и перстъ къ губамъ
  Невольно принимался самъ,
  Когда, какъ резвое дитя,
  То съ важнымъ видомъ, то шутя,
  Подружка объясняла ей
  Проказы шалости своей.
 
  Такъ здесь резвясь отъ всехъ вдали,
  Оне къ фонтану подошли,
  Где, не предчувствуя того,
 
  Въ изнеможенiи, безъ силъ,
  Спалъ сномъ глубокимъ Михаилъ.
  И у бассейна, въ тишине
  Его увидели оне,
  И обе стали у угла
  Фонтана. Тихо подошла '
  Тогда къ нему одна изъ девъ,
  И на красавца поглядевъ,
  Къ княжне вернулась въ торопяхъ,
  Съ улыбкой страстной на устахъ,
  Со взоромъ блещущимъ огнемъ.
  И прежде чемъ княжна объ немъ
  Спросить успела, шепчетъ ей:
  "Ахъ, тише! тише! Царь царей!
  Не говорила ли я вамъ,
  Что онъ прiедетъ прежде къ намъ
  Чемъ вашъ родитель то сулилъ?
  Княжна, взгляните, какъ онъ милъ!
  Не бойтесь, спитъ онъ крепкимъ сномъ!
 
  Не пробудятъ его отъ сна."
 
  "Ахъ! что ты делаешь?" княжна
  Сказала фрейлине. "Уйдемъ!"
  Ты знаешь, я была во всемъ
  Всегда покорна королю;
  И я скорей себя убью,
  Чемъ соглашусь любить того,
  Кто ниже сана моего."
 
  "Для техъ, кого до этихъ поръ
  Встречалъ у насъ вашъ гордый взоръ,
  Вы были правы," та въ ответъ.
  "Но вотъ достойный васъ предметъ!
  Клянусь своею головой,
  То житель рая неземной!
  Скорей, покуда не исчезъ,
  Какъ быстрый сонъ, нашъ гость съ небесъ!"
 
  Схвативши за руку княжну,
  Она влечетъ ее къ нему.
  И страстной думы чудный пылъ
 
  Лицо принцессы; сердце въ ней
  Забилось чаще и сильней.
 
  Такъ приближалася она
  Къ лежавшему въ объятьяхъ сна,
  И стыдъ прелестный распростеръ
  Предъ взоромъ девы тонкiй флеръ
  Туманныхъ образовъ. Когда ужь
  Ея очамъ явился пажъ,
  Она отвестъ ужь не могла
  Очей отъ дивнаго чела;
  Уаке томительной любви
  Огонь пылалъ въ ея крови,
  И ей ужь не было греха
  Смотреть на образъ жениха.
  О! сколько разъ онъ ей во сне,
  Являлся въ золоте, въ броне!
  И ей казалось, что такимъ
  Впервые явится онъ къ нимъ.
  И съ этой мыслiю сильней
 
  Разстаться было жалко съ нимъ,
  Хотя въ ней разумъ былъ томимъ
  Невольнымъ ужасомъ. Бледна,
  Напрасно силится она
  Покинуть этотъ новый рай.
  Когда ужь, поднявъ одежды край,
  Уйти хотела, - вдругъ она,
  Поражена, изумлена,
  Заметила смущенный видъ
  И бледность страшную ланитъ
  Веселой фрейлины. Пока
  Взирала такъ издалека
  Княжна на юношу того,--
  Изъ ослабевшихъ рукъ его
  Подруга свитокъ извлекла
  И свитокъ царскiй подала
  Принцессе съ ужасомъ въ глазахъ,
  Сказавъ: "Читайте! что за страхъ!
  Какъ можно кровь его пролить?
 
  Но отойдемте."
  Шага два
  Отшедши, страшныя слова
  Оне прочли:
  "Лордъ сенешалъ,
  "Да будетъ счастливъ мой вассалъ!
  "За симъ приветомъ государь
  "Вамъ шлетъ и требуетъ, какъ царь,
  "Гонца со грамотой моей
  "Сейчасъ казнитъ, какъ можно, злей,
  "И, если жизнь вамъ дорога,
  "На пику голову врага
  "Воткнуть близь замка самого
  "И ждать прiезда моего.
  "Такъ да избавится земля
  "Отъ всехъ злодеевъ короля!"
 
