Стихотворения

АНГЛІЙСКІЕ ПОЭТЫ
ВЪ БІОГРАФІЯХЪ И ОБРАЗЦАХЪ

Посланiе къ доктору Арбутноту. - И. Дмитрiева

Умирающiй христiанинъ. - А. Воейкова

I.

ПОСЛАНІЕ КЪ ДОКТОРУ АРБУТНОТУ.

Иванъ! запри ты дверь, защолкни, заложи -           И, кто бы ни стучалъ, отказывай. Скажи,           Что боленъ я; скажи, что умираю;           Уверь, что умеръ я. Какъ спрятаться, не знаю!           Откуда, Боже мой, писцовъ такой содомъ?           Я вижу весь Парнассъ. весь сумасшедшихъ домъ!           И тамъ, и здесь они встречаются толпами,           Съ бумагою въ рукахъ, съ горящими глазами,           Всехъ ловятъ, всехъ къ себе и тянутъ и тащатъ,           И слушай ихъ иль нетъ, а оду прокричатъ!           Какой стеной, какой древъ тенью защититься,                      Безперестанно онъ колышется везде,           Гоняется за мной на суше, по поде;           Заползываетъ въ гротъ, встречается въ аллее;           Я въ церковь - онъ туда жъ; и что всего мне злее.           Гонимый голодомъ и стужей съ чердака,           Не дастъ спокойно мне и хлеба съесть куска.           То подлый стиховраль, въ которомъ, безъ рожденья           Иль смерти богача, нетъ силы вображенья;           То крупный господинъ, слагатель мелочей;           То авторъ въ чепчике; то бедный дуралей,           Который, бывъ лишонъ чернилицы, въ замену           На привязи углемъ исписывалъ всю стену;           То молодой судья, на место чтенья правъ,           Кропающiй экспромтъ, до полночи не спавъ;           Все, все - кто, возгордись моими похвалами,           Кто-жь не доволенъ мной - дождитъ въ меня стихами.           И я жь ещё другимъ обязанъ дать ответь:                      Къ судейству? всё стихи мои тому виною!           А Корну, для чего онъ не прельщаетъ Хлою?           О ты, безъ коего не могъ бы мiръ узнать,           Что станутъ на меня и за меня писать,           Спаситель дней моихъ, яви ещё услугу           Ты ныне своему признательному другу:           Скажи, какъ съ этой мне разделаться чумой,           Какое зелiе глупцовъ отгонитъ рой,           И что опасней мне - ихъ дружба, или злоба?           Ахъ, видно не иметь отрады мне до гроба!           Какъ другъ, боюсь ихъ одъ, какъ недругъ - клеветы:           Тамъ скука, здесь вражда - и всё страдаешь ты!           Но кто тамъ? "Кодръ!" Конецъ съ моею головою!           Съ стихами, какъ съ ножомъ, стоитъ онъ надо мною.           Вообрази, мой другъ, къ чему я осуждёнъ!           'Ты знаешь, что я лгать и льститъ не сотворёнъ:           Молчать мне - тяжело; назвать чистосердечно           Писателя въ глаза вралёмъ - безчеловечно;           А слушать вздоръ его - тотчасъ изобличусь.                      Вздохнувши, передъ нимъ, съ учтивостью зеваю,           Въ молчанiи бешусь; но, наконецъ, бросаю           Все съ авторомъ чины и прямо говорю:           "За вашу вежливость ко мне благодарю.           Вы съ дарованiемъ, однако... подержите           Тетрадку вашу съ годъ." - "Что вы сказать хотите?"           Вскричалъ привыкшiй векъ перомъ споимъ чертить,           И по охоте врать, и но охоте жить,           Привыкшiй рифмовать вседневно съ раннимъ светомъ,           Покояся ещё подъ авторскимъ наметомъ,           Котораго мохры, не отлегая прочь,           Цалуютъ нежные Зефиры день и ночь.           "Годъ целый! повторилъ: такъ вамъ не полюбилась?           Темъ большая во мне доверенность родилась.           Возьмито же её - и что угодно вамъ           Прибавьте, выкиньте: на всё согласье дамъ."            - "Могу ль отрады ждать въ моей суровой доле?"           Другой мне говоритъ: "две милости - не боле!           Во первыхъ, дружества, потомъ же - сто рублей."           "Я въ числе Дамоновыхъ друзей,           И съ просьбой отъ него: вы съ Герцогомъ въ союзе;           Склоните взоръ его, Дамона, къ бедной музе!"           