Британик. Действие четвертое

Поближе сядь, Нерон. Все говорят, что надо

Мне оправдать себя. Вот только в чем? Я рада

Развить перед тобой моих злодейств клубок,

Чтоб с основанием меня судить ты мог.

Да, император ты. Но нет числа препонам,

Стоявшим некогда между тобой и троном.

Мой род, моих отцов и чтил, и помнил Рим -

Что из того, Нерон? Ты не наследник им.

Но мать Британика нашла конец кровавый.

На ложе брачное властителя державы

Рвались красавицы любой ценой взойти

И к сердцу Клавдия старались путь найти

Через былых рабов. Я тоже домогалась,

Гордыню растоптав - сильна гордыня в нас! -

К Палласу я пошла, и мне помог Паллас.

Мы с Клавдием в родстве, он дядя мне по крови:

Я ластилась к нему, точила яд любови

В спокойную приязнь, но медлил, медлил он,

Кровосмесительным союзом устрашен.

Подкупленный сенат смягчил закон старинный^[100]

И Клавдия привел на ложе Агриппины.

Колени преклонил передо мной весь Рим,

Но был тот выигрыш моим, а не твоим.

Готовя трон тебе, я рук не покладала,

И вот Октавия твоей женою стала.

Силан ее любил. Он смерть к себе призвал -

На свадебный твой пир кровавый отблеск пал.

Путь к цели я прошла всего наполовину:

Кто зятя предпочтет единственному сыну?

Паллас и тут помог: улещивал, молил,

И Клавдий наконец тебя усыновил,

И ты - хвала богам! - стал с этих пор Нероном

Припомнив прошлое, все поняли тогда

Заветный замысел, что зрел во мне года.

Судьбу Британика немедля угадали

Друзья его отца и гневались, роптали,

Но я посулами закрыла рот одним,

А тем, кто был строптив, пришлось покинуть Рим:

Пеняла Клавдию на них и ночь, и день я,

И удалил он всех, кто, преисполнен рвенья,

Свой жребий навсегда с Британиком связав,

Мог на защиту встать его законных прав.

Но мало этого: к нему мои клевреты

В доверие вошли, он слушал их советы;

Тебе ж в наставники, напротив, я дала

Людей, которых Рим хвалил за их дела.

Пронырство льстивое меня не обольщало,

Из ссылки, из когорт я лучших возвращала,

И Бурр с Сенекою, что, не жалея сил,

Чернят меня... Но Рим высоко их ценил-

Под именем твоим я всех благотворила,

Подаркам, празднествам я потеряла счет,

Но были куплены и войско, и народ.

Они Германика к тому же не забыли

И моего отца в тебе, Нерон, любили.

Дни Клавдия меж тем шли быстро под уклон,

Смерть близилась, и тут прозрел внезапно он,

И понял наконец, что сына обездолил,

Наследия лишил и трон отнять позволил,

И стал взывать к друзьям, но предали друзья:

Любимцев, стражу, двор - всех подкупила я.

Он звал Британика в тревоге запоздалой,

Но ложе смертное от всех я ограждала

В заботе будто бы великой... Он угас,

Но не был сын к отцу допущен в этот час.

Шла обо мне молва, позорила, корила.

Смерть императора от города я скрыла,

Казалось, все идет, как прежде, и пока

Нерону присягнуть Бурр призывал войска

И я тебя тайком вела к подножью трона,

О здравии того, кто был остылый прах,

И жертвенная кровь лилась на алтарях^[101].

Когда же наконец все войско присягнуло

И после стольких бурь спокойно я вздохнула,

Двойною вестью Рим был сразу оглушен:

Нет больше Клавдия, а цезарь ты, Нерон.

Вот преступления, в которых виновата.

Других за мною нет. И вот твоя отплата!

Сперва ты нежен был, вкушая сладкий плод

Моих бессонных дум, усилий и забот;

Полгода не прошло - и где же благодарность?

Ты отстранил меня. Кругом - одна коварность.

Твои наставники, признательность презрев,

Усиливают рознь и распаляют гнев,

И топчут, топчут все, чему учили сами.

Ты окружил себя беспутными юнцами:

Отон^[102], Сенецион^[103] и мало ли других

Твоим порокам льстят и взращивают их.

Я объяснения просила и ответа,

Но мне ответом был град ранящих обид:

Так благодетелю неблагодарный мстит.

Женить Британика на Юнии хотела -

Довольны были все, и сладилось бы дело,

Но, силою в ночи к тебе приведена,

Вдруг вожделенною становится она.

Октавии развод, Октавия постыла,

А я своей рукой вам ложе постелила!

Стал узником твой брат, изгнанником - Паллас,

Теперь угодник Бурр, исполнив твой приказ,

Меня - меня! - лишил свободы дерзновенно!

