Кто чем может

О. Генри

Вьюинг вышел из клуба с проклятиями, не очень, впрочем, жестокими. Он там отчаянно проскучал с девяти до одиннадцати утра. Кид надоел ему своими рыболовными историями, Брук хвастал своими сигарами из Порто-Рико, Моррисон изводил своими анекдотами про вдовушку, Хинберн был нестерпим со своими рассказами о том, как он всех обыгрывает на бильярде, и при этом вся эта нудная, непрерывная болтовня шла в одном и том же помещении, без какой-либо перемены декораций. К довершению же всех этих сегодняшних неприятных впечатлений, вчера вечером мисс Эллисон опять отказала ему. Последняя неприятность, впрочем, носила уже хронический характер. Вот уже пятый раз, как она, в ответ на его предложение сделать ее миссис Вьюинг, разражается громким хохотом.

В среду вечером он будет снова просить ее руки.

Вьюинг прошел по Сорок четвертой улице на Бродвей, а затем поплыл вниз по течению, которое смывает пыль золотых залежей Готхэма. На нем был светло-серый утренний костюм, низенькие, со срезанными носками, кожаные ботинки, простая, но из тонкоплетеной соломки шляпа, а все видимое белье на нем было нежно-гелиотропового цвета; галстук у него был цвета ноябрьского неба, серо-голубой, и завязан он был и с аристократической небрежностью, и по самому последнему крику моды.

В это утро даже шум и грохот Бродвея был Вьюингу неприятен и на несколько нудных минут, как во сне, перенес его на одну из шумных, знойных, кипучих, вонючих улиц Марокко. Ему чудились своры грызущихся собак, нищие, факиры, рабы с колясками, женщины с закрытыми лицами в колясочках без лошади, палящие яркие лучи солнца, тут и там освещающие базары, груды мусора на улице от разрушенных храмов, - тут проходившая мимо дама задела его спицей своего зонтика и вернула его на Бродвей.

Он прошел еще минут пять и очутился на углу, где стояли несколько молчаливых мрачных фигур. Эти фигуры привыкли стоять на этом углу часами; они стоят и вертят в руках лезвие своего ножа или оправляют спущенные до ресниц поля своей шляпы. Спекулянты с Уолл-стрит, возвращаясь домой в своих экипажах, любят указывать на них какому-нибудь непосвященному гостю и объяснять, что это известное место для так называемых "темных людей". Спекулянты с Уолл-стрит услугами их острого ножа, впрочем, не пользуются никогда.

То, что одна из этих "темных" фигур, когда он проходил мимо, выступила вперед и заговорила с ним, привело Вьюинга в восторг. Он так жаждал чего-нибудь необыкновенного, быть же аккостированным [Французское слово, означающее то, что человек подошел и заговорил.] одним из этих гладколицых, остроглазых представителей подонков общества, быть аккостированным, правда, с довольно жуткой, но все же любезной улыбкой, для Вьюинга, утомленного скучной условностью жизни своего круга, представлялось уже чем-то вроде приключения.

-- Простите, мистер, - сказал ему этот человек, - можете вы мне сейчас уделить несколько минут? Мне надо поговорить с вами.

-- Конечно, - улыбаясь сказал Вьюинг, - только не лучше ли нам избрать для этого другое, более спокойное место? Тут поблизости есть кафе. Шрумм даст нам столик в уединенном уголке.

Шрумм усадил их под пальмой и поставил им на стол две кружки пива.

Чтобы завязать разговор, Вьюинг сказал несколько слов о погоде.

-- Прежде всего, - сказал новый приятель Вьюинга с видом посла, вручающего свои верительные грамоты, [По приезде в иностранное государство, куда он назначен послом, посол вручает верительные грамоты правительству.] - я хочу, чтобы вы знали, что имеете дело с уголовным преступником. У нас на Западе я известен под кличкой "Роуди Тряпичник", карманный вор, боксер, шулер, какие угодно кражи со взломом, одним словом, на все руки. Я рассказываю вам все это, потому что с вами я веду дело начистоту. Моя фамилия Эмерсон.

"К черту Кида с его рыболовными историями! Вот это будет куда поинтереснее", - с торжеством подумал Вьюинг, отыскивая в кармане визитную карточку.

-- Произносится "Вьюинг", - сказал он, передавая карточку Эмерсону. - Я тоже своего рода мошенник, так как живу не на свои, а на чужие, на папашины капиталы. В клубе мне дали прозвище "До востребования". За всю свою жизнь я не проработал ни одного дня, и у меня не хватает духу переехать на автомобиле курицу. Как видите, формуляр довольно жалкий.

-- Но есть одна вещь, которую вы делаете в совершенстве, - вы прекрасно носите платье. Я вас много раз наблюдал на Бродвей. Человека, который носил бы платье так, как вы, я не видал! - восторженно сказал Эмерсон. - Вот на мне, пари держу хоть на золотые прииски, долларов на пятьдесят больше всякой всячины надето, чем на вас. Вот по этому-то поводу я и хотел бы с вами поговорить. Не могу добиться, в чем тут дело. Взгляните на меня. Что тут на мне неладно?