Но вашъ почтенный другъ сто разъ меня бранилъ.           "Ахъ! сколько жг. одъ и слёзъ раскаянiя лилъ!           Уважьте просьбу вы, иль гневъ его опасный:           Дамонъ издателемъ журнала "Безпристрастный"           И къ Курлову столу бываетъ приглашонъ."           Что за пакетище! ещё ли не взбешонъ?           Посмотримъ: "Скудныхъ силъ се плодъ новорожденный,           Трагедiя. Пока отецъ ея смиренный           Во мраке принуждёнъ отъ всехъ себя таить,           Благоволи отцомъ сиротки этой быть."           Опять забота мне! За правду бъ онъ озлился:           Я промолчалъ, Съ другой онъ просьбою явился:           Отдать её играть! Я ожилъ. Съ давнихъ летъ           Межь скоморохами и мною связи нетъ:           Трагедiи отказъ. Писатель раздраженный           Кричитъ: "да гибнетъ весь актёровъ родъ презренный!           А я сей часъ въ печать трагедiю отдамъ;                      Не льзя ли слова два сказать объ ней Линтоту?"           Какъ? этому срамцу? И онъ свою щедроту,           Что не взялъ за печать, всемъ станетъ возносить!           "Ну, хоть поправьте же:нимъ скучно, можетъ-быть;           Но я - мне на ухо - что выручу, всё съ вами!"           Признаться, тутъ его обеими руками           Я обернулъ къ дверямъ, примолвя: вотъ поклонъ           Тебе за твой делёжъ! Теперь же - просимъ вонъ!           Мне часто говорятъ: "Ужь быть беде съ тобою!           Не тронь ты техъ и техъ, не схватывайся съ тою!           Какая нужда мне до глупости людей?           Пусть хвастаетъ осёлъ длиной своихъ ушей!           Что можетъ сделать онъ? "Что можетъ онъ? - лягаться!           Таковъ-то и глупецъ." Я колокъ, можетъ-статься:           Но можно ль говорить о глупости слегка?           По-крайней-мере мне всё сносней дурака.           Неустрашимый Нодръ! где есть тебе примеры?           Весь светъ противъ тебя: и ложи и партеры.                      И шляпы на тебя и яблоки летятъ:           Ни съ места! ты сидишь! Честь Кодру-исполину!           Съ какимъ трудомъ паукъ мотаетъ паутину!           Смети её - паукъ опять начнётъ мотать           Равно и рифмача не думай обращать!           Брани его, стыди; а онъ, доколе дышитъ,           Пока чернила есть, перо, всё пишетъ, пишетъ,           И гордъ споимъ тканьёмъ - нетъ нужды, что оно           Дохни, такъ улетитъ - враль мыслитъ: мудрено!           Но, впрочемъ, где жь моя вина передъ глупцами?           Лишаю ль ихъ утехъ моими я стихами?           Кодръ меньше ль отъ того доволенъ самъ собой?           Престалъ ли надувать Милордъ подзобокъ свой?           Разстался ли Цибберъ съ кокеткой и патрономъ,           Которому онъ льстилъ? Моръ меньше ль франмасономъ?           Не тотъ ли же Генлей ораторъ подлецовъ?           Не то же ль действiе Филипсовыхъ стиховъ           Надъ сердцемъ и умомъ учонаго прелата?           А Сафо?. "Боже мой! оставишь ли хоть брата?           "           Страшнее во сто разъ иметь изъ нихъ друзей.           Дуракъ, бранивъ меня, смешитъ - не досаждаетъ,           А ласкою своей беситься принуждаетъ:           Одинъ мне томъ своихъ творенiй приписалъ           И боле ста враговъ хвалой своей ругалъ;           Другой, съ перомъ въ рукахъ, моей ставъ рыцарь славы,           Ведётъ съ журналомъ бой; иной - какiе правы -           Укравъ мою тетрадь, печатать отдаётъ;           Иной же ни на часъ покоя не даётъ,           Везде передо мной съ поклономъ: подпишися!           А многiе ещё - теперь, мой другъ, дивися,           Какъ часто съ глупостью сходна бываетъ лесть -           И безобразiе моё мне ставятъ въ честь.           "Вашъ носъ Овидiевъ; вы также кривошея,           Какъ и Филипповъ сынъ, асъ глазъ... "Нельзя умнея!           