Фараон.
Книга вторая.
Глава 12

12

После посещения Саргона святые мужи Мефрес и Ментесуфис, тщательно укрывшись бурнусами, в раздумье возвращались домой.

-- Как знать, -- сказал Ментесуфис, -- пожалуй, этот пьяница Саргон прав, говоря так о нашем наследнике...

-- Тогда Издубар еще более прав, -- холодно ответил Мефрес.

-- Не надо, однако, относиться к царевичу с предубеждением. Надо сперва порасспросить его, -- продолжал Ментесуфис.

 Так ты и сделай это.

На следующий день оба жреца явились к наследнику и с таинственным видом предложили ему побеседовать с ними.

-- А что? Опять случилось что-нибудь с почтеннейшим Саргоном? -- спросил Рамсес.

-- К сожалению, нас беспокоит не Саргон, -- ответил верховный жрец Мефрес. -- В народе ходят слухи, что ты, государь, поддерживаешь близкие отношения с неверными финикиянами.

Эти слова сразу же разъяснили царевичу цель посещения пророков, и все в нем закипело. Он понял, что это начало борьбы между ним и жреческой кастой, но, как подобает наследнику, мгновенно овладел собой и изобразил на лице наивное любопытство.

 А финикияне - опасный народ, это исконные враги нашего государства, -- прибавил Мефрес.

Наследник улыбнулся.

-- Если бы вы, святые отцы, -- ответил он, -- давали мне деньги взаймы и держали при храмах красивых девушек, я не разлучался бы с вами. А так мне волей-неволей надо дружить с финикиянами.

-- Говорят, ты посещаешь по ночам эту финикийскую жрицу.

-- Приходится до поры до времени, пока она не образумится и не переедет ко мне во дворец. Не беспокойтесь, однако: при мне мой меч, и если кто-нибудь станет мне поперек дороги...

 Но из-за этой финикиянки ты возненавидел ассирийского посла...

-- Вовсе не из-за нее, а потому, что от посла несет бараньим жиром... Впрочем, к чему все эти разговоры? Ведь вам, святые отцы, не поручено наблюдать за моими женщинами. Думаю, что и Саргон обойдется без вас. Так что вам, собственно, нужно?

Мефрес до того смутился, что даже бритая голова его покраснела.

-- Ты, конечно, прав, царевич, -- ответил он, -- что нам нет дела до твоих любовных похождений... Но... есть кое-что похуже: народ удивляется тому, что ты без труда получил взаймы от хитрого Хирама сто талантов, и даже без залога...

У царевича дрогнули губы, однако он сдержался.

 Не моя вина, -- спокойно ответил он, -- что Хирам больше доверяет моему слову, чем египетские богачи. Он знает, что я скорее откажусь от оружия, которое досталось мне от деда, чем не заплачу ему того, что должен... Как видно, не беспокоится он и о процентах, так как ничего не говорил мне про них. Я не хочу скрывать от вас, святые мужи, что финикияне щедрее и расторопнее египтян. Наш богач, прежде чем дать мне взаймы сто талантов, посмотрел бы на меня исподлобья, долго кряхтел бы, с месяц водил бы меня за нос и в конце концов взял бы огромный залог и большие проценты. А финикияне, которые лучше знают сердца наследников, дают нам деньги без судьи и свидетелей.

Мефрес был так раздражен спокойно-насмешливым тоном Рамсеса, что вдруг замолчал, поджав губы. Выручил его Ментесуфис, задав неожиданный вопрос:

-- А что бы ты, царевич, сказал, если бы мы заключили с Ассирией договор, отдающий ей северную Азию вместе с Финикией?

-- Я бы сказал, что только предатели могут уговаривать фараона подписать подобный договор.

-- А если бы этого требовала безопасность государства? -- не отступал Ментесуфис.

-- Что вам, собственно, от меня нужно? -- рассердился царевич. -- Вы вмешиваетесь в мои дела, в мои отношения с женщинами, вы окружаете меня шпионами, вы осмеливаетесь читать мне наставления, а теперь еще задаете мне какие-то коварные вопросы? Так вот я вам говорю: даже если бы вы решили меня отравить - я не подписал бы такого договора! К счастью, это зависит не от меня, а от фараона, волю которого мы все должны исполнять.

-- А что бы ты сделал, царевич, будучи фараоном?

-- То, чего требовали бы честь и интересы государства.

 В этом я не сомневаюсь, -- ответил Ментесуфис. -- Но что ты считаешь интересами государства? Где нам искать на это указаний?

