Клуб червонных валетов.
Страница 4

Спустя шесть месяцев после этого, в предместье св. Антония были открыты две громадные мастерские, занявшие собой почти целый дом.

По прошествии же трех лет Роллан сделался одним из самых известных - фабрикантов и имел громадное число рабочих.

В тот день, когда наша прелестная незнакомка оставила Фернана наедине с доктором, а сама, переодевшись, поехала к Бастилии, Леон Роллан занимался со своим конторщиком в своей конторе.

В это время к нему подошел один из его учеников по имени Мине.

-- Что тебе. Мине? - спросил его Леон.

-- Хозяин, - ответил мальчик, - с вами желает говорить какая-то молодая девушка.

Леон, подумав и предположив, что это, верно, одна из работниц его жены, которая занималась в верхнем этаже, сказал:

-- Зови ее. Я здесь.

Через минуту после этого Роллан увидел перед собой уже известное нам очаровательное маленькое созданьице и невольно вздрогнул.

-- Господин Роллан? - проговорила она вкрадчивым, нежным и мелодичным голосом.

-- Это я.

Молодая женщина бросила какой-то странный, недоверчивый взгляд на присутствующих в конторе

Леон понял, что ей не хотелось говорить при них, и сделал им особенный знак.

-- Что вам угодно? - повторил он свой вопрос, когда конторщик и подмастерье вышли из комнаты.

Она потупилась и вздрогнула.

-- Вы, - сказала она, - года два тому назад давали работу Филиппу Гарену.

-- Очень может быть, и мне что-то помнится это имя, - сказал Леон, припоминая. - Эго был, кажется, человек лет пятидесяти.

Молодая девушка кивнула головой и опять посмотрела на него так, что он вздрогнул всем телом.

-- Это был провинциальный работник, - продолжал Леон, вспомнив, наконец, личность, о которой шел разговор. - Он работал у меня около шести месяцев.

-- Потом, сколько мне помнится, он вернулся на родину, где у него оставалась дочь.

-- Я, - пояснила молодая девушка, вся вспыхнув.

-- Вы? - переспросил Леон.

-- Да. Меня зовут Евгения Гарен, - ответила она грустным голосом.

-- Ваш отец...

-- Он-то и прислал меня сюда.

-- А! Понимаю, - заметил Леон, - он, верно, беспокоится, что поторопился уйти от меня. Но будьте уверены и скажите ему, - добавил Леон Роллан, улыбаясь, - что у меня найдется опять для него работа и даже деньги, если он теперь нуждается в них.

-- К несчастью, он не может уже работать... он ослеп.

-- Ослеп! - вскрикнул Леон.

-- Да. Уже шесть месяцев.

-- Вы не ошиблись, что обратились ко мне, - сказал тогда Леон Роллан.

Незнакомка сконфузилась.

-- Вы, может быть, ошибаетесь, - сказала она. - Мы пришли просить у вас работы. Мой отец послал меня и сказал: "Госпожа Роллан добрая и достойная женщина и, вероятно; не откажется дать тебе работу".

-- Конечно, нет, - ответил Роллан.

-- Одно только меня беспокоит, - продолжала молодая девушка, - я не могу ходить работать в мастерскую, так как мой отец ослеп и к тому же болен.

-- Ну, это еще вполне поправимо. Вишня будет вам давать работу на дом. Моей жены нет теперь дома, но она скоро будет; если хотите, подождите ее.

-- Я подожду, если позволите, - ответила она печально/

Леон посмотрел на нее, на ее чистенький костюм, за которым она напрасно старалась скрыть свою бедность, и испытал какое-то особенное чувство к ней, объясняя это простым состраданием.

-- Пойдемте наверх, - сказал он, - там вы подождете в швейной. Моя жена теперь скоро вернется домой.

-- Странно, - думал между тем Леон, поднимаясь по лестнице, - этот Филипп Гарен был порядочный плут, когда он работал у меня.

И, оборотясь к молодой девушке, он спросил:

-- Где живет ваш отец?

-- В двух шагах отсюда: улица Шарон, No 23.

-- Я схожу сейчас же к нему. Я только что хотел идти туда, на эту улицу, когда вы пришли ко мне. Там у меня склад дров.

-- Мамаша, - добавил он, входя в мастерскую, - Вишня еще не возвращалась?

-- Нет еще, - ответила старуха.

-- Вот эта молодая девушка подождет ее, я особенно рекомендую ее как дочь одного из бывших моих работников.

Затем он обернулся к молодой девушке и предложил ей позавтракать с ними.

-- Благодарю вас, - ответила она печально, - но извините меня, если я не приму ваше предложение. Мой отец...

Леон был тронут до слез и подумал, что она, вероятно, не принимает его предложения потому, что у ее больного отца нет совсем хлеба.

-- Подождите здесь, - сказал он, - я сейчас же вернусь.

И, накинув на плечи пальто, он проворно сошел с лестницы, вышел из дому и направился на улицу Шарон.

Через несколько минут после этого он был уже у дома No 23.

-- Где живет Филипп Гарен? - спросил он у привратницы.

-- Шестой этаж, в коридоре третья дверь налево. Леон Роллан поднялся по грязной узкой лестнице на самый верх дома и постучался в указанную ему дверь.

-- Войдите, - раздался из-за нее чей-то разбитый голос.

Леон отворил дверь и невольно вздрогнул при виде той ужасной нищеты, которая царствовала в этой крошечной конурочке, все убранство которой состояло из кровати, соломенника, стола и двух стульев.

Старик лежал на соломеннике, прикрытый тонким одеялом. Но столе стояла кружка с водой, кусок хлеба и несколько пустых обломанных и потрескавшихся тарелок.

-- Кто там? - спросил он плачевным голосом.

-- Это я - Леон Роллан.

-- Возможно ли?! - вскрикнул слепой. - Такая честь жалкому бедняку

-- У меня была ваша дочь.

-- Ах! - продолжал старик, едва удерживаясь от рыданий. - Без этого божьего дитятка я бы умер с голоду.

И при этом старик рассказал, что почти полгода она работает по восемнадцать часов в сутки за пятнадцать су, и это все из-за него.