Довольно ужъ, друзья! И такъ въ наследство мне           Лишь недостатки ихъ осталися одне.           Не позабудьте же, какъ слягу отъ безсилья,                      А какъ умру - сказать, что также, наконецъ,           Скончался и Гомеръ, поэзiи отецъ.           Откуда на меня рокъ черный накачался?           Почто я съ ремесломъ безвыгоднымъ спознался?           Какой злой духъ меня перомъ вооружилъ?           О небо! сколько мной потраченныхъ чернилъ!           Но льзя ль противиться влеченiю природы?           Отъ самой люльки я, въ младенческiе годы           Невиннымъ голосомъ на рифмахъ лепеталъ.           О, возрастъ счастливый, въ которомъ я сбиралъ           Цветы, не думавъ быть уколотъ ихъ шипами,           И удовольствiя не вспоминалъ съ слезами!           Но, стихотворствуя, по-крайней-мере я           Не отравлялъ минутъ незлобнаго житья           Родителей моихъ. Моя младая муза,           Со добродетелью ища всегда союза,           Наставила меня её лишь только нетъ,           Въ бедахъ и горестяхъ терпенiе иметь,           Питать признательпость, ничемъ незагладиму,                      Но скажутъ: для чего жь въ печать онъ отдаётъ?           Ахъ, съ счастiемъ моимъ кто въ слабость не впадётъ?           Вальсъ, тонкiй сей знатокъ, Греивиль, сей умъ столь нежный,           Сказали мне: пиши, питомецъ музъ надежный!           Тальботъ, Соммерсъ меня не презрели внимать,           И важный Аттербуръ улыбкой ободрять,           Великодушный Гартъ былъ мой путеводитель,           Конгревъ меня хвалилъ, Свифтъ не былъ мой хулитель           И Болингброкъ, сей мужъ, достойный вечныхъ хвалъ,           Другъ старца Драйдена, съ восторгомъ обнималъ           Въ отважномъ мальчике грядущаго поэта.           Цвети же, мой венокъ, ты безконечны лета!           Я счастливъ! я къ себе склонялъ безсмертныхъ взглядъ!           По нимъ и мой талантъ и сердце оценятъ.           Что жь после мне Бурнетъ и все ему подобны?           Ты помнишь первые стихи мои незлобны:           Тогда ещё не смелъ лоровъ я порицать,           А только находилъ утеху рисовать           Цветочки, ручеёкъ журчащiй средь долины...                      Однако жь и тогда Гильдонъ меня ругалъ.           "Увы. онъ голоденъ! Богъ съ нимъ!" я отвечалъ.           За критику моихъ стиховъ я не сержуся:           Надъ вздорною смеюсь, отъ правильной учуся.           Но кто нашъ Аристархъ? кто важные судьи,           Которыхъ трепетать должны стихи мои?           Обильные творцы безплодныхъ примечанiй,           Уставщики кавыкъ, всехъ строчныхъ препинанiй           Терпеньемъ, памятью - они богаты всемъ,           Окроме разума и вкуса; между-темъ           И, мертвымъ и живымъ судъ грозный изрекаютъ,           Сiянiемъ чужимъ свой мракъ разсеиваютъ,           И, съединенiемъ безвестныхъ сихъ имёнъ           Съ славнейшими, дойдутъ до будущихъ временъ:           Такъ въ амбре червяковъ мы видимъ и солому.           Но, кроме критиковъ, уйду ли я отъ грому           Писателей, и чемъ себя отъ нихъ спасать?           И дельно! для чего ихъ цену открывать?           Но Тирса я хвалилъ, а недоволенъ мною,                      Хваля писателя, потребно намъ открыть           Не то, каковъ онъ есть, по чемъ онъ хочетъ быть.           Увядшiя красы портретъ всегда несходенъ;           Ея и лобъ и глазъ, а говорить: негоденъ.                      И то высокостью поэзiи зовётъ;           Другой рисовкою бытъ хочетъ отличаемъ,           Иной метафорой - и ввекъ непонимаемъ;           А этотъ, навсегда разсоряся съ стыдомъ,                      Въ годъ собственныхъ стиховъ напишетъ намъ съ десятокъ,           И то, чтобъ показать въ таланте недостатокъ;           Обновы музе шьётъ изъ разныхъ лоскутковъ,           Щечится, тратить скупъ, а всё изъ бедняковъ!                      