Прерванная идиллия.
Глава V

V

Князь Оскар возвратился из путешествия на третий день под вечер. Спустя час после приезда он шел по аллее сада с пасмурным, чуть ли не мрачным лицом... Он остановился у скамейки из дерна, поглядел на ее низкое сиденье, осмотрелся вокруг. Приближались сумерки. На газоне, видневшемся из-за толстых стволов деревьев, лежали косые коврики золотистого света, а на дорожке дрожали золотые кольца и колечки. На низкой траве скамейки увядало несколько забытых цветочков.

Все здесь было точно такое же, как и в тот вечер.

Князь бросился на скамейку, снял шляпу, оперся головою на руки и тихо произнес:

- Беда!

За час перед тем, сейчас же после приезда, оставшись наедине с камердинером Бенедиктом, он коротко спросил:

- Ну что там?

Старый слуга, любимец князя, ответил с низким поклоном:

- Плохо, ваше сиятельство!.. Съехали с квартиры...

- Кто съехал с квартиры? - крикнул князь.

- Выгрычи...

- Когда?

- Сегодня утром.

- Куда же?

- Я еще не знаю, но если ваше сиятельство прикажут...

Он хотел сказать: "я разузнаю!", но счел за лучшее не заканчивать фразу. Князь не говорил ни слова. Он стоял лицом к окну и, не оборачиваясь, спросил опять:

- Ты не видел ее?

Да, Бенедикт ее видел. Чтобы не упускать из виду домика, обсаженного фасолью, он прошелся вчера вечером, - так, в начале одиннадцатого часа, - по аллее, примыкавшей к тому саду. Проходя, он услышал плач. Он подошел осторожно, без шума, и увидел ее из-за дерева: она стояла на коленях у решетки, держась за нее руками и прижавшись к ней головой. Она сильно плакала. Раз она подняла голову и посмотрела на виллу. Потом снова зарыдала и так низко нагнулась к земле, что ее руки и лицо утонули в траве. Но когда господин Пшиемский стал играть в вилле, она быстро вскочила и, как стрела, бросилась бежать домой. Это было вчера между десятью и одиннадцатью вечера. Сегодня в семь часов утра Бенедикт ходил к своему знакомому, что живет на той улице напротив их забора, и узнал, что Выгрычи съехали с квартиры чуть ли не с восходом солнца, а на их место переехала какая-то старушка с работницей и кошкой.

Все это Бенедикт доложил бесстрастным тоном рапорта по службе. Князь, не отрываясь от окна, сказал:

- Ступай!

Теперь князь сидел на скамейке, склонив голову на руки, очень грустный, в глубоком раздумье.

"Она ушла, как некий сон чудесный"... Исчезла! Но это пустяки! Нет ничего легче, как найти ее. Стоит только сказать Бенедикту, и завтра или, самое большее, через два дня он будет знать, куда они переехали.

Но стоит ли искать? Она убежала. Женский инстинкт самосохранения заставил ее бежать. Таков порядок вещей. Самка убегает от самца, если не имеет в виду свить с ним гнездо. Она, такая разумная и полная благородной гордости, поняла, что после краткого блаженства ее ожидало бы большое несчастье. Она убежала с горьким плачем, но... убежала!

- Какая сила в этом ребенке!

А однако были минуты, когда она была слабой, и он тоже в подобных случаях бывает очень слабым. Кто знает, что могло бы случиться? И хорошо, что не случилось! Он никогда не простил бы себе этого.

Итак, стоит ли искать ее и все начинать сызнова?.. И опять подвергать ее опасности? Только ее. Ведь ему лично улыбалась тут надежда на спасение, и он мог вновь обрести утраченную веру во многие ценности, в существовании которых он уже изверился. Уже несколько дней он чувствовал, что воскресает... Было бы несказанным счастьем обладать этим существом, таким прекрасным душою и телом! Было бы также несказанным счастьем хотя бы только увидеть ее вот в эту минуту... Если бы он увидел ее, он просил бы у нее прощения за то, что ей пришлось так горько плакать из-за него...

Да... Но после этой просьбы о прощении... что было бы дальше?

- Да сохранит тебя господь такой прекрасной, чистой и воздушной!

Не сохранил бы теперь!.. Наверное не сохранил бы, если б они встретились снова. Жаль этого цветка! А все-таки.

Он поднялся и пошел дальше.

В аллее, примыкавшей к соседнему саду, он снова остановился. Он смотрел на домик, обсаженный фасолью, главным образом на крылечко, где, казалось, кто-то сидел.

