Бонче-молчальник

Ицхок-Лейбуш Перец

Здесь, на этом свете, смерть Бонче-молчальника прошла совершенно незамеченной. Попробуйте спросить, знал ли здесь кто-нибудь, кто такой Бойче, как он жил, отчего он умер: от разрыва ли сердца, от истощения, или, может быть, у него позвоночник переломился от непомерной ноши... Кто его знает? А может быть, он и вовсе с голоду умер.

Если бы пала одна из лошадей, везущих конку, это скорее привлекло бы внимание. Об этом было бы написано в газетах, сотни людей сбежались бы с разных улиц, чтобы посмотреть на несчастное животное и даже на то место, где произошла катастрофа.

Но и лошадь в конке не удостоилась бы, конечно, такого внимания, если бы на земле было столько лошадей, сколько людей, - тысячи миллионов!..

Тихо прожил Бонче свой век, тихо и умер. Как тень, прошел он по миру, по нашему миру.

При обряде обрезания Бонче не звенели рюмки, не пили вина; при бар-мицво он не произнес блестящей речи... Он был, как незаметная песчинка на морском берегу, среди миллионов себе подобных. Когда же ветер поднял эту песчинку в воздух и перенес на другой берег, никто этого и не заметил.

След от его ноги не оставался при жизни даже на размокшей земле, после смерти же ветер сбросил и маленькую дощечку, поставленную на его могиле. Жена могильщика нашла эту дощечку и сожгла ее, - сварила горшок картошки... Прошло всего три дня, а могильщику уже ни за что не вспомнить, где похоронен Бонче.

Будь у Бонче надгробный памятник, какой-нибудь археолог, возможно через сотню лет, нашел бы его, и имя "Бонче-молчальник" еще раз прозвучало бы в этом мире.

Но Бонче прошел здесь, как тень. Образ его не запечатлелся ни в уме, ни в сердце ни у одного человека. Никакой памяти о нем не сохранилось.

"Ни кола, ни двора", - одиноким жил, одиноким и помер.

Если бы не людская суета, кто-нибудь, пожалуй, и услыхал бы иной раз, как трещит позвоночник Бонче под тяжелой ношей. Если бы у людей было больше времени, кто-нибудь, может быть, и заметил бы, что у Бонче (тоже человек!) уже при жизни были потухшие глаза и страшно впалые щеки; заметил бы, что, и не навьюченный ношей, он ходит, наклонив голову, как будто еще при жизни высматривает себе могилу. Если бы людей было так же мало, как лошадей, везущих конку, кто-нибудь, может быть, и спросил бы: "А куда это делся Бонче?"

Когда Бонче увезли в больницу, угол, занимаемый им раньше в подвале, не остался незанятым: его уже ждали человек десять таких же, как Бонче, и разыграли угол между собою по жребию. Перенесли Бойче с больничной койки в мертвецкую, - и оказалось, что койки уже дожидаются десятка два больных бедняков. Когда его вынесли из мертвецкой, туда внесли двадцать убитых, отрытых из-под обвалившегося дома. А кто знает, сколько времени он будет спокойно лежать в могиле, сколько человек уже ждет этого клочка земли?

Тихо родился, тихо жил, тихо умер и еще более тихо похоронен.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 

Не то было на том свете. Там смерть Бонче произвела огромное впечатление!

Большой рог "времен Мессии" затрубил на все семь небес: "Умер Бонче!"

Величайшие архангелы с самыми широкими крыльями перелетали с места на место и сообщали друг другу: "Бонче призван на заседание небесного судилища!" А в раю - радость, ликование, тревога: "Бонче-молчальник! Шутка сказать - Бонче-молчальник!.."

Юные ангелочки с брильянтовыми глазками, золотыми тонкими крылышками и в серебряных башмачках с восторгом полетели навстречу Бонче. Шум крыльев, стук башмачков и веселый смех, срывавшийся с молодых, свежих, розовых губок, наполнили небеса, донеслись до престола Предвечного, и сам Предвечный уже знал, что это идет Бонче-молчальник.

Праотец Авраам стал у врат небесных, протянул руку, чтобы встретить гостя радушным "Мир вам", и мягкая, светлая улыбка разлилась по его старческому лицу.

То два ангела катят в рай золотое кресло на колесиках для Бонче.

Что это засверкало?

То пронесли золотой венец, украшенный драгоценными камнями, - все для Бонче.

- Как, еще до приговора небесного судилища? - изумленно и не без некоторой зависти спрашивали праведники.

- Вот еще! - отвечали ангелы. - Это ведь будут простые формальности! Против Бонче даже у небесного фискала язык не повернется. "Дело" продолжится не более пяти минут.

Шутка сказать - Бонче-молчальник!..