Тебе пристало бы униженно, смиренно

Просить прощения у матери своей,

А ты, Нерон, велишь оправдываться ей!

Я знаю наизусть и без напоминанья

И все твои труды, и все благодеянья.

Ты жить могла б сейчас в покое, в тишине,

Сыновней нежности доверившись вполне,

И кто хоть раз внимал их буйственным потокам,

Невольно думал тот, - я буду прям с тобой, -

Что так старалась ты лишь для себя одной.

Он думал: "Небеса! На пятерых достало б

Подобных почестей! Так в чем причина жалоб?

Что сделал этот сын? В чем провинился он?

Неужто привела она его на трон,

Чтоб управлять потом и сыном, и державой?"

Ты не сыта была почетом, властью, славой,

И жажда первой быть палила как огнем.

Я уступал тебе охотно и во всем.

Но не владычица - владыка Риму нужен,

И ропот поднялся, единодушен, дружен,

И за сенатом вслед выкрикивал народ,

Что лишь твои слова мой повторяет рот,

Что Клавдий передал Нерону во владенье

И Рим, и заодно - тебе повиновенье.

Когорты гневались, когда их грозный строй

Прославленных орлов склонял перед тобой,

Для тех, кто уцелел, для тех, кто пал в сраженье!

Другая бы сдалась, свою смирила б страсть,

Но в жизни для тебя всего дороже власть!

Ты к Юнии вошла в доверие, с ней спелась,

Британика к себе привлечь имела смелость,

И сети плел Паллас, тобой руководим.

Пришлось заняться мне спасением своим...

О да, я знаю все: меня ты свергнуть хочешь,

Мутишь мои войска, без устали хлопочешь

О сыне Клавдия... Я лучше помолчу!

Да ты сошел с ума! Я заменить хочу

Тебя Британиком? Зачем? Какую силу

Я при дворе его могу иметь? Помилуй,

Ведь если и сейчас за матерью твоей

Следят во все глаза, и клевета, как змей,

В нее вонзает зуб, и злоба строит ковы,

Что станется со мной среди двора чужого?

Не в горьких жалобах, в которых смысла нет,

Уже рождаются, меня бы обвинили,

А в том, что для тебя я прибегаю к силе,

Что я изменница... Не проведешь меня!

Неблагодарен ты, и с первого же дня,

Как мною был рожден, бездушен, лицемерен,

Ты лишь себя любил и лишь себе был верен.

Все нежности твои - притворство и игра.

Зачем, зачем к тебе была я так добра?

Несчастнейшая мать! За что мне эта мука?

Что я ни сделаю - все тягость, все докука.

Сын у меня один... О небо, для кого ж

Мои старания, и выдумки, и ложь?

Я страх превозмогла и совесть растоптала,

О будущем своем раздумывать не стала,

Хотя грозил бедой свирепый нрав его...

И ныне цезарь он. Какое торжество!

Ты отнял у меня предательски свободу -

Возьми вдобавок жизнь, но берегись народу

Сей подвиг свой открыть, чтоб в правом гневе он

Что сделать должен я, и требуешь чего ты?

Пусть кару понесут мои недоброхоты,

Пусть вступит Юния с кем пожелает в брак,

Смягчи Британика, будь краток с ним и благ,

Обоих отпусти и возврати Палласа,

И пусть не будет дня, и пусть не будет часа,

Когда бы предо мной посмел захлопнуть дверь

Твой Бурр, что слушает наш разговор теперь!

Всем ныне повелю к твоим ногам склониться,

И римляне поймут - нет меры, нет границы

Моей любви к тебе. Размолвки этой лед

Нам дружбу укрепит, огонь в сердца вольет.

Пусть виноват Паллас - вину ему прощаю,

С Британиком, как брат, приятельствовать чаю:

Любовь нас развела, посеяла вражду,

Но твоему теперь мы вверимся суду.

Обрадуй же его, не мешкая. А страже

Покорно исполнять, что госпожа прикажет.

Ты в мире с матерью! Мой цезарь, как я рад!

Меж вас согласие, меж вас, как прежде, лад!

Вовек не разжигал я вашего раздора

И, знаешь это сам, не заслужил укора,

Что сына клеветой натравливал на мать.

Тебе не верил я, не стану отрицать,

Не раз казалось мне, что в сговоре вы оба,

Но вижу - в ней к тебе нелицемерна злоба.

Могла б к Британику она и не спешить:

Я обниму его, - чтоб насмерть задушить.

Больше не хочу нападок, воплей, споров.

У матери моей неукротимый норов,

Но справлюсь я и с ней, к земле ее пригну.