  Прочла едва успевъ признать
  Отцову подпись и печать,
  Какъ сила страшная любви
 
  Забывъ девическiй весь стыдъ,
  Она въ отчаяньи бежитъ
  Къ тому, кто былъ за мигь предъ темъ
  Для ней безъ имени - ничемъ.
  "Останься съ нимъ!" какъ смерть бледна,
  Сказала фрейлине княжна;
  "Продли его покойный сонъ,
  Пока здесь пусто; если жь онъ
  Проснется, спрячь его въ саду,
  Пока обратно не приду,
  И всю опасность объясни.
  Смотри жь, Адель, не измени!
  Не то на голову твою
  Всю ярость мщенья изолью!
  Но, нетъ! я знаю, никогда
  Не пожелаешь мне вреда,
  И будешь съ нынешняго дня
  Въ сто разъ дороже для меня,
  И не забуду я услугъ!
  "
 
  И бросивъ снова нежный взглядъ
  На спящаго, чрезъ темный садъ,
  Какъ только въ силахъ человекъ
  Бежать, пустилась дева въ бегъ.
  И вотъ, примчавшись въ теремъ свой,
  Летитъ Цецилiя стрелой
  Въ свой потаенный кабинетъ.....
  Сейчасъ окончится банкетъ
  И гости выйдутъ въ садъ.... И вотъ,
  Изъ книги бланковой беретъ
  Подписанный, съ печатью, листъ,
  Который весь еще былъ чистъ.
  И смелой, твердою рукой
  На свитке пишетъ роковой
  Указъ отъ имени отца
  Искуснымъ почеркомъ писца:
 
  "Сэръ-Рефу, коему отъ насъ
  "Блюсти нашъ замокъ данъ приказъ,--
  "Приветъ и здравiе. Милордъ,
  "Чьей верной службой тронъ нашъ твердъ,
  "Симъ извещаемъ, что теперь,
  "Задумавъ выдать нашу дщерь
  "Въ замужство, съ грамотою сей
  "Мы жениха послали къ ней,
  "Намъ друга вернаго. Итакъ
  "Сверши немедленно ихъ бракъ,
  "Не дознаваясь отъ него
  "О роде, племени его:
  "Все это знаемъ мы, избравъ
  "Его намъ въ сына. Прочитавъ
  "Посланье наше, въ тотъ же часъ
  "Ихъ обвенчай и дай приказъ,
  "Чтобъ присягнули все ему,
  "Какъ принцу, сыну моему.
  "Такъ все исполни поскорей,
  "По долгу верности своей."
 
  И эти строки дописавъ,
  Перо бросаетъ, услыхавъ
  Въ соседнемъ зале громъ и стукъ
 
  Въ ней грудь наполнилась опять
  При страшной мысли - опоздать!
  И пышетъ вновь любви въ ней жаръ;
  Влагаетъ въ роковой футляръ
  И жизнь и смерть она, потомъ
  Оттискиваетъ гербъ на немъ
  Печаткою изъ хрусталя,
  Дарованной отъ короля.
 
  Затемъ по лестнице назадъ
  Сбегаетъ опрометью въ садъ,
  Бежитъ, и гулъ глухой речей
  Вдали пирующихъ гостей
  Въ ней страхомъ сердца превращенъ
  Въ какой-то громъ, въ какой-то стонъ,
  И даже шумъ ее пугалъ
  Ея летучихъ покрывалъ.
 