Когда ангелочки подхватили Бонче в воздухе и спели в честь его гимн, а праотец Авраам потряс ему руку как старому приятелю; когда он услышал, что для него в раю уготовано кресло, что его там ждет венец и что на суде о нем дурного слова не скажут, - Бонче, как и на этом свете, промолчал. Сердце у него сжалось от страха. Он был уверен, что это сон или просто недоразумение.

Он привык и к тому и к другому. Не раз снилось ему при жизни, что он собирает деньги с пола, на котором рассыпаны сокровища, а просыпался еще большим бедняком, чем лег... Не раз люди по ошибке приветливо улыбались ему, говорили ему ласковое слово, а потом, плюнув, уходили.

"Такова уж моя судьба!" - думает он.

И он боится глаза поднять, чтобы сон не исчез, чтобы не проснуться где-нибудь в пещере среди змей и скорпионов. Он боится рот открыть, пошевелиться, чтобы его не узнали и не бросили в преисподнюю.

Он дрожит и не слышит похвал, расточаемых ему ангелами, не видит, как они весело кружатся вокруг него; праотцу Аврааму, ведущему его на суд, не отвечает на его сердечное "Мир вам", а представ перед судилищем, стоит без поклона и приветствия.

Он вне себя от испуга.

И страх его еще больше усилился, когда он нечаянно взглянул на пол в небесном судилище. Настоящий алебастр, выложенный бриллиантами! "И я стою на таком полу?!" Он совсем теряет голову. "Кто знает, за какого раввина, за какого богача или цадика меня принимают?.. Придет тот - и тогда мне худой конец!"

От страха он даже не расслышал, как первоприсутствующий отчетливо произнес: "Дело Бонче-молчальника!" - и, подавая акты ангелу-заступнику, сказал:

- Читай, но вкратце!

Всеобщее внимание сосредоточено на Бонче. У него звенит в ушах, и среди этого звона все яснее слышится ему сладкий голос ангела-заступника, льющийся, как звуки скрипки.

Он слышит:

- Имя это шло к нему, как платье, сшитое на стройную фигуру рукой искусного мастера...

"Что он такое говорит?" - спрашивает себя Бонче и вдруг слышит нетерпеливый голос:

- Только без сравнений!

И ангел-заступник продолжает:

Бонче опять не понял ни слова, а жесткий голос снова прерывает речь:

- Без риторики!

- Иов не выдержал и возроптал, а ведь Бонче был несчастнее...

- Фактов, одних сухих фактов! - еще нетерпеливее кричит председатель.

- На восьмой день над ним совершили обряд обрезания...

- Только без реализма!

- Обрезала-неуч не остановил кровотечения...

- Дальше!

- А он все молчал, - продолжает защитник. - Молчал и тогда, когда в тринадцать лет потерял мать и приобрел мачеху... мачеху - змею злейшую...

"Так это же действительно говорят обо мне?" - думает Бонче.

- Прошу без инсинуаций по адресу третьих лиц, - сердито говорит председатель.

- Она дрожала над каждым куском... давала ему черствый, заплесневелый хлеб... мочалу вместо мяса... а сама пила кофе со сливками.

- К делу! - кричит председатель.

- Зато пинков она ему не жалела, а его покрытое синяками тело сквозило в прорехах старой, сгнившей одежды... Зимою она, в самые сильные морозы, заставляла его, босого, дрова рубить на дворе. Руки его были еще малы и слабы, поленья слишком толсты, топор слишком туп... Не раз случалось ему вывихнуть себе руку или отморозить ноги... но он все молчал, скрывая все даже от отца...

- От отца-пьяницы! - вставляет со смехом фискал.

Бонче весь холодеет.

- И не жаловался, - заканчивает защитник.

- Всегда он был одинок, - продолжает он, - не знал ни друга, ни товарища, ни хедера... ни целого платья... ни свободной минуты...

- Фактов! - еще раз восклицает председатель.

- Он молчал даже тогда, когда однажды пьяный отец схватил его за волосы и в трескучий мороз вышвырнул из дому. Он молча поднялся со снега и убежал, куда глаза глядят...

Всю дорогу он непрерывно молчал. Во время самого лютого голода просил одними глазами...

самой трудной работы, - и все молчал...

Он молчал, хотя найти работу было еще труднее, чем выполнить ее...

Обливаясь холодным потом, согнувшись под самой тяжелой ношей, с судорогами в пустом желудке, - он молчал...

Он молчал, обрызганный чужой грязью, оплеванный чужаками, с ношей на спине, гонимый с тротуаров на мостовую - к лошадям, экипажам и трамваям, глядя поминутно смерти в глаза...

Он никогда не считал, сколько пудов носит он на себе за один грош, сколько раз он падал, напрягая все силы за копейку, сколько раз он чуть ли не выплевывал душу в ожидании своего заработка.