Какой поднимутъ вопль! "Вотъ какъ певцовъ ругаютъ!"           Все въ голосъ закричатъ: "да и чего хотимъ?           И самый Аддисонъ простреленъ будетъ имъ!"           Пускай же мрутъ они въ безвестности презренной?                      Исполненъ разума, умеющiй равно           Какъ мыслить, такъ и жить, которому дано           Въ словахъ прiятнымъ быть, въ творенiяхъ высокимъ,           И ловкость съединять съ ученiемъ глубокимъ;                      Рождёнъ быть счастливымъ, для славы сотворёнъ;           Но думаетъ, какъ все властители Евфрата,           Что крепокъ скиптрь въ рукахъ удавкой только брата;           Надменъ къ соперникамъ, но въ сердце къ нимъ ревнивъ;                      Улыбкою грозитъ, лаская ненавидитъ;           Украдкою язвить, но явно не обидитъ;           Наукамъ долженъ всемъ, а топитъ ихъ въ другомъ,           На Пинде онъ министръ, въ Виндзоре острякомъ;                      Вертитъ и властвуетъ народомъ стихословнымъ           Въ сенатике своёмъ, какъ другъ его "Катонъ". 1)           1) "Смерть Катона" - трагедiя Аддисона.           Смеётесь? - плачьте же: сей авторъ - Аддисонъ.                      Столь малыя души съ столь редкимъ дарованьемъ!           На что притворствовать? Я самъ самолюбивъ           И обществу скучать стихами не ленивъ.           Конечно, и мои различныя творенья,                      Гуляютъ въ Лондоне у дрягилей въ рукахъ,           И пышный ихъ титулъ приклеенъ на стенахъ           По многимъ улицамъ; но не боюсь улики,           Чтобъ, въ глупой гордости, хотелъ я санъ владыки                      Чтобъ новые стихи сбиралъ по мостовой:           Они родятся, мрутъ, а я объ нихъ не знаю;           На лица эпиграммъ нигде но распускаю           И тайно ничего въ печать не отдаю;                      Въ кофейныхъ, праздности народной посвящённыхъ;           Ни жребья не решу пiэсъ новорождённыхъ,           Въ партерахъ заводя и въ ложахъ заговоръ;           И проза и стихи, и самыхъ музъ соборъ,                      Отъ сердца Бардусу. Но, кстати, вспоминаю:           Какъ Фебъ средь чистыхъ девъ сiяетъ съ двухъ холмовъ,           Дебелый меценатъ сидитъ въ кругу льстецовъ           И услаждается куренiя ихъ паромъ;                      Съ отбитой головой, отверсто лишь тому,           Кто пишетъ вопреки и сердцу и уму;           И каждый враль въ него вступаетъ безъ препоны.           Отъ вкуса Бардуса тамъ все берутъ законы                      Иной по месяцу поётъ ему хвалу.           Таковъ-то Бардусъ нашъ! Однако жь кто поверитъ,           Чтобъ тотъ, который все дары такъ верно меритъ,           Такъ ловитъ, не нашолъ ихъ... въ Драйдене одномъ?                      Не завтра, такъ вперёдъ вину свою познаетъ:           Онъ голодомъ моритъ, по царски погребаетъ.           Вельможи! славьтеся хвалами рифмачей!           Дарите щедро техъ, кто васъ еще тупей!                      Кричите, что ему не видано примера!           Пускай онъ будетъ вашъ любимецъ и герой,           А добрый, милый Гэ пусть остаётся мой!                      О, если бы я могъ, безъ рабства, обольщенья,           Почтеннымъ быть всегда въ почтенномъ ремесле,           Считать весь мiръ друзей въ умеренномъ числе,           Для утешенья ихъ употреблять все силы,                      На знатнаго глупца съ презренiемъ смотреть           И съ знатнымъ иногда свиданiя иметь!           Чего мне боле? Я къ большимъ деламъ не сроденъ,           Спокоенъ, безъ долговъ, достатокъ мой свободенъ,           Отче нашъ, нишу и но трудахъ           Я, слава Богу, сплю, не бредя о стихахъ           И живъ иль нетъ Деннисъ, не думаю ни мало.           "Не написали ль вы что новаго!" бывало           Жужжатъ мне. Боже мой! какъ будто для письма           Я только и рождёнъ! Къ васъ, право, нетъ ума!           