  Такъ, не примечена никемъ,
  Бежитъ къ фонтану, где межь техъ
  Одна, какъ добрый, верный стражъ,
 
  Спокойно спитъ наедине;
  Сейчасъ лишь только онъ во сне
  Перевернулся въ первый, разъ,
  Не открывая сонныхъ глазъ.
  И вырвавъ грамоту изъ рукъ
  Княжны, чуть дышущей отъ мукъ,
  Отважно фрейлина спешитъ
  Къ пажу, который крепко спитъ,
  И смелой, твердою рукой
  Влагаетъ свитокъ роковой
  Въ шнурокъ, висящiй на паже,
  Потомъ подходитъ къ госпоже.
 
  Теперь избытокъ юныхъ силъ
  Княжне внезапно изменилъ,
  И тщетно силится вздохнуть
  Ея истерзанная грудь,
  По телу трепетъ пробегалъ,
  И на ланитахъ померкалъ
  Румянецъ жизни, и, бледна,
 
  Упасть, и слабою рукой,
  Холодной, бледной, не живой,
  Принцесса ищетъ, где бъ найти
  Себе опору на пути.
 
  И тихимъ голосомъ своей
  Подруге шепчетъ: "Поскорей
  Уйдемъ. Ахъ! лучше умереть
  Чемъ муки адскiя терпеть,
  По странной прихоти судьбы!
  Мне силъ не станетъ для борьбы
  Съ моимъ позоромъ! Для чего
  Мне показала ты его?
 
  "Княжна!" сказала ей Адель,
  Схвативши за руку. "Ужель
  Всехъ трехъ погубите вы насъ
  Напраснымъ страхомъ въ этотъ часъ?
  Такъ успокойтесь же, и Богъ
  Пошлетъ конецъ вамъ всехъ тревогъ!"
 
  Сказавъ, поспешно увлекла
 
  Густаго сада въ глубину
  Аллей тенистыхъ, где одну
  Ее оставила, стрелой
  Пустившись въ княжескiй покой.
 
  Бутылку стараго вина,
  И хлебъ, и фруктовъ золотыхъ,
  И много лакомствъ дорогихъ,
  Какими древле средь пустынь
 
  Когда еще виною золъ
  Елену въ Трою онъ не ввелъ.
  Затемъ съ корзиной мчится въ садъ
  И мимоходомъ мечетъ взглядъ
 
  Но тамъ ужь не было его.
  Такъ прибегала наконецъ
  Въ аллею динъ, где, какъ мертвецъ,
  Бледна и страшно ослабевъ,
 
 
  И подкрепивъ въ ней силы вновь
  Питьемъ и яствами: - "Любовь,"
  Адель сказала, "да убьетъ
  На сердце вашемъ страхъ заботъ.
 
  Вашъ смелый подвитъ. Верьте мне,
  Теперь насталъ великiй часъ,
  Счастливейшiй изъ всехъ для васъ,
  И колебанья каждый мигъ
  "
 
  Перстами нежными княжна
  Беретъ къ устамъ сосудъ вина,
  И взоръ прекрасной девы вдругъ
  Блестнулъ восторгомъ после мукъ.
 
  "Быть-можетъ, было то во сне,"
  Адель сказала вновь княжне,
  "Но только помню какъ сквозь мракъ,
  Предсказывалъ какой-то магъ
  Милорду королю давно:
 
  Что обручальное кольцо
  Вамъ дастъ не царское лицо,
  А сынъ крестьянина - сбылся,
  Быть-можетъ, сонъ?"
 
  Княжна въ ответъ: "Слыхала я
  Объ этихъ басняхъ! Для меня -
  Была бъ позорная судьба
  Женой быть смерда и раба!"
 
  "Но Богомъ избранъ онъ самимъ,"
  Адель сказала. "Какъ же съ Нимъ
  Бороться намъ? А Божiй другъ
  Не можетъ быть изъ низкихъ слугъ."
 
  Но тутъ послышалися ей
 
  Спешившихъ радостную весть
  Младой Цецилiи принесть.
  "Смелей!" Адель ей говоритъ:
  "Отбросьте страхъ и ложный стыдъ;
 
  И вы не встретите враговъ."
 
