Ты еси муж сотворивый сие!

Эдгар Алан По

ТЫ ЕСИ МУЖ СОТВОРИВЫЙ СИЕ!

Я намерен сейчас разыграть из себя Эдипа^[52] и в этом качестве раскрыть секрет знаменитой «загадки Брякнисдуру».^[53] Посему расскажу вам, - ибо это могу сделать я один, - суть того фокуса, который породил «загадку Брякнисдуру», точнее «чудо в Брякнисдуру»: то единственное, достоверное, всеми признанное, неоспариваемое и неоспоримое чудо, которое искоренило среди брякнисдурцев неверие и обратило к истинно ортодоксальной религиозности, ранее свойственной в основном старым дамам, практические умы средних горожан, прежде дерзавших впадать в скептицизм.

Это событие, - о котором негоже рассуждать легкомысленным тоном, - случилось летом 18… года. Мистер Барнабас Тудойсюдойс, один из самых богатых и уважаемых жителей Брякнисдуру, пропал из городка - и, что важно, при таких обстоятельствах, которые заставляли подозревать нечто в высшей степени недоброе. Он выехал верхом из Брякнисдуру в субботу, рано поутру, публично изъявив желание посетить соседний городок, милях в пятнадцать, и воротиться сегодня же: как говорится, ближе к ночи, но в тот же день.

Через два часа после отъезда лошадь его воротилась домой одна, без всадника и без седельных сумок, которые мистер Тудойсюдойс заведомо взял с собой в дорогу. Вдобавок несчастное животное было тяжело ранено и густо покрыто грязью. Все это, понятным образом, крайне встревожило всех друзей старого джентльмена, а когда он не воротился и в воскресенье, жители городка en masse^[54] отправились на розыски, надеясь отыскать если не пропавшего, то хотя бы его труп.

«Славни Чарли» или даже «Славни старина Чарли». Не знаю и знать не хочу, вступает ли тут в силу изумительное совпадение, или же имена наши имеют незаметное влияние на наши человеческие свойства, но более чем несомненно: вряд ли существует на свете хоть один Чарльз, который не был бы открытым, честным, прямым, добродушным, чистосердечным малым, обладателем ясного, звучного, приятного тембра голоса, ласкающим всякий слух, а взгляд его столь же прямо и открыт, как он сам, причем в этом взгляде читается: «У меня чистая совесть, я никого не боюсь и не способен ни на что дурное». Не верите жизни - поверьте театральной сцене: там все положительные персонажи, относящиеся к категории «беззаботный джентльмен», всегда именуют не иначе как Чарльз.

В общем, хотя «Славни Чарли» появился в Брякнисдуру не более как за полгода до описываемых событий и никто ничего не знал о его прошлой жизни, ему не стоило никакого труда познакомиться с наиболее почетнейшими людьми города и завоевать их всеобщее расположение. Любой уважаемый брякнисдурец без колебаний доверил бы ему в долг тысячу и даже более долларов,^[55] не требуя в качестве гарантии ничего, кроме честного слова; что же касается брякнисдурок, то они были готовы для него буквально на все, без каких-либо мыслимых исключений. Сами видите, какими привилегиями пользуется человек, получивший при крещении имя Чарльз - и, как следствие, прилагающуюся к имени располагающую внешность, которая повсеместно слывет лучшим эквивалентом рекомендательного письма.

Я говорил уже, что мистер Тудойсюдойс был одним из самых почтенных людей в Брякнисдуру - и, без всякого сомнения, просто самым богатым, без всяких «одним из»; ну а «Славни старина Чарли» находился с ним в отношениях самых дружеских, можно сказать, братских. Жили эти пожилые джентльмены по соседству и, хотя мистер Тудойсюдойс редко навещал мистера Славни, а уж трапезу не принимал в его доме вообще ни разу, это отнюдь не мешало их дружбе, потому что «старина Чарли» не пропускал и дня, чтобы не проведать своего приятеля три или четыре раза, причем зачастую оставался позавтракать, выпить чашку чая или даже пообедать; а уж подсчитать, сколько при этом выпивалось вина, было бы поистине трудно. Чарли особенно любил Шато Марго,^[56] а мистер Тудойсюдойс, по всему было видно, больше всего любил смотреть, как друг его поглощает этот драгоценный напиток буквально квартами. И вот однажды, когда друзья уже более чем порядочно нагрузились, мистер Тудойсюдойс хлопнул «старину Чарли» по плечу и сказал:

сему: получишь от меня в презент большой ящик Шато Марго… Не отнекивайся: как сказано, так и будет! И чтоб мне сгнить без погребения (мистер Тудойсюдойс, как видите, обладал дурной привычкой давать опрометчивые и богохульные клятвы, а на этот раз он вообще превзошел самого себя, ибо ранее редко заходил далее «чтоб мне провалиться», или уже известного нам «черти меня забери», или просто «да будь оно все проклято»), если я не напишу сегодня же вечером в город, чтобы мои поставщики выслали тебе двойной заказ этого вина, да причем самого лучшего урожая… В общем, знай: ты получишь его на днях, причем - сюрприз! - именно тогда, когда меньше всего будешь ожидать этого!