-- Вы отлично сделали, мой друг, что прислали ее ко мне. Ваша дочь теперь у меня, и моя жена даст ей работу, а покуда, мой друг Гарен, позвольте мне услужить вам и дать взаймы немного денег.

Слепой закрылся руками.

-- Ах, - прошептал он, - я не смею и не могу отказаться, когда моя бедная дочь...

И при этом он смиренно протянул руку.

Леон положил в нее две золотые монеты и сказал:

-- Прощайте покуда. Завтра я буду у вас, а теперь пришлю к вам вашу дочь.

Роллан спустился вниз и подошел к привратнице-старухе в чепце вроде турецкой чалмы.

-- Подите к Гарену, - сказал он, подавая ей шесть франков, - затопите у него камин, купите говядины и сварите ему супу. Вообще, позаботьтесь о нем. Я еще зайду сюда.

Привратница, ввиду подобной щедрости, отвесила ему поклон до самой земли и поспешила исполнить его приказание.

Леон Роллан направился домой, и в то время, когда он шел по площади, его догнала Вишня, возвращаясь от графа де Кергаца.

Вишня в эти четыре года превратилась в прелестную молодую особу, на которую любовались все жители предместья и не называли ее иначе как "прелестная, очаровательная госпожа Роллан".

-- Милочка, - сказал ей Леон, - пойдем поскорее, тебя уже давно ждут дома. т - Кто?

-- Одна бедная девушка.

Евгения Гарен сидела в столовой и ожидала их. Вишня взглянула на нее и невольно вздрогнула.

-- Вот и оба попались! - подумала Евгения. - Через неделю этот человек будет страстно и безумно влюблен в меня, а эта особа станет также сильно ревновать.

Через час после этого мнимая дочь Филиппа Гарена поднялась по грязной лестнице дома No 23 и вошла в каморку слепого.

Привратница точно исполнила приказания Леона Роллана: она затопила камин и сварила суп, который старик и доедал, когда к нему вошла его мнимая дочь.

-- Ну, господин слепой, - сказала она, - хорошо ли вы сыграли вашу роль?

-- Отлично. И если бы вы были тут, моя добрая барыня, то вы бы похлопали мне. Я так хорошо плакал, что дурак совершенно растаял.

Слепой расхохотался.

-- Он дал мне целых сорок франков, - продолжал он рассказывать, - и прислал нашу привратницу, вдову Фипар, затопить у меня камин и сварить мне супу.

-- Вижу, вижу, - заметила, улыбаясь, молодая женщина, - что у вас отличный аппетит.

-- Гм... Аппетит-то хорош, но жажда еще сильнее, и если бы соблаговолили, милая барыня, приказать потешить меня винцом.

-- Погоди, старый пьяница, - ответила, смеясь, молодая женщина, - ты тогда разболтаешься и можешь наделать кучу глупостей.

-- Следовательно, я должен утолять свою жажду одной водой.

-- Пока я не дозволю тебе пить вино. В тот день, когда тебе будет дано это разрешение, ты можешь спать хоть в самом кабаке.

-- А смею спросить: скоро это будет?

-- Не знаю еще. Ну, я не могу долго сидеть в вашей конуре, слушайте хорошенько: мы условились, что вы будете получать от меня ежемесячно по десять луи. Если вы только будете честно и добропорядочно выполнять роль слепого.

-- Совершенно верно, моя добрая, но даю вам честное слово Гарена, что я отлично исполняю роль слепого, несчастного отца.

-- А если вы дотянете свою роль до конца, то вам заплатят еще тысячу экю. Конечно, по окончании всей этой комедии.

Мнимый слепой радостно вскрикнул.

-- Прощайте. Я зайду сюда завтра утром. Роллан не может прийти завтра ни утром, ни вечером, я это знаю. Но если бы он пришел вечером, то вы, вероятно, сумеете сказать ему, что я пошла по делу.

Так как вдова Фипар была посвящена в тайны мнимой дочери отца Гарена, то Тюркуаза вошла к ней, не стесняясь, и сказала:

-- Я бросила вам наверху узел. Вы отнесете его в комнату, нанятую вами для меня в улице Лапп, и найдете швею, которая бы как можно скорее сшила все, что там завернуто. Понимаете?

-- Конечно, моя красавица.

-- До свидания.

Тюркуаза вышла от нее и, наняв фиакр, приказала ехать в улицу Монсей.

Через несколько минут после этого она уже была дома, то есть в отеле, куда поместил ее сэр Вильямс, сделавший из нее орудие своих преступных планов.

Войдя к себе, она поторопилась сбросить с себя свой костюм, приняла ванну и оделась в великолепный костюм.

-- Что он? - спросила она у служанки.

-- Ничего, доктор был и перевязал его. Он все спрашивал, скоро ли вы вернетесь.

Тюркуаза расхохоталась.

-- Ну, бедный голубок, попался, - заметила она, - и я убеждена, что через три месяца от полезет в скважину замка по первому знаку моего мизинца.

Сказав это, молодая женщина прошла в комнату, где ожидал ее раненый Фернан.

-- Наконец-то, - прошептал он при виде ее.

-- Неужели вы е таким нетерпением желали меня видеть, - спросила вкрадчиво молодая женщина, бросая на Фернана такой взгляд, который невольно заставил его покраснеть.

-- Извините меня, - прошептал он.

Она улыбнулась еще раз и небрежно бросилась в большое кресло, стоявшее около кровати больного.

С этой минуты Фернан Роше стал жить как во сне. А она, его очаровательница, по-прежнему продолжала окружать себя глубокой тайной.

Через несколько дней после этого он мог уже вставать, и Фернан был очень обрадован, когда прелестная незнакомка сказала ему:

Дня через три после этого, когда Фернану сделалось уже почти совсем хорошо, прелестная незнакомка сказала ему:

-- Мой друг, я попрошу вас оказать мне большую услугу.

-- Все, что вы хотите, лишь бы я мог доказать вам свою...

-- Можете, - перебила она, - к чему все эти громкие фразы. Слушайте меня хорошенько.

-- Говорите.

-- Вы, конечно, знаете, что я не могу сказать вам ни моего имени, ни названия улицы, где стоит этот дом.

-- Да.

-- Следовательно, вы, верно, не откажетесь дать мне ваше честное слово, что вы будете повиноваться мне слепо.

-- Даю.