  И ослепляя златомъ взоръ,
  Теперь приблизился весь дворъ,
  И вспыхнулъ темный садъ вкругъ нихъ
 
  Но не внимая, поднялась
  Княжна, въ свой замокъ у стремясь.
  И Богъ ей душу укрепилъ
  Такою мощью свежихъ силъ,
 
  Величья грознаго полна,
  На пышный шествуетъ турниръ,
  Иль на роскошный царскiй пиръ.
  Когда жь со свитою княжна
 
  Невольно опустила взоръ,
  Не подымая до техъ поръ,
  Пока не стала на алтанъ:
  Ей было страшно, что въ обманъ
 
  Ей вместо бога - дикаря,
  И что погибнуть должно ей
  Отъ собственной руки своей.
  Но на алтанъ ступивъ, опять
 
  И видитъ: вотъ ея женихъ,
  Въ одежде хоть пажей простыхъ,
  Но гордъ, спокоенъ, величавъ,
  Готовый ринуться стремглавъ
 
  Что вводитъ рокъ его въ эдемъ.
  "Отъ чуда къ чуду," думалъ онъ,
  "Судьбой я въ жизни былъ веденъ,
  Пока достигнутъ наконецъ
 
  Но пусть и скорбь за нимъ придетъ,
  Она мой духъ не ужаснетъ.
  Какъ связанъ день со днемъ, такъ я
  Скую все звенья бытiя
 
  И съ ней пройду земную степь."
 
  Но тутъ ихъ встретились глаза.
  И вся минувшихъ дней гроза,
  Все что мы бедствiемъ зовемъ,
 
  И если страхъ въ ней о жилъ вновь,
  И если трепетъ, стыдъ, любовь
  То гнали прочь, то всемъ на видъ
  Являли жаръ ея ланитъ,--
 
  Ея лица внезапный пылъ
  Какъ скромность девы безъ греха,
  Впервой узревшей жениха?
 
  И вотъ, когда милордъ серъ-Рефъ
 
  И обратилъ глаза къ княжне,--
  Она, спокойная вполне,
  На юношу уставивъ взоръ,
  Где страсть вела съ приличьемъ споръ,
 
  "Принцъ! прими отъ насъ
  Приветъ нашъ въ замке въ этотъ часъ:
  Мы рады всемъ, кого душой
  Избралъ въ друзья родитель мой.
 
  Тебе, съ которымъ мой союзъ
  Одобрилъ нашъ король, признавъ
  Въ тебе къ тому довольно правъ.
  Люби жъ меня, какъ я люблю,
 
  Счастливой сделать - до техъ поръ,
  Пока намъ смерть закроетъ взоръ."
 
  Не знаю, лучше ль оценилъ
  Слова принцессы Михаилъ
 
  Съ чего такъ голосъ задрожалъ
  Въ последнемъ слове вдругъ у ней,--
  Но только смыслъ ея речей,
  При всемъ ихъ холоде, зажогъ
 
 
  "Княжна!" воскликнулъ онъ. "Я въ честь
  Вменю всю жизнь мою принесть
  Тому на жертву, кто привелъ
  Меня въ мой рай изъ бездны золъ.
 
  Ужь за одинъ твой нежный взглядъ,
  За тотъ небесный голосъ твой,
  Что слаще музыки земной!"
 
  Сказалъ, и хлынули у ней
 
  И пала дева, ослабевъ,
  Въ объятья близь стоявшихъ девъ.
  Но звонъ святыхъ колоколовъ
  Покрылъ гулъ смутныхъ голосовъ,
 
  Въ капеллу замка изъ воротъ.
  И съ пеньемъ стройный певчихъ хоръ
  Уже вступалъ въ церковный дворъ;
  И предъ епископомъ, въ златой
 
  Пошли въ одеждахъ изъ парчи
  Пажи, неся въ рукахъ свечи.
 
  Тогда невесту Михаилъ
  Повелъ въ капеллу и забылъ,
 
  Ее лишь видя предъ собой.
  И, страстно друга полюбя,
  Шептала дева про себя:
  "Когда бъ проникъ ты въ тайну дня,
  "
 
  Пока при брачныхъ песняхъ девъ
  И министрелей старый Рефъ
  Пируетъ свадьбу въ Замке Розъ,--
  Король другое горе несъ.
 