Я упоминаю о таком щедром намерении мистера Тудойсюдойса исключительно для еще одного доказательства сердечности отношений, существовавших между двумя друзьями, - ни для чего иного.

Итак, в то роковое воскресенье, утром которого стало уже полностью очевидным, что с мистером Тудойсюдойсом случилось какое-то несчастье, «старина Чарли», я видел это своими глазами, был потрясен более всех. Услышав, что лошадь воротилась домой без хозяина, без принадлежащих хозяину седельных сумок и вся залитая кровью из двух ран, оставленных пистолетной пулей (которая пробила бедному животному грудную клетку насквозь, хотя и не сразила его наповал), он, словно лишившись ближайшего любимого родственника, мгновенно побледнел как смерть и затрясся, точно в жесточайшей лихорадке.

Сначала, по-видимому, он был так подавлен горем, что был не в состоянии что-нибудь предпринять сам или дать сколько-то разумную рекомендацию другим; даже советовал прочим друзьям мистера Тудойсюдойса, рвавшимися на поиски, не спешить, а вместо этого повременить неделю-другую, а пожалуй, даже месяц-другой, в надежде, что обнаружатся какие-нибудь новые подробности, а может быть, и сам пропавший объявится собственной персоной, после чего объяснит самым естественным образом, куда он отправился и почему отослал свою лошадь обратно. Я полагаю, что всем из нас не раз доводилось замечать у людей, удрученных непомерно большим горем, этакую вот склонность к промедлению, к выжиданию чего-то, к надежде на чудо. Их разум как бы тупеет или, точнее, впадает в спячку, им претит всякая деятельность и вообще ничего не хочется, кроме как лежать в постели и «нянчиться со своею бедою» (как экспрессивно, но точно выражаются наши старшие представительницы прекрасного пола), то есть оставаться всецело погруженными в свою утрату. Брякнисдурцы были так проникнуты уважением к уму и жизненному опыту «старины Чарли», что большинство из них действительно пришли к выводу, дескать, сейчас и вправду лучше всего выждать, пока не, как сформулировал сей достойный джентльмен, «обнаружатся какие-нибудь новые подробности». На том, вполне вероятно, все и порешили бы, не вмешайся в дело племянник мистера Тудойсюдойса, молодой человек очень легкомысленного образа жизни, незавидной репутации, а вдобавок крайне вздорного характера. Этот неугомонный родственник (фамилия его, к вашему сведению, была О'Хламонн) и слышать не хотел об откладывании дела, но, наоборот, яростно отстаивал необходимость тотчас же отправляться на розыски «тела злодейски убитого дядюшки». Именно таково было его подлинное выражение, и мистер Славни тогда же метко заметил, что оно звучит «странно, чтобы не сказать более». Слова «старины Чарли» произвели большое впечатление на толпу, и один из присутствующих брякнисдурцев тотчас немедленно поинтересовался, каким же именно образом молодому мистеру О'Хламонну могли до такой степени оказаться известны все подробности исчезновения его богатого родственника, что он рискует так прямо и недвусмысленно называть своего дядю жертвой «злодейского убийства». Вслед за этим немедленно разгорелся достаточно напряженный спор и обмен резкими формулировками, отчасти между всеми присутствующими, но преимущественно между самим «стариной Чарли» и О'Хламонном, что, впрочем, не было новостью, потому что эти двое все последние три-четыре месяца крайне не ладили между собою; однажды дело дошло даже до того, что О'Хламонн послал «старину Чарли» в классический нокдаун за то, что тот якобы позволил себе слишком хозяйничать в их, то есть О'Хламонна и его дядюшки, доме. Говорят, что мистер Славни продемонстрировал в том случае удивительную сдержанность и христианское отношение к ближнему. Он поднялся с пола, оправил на себе одежду - и даже не попытался воздать молодому человеку тем же образом, которым только что получил от него сам. Правда, с его губ сорвались слова, что, мол, «придет время - и ты заплатишь за это сполна» - но и только; выражение, как сами понимаете, более чем естественное в пылу гнева, бесспорно, не значившее при тех обстоятельствах ничего особенного и, вне всяких сомнений, тотчас же забытое даже тем, кто его произнес.