-- Слепо - в точном значении этого слова, так как я завяжу вам глаза.

Фернан удивился.

-- Завязав вам глаза, вас посадят в карету, но предварительно вы возьмете с собой это письмо, в нем будут заключаться мои инструкции, и вы увидите, чего я жду от вас.

-- Это что-то вроде главы из сказок "Тысячи и одной ночи".

-- Почти что так.

-- Но куда же меня повезут?

Молодая женщина расхохоталась.

-- Странный вопрос! - заметила она. Зачем же вам глаза завязывают?

-- Да, вы правы.

-- Вы сядете в карету, вас повезут... затем остановятся, и вы выйдете. Тогда вы снимете повязку и прочитаете мое письмо.

-- Сейчас же.

Затем она села к письменному столу и, написав несколько строчек, приказала подать Фернану его плащ.

-- Вот этим платком, - сказала она, снимая со своей шеи маленький платочек, - я завяжу вам глаза, и вы должны думать обо мне, пока у вас будут завязаны глаза.

Затем Тюркуаза завязала ему глаза, посадила его при помощи кучера в карету и захлопнула ее дверцы.

Кучер ударил по лошадям, и карета покатилась.

Карета ехала быстро, беспрестанно поворачивая в разные стороны, и, наконец, часа через два остановилась.

-- Мы приехали, сказал кучер, отворяя дверцу кареты.

Фернан поспешил выйти из экипажа и осмотреться.

Была ночь.

Он находился в конце Амстердамской улицы, как раз против Западной железной дороги.

Фернан поспешил подбежать к фонарю и прочел письмо, оно, впрочем, было очень коротко.

"Мой друг!

Вы уже почти поправились и потому в состоянии возвратиться домой, где вас так нетерпеливо ждет ваша жена, которая вас так любит.

Прощайте и не выходите больше на дуэль.

Прощайте, не сердитесь на меня и скажите самому себе, что видели все это во сне.

В нашей жизни, право, нет ничего лучше снов".

Фернан глубоко вздохнул и слегка вскрикнул.

-- Я должен увидеть ее, - прошептал он, - хотя бы для этого пришлось перевернуть весь Париж.

На следующий день после того, как Фернан был выпровожен из маленького отеля Тюркуазы, часов в двенадцать ночи в квартире Рокамболя сидел сэр Вильямс.

-- Дядя, - заметил Рокамболь, - мы не видались уже три дня, и теперь, вероятно, есть уже что-нибудь новенькое.

-- Вероятно, племянник.

-- - Пока вы будете ужинать, я прочитаю вам наши записки.

Сэр Вильямс молча кивнул головой.

Рокамболь встал, взял туго набитый картон и развернул его, устроив из своих коленей что-то вроде стола. "

-- Посмотрим, - пробормотал капитан, продолжая ужинать.

-- Начинаю с отчета Шерубена.

-- Это самый важный.

Все члены общества червонных валетов писали постоянно свои донесения Рокамболю.

Рокамболь начал читать.

Из отчета было видно, что Шерубен уже успел заинтересовать маркизу.

-- Ох, - заметил Рокамболь, - пять миллионов этой индийской барыни достаются нам не легко.

-- Но до них все-таки доберутся.

-- Маркиза - чистая крепость из добродетели.

-- Да, - согласился сэр Вильямс.

Рокамболь перебрал опять бумаги и продолжал читать.

-- Записка о Маласси.

-- Эта записка писана Вантюром, - заметил он, - а для управляющего и лакея Маласси он довольно ловок.

-- Читай, - заметил сэр Вильямс. Рокамболь перевернул листок и стал читать:

"Маласси вернулась ночью с бала. Вскоре она услышала шаги и предположила, что это герцог де Шато-Мальи, но ожидания ее не оправдались, так как вместо него к ней вошел шестой червонный валет. Она слабо вскрикнула, между тем как дверь ее комнаты заперлась и в ней воцарилось глубокое молчание.

Неизвестно, что произошло в ее комнате, но г. Шампи ушел перед самым рассветом и с тех пор не приходил больше к ней.

Госпожа Маласси стала выходить ежедневно из дом в два часа и возвращаться к себе только в четыре.

В четверг, в семь часов утра, пришел к ней сам герцог, судя по его встревоженному лицу и беспорядку в одежде, можно было предположить, что он не ложился спать всю ночь.

При виде его Маласси тоже побледнела и не смогла скрыть своего волнения. Впрочем, она имела достаточно характера и силы воли, чтобы не выдать себя перед ним, и отлично разыгрывала свою роль.

Герцог бросился перед ней на колени и страстно умолял ее, это продолжалось довольно долго, и, наконец, она уступила под условием, чтобы свадьба их была самая скромная, и притом ночью, и чтобы после свадьбы они тотчас же уехали в Италию.

В заключение всего этого я нахожу нужным заметить, что она потребовала также от герцога, чтобы он не был у нее до дня первого оглашения.

Жду приказаний".

-- Недурно, - проворчал сэр Вильямс, - но только чересчур уже быстро, так, что его надо несколько придержать. Дело молодого графа де Шато-Мальи еще немного продвинулось вперед.

-- Что нового от Фипар? - добавил он.

-- Маленький рапорт, - ответил Рокамболь, - я его записал со слов моей маменьки, которая приходила ко мне сегодня вечером.

-- Читай!

"Белокурая дамочка бывает аккуратно и ежедневно у отца Гарена, она сидит у него и шьет. Роллан тоже приходит ежедневно, под предлогом узнать о здоровье старичка, а на самом деле что-то долго просиживает с молоденькой дамой.

Уже два дня, как его голос что-то особенно дрожит, когда он спрашивает у меня, дома ли девица Евгения.

Вчера он явился раньше обыкновенного и в то время, когда маленькая дама еще не была у Гарена. Я сказала ему, что ее нет дома, он побледнел, но все-таки пошел наверх".

-- Птица в сетях, - заметил опять сэр Вильямс и вынул из кармана маленький сверток бумаги.

Это было письмо Тюркуазы и заключало всего несколько строк:

"Любезный попечитель! Мне кажется, что бедную Вишню Роллан в самом непродолжительном времени постигнет глубокое несчастье. Ее сумасшедший супруг окончательно обезумел. Он готов ежеминутно броситься передо мной на колени и если и удерживается от этого, то только потому, что около нас находится постоянно мой отец Гарен.