Он не проводил сравнения между своей и чужой долей - он все молчал...

Даже своего собственного заработка он никогда не требовал громко. Как нищий, становился он у дверей, и в глазах его светилась мольба голодной собаки. "Приходи потом", и он исчезал тихо, как тень, чтобы потом еще тише выклянчивать свой заработок...

Молчал он и тогда, когда урывали, сколько хотели, от его заработка или при уплате сбывали ему фальшивую монету. Он все молчал...

"Так это же действительно говорят обо мне!" - утешает себя Бонче.

Глотнув воды, защитник продолжает:

- Однажды в его жизни произошла перемена. Разгоряченные лошади несли по улице карету на резиновых шинах. Кучер уже давно лежал на мостовой с раздробленным черепом. С губ испуганных лошадей била пена, из-под копыт искры сыпались, глаза у них сверкали, как пылающие факелы в темную ночь, - а в коляске сидел человек ни жив, ни мертв.

И Бонче удержал лошадей.

Спасенный оказался щедрым благотворителем и не забыл благодеяния Бонче.

Он передал ему кнут убитого кучера, и Бонче стал кучером. Больше того - он женил его. Еще больше - он же его и ребенком наградил.

А Бонче все молчал...

"Обо мне говорят, обо мне", - окончательно убеждается Бонче, но вое же не осмеливается взглянуть на судей.

И он продолжает слушать речь защитника:

- Он молчал и тогда, когда благодетель обанкротился и не уплатил ему жалованья.

Молчал тогда, когда жена ушла от него, оставив ему грудного ребенка.

Молчал и пятнадцать лет спустя, когда ребенок вырос и достаточно окреп, чтобы выгнать его, Бонче, из дому...

"Обо мне говорят, обо мне!" - радуется Бонче.

- Он и тогда молчал, - продолжает кротким, печальным голосом защитник, - когда его благодетель уплатил всем, а ему не дал ни гроша; и даже тогда, когда этот самый благодетель, снова разъезжая в карете на резиновых шинах, запряженной кровными рысаками, переехал, раздавил его.

Он молчал и в больнице, где кричать разрешается.

Молчал, когда доктор не соглашался без пятиалтынного подойти к нему, а сторож - без пятака переменить на нем белье.

Он молчал во время агонии - умирал молча...

Ни слова протеста против бога, ни слова - против людей!.. Я кончил.

Бонче снова дрожит, как в лихорадке. Он знает, что после защитника говорит обвинитель. Как знать, что тот скажет?! Бойче сам не помнил всех событий в своей жизни, - еще на том свете он сейчас же забывал все, что с ним случалось. Вспомнил ведь защитник все, а кто знает, что может вспомнить обвинитель!

- Господа! - начинает обвинитель сухим, язвительным голосом - и обрывает.

- Господа! - начинает он опять, но уже более мягким голосом - и снова останавливается.

Наконец он говорит совсем мягким, идущим от сердца голосом:

- Господа! Он молчал, буду и я молчать!..

И вдруг среди наступившей тишины раздается новый голос, мягкий и дрожащий:

- Бонче, сын мой, Бонче! - звенит голос, как арфа. - Дорогое дитя мое!

Никогда еще не испытывал он такого нежного и грустного чувства... "Сын мой", "Бонче мой"... Не слыхивал он этих слов с тех пор, как умерла его мать,

- Сын мой! - продолжает верховный судия, - ты все время терпел и молчал. На твоем теле нет живого места, везде раны, везде кровь, - в душе нет уголка, где не сочилась бы кровь... а ты молчал.

Там этого не понимали. Ты и сам, быть может, не знал, что можешь кричать и что от твоего крика стены Иерихона могут поколебаться и обрушиться! Ты сам не знал дремавшей в тебе силы.

На том свете тебя не вознаградили за молчание, на то и земной мир, лживый и неправедный. Здесь же, в царстве справедливости, тебе воздадут должное.

Бонче впервые поднимает глаза. Он поражен ослепительным блеском, разлитым кругом. Тут все искрится, сверкает, отовсюду бьют потоки света, - от стен, от предметов, от ангелов, от судей... Сплошь ангелы-архангелы!

И он опускает усталые глаза долу.

- Это... серьезно?.. - спрашивает он растерянно.

- Разумеется! - убеждает его верховный судия. - Повторяю: все - твое, все в небе принадлежит тебе! Выбирай и бери все, что пожелаешь. Ты берешь у самого себя!

- Разумеется! Разумеется! - отвечают ему со всех сторон.

- Ну, если так, - заявляет, улыбаясь, Бонче, - то я хочу иметь ежедневно утром горячую булку со свежим маслом!..

Судьи и ангелы в смущении опускают глаза. Фискал хохочет.

* * *

Версия 1.0 от 16 июня 2013 г., . Воспроизводится по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.