И, действительно, на узкой скамеечке сидела старушка в темном платье и в белом чепчике. Она вязала чулок. В лучах солнца спицы мелькали в ее руках как стальные искорки.

- Должно быть, госпожа Дуткевич!

Он остановился в раздумье, потом отворил калитку в решетке и вошел в соседний сад. Старушка, сидевшая на крыльце, завидя его, поднялась со своего места и, когда он поклонился ей, первая заговорила с добродушной улыбкой на широких губах:

- Чем могу служить вашему сиятельству? Соблаговолите, ваше сиятельство, присесть на моем крылечке. Ваше сиятельство сделают мне большую честь... прошу, ваше сиятельство!

При этом она делала реверансы, - не один, а десять, - что было не легко на таком тесном крылечке, часть которого к тому же занимал раскормленный кот, лежавший на большой подушке. Однако, несмотря на тесноту, она продолжала делать размашистые и низкие реверансы, причем из-под ее короткой юбки мелькали ноги в белых чулках и прюнелевых башмаках.

- Окажите, ваше сиятельство, честь моей хижине, соблаговолите присесть... Чем могу служить вашему сиятельству?

Она сделала еще один реверанс, еще раз мелькнули белые чулки из-под черной юбки, и она уселась на своем прежнем месте с шерстью и спицами на коленях.

Но князь не сел, а только поднялся на крылечко и, сняв шляпу, вежливо спросил:

- Не живут... не живут... - утвердительно кивая головой, ответила старушка. - Сегодня утром переехали в другое место... и теперь я соседка вашего сиятельства... хе-хе-хе!

Князь бархатным голосом спросил:

- Имею удовольствие говорить с госпожой Дуткевич!

- Точно так, ваше сиятельство... к вашим услугам!

- А нельзя ли узнать, куда переехал господин Выгрыч?

Теперь с крупного румяного лица старушки сошла добродушная, подобострастная улыбка и ее сменило выражение жалости и серьезности. Поднимая к нему свои голубые, как незабудки, глаза и качая головой, она ответила:

- Нельзя, нельзя!

Она подняла сморщенный палец на высоту своего подбородка и еще раз повторила:

- Нельзя!..

Но от этого жеста клубок шерсти упал с ее колен и покатился по дырявому полу крылечка. Она пробовала притянуть его к себе за конец нити, но это не помогало.

Тогда князь поднял клубок и подал ей.

Она быстро встала со своего места и снова сделала широкий реверанс.

- Благодарю, ваше сиятельство... ваше сиятельство изволили побеспокоиться... очень благодарна!..

Глубокая морщина выступила на лбу князя, румянец залил его бледные щеки. Опираясь плечом о столбик, поддерживавший крылечко, князь спросил:

- Не думаете ли вы, что мне было бы трудно найти новую квартиру Выгрычей... если бы я захотел поискать?..

Она сложила свои короткие, пухлые пальцы и воскликнула:

- Для вашего сиятельства нет ничего трудного! Боже мой, при таких средствах и таких связях что может быть трудного? Ваше сиятельство нашли бы в одну минуту их квартиру, но...

Она лукаво улыбнулась:

- Но вы, ваше сиятельство, не станете искать... Князь был любознателен, а потому он и эту старушку рассматривал с некоторым интересом. Кроме того, ее чепчик, отделанный несколькими рядами накрахмаленных кружев, напомнил ему о многом: он видел его два раза в руках Клары.

- Почему вы говорите с такой уверенностью, что я не стану искать Выгрычей?

Старушка посмотрела на него, моргая своими лишенными ресниц веками, и ответила:

- Потому что у вашего сиятельства доброе сердце... я это вижу. В своей жизни я ела хлеб не из одной печи и видывала не одного графа или князя, так как служила в молодости горничной у разных господ. Мне достаточно какой-нибудь мелочи, чтобы понять все. И князья и обыкновенные люди разные бывают. Но у вашего сиятельства доброе сердце! Я убедилась в этом из мелочи: ваше сиятельство изволили поднять клубок с земли и старость мою почтили. Есть много князей, которые только воображают себя князьями, и они, да и многие обыкновенные люди, не сделали бы этого для простой старой женщины. Но у вашего сиятельства доброе сердце, и вы умеете почтить тех, кого господь и люди приказали почитать. Я вижу это и по вашему достойному лицу, и по приветливой речи, и по этому клубку...

Она засмеялась добродушно и ласково.

Князь Оскар стоял с опущенной головой.

