Мать

Ицхок-Лейбуш Перец

За городом идут две женщины: высокая, полная, с злыми глазами тяжело ступает; худая, бледная, маленькая идет, опустив голову.

- Куда ты ведешь меня, Ханэ? - спрашивает маленькая.

- Потерпи, Грунэ, еще несколько шагов: видишь, там горка.

- Зачем? - спрашивает Грунэ робко, прерывисто, точно пугаясь чего-то.

- После узнаешь, идем...

Они подошли к холмику.

- Сядь! - говорит Ханэ.

Грунэ послушно садится, Ханэ возле нее.

И в тишине теплого летнего дня, далеко от городского шума завязывается беседа.

- Грунэ, ты знаешь, кто был твой муж, мир праху его?

На бледное лицо Грунэ ложится тень.

- Знаю, - отвечает она, закусив губы.

- Он был сойфером, Грунэ, благочестивым сойфером.

- Знаю, - говорит нетерпеливо Грунэ.

- Прежде чем написать букву, он совершал омовение в микве...

- Враки... Раза два в неделю он, правда, ходил туда...

- Благочестивый был человек.

- Верно.

- Да будет он заступником нашим.

Грунэ молчит.

- Ты молчишь? - удивляется Ханэ.

- Нет, не все равно! Пусть же он заступится за нас, слышишь?

- Слышу!

- Что скажешь на это?

- Что мне сказать? Я знаю только, что он за нас не заступился...

Пауза. Обе женщины понимают друг друга: благочестивый сойфер умер, оставив вдову с тремя девочками-сиротами. Грунэ вторично замуж не выходила, не хотела дать отчима своим детям, сама работала на себя и детей, но удачи ей не было ни в чем... "Он не был заступником их!.."

- А знаешь почему? - нарушает Ханэ молчание.

- А?

- Потому что ты грешна...

- Я? - вскакивает Грунэ, как подстреленная. - Я грешна?

- Слушай, Грунэ, всякий человек грешен, а ты и подавно...

- Подавно?..

- Повела я тебя за город к реке, в поле недаром... Что говорить, свежего воздуха нам, слава богу, не нужно... Видишь ли, Грунэ... мать, и особенно вдова благочестивого сойфера, должна...

- Что она должна?

- Должна быть богобоязненнее всех, лучше всех и внимательнее смотреть за своими дочерьми...

Бледная Груиэ становится еще бледней. Глаза у нее загораются, и синие, запекшиеся губы дрожат.

- Ханэ! - кричит она.

- Ты ведь знаешь, Грунэ, я тебе верный друг, но правду я все же должна сказать, не то придется мне держать ответ перед богом... Я сплетничать на тебя не буду, из-за меня ты людям на язык не попадешь, все останется между нами, один только бог в небе услышит нас.

- Не тяни душу!

- Так слушай же! Коротко и ясно... вчера вечером, поздно вечером, возвращалась я с вокзала, и на горке сидела твоя Мирл...

- Одна?

- Нет!

- С кем?

- Разве я знаю? Шляпа какая-то... даже цилиндр... Он целовал ее в шею, в затылок... Она смеялась и грызла леденцы.

- Знаю!.. - отозвалась Грунэ замогильным голосом. - Это не впервой.

- Нет...

- Нет? И ты... молчишь?

- Да.

- Грунэ!

Но Грунэ уже спокойна.

- Теперь помолчи-ка ты и послушай, что я тебе скажу, - говорит она резко, схватив Ханэ за рукав и заставляя ее снова сесть. - Слушай, - продолжает она, - я тебе все расскажу, и только один бог на небе услышит нас!

Ханэ садится опять.

- Когда муж умер... - начинает Грунэ.

- Как ты это говоришь, Грунэ?

- Как же мне говорить?

- Не говоришь "блаженной памяти"... И нужно ведь сказать "скончался".

- Не все ли равно, скончался, умер? - его ведь похоронили...

- Он вернулся к своим предкам...

- Пусть будет так... только меня он оставил с тремя сиротками-девочками...

- Бедный, он кадиша не оставил.

- Трех дочерей, старшую...

- Генендл...

- Четырнадцати лет...

- У людей такая девушка уже невеста...

- У нас хлеба не было! Не до сватовства было... до помолвки и пряников - подавно.

- Как ты, Грунэ, говоришь сегодня!

- Не я говорю - боль сердца говорит... Генендл, ты знаешь, была самой красивой девушкой в городе...

- И теперь тоже... чтобы не сглазить!

