Философия обстановки

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Философия обстановки (старая орфография)

Собрание сочинений Эдгара По в переводе с английского К. Д. Бальмонта

Том второй. Разсказы, статьи, отрывки, афоризмы.

М., Книгоиздательство "Скорпион", 1906

В области внутренняго убранства, если не внешней архитектуры своих жилищ, Англичане главенствуют. У Итальянцев мало чутья вне мрамора и красок. Во Франции - meliora probant, deteriora sequuntur {Одобряя лучшее, следуют худшему.} - Французы слишком большие непоседы, чтобы заботиться о тех самых особенностях домашней обстановки, которые они однако умеют так тонко оценивать, или по крамней мере надлежащим образом чувствовать. Китайцы, и большая часть восточных рас, обладают пылкой, но ненадлежащей фантазией. Шотландцы - бедные декораторы. Голландцы, быть-может, лишь смутно понимаютть, что занавесь не есть нечто капустное {Непереводимая игра слов: а caubage значит - капуста, и обрезки материи, оставляемые портными. К. Б.}. Испанцы прямо не выходят из занавесей - народ висельников {Опять игра слов: hang значит вешать, и оклеивать или обивать комнату; hangiuan - палач. К. Б.}. Русские совсем не имеют никакой обстановки. Готтентоты и Кикапу устраиваются по-своему надлежащим образом. Лишь Янки - совершенно нелепы.

Почему это так, не трудно видеть. У нас нет кровной аристократии, и мы потому, естественно, и как бы неизбежним образом, образовали для себя известную аристократию долларов; таким образом, выставление богатства напоказ исполняет здесь ту же роль. какая в странах монархических выполняется щегольством геральдическим. Путем перехода, который легко уразумет, и столь же легко можно было бы предвидеть, мы свели все понятия о вкусе к простой выставке.

Скажем менее отвлеченно. В Англии простым нагромождением ценных принадлежностей нельзя так легко, как у нас, создать впечатление красоты по отношению к этим принадлежностям - или по отношению к вкусу их обладателя: во-первых потому, что богатство в Англии, не составляя знатности, нe является высшей задачой честолюбия; и, во-вторых, потому, что истинная знатность крови, строго держась в границах законного вкуса. скорее избегает, чем желает, той дорого стоющей пышности, в области которой parvenus могут, в какое бы то ни было время, успешно соперничать. Народ не можеет не подражать аристократии, и в результате получается широкое распространение надлежащого вкуса. Но в Америке, где деньги являются единственным оружием знати, выставление их напоказ, можно сказать, является вообще единственным средством аристократического отличия; и масса, всегда ищущая образцов где-нибудь над собой, незаметным образом начинает смешивать две совершенно различные вещи, роскошь и красоту. Словом, стоимость какого нибудь предмета обстановки сделалась у нас, в конце концов, почти единственным мерилом её достоинства с точки зрения декоративной - и, будучи однажды установлено, такое мирило проложило дорогу для других подобных заблуждений,. которые легко проследить до исходной точки заблуждений первичных.

Ничего не может быть более оскорбительного для художнического глаза, чем то, что называется в Соединенных Штатах хорошей обстановкой. Самый распространенный её недостаток - отсутствие соразмерности. Мы говорим о соразмерности в комнате, как стали бы говорить о соразмерности в картине - ибо и картина и комната подчиняются тем неизменным принципам, которые управляют всем разнообразием искусства; и можно сказать, что те самые законы, на основании которых мы судим о высших проявлениях искусства живописи, дают нам полную возможность составить суждение об обстановке комнаты.

Отсутствие соразмерности замечается иногда в характере отдельных предметов обстановки, вообще же в их окраске, или способе их применения. часто глаз оскорбляется их нехудожественным распределением, прямые линии слишком господствуют - продолжаются слишком непрерывно - или грубо прерываются на прямых углах. Если встречаются изогнутые линии, они повторяются до неприятной монотонности. Ненужной точностью совершенно испорчен вид многих изящно обставленных комнат.

Занавеси редко расположены хорошо, или редко хорошо выбраны в соответствии с другими предметами обстановки. При строгой и законченной обстановке занавеси неуместны; и объемистые волны драпри какого бы то ни было рода никоим образом не могут быть примиримы с хорошим вкусом - надлежащий их объем, так же как и надлежащее их расположение, определяется характером общого впечатления.