Сэр Вильямс прочел еще раз это послание и, наконец, сжег его на свечке.

-- Да.

-- В Тюркуазу влюбились одновременно Фернан и Леон?

-- Конечно.

-- К чему же эта двойная игра? Можно ведь было просто найти двух женщин.

Сэр Вильямс пожал плечами.

-- Решительно ты глупее, чем я предполагал, - сказал он.

-- Но...

-- Как, - продолжал сэр Вильямс, не обращая ни малейшего внимания на обиженный протест Рокамболя, - разве ты не предвидишь той минуты, когда оба эти человека дойдут до предела своей страсти?

-- Что же тогда?

-- Что? Тогда мы подготовим маленькую сцену: они встретятся и убьют друг друга, как какие-нибудь пьяные мясники.

-- Славно! Славно! - вскрикнул в восторге Рокамболь и посмотрел на своего капитана с восхищением.

Сэр Вильямс предался размышлениям, которых Рокамболь не решился прервать.

Так прошло около десяти минут. Но вдруг англичанин поднял голову.

-- По моему мнению, - начал сэр Вильямс, вдохновляясь, - сердце женщины бывает иногда очень загадочно, но, чтобы узнать его, бывает много данных.

-- Так.

-- Кто знает, может быть, она уже втайне любит Шерубена.

-- Может быть.

-- Но будучи добродетельной, она сама не хочет сознаться себе в этом, - следовательно, мы должны как-нибудь вырвать у нее это признание.

-- Да можно ли это?

-- На свете все возможно.

-- Маркиза часто ездит в оперу?

-- Почти постоянно.

-- Отлично. Послезавтра идут "Гугеноты". Ты отправишься к Шерубену и скажешь ему, что ты мастер делать царапины в плечо. Он должен позволить тебе нанести этот удар. И кто знает, - может быть, маркиза пошлет на другой день после вашей дуэли узнать о его здоровье.

-- Черт побери! Ваша мысль, право, недурна, дядя.

-- Постой и слушай. Ты пошлешь Шерубена в оперу и велишь ему поместиться поближе к ложе маркизы.

-- Так.

-- В антракте ты поссоришься с ним и, конечно, будешь разговаривать с ним настолько громко, что маркиза услышит вас и узнает точно о часе и месте дуэли и дальнейших подробностях ее. Конечно, ты не позабудешь и об адресе Шерубена.

-- Понимаю.

-- А в ожидании этого пусть Шерубен завтра же переедет в улицу Пепиньер, No 40.

-- То есть в дом госпожи Маласси.

-- Верно.

-- Окна этой комнаты выходят в сад, и их можно видеть из квартиры Маласси.

-- Отлично! Отлично! - бормотал восхищенный Рокамболь.

-- Маркиза бывает иногда у своей приятельницы, и я готов побиться с тобой об заклад, что в день дуэли раньше полудня маркиза будет уже у госпожи Маласси. Вантюр будет извещать нас. Как тебе все это нравится?

-- Восхитительно, бесподобно, но...

-- Еще что?

-- Ведь "но" может быть всюду. Если Шерубен не захочет...

-- Что?

-- Да быть ранен.

-- Да ведь это неприятно.

-- Мой друг, раз человек попался в наши руки, - заметил холодно сэр Вильямс, - то он вполне наш.

-- Мне больше нечего возразить, - проговорил смиренно Рокамболь.

Баронет молча встал, застегнулся и протянул руку Рокамболю.

-- Прощай, до завтра, Вечером буду.

-- Поедете в моем экипаже?

-- До улицы Бланш.

Сэр Вильямс действительно доехал до улицы Бланш и, остановившись там, направился в улицу Монсей. Здесь он вошел в отель Тюркуазы.

-- Ах! Это вы, - сказала она, - я так и думала, что вы приедете ко мне сегодня вечером.

-- То есть, вернее сказать, утром, так как теперь, уже три часа утра.

-- Все равно.

-- Завтра поутру ты отвезешь своего мнимого отца в лечебницу Дюбуа - она находится в предместье Сент-Дени.

-- Наконец-то, - радостно проговорила Тюркуаза.

-- Остальное ты сама знаешь.

-- А Фернан?

-- О! Еще рано. Черт возьми! Как рано для того, кто хочет обобрать человека на пять миллионов.

-- У меня хватит терпения, - заметила она, - и я уверена, что если он еще раз вернется сюда, то оставит здесь все свое состояние до самой последней частицы его.

-- Ну, а честь своей жены? - проговорил баронет спокойным голосом.

Тюркуаза нагнула голову и тихо прошептала: Да будет так!

Маркиз присутствовал тут же и любовался красотой своей жены.

Маркиз был страстный игрок в шахматы и в этот вечер поджидал к себе хороших игроков, а потому и не хотел лишать себя случая поиграть в свою любимую игру.

-- Друг мой! - сказал он своей жене, - я заеду за тобой в театр к последнему акту.

-- Просите майора в залу, - распорядилась маркиза.

-- Вы уже одеты, - заметил живо маркиз, - и вы можете принять его здесь.

Майору было уже около пятидесяти лет, и этим-то и объяснялось то доверие, которое выказывал ему маркиз. Майор вошел в будуар.

-- Вот кстати-то, - проговорил любезно маркиз. Майор поцеловал руку маркизы и посмотрел вопросительно на ее мужа.

-- Вы любите оперу? - спросил вместо ответа маркиз.

-- Да, очень.

-- Ну и отлично, вот маркиза предлагает вам место в своей ложе на сегодняшний спектакль.

На губах у маркизы появилась легкая улыбка.

-- Майор, - проговорила она насмешливым тоном, - вы знаете страсть моего мужа к шахматной игре, и эта страсть заставляет его теперь отдать свою жену под покровительство друга.

И затем, взглянув на своего мужа, добавила: - Идите, милостивый государь, идите играть в шахматы.

Через десять минут после этого майор сел вместе с маркизой в карету и поехал с нею в оперу.

Театр был полон.

Рядом с ложей маркизы поместился Шерубен с каким-то молодым человеком, а напротив - виконт де Камбольх.