- Теперь она выжатый лимон, дожила до седых кос! Но тогда она сияла, словно солнце... И я была вдовой благочестивого сойфера, я берегла ее, как зеницу ока; я знала, что в нынешние времена... шляются всякие музыкантишки, портные, франтики, старые холостяки... Но на то и мать. Девица в невестах должна быть чиста, как зеркало... И я добилась своего, пылинки на нее не упало, я берегла ее, стерегла, с глаз не спускала, ни на миг она из дому одна не уходила. И все-то я ей наставления, назидания читала: "не смотри туда, не гляди сюда, не стань там, не ходи тут... не смотри, как птички летают..."

- Замечательно хорошо! - сказала Грунэ с горечью. - Пойди-ка посмотри, во что она превратилась! Да, она действительно честная девушка, но тридцати шести лет! Худа - хоть ребра пересчитай, кожа сморщена, точно пергамент для филактерий, глаза потухшие, лицо кислое, без улыбки, губы вечно сжатые. Да, часто загораются ее потухшие глаза, но в них горит ненависть, злоба, точно в аду... И знаешь, к кому? знаешь, кого она ненавидит? кого шопотом проклинает она?

- Кого?..

- Меня! меня - свою родную мать!..

- Что ты говоришь? За что?

- Она, возможно, сама не знает за что, но я знаю! Я стала между нею и миром, между нею и солнцем! Я не допустила... как бы это сказать... тепла и света к ее телу... Я думала об этом целые ночи, пока не поняла этого окончательно. Она должна меня ненавидеть... каждая частица ее тела ненавидит меня!

- Что ты говоришь!

- Что слышишь. Сестер своих она, наверное, ненавидит, они моложе ее и красивее!

Грунэ с трудом переводит дыхание, а Ханэ не может притти в себя... Она слышит нечто ужасное, нечто худшее, чем болезнь, смерть, чем даже "смерть под венцом", - величайшее несчастье, которое может только постигнуть еврея, и все-таки... Владыко мира, так должно быть!

- Младшую, Лею, я уж дома не держала... я ее отдала в прислуги... - продолжала Грунэ, и ее голос стал еще более хриплым, еще более отрывистым.

- Я тогда достаточно возмущалась, - вспоминает Ханэ, - дочь сойфера - и в служанках!

- Мне хотелось хоть ее выдать замуж, пусть хоть у нее будет немного приданого; от моей торговли луком приданого не сберешь... И за ней я тоже смотрела... Не один хозяин поглядывал на нее, не один хозяйский сынок хотел сделать из нее игрушку... Но ведь я мать! И я была преданной матерью! Ноги у меня подкашивались, и все же я десять раз на день бегала на кухню к ней, плакала, падала в обморок, читала мораль ей, хорошие, благочестивые речи говорила... Целые ночи я не спала, "Кав-ганошор" и другие священные книги читала, а по утрам бегала пересказывать ей прочитанное... и добавлять еще свое! Да простит мне бог, из трех чертей я делала десяток, один удар розгой я превращала в "сквозь строй", огнем на нее дышала... И она была кроткой, честной дочерью, и она во всем слушалась... Кроме глаз, она - вылитый отец, бледная, без кровинки; и такие добрые, влажные глаза, но еще красивее...

- Ты говоришь о ней, как об умершей, упаси бог!..

да еще при тридцати рублях приданого! Я благодарила бога и за это - портной так портной! Что ж, он пожил с ней год, отнял деньги, здоровье, последние силы и бежал... Он оставил ее нагой и босой... с больными легкими! Она харкает кровыо! Это уже тень, а не человек... Она ласкается ко мне, как маленький ребенок, ложится возле, как овечка... и целые ночи плачет. И знаешь ты, на кого она плачется?

- На мужа своего, конечно, да сотрется память о нем!

- Нет, Ханэ, на меня, она плачется на меня! Я ее сделала несчастной! Слезы ее падают мне на сердце, как расплавленный свинец, они отравляют меня, эти слезы...

Она опять замолкает, едва перехватывает дыхание.

- Итак?

пусть ест их! Ей хочется смеяться, баловаться, целоваться, - пусть! Ты слышишь, Ханэ, пусть! Я ей лакомств дать не могу, мужа подавно... чтобы и она превратилась в выжатый лимон? - нет, не хочу доводить до чахотки, нет, нет! Пусть хоть эта дочь не ненавидит меня, не плачется на меня!..

- Но, Груиэ, - кричит Ханэ в испуге, - что скажут люди?

- Пусть у людей будет прежде всего сострадание к бедным сиротам, пусть не помыкают ими, как ослами, задаром! Пусть у людей будут человеческие сердца, и пусть не сосут они из бедняка последние соки, не превращают его в выжатый лимон...

- А бог, бог, да будет благословенно его имя!

Грунэ подымается и кричит, точно желает, чтоб ее услышал бог в небесах:

- Грунэ! - кричит, наконец, Ханэ. - Бог... тебя бог накажет!..

- Не меня, не дочерей моих! Бог справедлив, он накажет кого-то другого!.. другого!

* * *

Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., . Воспроизводится по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.