Как бы там ни было, вопрос был в настоящую минуту не в этом (все согласны, что вышеупомянутый эпизод вовсе не имеет отношения к делу), а в настоятельных стремлениях племянника немедленно организовать поиски своего дяди, на что побуждаемые им жители городка в конце концов и решились. Уточним: это сперва они решились действовать именно так, как договорились было друг с другом и с О'Хламонном. Само собой разумеется, что это была не лучшая стратегия: виданное ли дело - разослать во все стороны небольшие самостоятельные партии, каждая из которых искала бы следы исчезнувшего самостоятельно, тем самым обеспечивая наиболее полный охват и прочесывание местности! Но, к счастью, «старина Чарли» сумел им доказать (не знаю уж теперь, каким путем, вся его блестящая аргументация как-то не сохранилась в моей памяти) всю губительную несообразность такого плана - по крайней мере, доказал это всем, кроме разве что лично О'Хламонна, - и было решено, что поиски, как можно более внимательные, пусть даже за счет отказа от быстроты, будут производиться именно , причем под предводительством самого «старины Чарли».

«старина Чарли», славящийся поистине рысьей зоркостью, им нельзя было и пожелать. Но, хотя он водил свой отряд по таким чащобам и таким потайным тропкам, о которых никто из коренных брякнисдурцев даже понятия не имел, хотя заглядывал во все лесные завалы, звериные логова и даже чуть ли не мышиные норы, - прошла целая неделя, а дело не подвинулось ни на шаг. Никакого следа пропавшего мистера Тудойсюдойса так и не отыскалось. Впрочем, фразу «никакого следа» не надо понимать буквально. Следы как раз существовали, и именно оставленные копытами лошади, принадлежавшей Тудойсюдойсу (ее подковы были помечены особым образом); видно было, что злосчастный старый джентльмен отъехал от Брякнисдуру мили на три по главной дороге, ведущей в соседний город. Затем следы сворачивали на тропинку, тянувшуюся через небольшой перелесок и позволявшую сократить путь на добрых полмили. По этим следам поисковая партия дошла до небольшого заболоченного озерка, полускрытого в густых зарослях куманики. Следы копыт здесь исчезали. Но, по-видимому, тут происходила какая-то борьба, после чего какое-то большое тело, много превышающее человеческое размерами и весом, было протащено от тропинки к этому озерку. Обыскали баграми весь водоем (он был неглубок), причем дважды, но не нашли ничего и в печали совсем уже собрались было идти назад, когда, должно быть, само провидение внушило мистеру Славни мысль спустить из этого озерца всю воду. Такое предложение было принято с единогласным и радостным одобрением, все поспешили поздравить «старину Чарли» за его мудрую изобретательность - и работа закипела. Поскольку многие брякнисдурцы, допуская возможность того, что им придется откапывать труп, прихватили с собой заступы, дело было завершено очень скоро и увенчалось полным успехом. Когда дно обнажилось еще даже не до конца, все увидели среди ила черный вельветовый камзол, который был тотчас же и почти всеми сразу опознан как принадлежавший мистеру О'Хламонну. Этот жилет оказался изорванным и испачканным кровью, однако многие из присутствовавших тотчас же припомнили, что видели его на молодом человеке именно в то утро, когда уехал и исчез мистер Тудойсюдойс; а другие горожане с той же уверенностью засвидетельствовали, что все оставшееся время того дня мистер О'Хламонн был уже в совершенно другом жилете. И, что даже важнее, среди собравшихся здесь брякнисдурцев не нашлось ни единого человека, который видел бы на мистере О'Хламонне этот самый жилет когда-либо после рокового дня.

Дело принимало для О'Хламонна худой оборот, причем возникшие против него подозрения тут же перешли почти что в уверенность, когда он страшно побледнел и абсолютно не нашелся, что ответить в оправдание на посыпавшиеся со всех сторон вопросы. Тотчас же те немногие лица, которые, несмотря на его разгульный образ жизни, еще знались с ним, поголовно отреклись от этой своей дружбы; более того, они даже громче, чем все его явные и давнишние недруги, стали требовать его немедленного взятия под стражу. Но тут-то и выказалось во всем своем блеске великодушие мистера Славни. Он горячо и красноречиво вступился за юношу, напирая несколько раз в своей речи на то, что лично он, Славни Чарльз, охотно прощает свою обиду этому молодому джентльмену, - «наследнику достойного мистера Тудойсюдойса», - обиду, нанесенную ему, Славни Чарльзу, «в необдуманном порыве гнева». Искренне и от всей души прощает - а посему вместо того, чтобы настаивать на подозрениях, которые, к сожалению, возникают против мистера О'Хламонна, будет стараться из всех сил, употребит все свое, пускай даже слишком слабое для этого случая, красноречие на то, чтобы… чтобы… э-э-э… по возможности смягчить, насколько позволяет ему, Славни Чарльзу, совесть и рассудок - да, хотя бы смягчить явственно зловещие для молодого человека обстоятельства этого чрезвычайно тяжелого дела…