Уже ль я не могу чемъ лучшимъ заниматься?           Пристроить сироту, о друге постараться.           "Вы были съ Свифтомъ? онъ мне встретило я сейчасъ.           Ужг. верно что-нибудь готовится у васъ?"           Божусь, что ничего; болтунъ и самъ божится:           "Не верю! но ведь Попъ въ стихахъ не утаится!"           И первый пасквиль злой, достойный быть въ огне,           "Чрезъ два дни мой знатокъ приписываетъ мне!           Увы! и самый даръ Виргилiя несносенъ,           Когда невинности смиренной вредоносенъ,           Злословитъ добраго и вводитъ въ краску девъ.           Пусть грянетъ на меня, не медля, Божiй гневъ,                      Хотя одиножды честного мужа въ мiре!           Но баринъ съ рабскою и низкою душой,           Скрывающiй её подъ лептою цветной;                      Таланту, красоте невинной, беззащитной;           Но Шаль, который всемъ, тщеславяся, твердитъ,           Что онъ мой меценатъ, что я его пiитъ,           Везде мои стихи читаетъ и возноситъ;                      Тогда онъ промолчитъ, чтобъ не нажить враговъ;           Который на часу и ласковъ и суровъ,           И ежели не золъ, такъ враль, всегда готовой           И тайну разболтать для весточки лишь покой,                      Сказать: онъ метилъ въ васъ, придворнымъ господамъ.           Вотъ, вотъ мои враги! я вечный ихъ гонитель,                      Страшись меня, Генлей! Какъ! этотъ часовой,           Минутный червячёкъ подъ пылью золотой?           Достойна ль бабочка быть въ море потопленна?           Такъ раздави жь ногой ты червяка презренна,                      Везде ползётъ, язвитъ и смрадомъ гонитъ вонъ;           Все въ обществе цветы дыханьемъ изсушаетъ.           Съ утра до вечера Генлей перелетаетъ           Отъ Пипда къ Пафосу, какъ ветренный Зефиръ;                      Такъ выученный пёсъ предъ дичiю вертится,           Теребитъ, но вонзить зубовъ въ неё боится.           Вглядись въ него: я бьюсь съ тобою объ закладъ,           Какого рода онъ, не скажешь мне въ попадъ!                      Едва ль и человекъ, а такъ... что-то живое,           Которое всегда клевещетъ иль поётъ,           Иль свищетъ, иль хулу и на Творца несётъ;           Пременчиная тварь: въ кокетстве хуже дамы,                      Предъ женщинами враль, предъ Государемъ льстецъ,           Сердечкинъ и нахалъ, и пышенъ и подлецъ.           Таковъ прекрасныя былъ Еввы искуситель,           Невинности ея и рая погубитель:                      Но даже и красой онъ ужасалъ своей;           Для видовъ гордости приветливымъ казался           И для тщеславiя смиренно пресмыкался.           Но кто по чувствiямъ сердечнымъ говоритъ,                      И знаемъ безъ чиновъ, безъ знатности и злата?           Поэтъ: онъ ни за что не будетъ другъ разврата!           Всегда великъ душой и мыслями высокъ,           Ласкать самимъ царямъ считаетъ за порокъ.                      И въ самыхъ вымыслахъ прiятно поучаетъ,           Стыдится быть врагомъ совместниковъ своихъ,           Талантомъ лишь однимъ смиряетъ дерзость ихъ,           Съ презренiемъ глядитъ на ненависть безсильну.                      На промахъ иногда коварства и хулы,           На ложную прiязнь и глупыя хвалы.           Пускай сто разъ его ругаютъ и поносятъ,           И глупости другихъ на счётъ его относятъ;                      Въ эстампе видъ его, иль въ сочиненьи правъ,           И если не стихи - порочитъ ихъ уроки;           Пускай по престаютъ сплетать хулы жестоки           На прахъ его отца, на изгнанныхъ друзей;                      И самаго царя шишикалы придворны           И толки злыхъ объ нёмъ и небылицы вздорны;           Пусть ввекъ томятъ его въ плачевнейшей судьбе:           О добродетель! онъ не изменитъ тебе;                      Но знатный мной бранимъ, но бедный презираемъ!           