-- А для чего существует верховная коллегия? -- воскликнул наследник, теперь уже с притворным гневом. -- Вы говорите, что она состоит из одних мудрецов? Так пусть они и берут на себя ответственность за договор, который я считаю позором и гибелью для Египта...

-- А откуда ты знаешь, царевич, -- спросил Ментесуфис, -- что не так именно и поступил твой божественный родитель?

-- Зачем же вы спрашиваете об этом меня? Что за допрос? Кто дал вам право заглядывать в тайники моего сердца?

Рамсес разыграл такое возмущение, что жрецы совсем успокоились.

 Ты говоришь, царевич, -- ответил жрец, -- как подобает настоящему египтянину. Нас тоже огорчил бы подобный договор, но ради безопасности государства приходится иногда на время покориться обстоятельствам.

-- Какие же это обстоятельства? -- спросил Рамсес. -- Разве мы проиграли большое сражение, или у нас нет солдат?

-- Гребцами корабля, на котором Египет плывет по реке вечности, являются боги, -- ответил торжественным тоном верховный жрец, -- а кормчим - всевышний господь всего сущего. Они нередко останавливают судно или поворачивают его в сторону, чтобы обогнуть опасные водовороты, которых мы даже не замечаем. В подобных случаях от нас требуются только терпение и покорность, за которые рано или поздно нас ждет щедрая награда, превосходящая все, что может придумать смертный.

Наконец жрецы простились с царевичем, полные надежды, что хотя он и весьма недоволен договором, однако не нарушит его и на ближайшее время обеспечит Египту необходимый ему мир.

Когда они ушли, Рамсес позвал к себе Тутмоса.

Перепуганный Тутмос ждал, когда пройдет этот припадок бешенства. Затем он подал царевичу воды с вином, окурил его успокаивающими благовониями, сел рядом и спросил о причине такого отчаяния.

-- Садись сюда, -- сказал Рамсес, не поднимаясь с дивана. -- Сегодня я окончательно убедился в том, что наши жрецы заключили с ассирийцами какой-то позорный договор, -- ответил, наконец, наследник, -- без войны, даже без всяких с их стороны требований. Ты представляешь себе, сколько мы теряем?

-- Дагон говорил мне, что Ассирия хочет захватить Финикию. Но финикиян сейчас это уже меньше беспокоит, так как царь Ассар ведет войну на северо-восточных границах. Там обитают многочисленные и очень воинственные народы, и неизвестно, чем кончится эта война. Во всяком случае, у финикиян будет несколько мирных лет, чтобы подготовиться к защите и найти союзников.

Царевич раздраженно махнул рукой.

 Вот видишь, -- сказал он, -- даже Финикия вооружается сама и, возможно, вооружит всех своих соседей. Мы же лишаемся не выплаченной нам Азией дани, которая составляет больше ста тысяч талантов. Ты слышал что-нибудь подобное?! Сто тысяч талантов! -- повторил Рамсес. -- О боги! Да ведь такая сумма сразу пополнила бы казну фараона. А если бы мы еще, выбрав подходящий момент, напали на Ассирию, то в одной Ниневии, в одном дворце Ассара нашли бы настоящие клады... Подумай только, сколько могли бы мы набрать пленников. Полмиллиона... Миллион... Миллион людей атлетической силы, таких диких, что рабство в Египте, самый тяжелый труд на каналах и в каменоломнях показался бы им игрушкой... Через несколько лет плодородие нашей земли повысилось бы, наш обнищавший народ и государство снова обрели бы былое могущество и богатство. А жрецы хотят лишить нас всего этого, дав взамен несколько серебряных досок и глиняных табличек, исчерченных клинообразными знаками, которых никто из нас даже не в состоянии прочесть.

-- Не отчаивайся, государь. Насколько мне известно, вся аристократия, все номархи, все знатные воины слышали кое-что об этом договоре и возмущены. Только скажи, и мы разобьем таблицы, на которых начертан этот договор, о голову Саргона, а то и самого Ассара.

-- Но ведь это бунт против его святейшества, -- тоже шепотом ответил наследник.

Лицо Тутмоса омрачилось.

 Мне не хотелось бы ранить твое сердце, -- сказал он, -- но... твой богоравный отец тяжело болен...

-- Неправда!

-- Увы, это так! Только не показывай вида, что ты это знаешь. Царь устал от жизни и жаждет уйти из нее. Но жрецы удерживают его, а тебя не зовут в Мемфис, чтобы без всяких помех подписать договор с Ассирией.