Мистер Славни продолжал говорить в том же духе добрых полчаса, к большой чести своего сердца и ума; но всем известно, что пылкое и искреннее добросердечие часто бывает крайне неудачливо в своих намерениях; они вовлекают людей, яро усердствующих в чью-нибудь пользу, во всяческие или, того хуже, mal aproposisms;^[57] итак, даже при самых благих намерениях, такой защитник сплошь и рядом скорее вредит своему подзащитному, нежели выручает его из беды. Так и в данном случае, хотя «старина Чарли» буквально выложился в пользу подозреваемого лица и именно для этого, а вовсе не для того, возвыситься в глазах своих сограждан, произносил свою замечательную речь - каждое его слово попадало в прямо противоположную желаемой цель и только усиливало общие подозрения, доводя первоначальное недовольство толпы уже до подлинной ярости.

Одним из самых непростительных промахов оратора было наименование заподозренного «наследником достойного мистера Тудойсюдойса». До этой его обмолвки никто и не помышлял о таком мотиве. Помнили только, что года два тому назад старик грозил племяннику лишить его наследства (а других родных у Тудойсюдойса не было), и все жители Брякнисдуру были до того просты, что думали - это наверняка уже решенное дело! В результате лишь слова «старины Чарли» заставили их предположить, что угроза дяди так и могла остаться только словесной угрозой. И непосредственно из этой мысли вырос вопрос «» - поистине губительный вопрос, усиливавший подозрения против молодого человека еще более, нежели находка его жилета.

В данном случае, исключительно ради пущей ясности (надеюсь, что читатели правильно меня поймут!), я вынужден на некоторое время отвлечься от повествования. Замечу, что простое и краткое латинское выражение «cui bono?» слишком часто, если не всегда, переводится и истолковывается неточно. «» во всех душещипательных романах, - например, принадлежащих перу миссис Гор^[58] (хотя бы роман «Сесил»), которая так любит приводить цитаты на всех языках, начиная с древнехалдейского и заканчивая языком индейцев племени чикасо (причем, когда ей не хватает собственной эрудиции, она руководствуется каталогами Бекфорда^[59]) - так вот, во всех этих романах сенсаций, от Бульвера и Диккенса до Радиденегчтоугодно и Эйнсворта,^[60] - во всех них эти два кратких латинских слова переводятся «», что на самом деле выражается несколько иной формулой «quo bono»; между тем как точный перевод гласит «». Это юридическая формулировка, применимая в случаях, подобных описываемому, то есть таких, в которых вероподобие личности убийцы совпадает с вероподобием выгоды, которую он может извлечь из совершенного преступления. В данном случае вопрос «cui bono?» самым недвусмысленным образом указывал на мистера О'Хламонна. Его дядя, ранее сделавший завещание в его пользу, был твердо намерен изменить свою волю, однако, как выяснилось, не привел в исполнение этого намерения. Если бы завещание было изменено, то единственным поводом к убийству представлялось бы мщение со стороны племянника; но и тут сдерживающим обстоятельством могла стать надежда вновь заслужить расположение дяди. Однако при наличии завещания и, одновременно, сохранявшейся угрозе, которая продолжала висеть над головой молодого человека, было ясно, что боязнь лишиться наследства действительно могла вовлечь его в ужасное преступление. Так после короткого совещания решили почтенные граждане Брякнисдуру - и пришли в единогласное восхищение от весомой основательности своего вывода.

На основании этого молодой О'Хламонн был тут же арестован, после чего все, для очистки совести еще немного продолжив поиски, под караулом повели его обратно в город. На обратном пути случилось еще нечто, дополнительно подтвердившее общие подозрения. Мистер Славни, который, во соблюдение так и не снятого с него статуса предводителя поисковой партии, продолжал идти впереди всех, вдруг сделал несколько быстрых шагов в сторону от тропинки, остановился и поднял из травы какой-то небольшой предмет. Быстро осмотрев его, он хотел уже спрятать найденное в карман своей куртки, но не проявил при этом должной ловкости, и движение его было замечено. В результате предмет на глазах у всех был извлечен из его кармана - и оказался ножом испанского образца, каковой нож сразу дюжина человек опознали как принадлежащий О'Хламонну. С этим не возникло проблем еще и потому, что на черенке был выгравирован его вензель. Но хуже всего, что лезвие ножа оказалось не только раскрыто, но и испачкано кровью!

Нечего и говорить, что это развеяло последние сомнения даже у тех, у кого они еще сохранялись. Так что сразу по прибытии в город О'Хламонн был немедленно доставлен в магистратуру, где предстал перед городским чиновником, исполнявшим роль следователя.