В антракте маркиза Ван-Гоп услышала разговор в соседней ложе, из которого узнала, что виконт вызвал Шерубена на дуэль; тогда она почувствовала, что уже любит Шерубена, и в мучительном страхе и волнении за его жизнь вернулась домой, не зная, на что решиться и что предпринять.

Она долго молилась, и, наконец, ею овладело какое-то особенное состояние, в котором ей представилось как бы наяву место битвы, противники, и при этом ее воображение до того разыгралось, что ей казалось, она слышит стук их шпаг и вдруг один из них как будто вскрикнул и упал. Это был он! Она зашаталась и лишилась чувств.

На другой день она очнулась только в двенадцать часов. Бедная женщина лежала на полу.

Прошло несколько минут, показавшихся ей чуть не целым веком, но, наконец, вошел человек в одежде посыльного. Это было письмо от госпожи Маласси.

Маркиза вздохнула свободнее и почувствовала, что возвращается к жизни.

Госпожа Маласси писала:

"Милая моя маркиза! Вот уже целая неделя, как мы не виделись с вами. У меня было много неприятностей в это время, а потому я прошу вас ради нашей дружбы побывать у меня сегодня же, так как я дала себе слово не выходить сегодня из дому; причину этого я сообщу вам при нашем свидании.

Маласси".

Маркиза чуть не вскрикнула от радости - это письмо было благодетельным предлогом для нее и давало ей возможность узнать о результате поединка.

Молодая женщина позабыла даже о том, что была еще в бальном костюме, и, проворно закутавшись в шаль, приказала подать карету. Через полчаса после этого она была уже у своего верного друга - вдовы Маласси.

"Возвратился ли он? Жив ли он?" - думала она, входя к ней.

-- Дорогая моя! - проговорила Маласси при виде входившей гостьи. - Как я рада, что наконец-то вижу вас.

Она встала и подошла к маркизе.

-- Боже мой! Что с вами? - удивилась маркиза, всматриваясь в бледное изнеможенное лицо вдовы. - Вы больны?

-- Ничего, друг мой, не беспокойтесь, - ответила ей Маласси и глубоко вздохнула. - Я просто дурно спала эту ночь.

-- Как и я, - заметила тихо маркиза.

-- Представьте себе, - начала Маласси, усаживая маркизу около себя на диване, - с некоторых пор я страдаю бессонницей. Сегодня ночью я тоже не спала до пяти часов, и только что было легла в постель, как слышу, что в нашем саду поднялся какой-то необыкновенный шум и крик.

У маркизы при этих словах сделалась нервная дрожь, но у нее достало силы воли сдержать себя.

-- Ужасное происшествие! - продолжала между тем вдова.

-- Боже? Что же случилось?

-- Страшное несчастье! - ответила Маласси. - Бедный молодой человек, который жил в этом доме...

-- Что? Говорите же скорее! - проговорила маркиза взволнованным голосом.

Маркиза вскрикнула и упала без чувств. С этой минуты тайна ее сердца была выдана. Маласси подбежала к сонетке и начала дергать ее. Явился Вантюр.

-- Ага! - проговорил он, переглянувшись с вдовой. - Мне кажется, что и эта барыня попалась в наши руки.

Неужели же и вдова Маласси уже успела сделаться орудием адских интриг сэра Вильямса и его клуба червонных валетов?

Это мы увидим ниже.

Вдова Маласси попалась в сети сэра Вильямса и его сообщников при посредстве Вантюра, который выследил, как она ходила на свидания к молодому человеку, который явился к ней, как мы уже знаем, ночью вместо герцога и, прикинувшись влюбленным, окончательно овладел сердцем старой красавицы. Вантюр сообщил ей, что он знает и прошлую ее жизнь с такими подробностями, которые вынудили, наконец, Маласси войти в соглашение с ее бывшим лакеем.

Итак, вдова позвала Вантюра, который помог ей положить маркизу на диван, затем он вышел, а Маласси - употребила все свое старание, чтобы привести молодую женщину в чувство.

-- Боже, - прошептала наконец маркиза, оглядываясь с удивлением вокруг себя. - Что случилось?

-- Успокойтесь, моя милая, дорогая маркиза. Его рана не смертельна и его, наверное, спасут.

Маркиза опять не выдержала и радостно вскрикнула. Но при этом крике она вспомнила, что выдала себя, и тихо прошептала:

-- Боже! Я погибла!

При этих словах Маласси, изучившая вполне добропорядочную свою роль, опустилась перед ней на колени и, посмотрев на нее с выражением особенной нежности и преданности, тихо сказала:

-- Я была до сих пор вашим другом - хотите ли, чтобы я с этой минуты стала вашей сестрой?

Маркиза молча сжала руки Маласси, и это пожатие показало вдове, что гордая креолка влюбилась.

Перед ногами маркизы открылась громадная пропасть.

А теперь мы вернемся назад и посмотрим, что делает наша старая знакомая Эрмина де Бопрео, которая, как мы знаем, вышла замуж за Фернана Роше.

Вернувшись в четыре часа домой с бала маркизы Ван-Гоп, она, конечно, очень удивилась, что Фернана еще не было дома, но, вспомнив, что он хотел ехать на помощь какому-то бедному семейству, она вскоре успокоилась и легла спать.

Проснувшись на другой день и не видя Фернана, она начала опять беспокоиться и, наконец, дошла до такого положения, что решилась съездить к графу де Кергацу, который, по ее мнению, должен был знать, где находится Фернан, если только он действительно уехал исполнять поручение графа.

У графа де Кергаца она застала виконта Андреа, который с некоторого времени стал очень ревностно заниматься исполнением дел по своей новой должности.

Де Кергац удивился исчезновению Фернана, но сколько ни думал, не мог объяснить дела. Эрмина уже собиралась ехать домой от графа, когда ей подали письмо Тюркуазы.

Молодая женщина была удивлена и глубоко поражена тем, что это письмо, написанное рукой женщины, было подписано Фернаном.

Виконт Андреа начал успокаивать ее и поклялся ей, что он во что бы то ни стало отыщет ей ее мужа, который, по его мнению, вероятно, сделался жертвой общества червонных валетов.

-- Много ли у вас знакомых в доме маркизы Ван-Гоп? - спросил между прочим виконт Андреа.