-- Изменники! Изменники! -- шептал в бешенстве Рамсес.

-- Когда ты унаследуешь власть отца, -- да живет он вечно! -- тебе нетрудно будет расторгнуть договор.

-- Его легче подписать, -- сказал он, -- чем расторгнуть.

-- Нетрудно и расторгнуть, -- усмехнулся Тутмос. -- Мало ли в Азии непокорных племен, которые всегда готовы напасть на нас? И разве божественный Нитагор не стоит на страже, чтобы отразить их и перенести войну на их земли? Неужели ты думаешь, что Египет не найдет людей и средств для войны? Мы все пойдем. Потому что каждый может извлечь из этого выгоду и так или иначе обеспечить свое будущее. Средства же найдутся в храмах. А Лабиринт [Лабиринт - громадное здание, построенное в Фаюмском оазисе фараоном XII династии Аменемхетом III (1849--1801 гг. до н.э.). Видимо, это был его заупокойный храм, который греки считали одним из величайших памятников египетской архитектуры

-- Кто их оттуда добудет? -- заметил с сомнением царевич.

-- Каждый номарх, каждый воин, каждый человек, принадлежащий к знати, сделает это, был бы только приказ фараона, а младшие жрецы покажут нам пути к тайникам, где хранятся сокровища...

-- Они не решатся. Кара богов...

Тутмос пренебрежительно махнул рукой.

 Кто мы - мужики или пастухи, чтобы бояться богов, над которыми смеются и евреи, и финикияне, и греки и которых всякий наемный солдат безнаказанно оскорбляет? Это жрецы придумали сказки про богов, в которых они сами не верят. Ты же знаешь, что в храмах признают лишь единого бога, и жрецы, показывая всякие чудеса, втихомолку над ними смеются. Только крестьянин по-прежнему падает ниц перед идолами. Но уже работники сомневаются во всемогуществе Осириса, Гора и Сета, писцы обсчитывают богов, а жрецы пользуются ими как цепью и замком, охраняющими их богатство. Прошли уже те времена, -- продолжал Тутмос, -- когда Египет верил всему, что исходило из храмов. А сейчас мы поносим финикийских богов, финикияне - наших, и как будто никакие громы и молнии нас не поражают!

Наместник пристально посмотрел на Тутмоса.

-- Откуда у тебя такие мысли? -- спросил он. -- Ведь не так давно ты бледнел при одном упоминании о жрецах...

-- Я был тогда один. Сейчас же, когда я узнал, что вся знать думает так же, -- я стал смелее...

 А кто рассказал вам про договор с Ассирией?

 Дагон и другие финикияне, -- ответил Тутмос. -- Они даже предлагают, когда придет время, поднять против нас азиатские племена, чтобы наши войска имели предлог перейти границу, а когда мы ступим уже на путь к Ниневии, финикияне и их союзники присоединятся к нам. И у тебя будет армия, какой не было даже у Рамсеса Великого.

Царевичу не понравилась эта заботливость финикиян. Однако он только спросил:

-- А что будет, если жрецы узнают про ваши разговоры? Наверно, ни один из вас не избежит смерти.

-- Ничего они не узнают! -- ответил Тутмос беспечно. -- Они слишком полагаются на свое могущество, плохо оплачивают шпионов и восстановили против себя весь Египет. Аристократия, воины, писцы, работники, даже низшие жрецы ждут только сигнала, чтобы напасть на храмы, захватить сокровища и повергнуть их к подножию трона. А без своих несметных сокровищ святые мужи утратят всякую власть. Перестанут даже творить чудеса, потому что для этого тоже нужны золотые перстни.

Царевич перевел разговор на другие темы, потом отпустил Тутмоса и задумался.

быть осторожным. Он понимал, что в египетских делах лучше полагаться на жрецов, чем на дружбу финикиян.

Ему вспомнились, однако, слова отца, что финикияне способны на откровенность и верность, когда это им выгодно. Без сомнения, финикияне глубоко заинтересованы в том, чтоб не подпасть под владычество Ассирии, и в случае войны можно полагаться на них как на союзников, так как поражение египтян отразится прежде всего на Финикии. С другой стороны, Рамсес не допускал и мысли, чтобы жрецы, даже заключая такой позорный договор с Ассирией, решились на измену. Нет, это не изменники, а просто обленившиеся сановники. Им удобно поддерживать мир, они в мирное время приумножают свои богатства и расширяют свою власть. Они не желают войны, так как война усилит мощь фараона, а их самих заставит нести большие расходы.

