Фараон.
Книга третья.
Глава 10

10

После похорон фараона Египет вернулся к своей обычной повседневной жизни, а Рамсес XIII - к государственным делам.

Новый повелитель в месяце эпифи (апрель - май) посетил города, расположенные за Фивами вдоль Нила. Он побывал в Сни, городе с оживленной промышленностью и торговлей, где был храм бога Хнума, или "души света", посетил Эдфу, где находился храм с десятиэтажными пилонами, владевший огромной библиотекой папирусов; на его стенах была вычерчена и нарисована своего рода энциклопедия современной географии, астрономии и богословия. Заглянул в каменоломни Хенну; в Нуби, или Ком-Обо, совершил жертвоприношение Гору, богу света, и Собеку, владыке тьмы. Был на острове Абу, зеленом, как изумруд, на фоне черных скал. Здесь созревали лучшие финики, и город назывался "столицей слонов", потому что в нем была сосредоточена торговля слоновой костью. Заехал и в город Сунну, расположенный у первых нильских порогов, а также посетил колоссальные гранитные и сиенитовые каменоломни, в которых при помощи деревянных клиньев, смачиваемых водой, откалывали от скал обелиски высотой до девяти этажей.

Где бы ни появлялся новый повелитель Египта, подданные встречали его с бурным восторгом. Даже работавшие в каменоломнях каторжники, тела которых были покрыты незаживающими ранами, даже они были осчастливлены, так как фараон приказал на три дня освободить их от работ.

Рамсес XIII мог быть доволен и горд: ни одного фараона, даже во время триумфального въезда, не встречали так, как его во время этого мирного путешествия. Номархи, писцы и жрецы, видя беспредельную любовь народа к новому фараону, склонялись перед его властью.

 Чернь - как стадо быков, -- шептались они между собой, -- а мы - как благоразумные, деловитые муравьи. Будем же чтить нового повелителя, чтобы наслаждаться здоровьем и сохранить наши дома целыми и невредимыми.

Итак, противодействие вельмож, еще за несколько месяцев до того очень сильное, сейчас сменилось покорностью. Вся аристократия, все жреческое сословие пали ниц перед Рамсесом XIII. Только Мефрес и Херихор оставались непреклонными.

И когда фараон вернулся из Сунну в Фивы, в первый же день главный казначей принес ему неблагополучные вести.

-- Все храмы, -- заявил он, -- отказали казне в кредите и покорнейше просят ваше святейшество распорядиться о выплате в течение двух лет полученных от них взаймы сумм...

-- Понимаю, -- ответил фараон. -- Это происки святого Мефреса. Сколько же мы им должны?

 Около пятидесяти тысяч талантов.

-- Значит, мы должны уплатить пятьдесят тысяч талантов в течение двух лет?.. Ну, а еще что?..

-- Налоги поступают очень слабо, -- продолжал казначей. -- Вот уже три месяца, как мы получаем лишь четвертую часть того, что нам следует.

-- Что же случилось?

Казначей стоял в смущении.

 Я слышал, -- сказал он, -- что какие-то люди внушают крестьянам, будто в твое царствование они могут не платить податей...

-- Ого-го! -- воскликнул со смехом Рамсес. -- Эти какие-то люди, по-моему, очень похожи на достойнейшего Херихора. Уж не хочет ли он уморить меня голодом? Где же вы берете деньги на текущие расходы?

-- По распоряжению Хирама, финикияне дают нам взаймы. Мы взяли уже восемь тысяч талантов...

-- А расписки даете им?

-- И расписки и залоги... - вздохнул казначей. -- Они говорят, что это простая формальность, но все же поселяются в твоих поместьях и отнимают у крестьян что только можно.

Наутро он призвал всех, кому больше всего доверял: верховного жреца Сэма, пророка Пентуэра, своего любимца Тутмоса и финикиянина Хирама. Когда они собрались, он заявил им:

 Вам, вероятно, известно, что храмы потребовали возврата тех денег, которые получил от них взаймы мой вечно живущий отец. Все долги святы, а долг богам мне хотелось бы уплатить раньше всех других... Но казна моя пуста, так как даже налоги поступают нерегулярно. Поэтому я считаю, что государство в опасности, и вынужден обратиться за средствами к сокровищам, хранящимся в Лабиринте...

Жрецы беспокойно заерзали на месте.

-- Я знаю, -- продолжал фараон, -- что по нашим священным законам моего приказа недостаточно, чтобы открыть подвалы Лабиринта. Но тамошние жрецы объяснили мне, что надо сделать: я должен созвать представителей всех сословий Египта по тринадцати человек от каждого сословия, для того чтобы они подтвердили мою волю... - При этих словах фараон усмехнулся и закончил: - Сегодня я пригласил вас для того, чтобы вы помогли мне созвать это собрание представителей сословий, и повелеваю вам следующее: ты, достойнейший Сэм, изберешь тринадцать жрецов и тринадцать номархов. Ты, благочестивый Пентуэр, приведешь из разных номов тринадцать земледельцев и тринадцать ремесленников. Тутмос доставит тринадцать офицеров и тринадцать знатных людей, а князь Хирам займется приглашением тринадцати купцов. Я бы хотел, чтобы это собрание состоялось как можно скорее у меня во дворце в Мемфисе и, не теряя времени на пустую болтовню, решило бы, что Лабиринт должен предоставить средства моей казне...