  Кемъ поддержать онъ мнилъ свой родъ,
  Въ своей столице мертвъ лежитъ,
 
  При свалке уличной убитъ.
  А между темъ ужь наступалъ
 
  Княжну онъ съ принцемъ обручить.
  И онъ въ раздумьи, какъ тутъ быть,
  Решился ехать къ ней затемъ,
  Чтобъ вместо царскихъ дiадемъ
 
  Невесту въ грустный, черный крепъ.
  И вотъ, какъ скоро срокъ насталъ,
  Онъ рано утромъ подъезжалъ
  При блеске солнечномъ къ стране,
 
  Увидеть голову того,
  Кто былъ такъ страшенъ для него.
  Онъ думалъ: "Вотъ она съ копья
  Сурово глянетъ на меня!"
 
  О горе, ехалъ между нивъ
  И беззаботно напевалъ
  Какой-то древнiй мадригалъ.
 
  Когда жъ онъ къ замку своему
 
  Послышался далекiй рогъ,
  Но удивить его не могъ:
  Всегда трубили въ замке такъ,
  Вдали завидя царскiй флагъ.
 
  Онъ ясно слышитъ маршъ живой"
  Сдержавъ коня, внимаетъ онъ,
  И вдругъ, какъ чемъ-то пораженъ,
  Взываетъ къ спутникамъ: "Впередъ!
 
  Хоръ министрелей, въ мысли той,
  Что приближается со мной
  Женихъ; а онъ теперь ужь трупъ!"
  Такъ скачетъ онъ, покуда трубъ,
 
  И озирается вокругъ,
  Чтобъ убедиться наконецъ,
  Какъ обманулся магъ-мудрецъ,
  Смутившiй сердце въ немъ своимъ
 
 
  И вотъ, близь замка, у воротъ,
  Где былъ въ аллею поворотъ,
  Онъ видитъ шествiе вдали,
  Съ какимъ выходятъ короли.
 
 
  Шли девы въ платьяхъ парчовыхъ
  И стройно пели. Шелъ воследъ,
  Въ одежду алую одетъ,
  Хоръ министрелей; дальше рядъ
 
  Затемъ придворные пажи
  И, обнаживши палаши,
  Строй латниковъ и аррьергардъ -
  Лесъ целый светлыхъ алебардъ.
 
 
  Король сдержалъ коня въ пути;
  Но ни на мигъ не изменилъ,
  Въ упорстве сердца, прежнихъ силъ.
  Онъ думалъ: "Еслибъ даже мне
 
  То и тогда не изменюсь,
  Пока монархомъ я зовусь!"
 
  Пока стоялъ онъ недвижимъ,
  Вдругъ разступилась передъ нимъ
 
  Вдоль по аллее липъ густой,
  Въ коронахъ, въ золоте порфиръ,
  При пеньи девъ, при звукахъ лиръ,
  На встречу гостю изъ воротъ
 
  За нею много лордовъ шло;
  Предъ ней, съ мечами наголо,
  Несли два рыцаря седыхъ
  Хоругвь съ девизомъ царскимъ ихъ.
 
 
  Но прежде чемъ успела боль
  Въ его растерзанной груди
  Въ негодованье перейти,--
  Ужь старцы съ знаменемъ въ рукахъ
 
  И, молча, гневенъ и суровъ,
  Онъ кинулъ взоръ на стариковъ;
  Потомъ, потупя взоръ, спросилъ:
  "Кто вы? Откуда? Кто решилъ
 
  Съ такимъ великимъ торжествомъ?"
 
  Ответа не было. Кругомъ
  Все смолкли въ ужасе немомъ.
  Одна принцесса, вся дрожа
 
  Решилась отвечать на то;
  Но словъ княжны не могъ никто
  Разслушать. Страшно побледневъ,
  Король опять спросилъ: "Сэръ-Рефъ,
 
  Не такъ ли?"
  "Такъ!" ответилъ тотъ;
  "И я, согласно твоему
  Имъ привезенному письму,
  "
  "Прекрасно сделалъ, мой вассалъ!"
  Сказалъ король. "А какъ давно
  Имъ это счастiе дано?"
 