Когда исчезнет он, я наконец вздохну:

Враг будет стерт с земли, а бестелесной тени

Не сможет обещать она моих владений.

И скоро ль час придет оплакать эту тень?

Кто подсказал тебе деяние такое?

Кто подсказал? Мой сан, любовь и жизнь - все трое.

Нет, нет, не может быть, чтоб в голове твоей

Созрела эта мысль, чернее всех ночей!

И твои уста произнесли без дрожи

Ужасные слова? Нет, быть того не может!

Чьей кровью ты себя задумал обагрить?

Тебе наскучило во всех сердцах царить

И ненависть милей? Отрадней отвращенье?

Так что же, быть всегда в плену, в порабощенье

У плебса римского? Он утром любит нас,

А вечером, глядишь, его восторг угас...

Зависеть от того, что волн морских неверней?

Быть императором и подчиняться черни?

Но быть источником бесчисленных щедрот,

Чтоб в изобилии и в мире жил народ -

Счастливейший удел! Останься благороден,

Не изменяй себе. Ты в выборе свободен,

На всем пути добра нет для тебя преград,

Но если, вняв льстецам с их мудростью придворной,

Решишься перейти на путь злодейства торный -

Отметишь зверствами за каждой пядью пядь

И кровью будешь кровь с преступных рук смывать.

Друзья Британика, дав волю возмущенью,

Молчание прервут, начнут взывать к отмщенью,

И пусть до одного в борьбе с тобой падут -

Живые мстители на смену им придут.

Такой зажжешь пожар, что Рим пропахнет гарью,

Заставив мир дрожать, дрожащей станешь тварью,

Начнешь ссылать, казнить, с пристрастьем дознавать

И в каждом подданном врага подозревать!

Неужто первых лет незамутненный опыт

Теперь в твоей душе рождает только ропот?

О вспомни, как они безбурною рекой

Текли, даруя всем и радость, и покой!

Ты мог сказать себе в счастливом умиленье:

"Повсюду в этот час мне шлют благословенье.

Я - не причина бед, я - не исток невзгод!

При имени его не хмурится зловеще:

К нему во всех сердцах лишь преданность трепещет".

Недавно было так. Не только не казнил -

Ничтожнейшую жизнь ты драгоценной мнил.

Был к смерти присужден в те дни преступник тяжкий;

Сенат настаивал, чтоб цезарь без оттяжки

Тот приговор скрепил, но ты твердил в ответ,

Что милосердие - твой путеводный свет,

Что черствы их сердца, что власть тебе постыла,

Что лучше б письмена твоя рука забыла.

Я умолю тебя, к ногам твоим паду,

А оттолкнешь меня - из жизни сам уйду:

Когда способен ты на это злодеянье,

Не стану, не смогу влачить существованье. (Падает на колени.)

Пронзи же сердце мне за то, что никогда

Убийству черному оно не скажет «да!».

Зови своих друзей: для их трусливых дланей

Нет жертвы сладостней и цели нет желанней.

И от него бежит недобрый дух, как пес!..

Ты поименно мне злодеев перечисли,

Что вероломные тебе внушали мысли,

Раскрой Британику объятия, как брат...

Нет, это слишком!

Он ни в чем не виноват

И долга верности, клянусь, не нарушает!

Не верь, не верь тому, что клевета внушает.

Скорей бы встретиться и объясниться вам!

Веди его ко мне, и оба ждите там.

Готово, господин! Нет, похвалы не пусты

Отравам пагубным искусницы Локусты^[104]:

При мне дала рабу таинственный состав -

На месте умер он, и стона не издав.

Такого снадобья у нас еще не знали:

Уносит жизнь быстрей, да и надежней стали.

Ты сделал все, что мог, и впредь не хлопочи.

Ты, значит, думаешь - Британик не опасен?

И запрещаешь?..

Да. Я с ним на мир согласен.

Повиновения не преступлю черты,

Но он под стражу взят - об этом помнишь ты?

Обида к мщению Британика принудит,

К тому же тайное недолго тайным будет:

Узнает, что Нарцисс по слову твоему

Уже готовился отраву дать ему

И - страшно вымолвить! - легко на то решится,

Чего гнушается мой цезарь и страшится.

Ручались за него, сломлю и я себя.

Собой пожертвуешь, так пламенно любя?

Уступишь Юнию другому добровольно?

Не время говорить об этом. И довольно:

Вновь матери своей подвластен властелин.

Мне похвальба ее теперь понятна стала.

Какая похвальба? Где? Что она сказала?

Не я один слыхал надменные слова.

Будто с ней поговоришь едва -

И стихнут грозные громовые раскаты,

И сразу замолчишь, смущенный, виноватый,

Отступишь с радостью на прежний свой рубеж,

Смиренно вымолив прощенье за мятеж.