 Осмелюсь напомнить тебе, государь, -- заметил верховный жрец Сэм, -- что на этом собрании должны присутствовать достойнейший Херихор и достойнейший Мефрес и что они имеют право, и даже обязаны, возражать против изъятия сокровищ из Лабиринта.

-- Отлично. Я вполне согласен с этим, -- ответил с жаром фараон. -- Они приведут свои доводы, я - свои. Собрание же решит, может ли государство существовать без денег и разумно ли держать без пользы сокровища в подвалах, в то время как правительству грозит нищета.

-- Несколькими сапфирами из тех, что хранятся в Лабиринте, можно было бы выплатить все долги финикиянам! -- заявил Хирам. -- Я отправлюсь к купцам и немедленно же доставлю не тринадцать, а тринадцать тысяч таких, что будут голосовать так, как тебе угодно.

После ухода Хирама верховный жрец Сэм сказал:

 Не знаю, хорошо ли, что на этом совете присутствовал чужеземец.

-- Он должен был присутствовать, -- воскликнул фараон, -- потому что он не только пользуется большим влиянием у наших купцов, но, что сейчас еще важнее, доставляет нам деньги... Я хотел показать ему, что помню и думаю о своих долгах и что у меня есть средства, чтобы покрыть их.

-- Разреши, государь, и я сейчас же поеду, чтобы набрать нужное количество земледельцев и ремесленников. Все они будут голосовать за нашего повелителя, но из огромного числа их надо выбрать самых разумных.

Он простился с фараоном и ушел.

 А ты, Тутмос? -- спросил Рамсес.

 Господин мой, -- ответил тот, -- я настолько уверен в твоей знати и армии, что, вместо того чтобы говорить о них, я осмелюсь обратиться к тебе с личной просьбой.

-- Тебе нужны деньги?

-- Вовсе нет. Я хочу жениться...

-- Ты? -- воскликнул фараон. -- Какая же это женщина заслужила у богов подобное счастье?

 Это - красавица Хеброн, дочь достойнейшего фиванского номарха Антефа, -- ответил, смеясь, Тутмос. -- Если ты, государь, соизволишь предложить меня этой почтенной семье... Я хочу сказать, что моя любовь к тебе возрастет, но не скажу этого, потому что это будет ложью...

Фараон похлопал его по плечу.

-- Ладно... ладно... Не уверяй меня в том, в чем я и без того уверен. Завтра же я поеду к Антефу, и клянусь богами, что не пройдет и нескольких дней, как свадьба будет слажена. А теперь можешь идти к своей Хеброн.

Оставшись наедине с Сэмом, государь спросил:

 Я вижу, лицо у тебя хмуро. Ты сомневаешься, чтобы нашлось тринадцать жрецов, готовых выполнить мой приказ?..

 Я уверен, -- ответил Сэм, -- что почти все жрецы и номархи сделают то, что будет необходимо для счастья Египта и удовлетворения вашего святейшества... Не забудь, однако, государь, что когда речь идет о сокровищнице Лабиринта, то окончательное решение должен дать Амон...

-- Статуя Амона в Фивах?..

-- Да...

-- Амон, -- сказал он, -- это Херихор и Мефрес... Что они не согласятся - это я знаю. Но я не намерен из-за упрямства двух человек рисковать судьбой государства.

 Ты ошибаешься, -- ответил серьезным тоном Сэм. -- Правда, очень часто статуи богов делают то, чего желают их верховные жрецы. Но... Не всегда... В наших храмах, государь, происходят иногда вещи необычайные и таинственные. Статуи богов иногда делают и говорят то, что хотят сами.

-- В таком случае я спокоен, -- перебил его фараон. -- Боги знают положение государства и читают в моем сердце... Я хочу, чтобы Египет был счастлив, а так как я добиваюсь только этого, то ни один мудрый и добрый бог не может мне помешать.

 Да сбудутся слова твои, -- прошептал верховный жрец.

-- Ты хочешь сказать мне еще что-то? -- спросил фараон, видя, что Сэм не спешит прощаться.

-- Да, государь. На мне лежит обязанность тебе напомнить, что каждый фараон тотчас же по вступлении на престол и после похорон своего предшественника должен подумать о сооружении двух памятников: гробницы для себя и храма для богов.

 Совершенно верно! -- сказал фараон. -- Я не раз уже думал об этом, но, не имея денег, не тороплюсь с распоряжениями. Потому что, -- прибавил он, оживляясь, -- если я буду строить, то что-нибудь грандиозное, что-нибудь такое, что заставит Египет помнить обо мне.

 Ты хочешь воздвигнуть пирамиду?