Да! подлый человекъ, кто бъ ни былъ онъ такой,           Есть подлъ въ моихъ глазахъ и ненавидимъ мной:           Копейку ль онъ укралъ, иль близко миллiона;                      Подъ митрою ли онъ, иль просто въ клобуке,           За краснымъ ли сукномъ сидятъ, иль въ шишаке,           На колеснице ли торжественной гордится,           Иль по икру въ грязи по мостовой тащится,                      Однако жь этотъ бичъ, который всехъ страшитъ,           Готовъ на самаго Денниса въ томъ сослаться,           Что право онъ не столь ужасенъ можетъ статься;           Признался бъ и Деннисъ, когда бы совесть зналъ,                      Кричатъ: "Попъ мстителенъ, Попъ въ гордости примеромъ!"           А онъ столь гордъ, что пилъ съ Тибальдомъ и Цибберомъ!           А онъ столь мстителенъ, что и за целый томъ           Ругательствъ, на него написанныхъ попомъ,                      Въ угодность милой, Шаль бранитъ его всечасно;           А онъ въ отмщенiе желаетъ всей душой,           Чтобъ эта милая была его женой.           Но пусть Попъ виноватъ и стоитъ осужденья:                      Кто смелъ обидчикомъ отца его назвать?           Злословила ль объ комъ его смиренна мать?           Не троньте жь, подлецы, вы родъ его почтенной:           Онъ будетъ знаменитъ, доколе во вселенной                      За добрые стихи и добрыя дела.           Родители его другъ съ другомъ были сходны;           И родомъ и душой не меньше благородны;           А предки ихъ, любовь къ отечеству храня,                      Но что достатокъ ихъ? Не мздой прiобретенный;           Законный: сей отецъ, мной вечно незабвенный;           Наследникъ безъ обидъ, безъ спеси дворянинъ,           Супругъ безъ ревности и мирный гражданинъ,                      Онъ въ судъ ни одного не позвалъ человека,           И клятвой ложныхъ нравъ ни где не утверждалъ;           Онъ много о своихъ познаньяхъ не мечталъ;           Витiйство всё его въ томъ только состояло,                      Учтивъ по доброте, отъ опытовъ учонъ,           Здоровъ отъ трезвости, трудами укреплёнъ.           Онъ знакомъ старости имелъ одни седины.           Отецъ мой долго ждалъ часа своей кончины;                      Какъ-будто сладкимъ сномъ при вечере почилъ.           Создатель! дай его признательному сыну           Подобно житiё, подобную кончину,           То въ зависть приведётъ и царскихъ онъ детей.                      А мне, лишенному спокойства невозвратно,           Мне съ меланхолiей беседовать прiятно.           О! если бы могла сыновняя любовь           Хотя у матери согреть остылу кровь;                      Поддерживать ея скудеющiя силы;           Покоить, утешать до смертнаго часа           И отдалить ея полётъ на небеса.

И. Дмитрiевъ.

Небеснаго огня божественная искра.                     Душа, сбрось смертныя одежды                     Болезней, страха и надежды,                               О, жалкая игра!                                Пари къ источнику и жизни и свободы!                               Теперь твоя пора!           Внемли, какъ ангелы вокругъ тебя вещаютъ:                     "Къ намъ, милая сестра, скорее!"                                                    Я но могу дышать...                     Потеря силъ и чувствъ смятенье...           Душа, ответствуй мне, реши моё сомненье:                               Не это ль - умирать?                                Одно лишь небо видятъ взоры;                     Слухъ серафимовъ нежатъ хоры.                               Хочу лететь... Друзья                     Свои скорей мне дайте крыла!                                          Смерть, где коса твоя?

А. Воейковъ.