причем с мощным нарезным ружьем, ибо охотился на оленей - и именно неподалеку от того озерка, в котором благодаря счастливой догадливости мистера Славни был найден его жилет.

При этих словах «старина Чарли» выступил впереди со слезами на глазах попросил, чтобы его тоже подвергли допросу. Он заявил, что рад бы промолчать, однако сознание своего долга - как перед Всевышним, так и перед ближними - не дозволяет ему долее скрывать ничего… До сих пор, продолжал он, искреннее расположение к юноше (несмотря на перенесенные от него оскорбления) заставляло его, Славни Чарльза, допускать, почти против воли, многочисленные натяжки, способные умалить подозрения, с такой силой возникавшие против мистера О'Хламонна, но теперь он, Славни Чарльз, не может более умалчивать ни о чем, он должен высказать все, даже если в результате его сердце разорвется от скорби!

Произнеся это, «старина Чарли» поведал всем, что накануне своего отъезда в соседний город почтенный мистер Тудойсюдойс в присутствии его, мистера Славни, объявил своему племяннику, что предпримет эту поездку, дабы поместить очень большую сумму в «Фермерский и промышленный банк», причем в дальнейшем разговоре подтвердил свою твердую решимость уничтожить прежнее завещание и не оставить молодому человеку ни шиллинга. Он (свидетель) теперь торжественно вопрошает у него (обвиняемого), так ли обстояло все на самом деле, и если да, то в точных ли подробностях, а если нет, то какие именно факты искажены? К большому удивлению присутствовавших О'Хламонн ответил, что дядя действительно говорил все это.

Тут магистрат счел своим долгом распорядиться насчет обыска в доме мистера Тудойсюдойса, а конкретно - в комнате, которую занимал там племянник; за чем и были отправлены двое констеблей. Почти незамедлительно те вернулись, принеся с собой обнаруженный там бумажник, известный всему городу: из красновато-коричневой кожи и запирающийся на небольшой замок с цепочкой из прочных стальных звеньев; дядюшка обвиняемого не расставался с ним уже много лет. Однако все ценные бумаги, что были в нем, исчезли бесследно: следователь только время зря потратил, убеждая юношу сознаться, куда он вложил (или хотя бы положил) похищенное. Мистер О'Хламонн, вопреки очевидности, продолжал разыгрывать полное неведение - даже когда констебли предъявили следствию обнаруженные ими между собственно кроватью и покрывающим ее тюфяком предметы: рубашку и шейный платок, принадлежащие несчастному племяннику и густо обагренные кровью его еще более несчастной жертвы.

Надо же было так случиться, чтобы именно в это время стало известно, что лошадь мистера Тудойсюдойса пала в своей конюшне вследствие полученной ею в тот злосчастный день раны, и мистер Славни тотчас же предложил произвести исследование ,^[61] сиречь вскрытие, целью какового был бы поиск поразившей бедное животное пули. Это было сделано и, лишний раз подтверждая вину подозреваемого, «старина Чарли», с особой тщательностью обследовав грудную клетку трупа лошади, обнаружил там пулю необычно большого калибра, которая совершенно точно подошла к нарезному охотничьему ружью О'Хламонна, между тем как для всего прочего огнестрельного оружия, находившегося в Брякнисдуру и окрестностях, она была слишком велика. Еще большим и, действительно, воистину завершающим доказательством стал обнаруженный на этой пуле след нарезки, угол которой в точности совпадал с тем, который диктовали пуле на две отливные формочки, которые О'Хламонн не отказывался признавать за свои.

После находки пули магистрат счел излишним опрашивать еще каких бы то ни было свидетелей, и дело О'Хламонн было тут же предназначено для передачи в суд, причем без права досудебного взятия на поруки, хотя мистер Славни горячо восставал против такой строгости и сам предлагал внести за подозреваемого какой угодно залог. Такое великодушие со стороны «Славни старины Чарли» вполне соответствовало его благородному, прямо-таки рыцарскому образу действий в этом деле, да и в продолжение всего его брякнисдурского этапа жизни. Впечатление отнюдь не умалялось тем фактом, что сей достойный джентльмен, обуреваемый искренним состраданием к молодому преступнику, несколько подзабыл даже о собственном состоянии финансов, ибо ведь у него, мистера Славни, не было ни малейшей возможности внести «какой угодно залог», если он превышал хотя бы один доллар!