Где ж выход, объясни? Как сбить бы мне хотелось

С нее заносчивость и поубавить смелость!

Я знаю, если ей хоть раз еще смолчу -

Немой покорностью за это заплачу.

Но в общем мнении, Нарцисс, боюсь упасть я:

Подумай, мне ль идти дорогой самовластья,

И отравителем именоваться впредь,

Средь подданных моих прослыть братоубийцей?

А кротостью своей ты думаешь добиться,

Чтоб грязью римский плебс тебя не поливал?

Но что тебе, скажи, до брани и похвал?

Не будь на поводу у черни бесноватой.

Ты - цезарь, ты - Нерон и сам себе вожатый!

Прости, мой господин, не знаешь ты народ:

Он любит лишь кулак, лишь силу признает.

Безмерной добротой себя ты ослабляешь,

Дух своеволия в толпу рабов вселяешь.

Они, привыкшие весь век ходить в пенях,

Боготворят того, кто им внушает страх.

А как угодливы, как полны суеверий!

Низкопоклонством их был утомлен Тиберий^[105].

Мне с волей заодно и власть твой отчим дал -

Заемную, но власть! - и, правя, я гадал,

Какой постыдный гнет, какие оскорбленья

Покорно все снесли. По горло будь в крови,

С сестрою разведись и брата отрави, -

Прославит Рим тебя и гимн хвалебный грянет,

А их он обвинять и ненавидеть станет,

И день, когда пришли они на этот свет,

Считаться будет днем несчастливых примет.

Ты прав, но как теперь мне вырваться из плена?

Бурр умолял меня коленопреклоненно,

И обещанием я сам себя связал

И не хочу, чтоб он передо мной дерзал

Кичиться честностью. Притом его моленья,

Не скрою, тронули меня до умиленья.

Бурр говорит красно, но знаю наперед,

Что выгоду свою ревниво соблюдет.

Вся клика такова и как огня боится,

Что, сделав этот шаг, ты можешь распрямиться

И, с нами уравняв, у них отнимешь власть

И этих гордецов во прах принудишь пасть.

Кричат: "Не по плечу Нерону править Римом!

Не смеет ни решать, ни сделать ничего.

Бурр - сердце цезаря, Сенека - ум его.

Чем император наш, сограждане, кичится?

Что управляет он умело колесницей!^[106]

Стяжавши жалкий приз, в восторг приходит он

И развлекает чернь, как низкий гистрион,

И на театре ей поет свои творенья,

И ждет потом похвал и кликов одобренья.

Он получает их - охрана зорко бдит,

Не сдобровать тому, кто, дерзкий, засвистит".

Пора бы рты заткнуть, мой цезарь, этим людям.

Пойдем, Нарцисс. Как быть, мы по пути обсудим.

кроме него лишь один римский всадник, да и то, как говорили, из желания угодить этим Агриппине (ср. «Анналы», XII, 7).

И жертвенная кровь лилась на алтарях. - Ср. «Анналы», XII, 68 и 69.

Отон - Марк Сальвий Отон происходил из знатной семьи. Короткое врем (с января по апрель 69 г.) был императором Рима.

Сенецион - сын вольноотпущенника императора Клавдия. И отец, и сын были любимцами Нерона (ср. «Анналы», XIII, 12).

Локуста - была известна в Риме как отравительница, владевша секретом разнообразных ядов. Ее услугами нередко пользовались в политических целях. Согласно Тациту, она составила яд, которым был отравлен Клавдий. Светоний в жизнеописании Нерона говорит, что от нее был получен яд, которым отравили Британика.

«О люди, созданные для рабства!», и добавляет: «Очевидно, даже ему, при всей его ненависти к гражданской свободе, внушало отвращение столь низменное раболепие» («Анналы», III, 65).

Что управляет он умело колесницей! - Тацит упоминает о недовольстве, которое вызывали у Бурра и Сенеки увлечения Нерона недостойными цезар занятиями - игрой на кифаре, лицедейством на сцене, участием в конных состязаниях: «В Ватиканской долине было огорожено для него ристалище, на котором он мог бы править конной упряжкой в присутствии небольшого числа избранных зрителей; но вскоре он сам стал созывать туда простой народ Рима, превозносивший его похвалами, ибо чернь, падкая до развлечений, радовалась, что принцепсу свойственны те же наклонности, что и ей» («Анналы», XIV, 14). Некоторые современники Расина склонны были толковать это место как косвенный выпад против страсти Людовика XIV танцевать в балете. Однако король перестал принимать участие в публичных балетных представлениях за несколько месяцев до постановки «Британика».

Автор:	Расин Ж.
Категория:	Трагедия


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница