Каббалисты

Ицхок-Лейбуш Перец

В плохие времена падает в цене даже лучший на свете товар - тора. ;

От всего ешибота в Лащеве остались только глава ешибота - раввин реб Иекель и один-единственный ученик - Лемех. Раввин - старый худощавый еврей с длинной, всклокоченной бородой и потухшим взором; любимый ученик его - молодой человек, тоже худощавый, высокий, с черными вьющимися пейсами, с горящими обведенными глазами, выдающимся кадыком. Оба с открытой грудью, без рубашек, в рубищах. Раввин еле тащит свои мужицкие сапоги, у ученика башмаки валятся с босых ног.

Вот все, что осталось от знаменитого ешибота! Обнищавшее местечко чем дальше все меньше посылало съестного, все меньше давало "дней" [Беднейшие ешиботники столовались в домах состоятельных евреев. Благотворители кормили их один или несколько дней в неделю, после чего ешиботник вынужден был переходить к другому хозяину] и ученики разбрелись кто куда. Но реб Иекелю хочется умереть здесь, а его ученик остается, чтоб положить ему черепки на глаза.

И даже им вдвоем приходится здесь подчас голодать. От недостатка пищи - отсутствие сна, а от бессонных ночей и голодных дней у них страсть к каббале.

Действительно, если уж бодрствовать целые ночи, голодать целые дни, то хоть с толком; пусть хоть будут эти посты "очистительными", пусть разверзнутся врата мира тайн, обиталища духов и ангелов.

Давно-таки занимаются они каббалой.

Вот сидят они теперь вдвоем за длинным столом. У людей уже после обеда, а у них - все еще "перед завтраком". Но ведь они привыкли. Раввин поднимает глаза вверх и говорит, ученик сидит, подперши голову руками, и слушает.

- В этом имеется, - говорит раввин, - много степеней: один знает часть мелодии, другой - половину, а третий - всю мелодию, и даже с припевом. Я едва удостоился вот этакого кусочка, - прибавляет он печально, показывая кончик костлявого пальца, и продолжает: - Есть мелодия, которая нуждается в словах. Это совсем низкая степень... Есть более высокая степень: мелодия, которая поется без слов, - чистая мелодия. Но для этой мелодии нужен голос, нужны уста, откуда голос выходит. А уста, понимаешь ты, ведь плоть. И самый голос нечто, правда, более благородное, но все-таки плотское, земное...

Допустим, что голос стоит на грани между плотским и духовным!

Но все-таки мелодия, которая выводится голосом, которая зависит от уст, еще не чиста, еще не совсем чиста, - она еще не есть истинно духовное!..

Истинная мелодия поется совсем без голоса, поется внутри, в сердце, в тайниках существа...

Вот в этом-то и заключается сокровенный смысл слов царя Давида: "Все кости мои славословят..." Песнь должна звучать в самом мозгу костей, там должна раздаваться мелодия - высшая хвала всеблагому. Это не песнь человека из плоти и крови, не надуманное звукосочетание, - это уже частица мелодии, которой бог сотворил вселенную, частица души, которую он вселил в нее... И так поют горние сферы! Так пел и наш ребе, благословенна память его!

Беседу прервал растрепанный парень, подпоясанный веревкою. Он вошел в синагогу, поставил на стол перед раввином миску с кашей и кусок хлеба и грубым голосом проговорил:

- Реб Тевел посылает раввину обед, - повернулся и, выходя, прибавил: - за миской приду потом.

На ходу он продолжает говорить, но уже с меньшим воодушевлением. Ученик следит за ним своими горящими, восторженными глазами.

- Но, - продолжает реб Иекель печальным голосом, - я даже не удостоился постичь, какой это степени?, через какие врата нужно входить? Видишь ли, - добавляет он с улыбкой, - заклинания, какие нужны для этого, я знаю и, может быть, еще сегодня вечером открою их тебе.

У ученика глаза чуть ли не вылезают из орбит. Он сидит с раскрытым ртом, ловя каждое слово. Но учитель прерывает свою речь. Умыв руки и вытерев их, он читает предобеденную молитву и, направляясь к столу, дрожащими губами произносит благословение над хлебом.

Дрожащими костлявыми руками приподнимает он миску. Пар покрывает его исхудавшее лицо теплой дымкой. Потом он ставит миску обратно, берет ложку в правую руку, а левую греет о край миски, прожевывая беззубыми челюстями первый кусок хлеба с солью.

Согрев лицо и руки, он сильно морщит лоб, стягивает свои синие тонкие губы и начинает дуть на миску.

Ученик не спускает с него глаз. А когда учитель подносит к губам первую ложку каши, у него под сердце подкатывает. Он закрывает лицо руками и как-то весь съеживается.

Через несколько минут входит другой парень с мискою каши и хлебом:

- Реб Иосиф посылает ученику обед.

Но ученик не отнимает рук от лица.

Раввин кладет ложку и подходит к ученику. Некоторое время он глядит на него с гордой любовью, потом обертывает руку полой своей одежды и дотрагивается до его плеча.

- Тебе принесли обедать, - будит он его ласковым голосом.

Печально и медленно отнимает ученик свои руки от лица. А лицо его еще бледнее, запавшие глаза горят еще более дико.

- Знаю, ребе, - отвечает он, - но сегодня есть я не буду.

- Четвертый день поста?.. - спрашивает раввин удивленно. - И без меня? - добавляет он с упреком.

- Это другой пост, - отвечает ученик, - это пост покаянный.

- Что ты говоришь? Ты - и покаянный пост?!

- Да, ребе! покаянный пост... Минуту тому назад, когда вы начали обедать, у меня явился соблазн... преступить заповедь "Не пожелай!".

Поздней ночью ученик будил учителя. Оба они спали в синагоге друг против друга на скамьях.

- Ребе! ребе! - звал он слабым голосом.

- Что такое? - проснулся в испуге раввин.

- Каким образом? - спросил раввин, еще не совсем оправившийся от сна.

- Во мне пело!..

Раввин разом поднялся:

- Каким образом? Каким образом?

- Сам не знаю, ребе, - ответил ученик еще более слабым голосом. - Я долго не мог заснуть, углубившись в смысл ваших слов. Мне непременно хотелось узнать эту мелодию... И от великого горя, что не могу постигнуть ее, я стал плакать... Все плакало во мне - все мои члены плакали перед творцом мира. Тут же употребил я заклинания, которые вы мне поведали... И - странно - не устами, а как-то внутренно... само собою... Вдруг мне стало светло... я держал глаза закрытыми, а мне было светло, очень светло, ослепительно светло...

- Вот-вот! - зашептал, нагибаясь к нему, раввин.

- Потом мне стало от этого света так хорошо, так легко... мне показалось, что я стал невесомым и в состоянии летать...

- Вот! Вот!

- Потом мне стало радостно, весело... почувствовал себя бодро... лицо было неподвижно, губы тоже, а я все-таки смеялся... и таким добрым, таким сердечным, таким сладостным смехом!

- Вот! вот! вот! От радости!

- Потом что-то стало звучать во мне, напевать, точно начало мелодии...

Раввин соскочил со своей скамьи и одним прыжком очутился около своего ученика: "Ну... ну..."

- Потом я услышал, как во мне запело!..

- Что ты испытывал? Что? Что? Говори!

- Я испытывал, что все внешние чувства мои заглушены и закрыты, а внутри что-то поет, и так именно, как следует: без слов, вот так...

- Как? Как?

- Нет, я не умею... но прежде я знал... потом из пенья получилось... получилось...

- Что получилось?.. Что?

- Нечто вроде музыки, точно внутри у меня скрипка пела... или будто Иона-музыкант сидел во мне и играл застольные песни, как за трапезой у цадика. Но тут игра была лучшая, более нежная, более одухотворенная. И все - без голоса, без всякого голоса, что-то духовное...

- Благо тебе! Благо тебе! Благо тебе!

За мною пришли. Taм, в горних высях, недостает певца! Ангел с белыми крыльями!.. Ребе! Ребе! Слушай, Израиль! Слу-ша-й... Из..."

Все местечко, как один человек, желало себе подобной кончины, но для раввина и этого было мало.

"от поцелуя", только от прикосновения святого духа.

* * *

Версия 1.0 от 9 августа 2013 г., http://public-library.ru. Воспроизводится по "Ицхок-Лейбуш Перец. Рассказы и сказки. Перевод с еврейского", под ред. Шахно Эпштейна, ОГИЗ, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1941.