Ковры за последнее время нашли лучшее понимание, чем прежде. Но все еще мы слишком часто делаем ошибки относительно их узоров и цвета. Ковер - душа комнаты. Из него должны быть выведены не только краски, но и формы всех окружающих предметов. Тот, кто судит в области обычного права, может быть заурядным человеком; чтобы хорошо судить о коврах, нужно быть гением. А нам приходилось слыхать, как различные господа, которым не следовало бы доверять уход за их собственными усами, разсуждают о коврах, с видом d'un mouton qui rêve {Грезящого барана.}. Всякий знает, что широкий пол может быть покрыт широкими фигурами, но что узкий пол должен быть покрыт узкими фигурами, - эта истина однако еще не сделалась достоянием всего мира. Что касается ткани, единственно допустимой является Саксонская. Брюссельская прсдставляет из себя обветшавшую древность моды, а Турецкая представляет из себя вкус в его агонии. Что касается узоров, ковер не должен быть разукрашен, как какой-нибудь Индейский красавец - красный карандаш, желтая охра, и петушьи перья. Говоря вкратце - явственный фон и яркия круговые, или кругообразные, фигуры, не имеющия никакого значения, являются здесь Мидийскими законами. Отвратительное господство цветов, или изображение каких бы то ни было хорошо известных предметов, не должны быть терпимы в пределах Христианских государств. На самом деле, на коврах ли, на занавесях ли, или на шпалерах, или на материи, обтягивающей оттоманку, на всякой обивке такого рода должны строго господствовать арабески. Что касается тех древних половиков, которые еще можно встретить в обиталищах черни - половиков с огромкыми раскоряченными и расходящимися в разные стороны фигурами, с перекрестными полосами, и разукрашенных всеми красками, так что фон совершенно непостижим - эти половики ничто иное, как злополучное изобретение, созданное расою прислужников времени и любовников денег - чадами Ваала и почитателями Маммона - Бентамами, которые, чтобы сберечь мысль и с экономизировать фантазию, сперва жестоким образом изобрели калейдоскоп, а потом основали акционерные компании, чтобы вращать его даром.

Блеск является главным заблуждением в Америкакской философии домашняго убранства - заблуждением, которое столь же легко понять, как и вывести из только что означенной извращенности вкуса. Мы бешено влюблены в газ и стекло. Первый безусловно недопустим в доме. Его резкий и непостоянный свет оскорбителен. Никто из имеющих мозг и глаза не будет пользоваться им. Мягкий, или то, что художники называют холодный свет, своими соответственно теплыми тенями может сделать чудеса даже с дурно обставленной комнатой. Никогда не было более ласковой мысли, чем мысль об астральной лампе. Мы разумеем, конечно, астральную лампу подходящую - лампу Арганда с её настоящим ровным стеклянным абажуром, и с её умеренными и однообразными лунными лучами. Абажур из граненого стекла есть жалкое изобретение дьявола. Жадность, с которой мы поспешили принять его, частью оттого, что он так блестит, главным же образом оттого, что он так дорого стоит, лучшая иллюстрация к положению, с которого мы начали. Не слишком много - сказать, что тот, кто сознательно выбрал для себя абажур из граненого стекла, или совершенно лишен вкуса, или слепо подслуживается к капризам моды. Свет, проистекающий из таких блистательных чудовищностей, неровный, ломаный, и мучительный. Его одного совершенно достаточно, чтобы испортить целую систему хороших эффектов в обстановке, подверженной его влиянию. Женская красота, в особенности, более чем наполовину теряет свое очарование под его дурным глазом.

Что касается стекла, мы вообще основываемся на ложных принципах. Основная его черта в том, что оно блестит: -- и в этом одном слове сколько того, что ненавистно нам! Мерцающие, безпокойные огни бывают приятны - для детей и для идиотов всегда - но как украшение комнаты они должны быть тщательно избегаемы. По правде сказать, даже и ровные огни недопустимы, когда они сильны. Огромные и безсмысленные стеклянные канделябры с призматическими гранями, освещенные газом и без абажура, являясь принадлежностью наших наиболее фешенебельных гостиных, могут быть указаны, как квинтэссенция всего, что ложно в смысле вкуса и нелепо по глупому замыслу.

Мания блистательности -- ибо эта мысль, как мы заметили раньше, ошибочно слилась с представлением о роскоши вообще - привела нас также к преувеличенному употреблению зеркал. Мы завешиваем наши жилища большими Британскими зеркалами, и воображаем, что этим самым сделали нечто превосходное. Но самое незначительное усилие мысли может убедить того, кто имееть глаза, какое невыгодное влияние оказывают многочисленные зеркала, особенно большие. Будучи разсматриваемо независимо от своей способности отражения, зеркало представляет из себя сплошную, плоевую, безцветную, ничем не оживленную поверхность - нечто всегда и очевидно непириятное. Будучи разсматриваемо, как рефлектор, оно - действительно, в смысле способности создавать чудовищное и противное однообразие: это зло еще усиливается и зрения художественного впечатления. Если мы прибавим к этому злу сопровождающую его блестку на блестке, мы получим истинную смесь резких, неприятных эффектов. Даже человек ничего несмыслящий, войдя в комнату, таким образом разукрашенную, тотчас заметит, что в ней что-то неладно, хотя бы он был совершенно неспособен уяснить причину своего неудовольствия. Но введите его же в комнату, убранную со вкусом, и он невольно издаст восклицание удовольствия и удивления.