Дело О'Хламонна было назначено к слушанию в ближайшую же сессию уголовного суда. Приговор было нетрудно предугадать заранее. Публика громко выражала свое негодование в адрес подсудимого, а новые доказательства, пусть косвенные, но подкрепленные обнародованием еще кое-каких эпизодов не в пользу обвиняемого (эпизодов, которые крайне щепетильная совесть мистера Славни не позволяла ему утаить), сплелись в столь прочную цепь и произвели столь гнетущее впечатление, что присяжные, даже не удаляясь для совещания, произнесли формулировку: «виновен в убийстве первой степени».^[62] После чего был торжественно прочитан смертный приговор, и несчастного юношу отвели в тюрьму, где ему предстояло дожидаться исполнения неумолимой кары правосудия.

Но благородное поведение «старины Чарли» еще более возвысило его в глазах всех достойных брякнисдурцев и брякнисдурок. Отныне мистера Славни возлюбили в десять раз более прежнего; приглашения так и сыпались на него - и в результате, понятно, он, желая воздать добром за добро и вообще поддержать свое реноме, оказался вынужден отступить от обычно царившего в его доме режима крайней экономии (к каковому прежде вынуждала исключительная ограниченность средств) - и стал устраивать у себя регулярные reunions.^[63] Эти собрания отличались большим оживлением, которое немного затуманивалось лишь при эпизодических воспоминаниях о роковой участи, вскорости ожидающей племянника того почтенного джентльмена, которого так оплакивал гостеприимный хозяин, до сих пор причисляющий покойного к сонму своих друзей.

От Г., С., X. и К°.

Шат. Мар. А. - № 1. - 6 дюж. бут. (1/2 гросса).

Чарльзу Славни, эсквайру.

Согласно заказу, полученному нами два месяца тому назад от нашего уважаемого клиента, м-ра Барнаби Тудойсюдойса, имеем честь выслать вам сего же утра по указанному адресу двойной ящик Шато Марго. Марка упаковки - «антилопа», цвет сургучной печати - сиреневый. Номер и маркировку ящика см. на полях.

Всегда к вашим услугам

Грюкк, Стукк, Хрюкк и К°.

Город: …

…

P. S. Ящик будет доставлен вам грузовой повозкой на следующий день по получении вами сего извещения. Просим передать наше почтение м-ру Тудойсюдойсу.

Г., С., X. и К°.

Следует уточнить, что после смерти мистера Тудойсюдойса мистер Славни потерял всякую надежду на получение обещанного презента, и потому такой дар теперь был сочтен им за особую милость судьбы. Он был в столь полном восторге, что немедленно пригласил к себе на завтрашний petit souper^[64] большое общество, чтобы воздать честь щедротам старого доброго Тудойсюдойса. Вы спросите, в каких фразах он описал присылку дара от «старого доброго Тудойсюдойса»? Не то чтобы в особенно цветистых… Собственно говоря, мистер Славни, рассылая свои приглашения, не упомянул о «старом добром Тудойсюдойсе» вовсе. Он счел за лучшее умолчать о том, что получал вино в подарок от покойного, а вместо этого просто созвал своих друзей отведать отличного Шато Марго, еще два месяца тому назад выписанного из Европы через столицу штата - и вот наконец завтра этот заказ будет выполнен. Я, по правде говоря, не менее, чем вы, удивлен, отчего же все-таки «старина Чарли» не пожелал объявить, что вино подарено ему его покойным другом; причина этого умолчания для меня до сих пор остается не совсем понятна, хотя, несомненно, тому были очень веские и высокие в моральном смысле причины.

Итак, завтрашний день наступил, и в доме мистера Славни собралось большое и вместе с тем по-настоящему избранное общество. Право слово, к «старине Чарли» явилось чуть не полгородка, то есть, по вашему выбору, в полном составе либо Брякни, либо Сдуру. В числе гостей был и я. К великой досаде хозяина, ящик с Шато Марго был доставлен много позже, чем ожидалось, так что приглашенные уже воздали должное великолепному ужину, предложенному им мистером Славни, и даже успели порядочно осоловеть, поскольку ужин этот включал спиртное, пускай и менее изысканного сорта. Но вот наконец ящик все же прибыл - чудовищно громадный ящик, говоря по чести, - и так как все гости были в самом веселом расположении духа, то nem. con.^[65] было решено, что его следует водрузить на стол и вскрыть тотчас же.