  "О, сиръ! Сегодня десять дней,
  "
  Ответилъ старый Рефъ. На мигъ
  Тутъ головой король поникъ,
  Потомъ съ сiяющимъ лицомъ,
  Окинувъ взоромъ всехъ кругомъ,
  "Ликуй со мной, народъ!
  Кричи: да здравствуетъ мой родъ
  Изъ века въ векъ! А ты, милордъ,
  Чьей верной службой такъ я гордъ,
  Прими, заслугами гордясь,
 
  И на турнирахъ, и въ бою
  Отныне голову твою
  Да осеняетъ предъ дворомъ
  Твой вымпелъ съ герцогскимъ гербомъ!
 
  "А ты, наследникъ мой и сынъ,
  Мой щитъ, мой стягъ носи одинъ;
  Со мною рядомъ объезжай
  Мой стольный градъ изъ края въ край;
  Садись у трона близь меня,
 
 
  "А ты, народъ, не презирай
  Его за то, что въ нашъ онъ край
  Пришелъ не въ злате, безъ знаменъ!
  Для древнихъ, какъ его, именъ
 
  Древней его породы нетъ!
  Въ счастливыхъ Азiи странахъ,
  Домъ, где стоитъ теперь въ горахъ
  Дамаскъ великiй, родъ его
 
  Возникъ отъ века, прежде чемъ
  Мiръ научился какъ въ яремъ
  Впрягать вола. И тамъ, вблизи
  Отъ рая, съ Господомъ въ связи,
 
  Сей родъ. И верьте, онъ принесъ
  Въ нашъ край изъ Азiи съ собой
  Не мало мудрости святой!"
 
  "Такъ пожелаемъ же ему
  "
 
  Тутъ крикъ восторга огласилъ
  Весь воздухъ. Быстро соскочилъ
  Король съ коня и посреди
  Двухъ новобрачныхъ, на пути
 
  И взявъ ихъ за руки, сказалъ:
 
  "О, сколько бъ радостныхъ часовъ
  Я могъ провесть въ тиши садовъ;
  О, сколько бъ славныхъ дней вне бедъ
 
  О, сколько бъ создалъ мудрыхъ делъ,
  О, какъ бы тронъ мой просветлелъ,
  Какимъ бы счастьемъ я сiялъ,
  Какихъ бы скорбей избежалъ,
 
  Мой миръ волненiемъ земнымъ,
  Когда бъ объ этомъ лишь одномъ
  Я помышлялъ, а не о томъ,
  Какъ жить на троне безъ тревогъ,
 
  На херувимахъ! А теперь?
  Теперь, средь множества потерь,
  Померкла слава дней моихъ
  И прахомъ ветръ развеялъ ихъ.
 
  Туманный призракъ безъ причинъ!
  Теперь остатокъ дней моихъ
  Я посвящу для делъ иныхъ,
  Не стану взоръ бросать назадъ,
 
  Къ брегамъ сомнительнымъ судьбы,
  Среди безплодной съ ней борьбы!"
 
  Тутъ знакъ король рукою далъ,
  И воздухъ снова засверкалъ
 
  И прокатился снова крикъ
  Въ аллее липовой; потомъ
  Опять замолкло все кругомъ.
  Одинъ лишь дроздъ осеннiй вновь
 
  Напоминая въ тишине
  О миновавшейся весне.
 
  Такъ средь ликующихъ гостей,
  Съ подругой юною своей,
 
  Властитель новый Михаилъ.
  И никогда еще народъ
  Не зрелъ такихъ къ себе щедротъ,
  Какiя пролилъ въ оный векъ
 

                                                            ДМИТРІЙ МИНЪ.

2-го ноября 1868 г.

"Русскiй Вестникъ", No 1, 1869