Это благодаря нашим республиканским учреждениям возникает такое зло, что здесь человек с тугим карманом обыкновенно обладает весьма ограниченной душой. Порча вкуса составляет часть или является параллелью промышленности, где царствуеть доллар. По мере того, как мы богатеем, наша мысль покрывается ржавчиной. Поэтому, если мы хотим найти одухотворенность Британского будуара, мы отнюдь не должны её отыскивать у нашей бы соперничать с любым из раззолоченных кабинетов наших друзей по ту сторону океана. Вот даже и сейчас перод взорами нашего ума возникает небольшая и непышная комната, в убранстве которой не может быть найдено ни одного недостатка. Собственник её лежит на диване и спит - на дворе холодно - время около полуночи: мы набросаем очерк этой комнаты, пока он спит.

никоим образом не широкая - она находится на одном конце паралеллограмма, и в ней лишь два окна, находящияся на другом его конце. Окна большие, они достигают пола, с глубокими углублениями - и выходят на Итадьянскую веранду. Стекла их алого цвета, в рамах из розового дерева, более чем обыкновенно массивных. Они завешены в углублении плотной серебряной тканью, приспособленной к форме окна и свободно висящей небольшими складками. Вне углубления находятся занавеси из необыкновенно богатого алого шелка, окаймленные густой золотой сеткой и подбитые серебряной тканью, из которой сделана также и внешняя штора. Карнизов нет; но сгибы верхних частей стен (не столько массивные, сколько крутые и имеющие воздушный характер) выходят из-под широкого выступа с богатой позолотой, окружающого всю комнату в месте скрещения потолка со стенами. Драпри раскрываются или задергиваются также с помощью толстого золотого шнурка, свободно обвивающого их и легко разрешающагося в узел; ни занавесных розеток, ни других подобных закрепок не видно. Окраска занавесей и их бахромы - алый цвет и золото - повсюду предстает в изобилии, и определяет характер комнаты. Ковер - ковер из Саксонского материала - ровно в полдюйма толщины, и у него того же алого цвета фон, смягченный лишь видом золотого шнурка (наподобие фестонов занавесей), слегка выступающого над поверхностью и брошенного на него таким образом, что получается некоторая последовательность коротких неправильных изгибов - как бы лежащих один на другом. Стены затявуты глянцевитой бумагой серебряно-серого цвета, на которой разсеяны небольшие арабески более слабого оттенка, чем господствующий алый цвет. Несколько картин оживляют пространство стен. Среди них главным образом пейзажи фантастического характера - вроде причудливых гротов Стэнфильда или озерков "Мрачной Топи" Чапмана. Есть кроме того три четыре женския головки воздушной красоты - портреты в манере Сёлли. Тон каждой картины теплый, но темный. Здесь нет "блистательных эффектов". Во всем чувствуется Нет ни одной картины небольших размеров. Уменьшительная живопись придает комнате тот запятнанный не тусклые, и не филигранные. Они хранят полноту сияния полированного золота. К стенам они примывают плотно, не свешиваясь на веревках. Сами картины нередко выигрывают, когда они так свешиваются, но общий вид комнаты бывает испорчен. Видно только одно зеркало - и притом не очень большое. По форме оно почти круглое и висит так, что отражение лица не может быть получено ни с одного из обычных, предназначенных для сидения, мест комнаты. Два низкие большие дивана из розового дерева и алого шелка, с золотыми цветами, являются единственными сидениями, за исключением двух легких козеток, тоже из розового дерева. Фортепиано (равным образом из розового дерева), открытое, и без чехла. Восьмиугольный стол, сделанный целиком из богатейшого мрамора с золотыми жилками, стоит около одного из диванов. На нем также нет никакой покрышки - достаточно одних занавесей в комнате. Четыре большие и роскошные Севрския вазы с целым множеством нежных и ярких цветов, занимают слегка закругленные углы комнаты. Высокие канделябры с небольшой античной лампадой, в которой горит душистое масло, стоят в головах около моего спящого друга. Несколько легких и изящных висячих полок, с золотыми краями и на шелковых алых шнурках с золотыми кисточками, заполнены двумя тремястами прекрасно переплетенных книг. Кроме этого в комнате нет никаких других предметов обстановки, за исключением лампы Арганда, с ровным, алым, стенныным абажуром, свешивающейся с высокого сводчатого потолка на тонкой золотой цепи и роняющей на все спокойный, но магический свет.