И молодой царевич, несмотря на свою неопытность, понял, что ему надо быть осмотрительнее, не торопиться, никого не осуждать, но и никому не доверять чрезмерно. Он решил непременно начать со временем войну с Ассирией, но не потому, что этого желают знать и финикияне, а потому, что Египту нужны богатства Ассирии и ассирийские рабы.

Но, решив начать войну в будущем, он хотел действовать разумно. А для этого понемногу примирить жреческую касту с мыслью о войне и лишь в случае сопротивления раздавить ее при помощи воинов и знати.

И как раз в тот момент, когда святые Мефрес и Ментесуфис подсмеивались над предсказаниями Саргона, что наследник не подчинится жрецам и заставит их смириться, -- у Рамсеса уже был готов план подчинения жрецов, и он знал, какими располагает для этого средствами. Когда же надо начать борьбу и какими способами вести ее, должно было показать будущее.

 -- подумал он.

Он был доволен и спокоен, как человек, после долгих колебаний понявший, что надо делать, и уверенный в своих силах. И чтобы освободиться от последних следов недавнего волнения, он отправился к Сарре.

Играя с сыном, он всегда забывал свои горести и приходил в хорошее настроение.

Войдя в павильон Сарры, Рамсес опять застал ее в слезах.

-- Сарра! -- воскликнул он. -- Если б в груди твоей был заключен весь Нил, ты и его сумела бы выплакать.

 Больше не буду, -- ответила она, но слезы еще обильнее потекли из ее глаз.

-- Ну, что ты? Наверно, опять какая-нибудь колдунья напугала тебя рассказами о финикиянках?

-- Я боюсь не финикиянок, а финикиян, -- ответила Сарра. -- О, ты не знаешь, господин, что это за подлые люди...

-- Они сжигают детей? -- рассмеялся наместник.

-- А ты думаешь, нет? -- спросила она.

 Басни! Я знаю от Хирама, что это басни.

-- Хирам! -- вскричала Сарра. -- Хирам - злодей. Спроси моего отца, господин, он тебе расскажет, как Хирам заманивает на свои суда молодых девушек в далеких странах и, распустив паруса, увозит их для продажи. У нас была одна белокурая невольница, которую похитил Хирам. Она не находила себе места от тоски по родине и не могла даже рассказать, где находится ее страна. И умерла. Такой же негодяй и Дагон...

 Возможно, но какое нам до этого дело? -- спросил царевич.

-- Очень большое, -- ответила Сарра. -- Вот ты, господин, принимаешь сейчас советы финикиян, а между тем израильтяне узнали, что Финикия хочет вызвать войну между Египтом и Ассирией. Говорят даже, что самые богатые финикийские купцы и ростовщики дали страшную клятву, что добьются этого.

-- А зачем им война? -- спросил царевич с притворным равнодушием.

 Зачем? -- воскликнула Сарра. -- Они будут и вам и ассирийцам доставлять оружие, товары и тайные сведения и за все это заставят себе втридорога платить. Будут грабить убитых и раненых и той и другой стороны. Будут скупать у ваших и ассирийских солдат награбленное имущество и пленников. Разве этого мало? Египет и Ассирия будут разорены, зато Финикия настроит новые кладовые и наполнит их награбленной добычей.

-- От кого ты узнала такие умные вещи? -- улыбнулся царевич.

-- Разве я не слышу, как мой отец, наши родные и знакомые шепчутся об этом, боязливо оглядываясь, чтобы кто-нибудь не подслушал? Да, наконец, разве я не знаю финикиян? Перед тобой, господин, они лежат на животе, ты не видишь их лицемерных взглядов, а я не раз всматривалась в их глаза, зеленые от жадности или желтые от злости. О господин, берегись финикиян, как ядовитых змей!

Рамсес смотрел на Сарру и невольно сравнивал ее искреннюю любовь с расчетливостью финикиянки, ее неясные порывы с коварной холодностью Камы.

"Верно! -- подумал он. -- Финикияне - ядовитые гады. Но если Рамсес Великий пользовался на войне львом, то почему мне не воспользоваться против врагов Египта змеей?"

ночном нападении.

Внезапная догадка осенила царевича:

"Неужели это мой двойник устроил драку с послом? Кто же его на это подговорил? Финикияне, что ли? Но если они хотели впутать мое имя в столь грязное дело, то права Сарра, что это негодяи и что мне надо их остерегаться".

