Береника. Действие второе

Терпел и одобрял все низости Нерона

И, угождать любым готовый господам,

Злодея прославлял, припав к его стопам.

Я знаю этот двор и не нуждаюсь в лести.

Мне нужно мнение людей ума и чести,

И я хочу слова бесхитростные их

Услышать, Паулин, сейчас из уст твоих.

Ты клялся мне не лгать! Из страха и почтенья

Не выскажет никто другой неодобренья.

Чтоб поскорей узнать всю правду без прикрас,

Просил я помощи твоих ушей и глаз.

За дружбу цезаря пусть это платой будет:

Ты должен мне сказать, как Рим рядит и судит,

И искренность твоя да станет навсегда

Мне вольным голосом всеобщего суда.

Ты должен мне сказать, что город наш великий

Взаправду думает о нежной Беренике.

Ужель, назвав ее супругой, цезарь Тит

Народ нечаянной ошибкой оскорбит?

Да, государь! Увы, никто в твоей столице

Назвать бы не хотел ее императрицей.

Пусть гордый стан ее и красота лица

Достойны и твоей порфиры, и венца,

И есть в ней римский дух, у чужеземцев редкий,

Но, государь, цари - ее отцы и предки.

Ты знаешь, есть у нас незыблемый закон:

Брак с чужеземцами нам запрещает он.

Законным отпрыском и гражданином Рима

Дитя такой любви считать недопустимо.

К тому же, некогда изгнав своих царей,

Мы имя царское, что было всех святей,

Возненавидели так яростно, что ныне,

Как память о былой свободе и гордыне,

Рим, верный цезарям, непобедимый Тит,

Ту ненависть в сердцах своих сынов хранит.

Сам Юлий, даже он, кто подчинил впервые

Своим велениям обычаи родные,

Своей женой назвать египтянку не смог^[133],

Антонию она была милее жизни^[134].

Он стал изменником и славе и отчизне,

Но браком все-таки не сделал эту связь.

Он млел у ног ее, покуда, разъярясь,

Рим не настиг его в их царственных покоях

И смертью праведной не покарал обоих.

Прошли еще года. Калигула, Нерон^[135], -

Увы, не обойти столь мерзостных имен! -

Имевшие один лишь облик человека,

Поправшие все то, что люди чтут от века,

И те единственный уважили запрет:

И брака гнусного при них не видел свет.

Как требовал ты сам, тебе напомню честно,

Что Феликс, бывший раб, Палласа брат безвестный,

Став мужем двух цариц^[136], почти достиг венца;

И раз уж быть правдив я должен до конца,

Скажу тебе о том, что знают все на свете:

С твоей возлюбленной в родстве царицы эти.

Что ложе цезаря разделит дочь царей,

Когда в краю, где рок назначил ей родиться,

Вчерашнего раба в мужья берут царицы?

Так, благородный Тит, в столице говорят,

И очень может быть, что нынче же сенат,

Опору обретя в тревоге всенародной,

Все это выскажет открыто и свободно

И что у ног твоих, мой цезарь, вместе с ним

О лучшем выборе тебя попросит Рим.

Готовься, господин, к достойному ответу.

Увы! Моей любви невыносимо это!

Да, вижу, сильная тобой владеет страсть.

Сильней, чем думаешь, ее над Титом власть.

Мне каждодневное с царицею общенье -

Потребность первая, мой друг, и наслажденье.

Признаться и в другом охотно я готов:

Я лишь из-за нее благодарил богов,

Что моего отца избрали благосклонно

Чтоб Рим истерзанный вручил себя всего

Миролюбивости и разуму его.

Мне даже, - от тебя и этого не скрою, -

На троне самому хотелось быть порою,

Хоть я, - поверь мне, друг, - костьми б с восторгом лег,

Чтоб дольше мой отец и жить и править мог.

Такое я таил безумное желанье

Затем лишь, что искал для милой воздаянья

За верность и любовь, что жаждал ей служить

И мир к ее ногам покорно положить.

И все же, несмотря на весь мой пыл великий,

На клятвы, что давал я щедро Беренике,

Теперь, когда ее возможно торжество,

Теперь, когда я сам люблю сильней всего,

Теперь, когда нам брак сулит вознагражденье

За пятилетнее жестокое томленье, -

Я обречен сказать... О, как душа болит!

Что? Что сказать?

Не ты на верный путь сейчас меня направил.

Я лишь затем тебя заговорить заставил,

Чтоб речи, Паулин, суровые твои

Последний нанесли удар моей любви.

Да, колебался я: любовь не уступала,

И хоть в конце концов все перед честью пало,

Так много сердцу ран в бою нанесено,

Что нелегко теперь излечится оно.

Пока другой вершил и правил судьбы мира,

Ничто моей любви не нарушало мира.

По Беренике я вздыхал пять долгих лет

И лишь перед собой во всем давал ответ.

Но вот пришло отцу мгновенье роковое.

Глаза ему закрыл я скорбною рукою

И понял, как в мечтах от жизни был далек

И как безмерен груз, что на плечи мне лег.

Не то что существу любимому отдаться -

От самого себя я должен отказаться:

Богами отданы мне в руки мир и Рим,

Народ следит за мной с тревогой и вниманьем.