- Ваше мнение для меня очень лестно!.. Но все-таки я хотел бы знать, как все это произошло? Кто был этому причиной? По чьему желанию так вышло?

Старушка быстро закачала головой.

- Понимаю, понимаю! По ее желанию, по ее собственному желанию... Вчера прибежала она ко мне из костела, в котором молилась все утро, припала к моим коленям и все рассказала... И кому же, как не мне, было ей рассказать? Ее мать и ее самое я носила на руках... Обнимая мои колени, она просила: "Перейди, бабушка, туда, а мы переедем в твою квартиру... на то время, пока..." Вы понимаете, ваше сиятельство? "Только, говорит, я не стану говорить об этом с отцом, потому что не могла бы сделать это спокойно... а ему нужно сказать как можно спокойнее..." Я отправилась и сама все рассказала, объяснила и предложила Теофилю переехать. Он человек рассудительный. Сразу все понял, согласился и еще благодарил меня. А дочь, когда она пришла домой, он обнял и поцеловал... правда, немного поворчал на нее, но только немного. Ночью он, кажется, сильно кашлял, но это пройдет, пройдет... А я сегодня утречком собрала весь свой скарб и приказала носильщикам перенести его сюда, а их вещи - туда, на мою прежнюю квартиру, и готово! Я рассказала вашему сиятельству все без утайки, потому что так следовало... Сердце - не камень... А княжеское оно или мужицкое - все равно: если болит, так болит... Было бы жестоко не успокоить страдающего сердца! Я рассказала все как есть вашему сиятельству!

Князь долго молчал. Теперь лицо его было бледно и строго. Спустя несколько минут он поднял голову и спросил:

- Не найдете ли вы возможным, чтобы я мог увидеться с панной Кларой еще один раз... последний, здесь, в вашем присутствии?

В голубых глазах старушки заблестели слезы. Подняв к нему свое розовое сморщенное лицо, она прошептала:

- Ваше сиятельство! Она и сама - сирота и на ее попечении сироты, и хотя она бедная...

В эту минуту белый с желтыми пятнами кот, который только что проснулся и лениво потягивался на своей подушке, прыгнул на колени к своей хозяйке, роняя на пол клубок с чулком и сам путаясь в нем лапами.

- Брысь, брысь! - крикнула Дуткевич: - на подушку! Ступай на подушку!

Платком, который она вынула, чтобы вытереть свои слезящиеся глаза, она ударила кота. А тот соскочил с ее колен, таща за собою чулок, вязальные спицы, клубок с шерстью - все, что там было...

Но никто не обратил внимания ни на чулок, ни на запутавшегося в нем кота.

Князь Оскар стоял перед старушкой, которая собиралась окончить начатое предложение:

- Хотя она бедная девушка, ваше сиятельство, но...

- Не оканчивайте, не оканчивайте... Все, что вы могли бы мне сказать о Кларе Выгрыч, я знаю сам, а может быть, и больше... Согласитесь ли вы передать от меня несколько слов Кларе?

- Вы, ваше сиятельство, будете искать ее?

- Нет, не буду...

- Княжеское слово? - спросила она еще раз.

Он побледнел еще больше. Он сжигал за собою корабли, он страдал. И снова, после минутного молчания, ответил:

- Слово честного человека...

Лицо старушки засияло радостью.

- Теперь я к услугам вашего сиятельства. Хорошо, я передам. Сердце - не камень... если боли, так болит! И когда можно пролить на него каплю бальзама, то почему этого не сделать? Что прикажете, ваше сиятельство, сказать ей?

- Скажите Кларе, что с моей стороны все это не было ни шуткой, ни капризом, но сначала - симпатией, а после - любовью и преклонением перед ее непорочной чистотой и благородством ее души... Скажите, что этому преклонению перед нею я приношу в жертву мою любовь к ней и что хотя я пережил много разлук, но никогда не был так потрясен до глубины души, как теперь... тем, что вынужден расстаться с ней; что я желал бы, чтобы воспоминания обо мне...

Слова застряли у него в горле, в глазах блеснули слезы... С глубоким поклоном он произнес:

- Прощайте! - и быстро ушел.

Старушка стремительно поднялась со своего места и, низко кланяясь два раза, сделала широкий реверанс, причем опять замелькали ее белые чулки.

Потом она села на скамеечку, приложила платок к глазам и расплакалась.

А белый с желтыми пятнами кот, не будучи в состоянии выпутать своих лапок, сидел вместе с чулком, спицами и клубком шерсти на другом конце крылечка и, жалобно мяукая, смотрел на нее.

В княжеской вилле ряд комнат был уже освещен лампами и канделябрами.

Князь Оскар, входя в великолепно убранный кабинет, оглянулся на следовавшего за ним Бенедикта.

- Лакей Юзеф уже рассчитан?

Камердинер смутился.

- Нет еще, ваше сиятельство! Он плачет и просит...

- Оставить его на службе!

"чем он виноват?"

- Попроси сюда господина Пшиемского.

И стал быстрыми шагами ходить взад и вперед по обширному, ярко освещенному кабинету, в который несколько минут спустя вошел тридцатилетний мужчина, брюнет небольшого роста, с умными глазами, живыми жестами и смелым, веселым лицом.

- Вы, князь, изволили меня позвать? Будем играть или писать?

Князь остановился перед ним.

- Это недурно, мой милый! Я взбешен, а ты предлагаешь мне играть или писать... Я хочу тебе сказать, что завтра мы едем в деревню...Прошу тебя сообщить еще сегодня всяким управляющим, адвокатам и тому подобным персонам, что если им что-нибудь от меня будет нужно, то пусть приезжают ко мне в деревню. Я здесь теперь не выдержу! Мне нужны движения, перемена места, забвение и, кроме того... я хочу, чтобы она могла возвратиться туда, где она была здоровой и довольной... Пожертвуй для меня своими Перковскими и поезжай со мною. Если ты не хочешь ехать, я тебя оставлю здесь, но один я сойду там с ума от отчаяния!..

Пшиемский уселся в кресло и шутливо спросил:

- Неужели так велико ваше отчаяние, князь?

А тот остановился перед ним и мрачно произнес:

- Шутки в сторону, Юлий! Я зашел дальше, чем сам думал... я страдаю, как осужденный на вечные муки!..

Лицо Пшиемского стало серьезным.

- В таком случае мне очень вас жаль, князь. Перков-ские - жеманные и глупые попугаи, которыми я пожертвую с удовольствием и поеду с вами. Но я никогда не думал, чтобы минуты, которые вы провели под моим именем, должно быть, очень приятно, могли окончиться так трагически...

Князь стал порывисто говорить:

- Милый Юлий! Ты один знаешь, что я думаю о людях: или льстецы, или ветреники, или неблагородные...

- Я слышал это не раз, - вставил Пшиемский.

- Я слышал и это.

- Жизнь - одна большая бессмыслица. Пока человек верит, он счастлив, но он дитя. Есть такие, которые до самой смерти не освобождаются от этой иллюзии. Но что остается тому, кто ее покинул? И если все - ложь, обманчивая тень и ничтожество...

- И это я слышу очень часто.

Князь остановился.

- Какая вдова? Какого ветеринара? - удивился Пшиемский.

- Ты этого не знаешь, и это не важно... Но важно то, что в этих людях есть что-то такое!.. И благодаря ей я узнал это.

Он опустил руки и бросился в кресло.

- Но что же из этого, когда "она ушла, как некий сон чудесный!"

Через минуту Пшиемский встал, подошел к своему другу и, утешая его, стал говорить:

- Так отыщите ее! Нет ничего более легкого в таком маленьком городке.

Князь поднял голову и устремил на него пронизывающий взгляд.

- Зачем? - сказал он. - Ее нельзя ни купить за миллион, ни миллионом утешить...

И он стал быстро ходить по комнате, теребя свой черный ус и о чем-то напряженно думая.

Наконец он остановился перед своим другом.

- Так что же? - начал он неуверенным тоном. - Что же? Другого исхода нет! Вы тщетно искали по свету истинного чувства, счастья, смысла жизни и так далее. Теперь вам кажется, что вы нашли все это в этой девушке, которую ведь можно отыскать в течение каких-нибудь двух дней. Я беру это на себя. Я ее найду и... женитесь на ней, князь!

Князь поднял голову и посмотрел на своего наперсника, не веря своим ушам.

Пшиемский смело повторил:

- Князь, женитесь на ней!

Выражение лица князя стало быстро меняться. И, наконец, в обширном и роскошном кабинете раздались раскаты смеха:

--- Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

- Ты великолепен, мой Юлий, право великолепен! Ха-ха-ха!.. Я думал, что умру от горя, но... ха-ха-ха! Ты мог бы мертвого рассмешить... ха-ха-ха!..

Он вынул из кармана платок и, приложив его к глазам, продолжал хохотать до слез:

- Ха-ха-ха! Ха-ха!