Сказано - сделано. Я тоже оказался среди тех, чьими стараниями ящик был установлен среди бутылок и бокалов, из которых многие при этом весьма пострадали, но это уже не могло никого остановить. «Старина Чарли», осоловевший более многих, с совершенно побагровевшим лицом уселся во главе стола, приняв вид комического достоинства и в шутливой ярости принялся неистово стучать по столешнице графином, призывая общество «сохранять спокойствие вплоть до того мига, как сокровище будет извлечено из своей гробницы». Ему пришлось повторить это несколько раз повышенно громогласным голосом - и, как часто происходит в подобных случаях, когда тишина вдруг наступила, она оказалась поистине мертвой. Меня попросили снять крышку, на что я согласился, как говорится, «с величайшей готовностью и искренним удовольствием». Я запустил в щель стамеску, несколько раз, причем совсем не сильно, ударил по ней молотком - и крышка немедленно отлетела. Но в тот же миг из-под нее поднялось, перейдя из лежачего в сидячее положение, тело убитого мистера Тудойсюдойса: страшное, покрытое трупными пятнами и запекшейся кровью, уже наполовину разложившееся. Труп, словно погруженный в глубокую скорбь, несколько мгновений смотрел своими тусклыми, ввалившимися, тронутыми тлением глазами в лицо сидевшего прямо напротив него мистера Славни, а затем зловещим шепотом, медленно, но раздельно и совершенно ясно проговорил: «»,^[66] после чего, перегнувшись или, вернее сказать, переломившись в груди, завалился набок, с грохотом уронив руки на праздничный стол, - как видно, полностью довольный содеянным.

особый пример тут показали самые, казалось бы, здоровые и крепкие мужчины. Но после того как первый, неудержимый пароксизм ужаса миновал, те, кто еще оставался в комнате, все как один обратили взгляды на мистера Славни. Если мне доведется прожить еще хоть тысячу лет, то и тогда не забуду выражения той смертельной муки, которая проступила на его бледном, как кость, лице, всего за минуту перед тем красном от вина и радостного воодушевления. Он просидел несколько мгновений неподвижно, как мраморная статуя; взгляд его, совершенно безжизненный, казался обращенным внутрь, в самую глубь его души, ничтожной, жалкой души убийцы. Потом вдруг этот взгляд словно бы вновь ожил для внешнего мира, и «старина Чарли», вскочив с своего места, повалился головой и руками вперед, прямо на стол, почти соприкасаясь с трупом - и из его уст полилась покаянная исповедь в преступлении, том самом преступлении, за которое был присужден к смерти молодой О'Хламонн.

Сущность его исповеди заключалась в следующем: он проследовал верхом за своею жертвой до самого озерца, там выстрелил в лошадь Тудойсюдойса, а самому мистеру Тудойсюдойсу нанес смертельный удар по голове тяжелой рукоятью своего пистолета; обчистил карманы мертвеца; потом, считая лошадь убитой, с большим трудом отволок ее тушу в колючие заросли куманики, взвалил труп Тудойсюдойса к себе на седло и отвез его далее в чащу леса, где и спрятал тщательно. Жилет, нож, бумажник и пуля были подброшены им самим туда, где они были найдены, чтобы отмстить О'Хламонну. Рубашка и шейный платок, густо испятнанные красным, тоже были подброшены им.

мертвым…

* * *

Способ, которым было исторгнуто это вынужденное признание, столь же прост, сколь и эффектен. Слишком откровенные (пускай и под маской простодушной чистосердечности) показания мистера Славни с самого начала не нравились мне настолько, что возбудили по-настоящему серьезные подозрения. О'Хламонн сбил его с ног в моем присутствии, и от меня не укрылось выражение запредельной, поистине сатанинской злобы, промелькнувшее на лице «старины Чарли», пускай он сам и успел убрать его буквально через мгновение. Накал этой злобы был таков, что вселил в меня полную уверенность: обиженный исполнит свое обещание отплатить оскорбителю, как бы мимолетно оно ни прозвучало. Так что после этого я оценивал все поступки «Славни старины Чарли» совершенно с другой точки зрения, нежели почтенные граждане Брякнисдуру. Минимально непредвзятому наблюдателю легко было увидеть, что все отягчающие обвинение свидетельства, прямые или косвенные, исходили единственно от самого мистера Славни. А уж окончательно открыла мне глаза пуля, найденная им в трупе лошади. Жители Брякнисдуру успели забыть, что в груди животного имелись две раны: одна, через которую пуля вошла, и другая, через которую она вышла, пробив тело насквозь; но я-то не был коренным брякнисдурцем и забывать этого не собирался! А поскольку эта пуля все-таки отыскалась во время вскрытия, то, очевидно, она была подложена туда именно тем, кто якобы нашел ее. Запятнанные кровью рубашка и шейный платок лишь подтвердили и закрепили мои подозрения, потому что, при по-настоящему внимательном рассмотрении, пятна оказались оставленными не кровью, а красным вином: судя по всему, кларетом. При таких обстоятельствах, да еще при учете того, сколь неожиданно мистер Славни преобразился в гораздо более щедрого и гостеприимного человека, чем недавно мог себе позволить, - я начал сильно подозревать в убийстве его самого. И это мое подозрение не стало слабее от того, что я его никому не сообщил.