В нем снова вспыхнуло возмущение, он хотел решить вопрос немедленно, и так как уже спускались сумерки, то, не заходя домой, он направился к Каме.

Его мало беспокоило, что его могут узнать, а на случай опасности у него был с собой меч.

"До сих пор, -- подумал царевич, -- Кама отпускала прислугу, когда ждала меня к себе. Сегодня она или предчувствует мой приход, или, может быть, принимает возлюбленного, более счастливого, чем я".

Он поднялся во второй этаж. Остановился у входа в спальню финикиянки и быстро отдернул завесу. В комнате были Кама и Хирам; они о чем-то шептались.

-- О, я пришел не вовремя! -- проговорил, смеясь, наследник. -- Что же, и вы, князь, ухаживаете за женщиной, которой под страхом смерти запрещено проявлять благосклонность к мужчинам?

Хирам и жрица вскочили с места.

 Видно, -- сказал финикиянин, кланяясь, -- какой-то добрый дух предупредил тебя, господин, что разговор идет о тебе.

-- Вы готовите мне какой-нибудь сюрприз? -- спросил наследник.

-- Кто знает, может, и так, -- ответила Кама, вызывающе глядя на него.

Но он холодно ответил:

-- Как бы, однако, те, кто готовит мне сюрпризы, сами не угодили под секиру или в петлю. Это было бы для них большей неожиданностью, чем для меня их сюрпризы.

-- Чем заслужили мы гнев нашего господина и покровителя?

-- Я хочу знать правду, -- сказал царевич, садясь и грозно глядя на Хирама, -- я хочу знать, кто устроил нападение на ассирийского посла и впутал в это дело человека, похожего на меня, как моя правая рука похожа на левую.

-- Вот видишь, Кама, -- обратился к финикиянке оторопевший Хирам, -- я говорил, что чрезмерная близость к тебе этого негодяя может навлечь на нас большое несчастье. Так и случилось... И ждать долго не пришлось.

Кама упала к ногам царевича.

 Я все расскажу, -- воскликнула она, -- только изгони из сердца своего обиду против финикиян! Меня убей, меня посади в темницу, но не гневайся на них.

-- Кто напал на Саргона?

-- Грек Ликон, который поет у нас в храме, -- ответила, не вставая с колен, финикиянка.

-- А! Тот, что пел тогда под твоим окном? Это он так похож на меня?

Хирам склонил голову и приложил руку к сердцу.

 Мы щедро оплачивали этого человека, -- сказал он, -- за то, что он походе на тебя, господин... Мы думали, что его жалкая личность может пригодиться тебе на случай беды...

-- И пригодилась!.. -- перебил наследник. -- Где он? Я хочу видеть этого прекрасного певца... это живое мое изображение...

Хирам развел руками.

-- Убежал, негодяй... Но мы его найдем, -- разве что он обратился в муху или земляного червя.

-- А меня ты простишь, господин? -- прошептала финикиянка, положив руки на колени царевича.

 Женщине многое прощается, -- ответил наследник.

-- И вы не будете мне мстить? -- боязливо спросила она Хирама.

-- Финикия, -- ответил старик неторопливо и внушительно, -- простит самое большое преступление тому, кто обретет милость господина нашего Рамсеса - да живет он вечно! А что касается Ликона, -- прибавил он, обращаясь к наследнику, -- он будет в твоих руках, господин, живой или мертвый.

Сказав это, Хирам низко поклонился и вышел из комнаты, оставив жрицу с царевичем.

Кровь ударила Рамсесу в голову. Он обнял стоявшую перед ним на коленях Каму и шепнул:

 Ты слышала, что сказал достойный Хирам? Финикия простит тебе самое большое преступление! Вот человек, который действительно предан мне. А раз он так сказал, какая у тебя может быть отговорка?

-- Ты покорил меня... Я - твоя рабыня... Но сегодня оставь меня. Отнесись с почтением к дому, принадлежащему богине Ашторет.

 Так ты переедешь ко мне во дворец? -- спросил царевич.

-- О боги! Что ты сказал? С тех пор как солнце всходит и заходит, не случалось еще, чтобы жрица Ашторет... Но что делать? Финикия выказывает тебе, господин, столько преданности и любви, сколько не знал ни один из ее сынов...

 Значит... - прервал он ее, обнимая.

-- Только не сегодня и не здесь... - просила она.