-- Встаньте, - сказал Вьюинг.

Эмерсон вскочил и стал медленно поворачиваться.

-- Вас, что называется, "одели", - изрек Вьюинг. - Вероятно, один из тех портных, что выставляют свои модели в витринах на Бродвей воспользовался вашим в этом деле невежеством, и с выгодой для себя. Во всяком случае, это костюм дорогой, Эмерсон.

-- Сто долларов, - сказал Эмерсон.

выдает это только то, что ее поля на одну шестнадцатую дюйма уже, чем носят в этом сезоне. Отворот вашего английского воротничка недопустимо узок. Простые, золотые с цепочкой запонки с успехом бы заменили слишком богатые жемчуга в бриллиантах на ваших манжетах. Ваши желтые ботинки могли бы прельстить только отдыхающую на лоне природы учительницу-провинциалку. Мне показалось, что, когда вы неподобающим образом вздернули вашу штанину, из-под нее выглянул голубой шелковый, вышитый кирпично-красными ландышами носок? Во всех магазинах можно получить носки более простого образца. Я надеюсь, что не обижаю вас своими замечаниями, Эмерсон?

-- Пожалуйста, удвойте порцию! - жадно выкрикнул объект критики Вьюинга. - Продолжайте в том же духе! Ясно, что имеется особый прием таскать на себе всю эту галиматью, и я должен себе этот прием усвоить. Я уж вижу, что вы для меня в этом смысле самый подходящий человек. Ну-с, что еще на мне тут не в порядке?

-- Ваш галстук, - сказал Вьюинг. - Он завязан невероятно аккуратно.

-- Очень признателен за похвалу, но это неудивительно, потому что я потратил добрый час на то, чтобы...

-- Стать похожим на куклу в витрине готового платья, - закончил его фразу Вьюинг.

-- Ваш до гроба, - садясь на свое место, сказал Эмерсон. - С вашей стороны прямо шикарно то, что вы взялись обучать меня всей этой премудрости! Я чувствовал, что у меня что-то по этой части неладно, а в чем дело, никак не мог додуматься. Знаете, мне кажется, что уменье носить платье дается от рождения.

-- Возможно, - засмеялся Вьюинг. - Мои предки, вероятно, обрели этот дар еще тогда, двести лет назад, когда ходили из дома в дом и торговали старым платьем. Мне рассказывали, что они занимались именно этим делом.

-- А мои, верно, оттого не могли усвоить себе красивую манеру носить платье, что в богатые дома попадали только ночью, - сказал Эмерсон.

-- Вот что, - сказал Вьюинг, от скуки которого не осталось и следа. - Я вас сейчас отведу к моему портному, и он, если, конечно, вы согласны понести еще кое-какие расходы, сотрет с вас эту определенную печать.

-- Идет! - расплываясь в улыбке, с ребячливой восторженностью сказал Эмерсон. - У меня достаточный запас текучей монеты. Вам-то я могу сказать, что не проводил время с чуждым мне элементом, когда был взломан в одну безлунную ночь сейф Фермерского Национального банка в Беттервиле и оттуда было выужено шестнадцать тысяч долларов.

-- А вы не боитесь, что я сейчас позову полисмена и сдам ему вас?

-- А если вы меня спросите, почему я не берегу деньги? - спокойно сказал Эмерсон и, вместо ответа на этот вопрос, положил на стол записную книжку и фамильные золотые часы Вьюинга.

-- Вот человек! - восторженно воскликнул Вьюинг. - Послушайте, слышали вы, когда-нибудь, как Кид рассказывает историю о шестифунтовой форели и старом рыбаке?

-- Как будто нет, - сказал Эмерсон и из вежливости прибавил: - Очень интересно было бы послушать.

-- Неинтересно и не услышите, потому что я эту историю слышал тысячу раз и потому еще вам ее рассказывать не стану. Я только к тому это сказал, что подумал, что насколько с вами интереснее, чем там у нас в клубе. Ну-с, а теперь идем к портному?

-- Ну-с, дети мои, - говорил Вьюинг дней пять спустя окружавшей его компании приятелей, стоя у окна в своем клубе. Он передохнул и заявил: - Сегодня вечером с нами будет обедать один мой приехавший с Запада друг.

-- Будет он приставать с расспросами о политических делах? - заерзав в кресле, спросил один из членов клуба из компании Вьюинга.

-- Будет вести разговор о новой масонской ложе? - скинув пенсне, спросил другой.

-- Будет рассказывать небылицы о том, как на Миссисипи ловят рыбу, нацепив на крючок годовалого теленка в виде приманки? - задорно спросил Кид.

-- Успокойтесь, никакими такими пороками он не страдает. Он грабитель, вор, взламывающий сейфы, и мой большой приятель.

-- Что это за человек, этот Вьюинг! - закричали все. - Он не может не острить даже по самому пустячному поводу!