Итак, я стал втайне от всех разыскивать труп мистера Тудойсюдойса, направляя свои поиски, совершенно понятным образом, в места, диаметрально противоположные тем, по которым водил всех мистер Славни. В конце концов через несколько дней я наткнулся на русло пересохшего, почти заросшего колючим кустарником ручейка, в котором и нашел то, что искал.

партию Шато Марго. Это и подсказало мне способ дальнейших действий. Добыв крепкую и гибкую полосу китового уса, я пропустил ее через горло покойника вглубь его пищевода, уложил тело в старый ящик из-под вина - и с силой пригнул верхнюю часть трупа вперед, при чем, разумеется, сгибался и китовый ус; заколотить крышку, придерживая тело в таком положении, стоило мне, конечно, большого труда, но зато я был уверен, что лишь только будут вынуты гвозди с нужной стороны, как крышка тотчас же отлетит и труп в то же мгновение выпрямится. Наладив все, я сделал на ящике уже известную вам маркировку - и отправил мистеру Славни извещение о посылке от лица виноторговой фирмы, с которой имел дело Тудойсюдойс. Мой слуга должен был по условленному знаку подвезти ящик к порогу мистера Славни. В отношении слов, которые должен был произнести труп, я целиком и полностью полагался на свои навыки чревовещателя; также я рассчитывал, что эффект окажется достаточным для того, чтобы пробудить остатки совести убийцы.

Полагаю, что объяснять более нечего. Мистер О'Хламонн был тотчас же освобожден из узилища, унаследовал все состояние покойного дядюшки, принял к сведению горький опыт, начал жизнь, как говорится, с чистого листа - и в этой новой жизни все у него сложилось более чем удачно.

Примечания

52

Известный мифологический сюжет: древнегреческий герой Эдип разгадывает загадку сфинкса, чего до него не мог сделать никто из мудрецов.

53

В этом рассказе практически все фамилии и названия «говорящие», причем это подается в ироническом ключе, позволяющем принять самые разные толкования. Название городка в оригинале - Rattleborough, иногда По использует обе его части, Rattle и borough, по отдельности. Если вторая действительно означает «населенный пункт», то значение первой колеблется от «шутовская погремушка» до «пустая болтовня».

54

фр.).

55

Чтобы получить представление, какова была эта сумма для Америки 1840-х гг., достаточно сказать, что самому По крайне редко удавалось зарабатывать свыше 10 долларов в неделю.

56

Одно из наиболее выдающихся красных французских вин бордосской серии: традиционно входит в четверку лучших, а в годы особенно удачных урожаев возглавляет ее. И во времена По, и сейчас, стоимость Шато Марго делает его доступным только для самых состоятельных ценителей.

57

Получившие международную известность французские (хотя в данном случае - слегка «американизированные») юридические термины, означающие соответственно «неувязки» и «неуместные оговорки».

58

Кэтрин Грейс-Фрэнсис Гор - тогдашний аналог Марининой: модная британская писательница, творившая в жанре, иронически называвшемся «романы столового серебра», потому что это направление специализировалось на картинах из быта и нравов (включая преступления) высшего общества. «Сесил: приключения фата» (1841) - самый популярный из ее более чем 70 романов.

59

жанр хоррора); не менее известен как составитель музейных коллекций и научных каталогов. При этом Бекфорд, будучи одним из богатейших людей своего времени, с высшим обществом соприкасался гораздо более напрямую, чем авторы типа Гор, которые многие подробности черпали не из жизни, а из его книг.

60

Пара «достойных примеров» (великий писатель Чарльз Диккенс и Джордж Бульвер Литтон - писатель и общественный деятель, скорее весьма известный, чем по-настоящему выдающийся: он тоже примыкал к направлению «столового серебра») противопоставлена двум «недостойным»: Уильяму Гаррисону Эйнсворту и собирательной фигуре некого плодовитого халтурщика, чью «говорящую» фамилию (в оригинале Turnapenny) мы перевели как «Радиденегчтоугодно». Позиция не вполне справедливая относительно Эйнсворта, который был писателем примерно того же масштаба, что и Бульвер Литтон.

61

Посмертное (лат.).

62

«злостное умышленное убийство, совершенное по заранее обдуманному плану и/или при других отягчающих обстоятельствах (из засады, при совершении ограбления и т. п.)».

63

Дружеские пирушки (фр.).

64

Скромный ужин; очередной из синонимов дружеской вечеринки (фр.).

65

Nem. con. - сокращение от «nemine contradicente»: «нет возражающих», т. е. единогласно (лат.).

66

смерть невинного человека, польстившись на его жену). Цитата приведена в старорусском переводе, так как у По тоже использован очень архаичный для его времени язык первого перевода Библии на английский (XVI в.).