-- Нет, ведь мир не построит пирамиды больше Хеопсовой и храма больше, чем храм Амона в Фивах. Мое царство слишком слабо, чтобы совершать грандиозные дела... Поэтому я должен сделать что-то совсем новое, тем более что наши памятники мне уже надоели. Все похожи один на другой, как люди друг на друга, и отличаются разве только размерами, как взрослый человек от ребенка.

-- Так что же?.. -- спросил с удивлением жрец.

-- Я говорил с греком Дионом, нашим знаменитым архитектором. Он одобрил мой план, -- продолжал фараон. -- Гробницу для себя я хочу построить в виде круглой башни с наружными лестницами, такую, какая была в Вавилоне... Кроме того, я воздвигну храм не в честь Осириса и Исиды, а посвящу его единому богу, в которого верят все египтяне, халдеи, финикияне, евреи... И я хочу, чтоб этот храм был походе на дворец царя Ассара, модель которого Саргон привез моему отцу.

-- Грандиознейшие планы, государь мой, -- ответил он. -- Но они невыполнимы. Вавилонские башни очень непрочны и легко рушатся. А наши здания должны стоять века. Храма же единому богу воздвигнуть нельзя, ибо он не нуждается ни в одежде, ни в еде, ни в питье, весь мир - его обитель. Где храм, что вместит его? Где жрец, который дерзнул бы совершать ему жертвоприношения?..

-- Гм! Тогда построим храм для Амона-Ра, -- предложил фараон.

-- Хорошо. Только не такой, как дворец царя Ассара. Ибо это здание ассирийское, а нам, египтянам, не подобает подражать варварам...

 Не понимаю, что ты хочешь сказать... - перебил его с легким раздражением фараон.

 Выслушай меня, господин наш, -- сказал Сэм. -- Посмотри на улиток - у каждой из них другая раковина: у одной - свернутая спиралью, но плоская; у другой - тоже свернутая, но продолговатая; у третьей похожа на коробочку. Таким же образом каждый народ строит свои здания согласно со своим темпераментом и характером. Египетские здания настолько же отличаются от ассирийских, насколько египтяне от ассирийцев. У нас основной формой здания является усеченная пирамида, наиболее устойчивая из всех форм, подобно тому как Египет - наиболее устойчивое из государств. У ассирийцев же основная форма - куб, который легко подвергается разрушению. Спесивый и легкомысленный ассириец ставит свои кубы один на другой и строит многоэтажные здания, под тяжестью которых оседает почва. Скромный же и благоразумный египтянин ставит свои усеченные пирамиды одну за другой. Таким образом у нас ничего не висит в воздухе, и все здание целиком покоится на земле. Отсюда проистекает, что наши здания вытянуты в длину и могут простоять века, а ассирийские вытянуты в высоту и хрупки, как их государство, которое сейчас быстро растет, а через несколько веков от него останутся одни развалины. Ассириец - крикливый хвастун, и в своих постройках он все выставляет наружу - колонны, живопись, скульптуру. Скромный же египтянин самую красивую скульптуру и колонны прячет внутрь храма, как мудрец, который скрывает высокие мысли, чувства и желания в глубине сердца, а не украшает ими свою грудь и плечи. У нас все прекрасное скрыто. У них все делается напоказ. Ассириец, если бы мог, вспорол бы свой желудок, чтобы показать миру, какие редкие яства он ест...

 Продолжай... Продолжай!.. -- воскликнул Рамсес.

-- Мне остается сказать немногое, -- продолжал Сэм. -- Я хочу только обратить твое внимание, государь, на различие между нашими и ассирийскими зданиями. Когда много лет назад, будучи в Ниневии, я смотрел на дерзко возвышающиеся над землей ассирийские башни, мне казалось, что это взбесившиеся кони, которые, закусив удила, встали на дыбы, но вот-вот упадут, и хорошо, если при этом не поломают себе ноги. А попробуйте, ваше святейшество, взглянуть с какой-нибудь высокой точки на египетский храм. Что он напоминает собой? Человека, который молится, припав к земле. Два пилона - это две руки, воздетые к небу. Две стены, окружающие двор, -- это плечи. Колонный, или "небесный", зал - это голова, залы "божественного откровения" и "жертвенных столов" - это грудь, а таинственная обитель бога, "святилище" - сердце благочестивого египтянина. Наш храм учит нас, какими мы должны быть. "Да будут у тебя руки мощные, как пилоны, -- говорит он нам, -- а плечи крепкие, как стены. Да будет у тебя ум всеобъемлющий и щедрый, как преддверие храма; душа чистая, как залы "откровения" и "жертвоприношений", а в сердце, египтянин, да будет у тебя бог!" Ассирийские же здания говорят своему народу: "Старайся подняться выше всех, ассириец, держи голову выше других! Если ты и не свершишь ничего великого в жизни, то, по крайней мере, оставишь много развалин..." Неужели у тебя, государь, хватит смелости воздвигать у нас ассирийские башни, подражать народу, к которому Египет относится с презрением и брезгливостью!..

-- В таком случае, -- ответил он, -- я подожду с постройкой храма и гробницы для себя. Вы же, мудрецы, желающие мне добра, обдумайте планы таких зданий, которые бы донесли мое имя до самых отдаленных поколений.