-- Почти никого. Впрочем, я познакомилась у нее с одним молодым человеком - графом де Шато-Мальи.

-- Я знаю его, - заметил граф де Кергац.

-- В таком случае, - посоветовал виконт, - самое лучшее - поговорить с графом де Шато-Мальи, который может узнать, с кем и как уехал ваш муж.

-- Я сейчас же отправлю к нему отца, - проговорила взволнованная Эрмина и поторопилась домой.

Но ей незачем было посылать де Бопрео, так как, в силу счастливых стечений обстоятельств, то есть, вернее сказать, вследствие инструкций сэра Вильямса, граф де Шато-Мальи сам приехал с визитом к Эрмине Роше.

Узнав от нее об исчезновении Фернана, он обещал молодой женщине оказать все свое содействие, чтобы помочь ей разыскать Фернана.

Она протянула ему руку и грустно улыбнулась.

Граф де Шато-Мальи решился немедленно привести свое обещание в дело и тотчас же поехал к майору Гардену, который, по его словам, должен был знать кое-что по этому делу, так как он вышел с бала вместе с Фернаном.

Граф скоро вернулся назад. Эрмина указала ему на стул подле себя.

-- Ну, что? - спросила бедная женщина. Граф вздохнул.

-- Как я слышал, - начал он тихо, - у вашего мужа была дуэль с одним шведским виконтом де Камбольхом. Эта дуэль произошла, как говорят, на шпагах и ночью, потому что виконт де Камбольх был должен утром ехать в Италию. Ваш муж будто бы был ранен в руку и отнесен в какой-то ближний дом.

-- Где же этот дом? - перебила его живо Эрмина.

-- Не знаю. Кажется, г. Роше находится теперь у какой-то баронессы, которая коротко знакома со всеми этими господами.

Эрмине сделалось несколько легче, она подумала. что все это произошло без воли и согласия Фернана.

И она, может быть, даже и успокоилась бы. удовольствовавшись подобным объяснением, если б только ее не страшили странные выражения этого письма, которое было подписано самим Фернаном.

Тогда целомудренная, чистая женщина, сохранившая в супружестве всю наивность молоденькой девушки, попробовала добиться истины и. расположив в свою пользу графа де Шато-Мальи. разузнать через него все подробности.

Право, нельзя было бы даже и желать ничего лучшего от первого свидания молодой женщины со своим будущим соблазнителем.

Но надо сознаться при этом, что Эрмине Роше было очень нетрудно сделать ошибку и довериться вполне графу де Шато-Мальи, физиономия которого была так симпатична и благородна.

Граф был красноречив, страстен и говорил так увлекательно о той преданности, которую почувствовал к ней с первого же дня их встречи, что невольно становился опасен.

Через час после этого он уже настолько расположил к себе молоденькую женщину, что она позволила ему прийти к ней, как только он получит какое-нибудь самое ничтожное сведение о дуэли Фернана с виконтом де Камбольхом.

Тогда Эрмина показала ему письмо, которое она получила от Тюркуазы.

Но едва только граф де Шато-Мальи взглянул на него, как вздрогнул и вскрикнул:

-- Я знаю этот почерк!

Вы его знаете! - вскрикнула в свою очередь Эрмина, почувствовавшая, что вся кровь прилила к ее сердцу.

-- Да, знаю, - проговорил он и, взглянув с состраданием на Эрмину, добавил:

-- Бедная вы женщина!

-- Вы знаете ту женщину? Кто она?

Тогда граф де Шато-Мальи сообщил ей, что будто бы он знал эту женщину уже давно и что она принадлежит к разряду женщин самого распутного поведения.

Граф подал оба письма, Эрмина сличила их и невольно побледнела.

-- Почерк действительно один и тот же, говорила она испуганным голосом.

Де Шато-Мальи, казавшийся очень взволнованным или, по крайней мере, притворившимся таким, взял руку Эрмины, поцеловал ее самым почтительным образом и тихо сказал тоном самого глубокого участия:

-- Я прошу вас в вашем глубоком несчастье положиться на меня как на самого преданного вам друга, который один только может спасти вас и помочь вашему горю.

И, сказав это, он опустился перед ней на колени и добавил:

-- Позвольте преклониться перед вами, как преклоняются перед добродетелью, преследуемой пороком.

Эрмина слушала его, не отнимая от него своей руки. Она смотрела на него как на человека, которого само небо послало ей как покровителя.

-- Говорите, - прошептала молодая женщина.

-- У вас дети?

-- Да, сын одного года.

-- Итак, во имя этого-то сына я прошу вас теперь надеяться на меня как на друга.

Человек, говоривший эти слова, был молод и имел вполне честный, открытый вид, и он так благородно предлагал свою дружбу, что молодая женщина не могла не поверить ему и почувствовала особенное влечение к нему.

-- Я надеюсь на вас, - прошептала она.

Тогда граф де Шато-Мальи почтительно отодвинул от нее свое кресло, как будто доверенность ее к нему поставила невидимую преграду между ним и ею.

-- Простите меня, - продолжал он, - если я позволю себе рассказать вам теперь для уяснения всего дела несколько подробностей холостой жизни.

Эрмина не отвечала, приглашая своим молчанием продолжать разговор.

Граф в нескольких словах рассказал ей тогда, что Топаза, то есть, по его словам, автор письма, принадлежит к кругу самых развращенных женщин, вся цель жизни которых заключается в разорении тех бедных молодых людей, которые имеют несчастье попадать в их сети. Затем он добавил, что и он был одним из таких несчастных, поддавшихся влиянию этой женщины, и что он был спасен благодаря двум своим друзьям, которые схватили его ночью и, посадив в почтовую карету, увезли его в Германию - почти за триста лье от этой женщины-минотавра, поедавшего его живым.

Граф умолк и посмотрел на Эрмину.

Молодая женщина была бледна, как статуя, и вся ее жизнь, казалось, сосредоточилась в ее взгляде и на словах графа.

-- Целый год путешествий и преданность моих друзей с трудом могли излечить от этой ужасной болезни, и вот, если верить почерку письма, в какие ужасные руки попал ваш муж.

Две слезы скатились по щекам молодой женщины и капнули на руку.

-- Я буду повиноваться вам, - прошептала она, - как брату.