В тот же день вечером, в восемь часов, по правую руку Вьюинга за столом в клубе сидел спокойный, гладколицый, элегантный, любезный молодой человек. Когда кто-нибудь из присутствующих, ничего, кроме городских улиц, не видавших молодых людей говорил о небоскребах и о маленьком царе на ледяном троне, или о каких-то рыбешках, которые они выуживают из речонок, даже на карте не отмеченных, этот безукоризненно одетый, большой человек с осанкой императора принимал участие в этой болтовне лилипутов одним движением своих ресниц.

Потом он заговорил сам. Сильными, яркими штрихами нарисовал он чудесную панораму Запада.

обедающие же чувствовали себя преследуемыми и скрывающимися от этой милиции злоумышленниками; им казалось, что и в самом деле они карабкаются, раздирая в кровь руки, по окровавленным скалам и кровь у них стынет в жилах от ужаса. Чуть касаясь стола, он указывал на потоки текущей лавы, и все смотрели, затаив дыхание; у всех пересыхало во рту, когда он рассказывал о безводных пустынях, где нет ни пищи, ни питья. Машинально сверля зубцом своей вилки скатерть, он так же просто, как Гомер в своих песнях, в рассказе своем раскрывал этим людям целый новый для них мир так, как детям он раскрывается в "Сказке о Волшебном Зеркале".

Он рассказывал об опустошениях, которые производили "краснокожие" в городах на окраинах, и работающих арканами "Сорока пяти" так же просто, как слушатели его привыкли рассказывать о том, что на одном из "afternoon tea" [Точный перевод - "чай после полудня"; обычно около 5 ч вечера принято в Англии и в Америке пить чай, к которому собираются гости.] где-нибудь на Медисон-сквере подали слишком крепкий чай.

Одним взмахом своей белой, без колец, руки он сбросил с пьедестала Мельпомену и поставил на ее место перед глазами слушателей других богинь - Диану и Амарилис.

Перед ними расстилались саванны. Ветер завывал в зарослях, заглушая отрывистые звуки шумящего под окнами города. Он говорил им о биваках, о фермах, утопающих в цветах душистых прерий, о том, как можно там, тихой ночью, носиться на таком коне, за которого сам Аполлон отдал бы своих бессмертных коней; он дал эпическую картину жизни скота и холмов, которых еще не коснулась рука человека, девственной природы, которую не изуродовал еще этот царь земли. Словами своими он показал слушателям, как в телескопе, Иенгстаун, который на их языке называется "Запад".

Фактически весь интерес в этот вечер сосредоточен был на Эмерсоне, под чарами рассказов которого остались все.

На другое утро, в десять, Эмерсон с Вьюингом, как это было у них условлено, встретились в кафе на Сорок второй улице.

Эмерсон должен был в этот же день уехать на Запад.

На нем был темный шевиотовый костюм, который, казалось, был задрапирован древнегреческим, опередившим моду своего времени на несколько тысяч лет портным.

-- Мистер Вьюинг, - сказал он, улыбаясь ясной улыбкой человека, довольного своим профессиональным успехом, - я ваш неоплатный должник, и потому в любое время готов сделать для вас все, что только могу. Вы настоящий человек, и поэтому, если я когда-либо буду иметь случай отплатить вам за то, что вы для меня сделали, можете собственной своей головой поклясться, что я для вас это сделаю.

-- Бэтс, - сказал Эмерсон.

-- Благодарю вас, мне казалось, Иэтс. Да, а как насчет костюмов?.. Я уж и забыл.

-- Давно, много лет искал я себе в этом деле лидера, - сказал Эмерсон, - и вот в вас наконец, нашел самый настоящий товар, и без пошлины и на полдороге от торгового дома.

-- Перед поджаренной на угольях, подвешенной к ветке зеленой вербы грудинкой бледнеет вареный омар, - сказал Вьюинг. - Так вы говорите, что лошадь не может вытащить из мокрых прерий, на веревке в тридцать футов, десятидюймовый столбик? Ну-с, что ж делать, раз уж вам надо ехать, дружище, то до свиданья.

По крайней мере, с полчаса он непрерывно, как полоумный, тараторил, рассказывая ей о фермах, лошадях, циклонах, Скалистых горах, о ветчине с горохом, о патрулях и ружьях особого образца. Она с удивлением смотрела на него полными ужаса глазами.

-- Я хотел сегодня еще раз просить вашей руки, - весело сказал он, наконец, - но не буду. Я вам с этим достаточно надоедал. Знаете что? У папеньки моего есть ферма в Колорадо. Что мне, собственно, здесь делать? Срывать цветы удовольствий? Вот там - там настоящая жизнь! Я думаю ехать в ближайший вторник.

-- Нет, вы не уедете, - сказала мисс Элисон.

-- Что? - сказал Вьюинг.

-- Бетти! - воскликнул Вьюинг. - Что вы хотите этим сказать?

-- Что я поеду с вами, - делая над собой усилие, проговорила мисс Эллисон.

Вьюинг наполнил стакан аполинарисом.

Кто чем может (From each according to his ability), 1905. Ha русском языке в книге: О. Генри. Что говорит город. Л., 1925, пер. Н. Жуковской.