-- Прекрасно, - отвечал он, - таким образом я спасу вас. С этого дня я более здесь не должен показываться. Супруг ваш не должен знать, что я был здесь. Я должен быть для вас совершенно незнакомым.

-- Боже мой! - прошептала она испуганно.-Неужели я более не увижу вас?

-- Увидите, - отвечал граф. - завтра вечером, когда стемнеет, выходите из дому, нанимайте карету и поезжайте в Елисейские поля. Я буду ждать вас в конце аллеи лорда Байрона.

Эрмина, по-видимому, была в нерешительности, и поэтому он, устремив на нее спокойный взгляд, спросил:

-- Я пойду, - сказала она, слегка покраснев. Граф встал и, поцеловав руку, прибавил:

-- Верьте мне. Я спасу вас.

Он сделал несколько шагов к двери, но затем воротился:

-- Ни слова об этом никому, даже вашей матери. Помните, что от этого зависит успех.

-- Будьте покойны, - отвечала она.

Граф ушел, оставив Эрмину, погруженную в бездну мрачного беспокойства, но тем не менее доверчиво относящуюся к человеку, которого Вильямс, проклятый, поставил на ее пути.

Граф де Шато-Мальи приезжал к Эрмине в фаэтоне, обыкновенно лишь с маленьким грумом.

Молодой граф был немного взволнован сценой, разыгранной им с искусством даровитого актера. За неделю перед этим он, быть может, посовестился бы самого себя, но теперь... жребий брошен. Притом же он говорил, что в любовных делах цель оправдывает средства.

В подобных размышлениях он подъехал к дому. Квартира его была в первом этаже, она отличалась богатством, но вместе с тем той простотой, которая сразу дает понятие о человеке мужественного и строгого характера. Все комнаты оклеены были темными или серыми обоями, на стенах развешаны картины Мурильо и Габека, позолоты и разных побрякушек почти нельзя было заметить, что доказывало, что граф не принадлежит к числу тех людей, которые желают выставить напоказ свое богатство.

Прислуга графа состояла из грума-британца, старухи кухарки и арапа по имени Снежный Ком.

Снежный Ком, отворив графу дверь, сообщил, что его ждет какой-то незнакомец.

Граф спокойно вошел в залу.

У камина сидел человек, одетый в узкие клетчатые панталоны, нанковый жилет и коричневый сюртук со стоячим воротником, на голове круглая прямая шляпа с небольшими полями. Одним словом, это был Артур Коллинс, тот самый, с которым мы уже познакомились на балу у маркизы Ван-Гоп и который был секундантом у виконта Камбольха на дуэли с Фернаном Роше.

-- А, наконец, - небрежно проговорил он, увидев входящего графа.

-- Здравствуйте, милорд, - обратился граф, садясь.

-- Ну, как дела? - спросил сэр Артур.

-- Все исполнено согласно вашим инструкциям, - ответил граф.

-- Письмо, которое я вам послал, вы показали?

-- Да, и представил очень нелестную картину моей мнимой страсти к этой также мнимой женщине, которую вы называете Топазой.

Сэр Артур слушал его с важным видом, по временам лишь кивая головой в знак одобрения. Наконец, когда граф начал рассказывать о страданиях, простодушном доверии и о легкомысленном предании себя Эрминою на его волю, на лице англичанина изобразилось живое удовольствие.

-- Да, дела ваши, милый граф, идут успешно, - проговорил он наконец.

-- Вы думаете?

-- Без сомнения. В этом, что вы ей рассказали, есть много правды.

-- И Топаза существует?

-- Конечно, потому что она писала.

-- И настоящее имя ее Топаза?

-- Нет, но это безразлично.

-- Однако мне приятно думать, что она менее опасна, нежели можно предполагать по сделанному мною портрету.

-- Ошибаетесь, вы еще далеко от истины.

-- Но в таком случае мы совершаем гнусное дело. Сэр Артур улыбнулся и устремил на графа неподвижный пытливый взгляд.

-- Вы шутите? - спросил он холодно.

-- Нисколько. Я начинаю даже жалеть, что заключил с вами условие.

-- Хотите уничтожить его?

-- Гм... - отвечал граф в нерешимости, - я не прочь употребить все усилия, чтобы понравиться молоденькой хорошенькой женщине, но быть участником разорения ее мужа...

Сэр Артур пожал плечами.

-- Вы не в своем рассудке, - проговорил он после короткого молчания. - Заметьте, что не вы отдали г. Роше в руки этой женщине, вы не принимали никакого участия ни в ссоре, ни в дуэли, ни в похищении раненого.

-- Положим, что так, однако...

-- Следовательно, - продолжал англичанин, - разорение Роше вас не касается. Ваше дело - понравиться его жене, вот и все. Наградою за это будет дядюшкино наследство, которое у вас отнимут, если я откажусь помочь вам. Впрочем, успокойтесь: Фернан Роше не разорится.

-- Не забудьте, что у него двенадцать миллионов.

-- Черт возьми! Я никак не предполагал, что он так богат.

-- Начинаете ли вы наконец понимать меня?

-- Почти.

-- Вы уже приобрели доверие и дружбу госпожи Роше. Надежда, что вы возвратите ей мужа, что вырвете его из рук этой ужасной женщины, заставит ее пренебречь всеми приличиями и обращаться с вами как с братом.

-- Но ведь я не возвращу ей мужа. - Вы возвратите его.

-- Я вас не понимаю, - проговорил граф изумленно. - Завтра вечером у вас будет свидание с нею, не так ли?

-- Да, к вечеру, на Елисейских полях.

-- Вы возвестите ей о возвращении мужа через три дня, не вдаваясь ни в какие подробности, и потребуете, чтоб она не расспрашивала его и не намекала ни на письмо, ни на Топазу.

-- А Роше возвратится?

-- Ну да.

Но в таком случае все мои надежды рушатся.

-- Ах, да! Я забыл сказать, что он возвратится домой - неожиданно, прогнанный Топазою и влюбленный в нее до безумия, он придет к жене мрачный, в дурном настроении духа, одним словом, в таком виде, который характеризует мужа, влюбленного в другую женщину.

-- Что же из этого выйдет?

-- О! Вы слишком любопытны, - отвечал сэр Артур. - Ваше дело исполнить в точности мои инструкции, и будьте уверены, что через месяц госпожа Роше будет обожать вас и, что еще важнее, ваш дядюшка откажется от женитьбы на вдове Маласси и не лишит вас наследства.

После этих слов Артур Коллинс распростился с графом и вышел.

Он сел в наемную карету и велел везти себя в предместье Сент-Оноре, к виконту де Камбольху, где, переменив свой костюм, он должен был превратиться в кающегося грешника, в виконта Андреа - правую руку Армана де Кергаца, начальника полиции, старающегося открыть и уничтожить вредное общество червонных валетов.

Тайны, открытые Эрмине графом, повергли несчастную женщину в отчаяние. Напрасно утешал он ее, напрасно уверял, что все кончится благополучно: несчастная Эрмина видела только одно - измену любимого ею мужа.

Трудно описать, как страдала эта несчастная женщина в продолжение последующей ночи и другого дня. Но тем не менее она сохранила обет молчания и ни с кем не делилась своими страданиями.

что она стала считать его своим вернейшим другом.

Когда наконец стемнело, Эрмина тайком, как беглый преступник, выбежала из своего дома, дошла до площади Гавр, села в фиакр и велела ехать на Елисейские поля.

Конечно, ни одно свидание не было так предосудительно, как то, на которое ехала эта несчастная женщина. Но она ехала на это свидание для того, чтобы вырвать мужа из рук ужасной женщины. И, несмотря на все это, Эрмина в продолжение всего пути дрожала как осиновый лист. Зловещий голос говорил ей, что опасность, которой она подвергается, больше той, которую она хочет устранить.

Фиакр наконец остановился.

Эрмина, сердце которой сильно билось, бросила беспокойный взгляд вдоль аллеи лорда Байрона, но там никого не было. Граф заставил ждать себя, это была тонкая политика. Несчастная Эрмина ждала со страшным замиранием сердца более четверти часа. Он все не являлся.

Наконец вдали показался всадник, ехавший крупной рысью.

-- Это он! - прошептала Эрмина, сильно вздрогнув. Это действительно был де Шато-Мальи.

Быстро соскочив с лошади, он подошел к фиакру.

-- Ну что? - спросила Эрмина дрожащим голосом.

-- Со вчерашнего дня я сделал громадный шаг, - отвечал граф. - Я узнал, где ваш муж и где живет это отвратительное создание. Будьте уверены, что я возвращу вам вашего мужа, но позвольте мне увидеть вас послезавтра, так как сегодня я ничего еще не могу вам сообщить.

-- Не забудьте, что вы обещали повиноваться мне. Итак, прошу вас приехать сюда послезавтра, т. е. в воскресенье.

После этого граф быстро сел на лошадь и поскакал. Эрмина, не узнав ничего утешительного, возвратилась домой еще печальнее и мрачнее.

В продолжение двух дней Эрмина совершенно предалась своему ребенку, как бы стараясь найти спасение в материнской любви, точно так, как корабль во время бури старается скорее войти в гавань. Она прильнула к колыбели своего младенца так, как утопающий держится за спасительный канат.

В воскресенье она явилась в назначенное время на свидание. Граф в этот раз не заставил ждать себя.

Эрмина задрожала от радости.

-- В среду вечером он приедет домой, но умоляю вас об одном: не делайте ему никаких упреков и не произносите ни имени этой женщины, ни моего. Даете мне в этом слово?

-- Даю.

-- Благодарю! Прощайте.

В среду вечером несчастная Эрмина сидела и, сильно взволнованная, смотрела лишь на часы, но проходил час за часом, пробило наконец полночь.

Он не возвращался.

Она снова пришла в отчаяние.

В два часа ночи кто-то позвонил в отель.

Она хотела встать, хотела бежать к нему навстречу, броситься в его объятия, но волнение не позволило ей даже сдвинуться с места, голос ее замер, дыхание остановилось... Она чувствовала, что силы ее оставляют, и она, разбитая, упала на диван в будуаре.

Возвратимся теперь к Леону Роллану.

Прошло около недели с тех пор, как Тюркуаза, под именем Евгении Гарен, явилась в мастерскую улицы св. Антония, где Вишня, по рекомендации ее мужа, дала ей работу.

Этих немногих дней было вполне достаточно для того, чтобы собрать грозу над головою счастливого и мирного семейства, которое до сих пор охраняли любовь и труд. И все это произвел один чарующий взгляд мнимой работницы.

В продолжение почти целого дня Леон Роллан не мог дать себе положительно никакого отчета в испытываемом им смущении. Следующую за этим ночь он провел без сна, так прошло несколько дней, в которые Леон почти постоянно уходил из дому и вообще не занимался больше своими делами.

Он уже почти не мог преодолеть своего увлечения и ходил как помешанный. Леон стал чувствовать необходимость уединения и потому каждый день после ужина находил предлог удалиться из дому. Так прошло еще несколько дней, а его увлеченье принимало все большие и большие размеры, так что он уже не стал находить себе дома ни малейшего покоя.

Однажды вечером, сидя в своей конторе, он сообразил все и тогда же дал себе слово и обещание превозмочь себя и затушить свою страсть.

Леон решился удалить Евгению Гарен из Парижа и с этой целью вздумал дать ей денег на дорогу.

У него в кармане была тысяча франков, которые он хотел подарить отцу Гарену с тем только, чтобы тот уехал поскорее из Парижа.

Вдовы Фипар на этот раз не было в привратницкой, так что он поднялся прямо по лестнице до квартиры слепого.

Леон позвонил.

-- Войдите, - ответил ему молодой голосок. Роллан вошел в каморку и очень удивился, увидев, что в ней не было старика Гарена. Евгения Гарен поспешила сообщить ему, что она должна извиниться перед ним в том, что они не решились сказать ему прямо того, что уже давно задумали сделать. По ее словам, старик Гарен был не в силах выносить больше тех благодеяний, которые делал для них Роллан, а потому и решился уехать в больницу.

Эти слова поразили как громом Леона Роллана.

-- Вы... уезжаете... из этого дома? - проговорил он, как будто не расслышав сказанного.

-- Да, - ответила она просто, - я поступаю горничной в одно английское семейство, что делать, я буду, по крайней мере, помогать своему отцу.