Каким бы для него явилось предвещаньем,

А для меня - стыдом, когда б, поправ закон,

Блаженству предался я с той, в кого влюблен!

Решенье принял я, не зная, как же с нею

О жертве тягостной заговорить посмею.

Дней семь тому назад - и сколько раз с тех пор!

Пытался я начать жестокий разговор,

Но с самых первых слов - о, пытка роковая! -

Язык мой путался, немея, застывая.

Я мог надеяться, что мой смятенный вид

О нашей участи ее предупредит;

Она же, подлинной не чувствуя угрозы,

То утереть сама мои хотела слезы,

То, увидав, как я безмолвно хмурю бровь,

Решала, что мою утратила любовь.

Нет, ложной мягкости суровость благородней.

С царицей свижусь я и все скажу сегодня.

Здесь друг мой Антиох. Пускай весь груз забот

И с нею на Восток далекий возвратится.

Да, завтра вместе с ним покинет Рим царица.

Мы встретиться должны - увы! - в последний раз,

И от меня она узнает все сейчас.

Я меньшего не ждал. Тому, кто любит славу,

Победа верная сопутствует по праву.

Порукою, что ты и тут непобедим,

Мне был поверженный во прах Иерусалим^[137].

Я верил: мужество, не знавшее предела,

Тебе не даст, о Тит, попрать свое же дело,

И покоритель стран, народов и царей

Не подпадет под власть слепых своих страстей.

Тем слава горше мне, чем похвалы пышнее.

Насколько б для меня стал блеск ее ценнее,

Когда бы только жизнь была ее ценой!

Во мне стремленье к ней зажег не кто иной,

Как та, с кем должен я теперь навек проститься.

Ты знаешь, что еще не так давно гордиться

Неронов двор меня в те годы воспитал^[138],

И, соблазнительным подвластный впечатленьям,

Я необузданным отдался наслажденьям.

Но вот пришла любовь. Чье сердце не горит

Желаньем угодить тому, кто в нем царит?

Я жизни не щадил: все предо мною пало.

Но крови, жертв и слез казалось слишком мало,

Чтоб ласков стал ко мне моей царицы взор,

И начал помогать несчастным я с тех пор.

Я всюду изливал свои благодеянья,

Лишь одного ища за это воздаянья:

Любимой принести, довольной наконец,

Богатый урожай мне преданных сердец.

Я всем обязан ей. А какова награда?

Весь долг мой возложить мне на нее же надо.

Вот доброты ее, любви ее цена -

Слова жестокие: «Уехать ты должна».

Помилуй, государь! До самого Евфрата

Расширил власть ее. Безумец лишь корит

Неблагодарностью того, кто так дарит.

Нет, рассчитался ты сверх меры с Вероникой.

Утеха жалкая в печали столь великой!

Открыто сердце мне возлюбленной моей:

Лишь я, один лишь я всегда был нужен ей.

Со дня - счастливый он, тот день, или несчастный? -

Как стали оба мы такой любви подвластны,

Томясь и думая лишь обо мне одном,

Чужая в городе и во дворце моем,

Она проводит в день едва ли час со мною

И кротко ждет меня все время остальное.

И если мне теперь случается порой

Попозже, Паулин, зайти в ее покой.

Она уже в слезах, и с нею я вздыхаю,

И слезы на ее ресницах осушаю.

Все то, что придает любви такую власть:

Упреки нежные, немеркнущую страсть,

Стремленье нравиться, бесхитростность прямую,

Пять лет я каждый день^[139] в покои к ней вхожу

И словно в первый раз на милую гляжу.

Закончим разговор. Признаюсь, друг, тебе я:

Чем больше думаю, тем становлюсь слабее.

О боги, что сказать я должен ей сейчас?

Довольно! Пусть удар скорей падет на нас.

Есть долг, и я пойду стезей его отважно,

А выживу иль нет - не так уж это важно.

Царица жалует, мой господин, к тебе.

Так что ж? Слабеешь ты в борьбе?

Что решено тобой - должно осуществиться.

Пора!

Да, да, ты прав. Пускай войдет царица.

Надеюсь, ты простишь меня, властитель мой,

За то, что мне пришлось нарушить твой покой.

Но коль дивится двор, какой мне жребий выпал,

Какими ты меня щедротами осыпал,

Могу ли, от всего и всех отчуждена,

В такой счастливый час молчать лишь я одна?

Позволь же мне сказать здесь, перед другом Тита

(Я знаю, от него о нас ничто не скрыто):

Окончен траур твой, и снят любой запрет,

А все-таки тебя со мною рядом нет.

Слыхала я, что мне венец сулишь ты новый,

Но за день от тебя не слышала ни слова.

Иль цезарь думает, что лишь сенату он

Обязан изъяснять, в кого и как влюблен?

Ах, Тит, мой Тит, любви не нужны выраженья,

В которых слышатся лишь страх и уваженье!

Зачем твоя любовь о царствах говорит

И только их - увы! - возлюбленной дарит?

Чем слова твоего, чем ласкового взгляда?

Лишь их и только их я алчу всей душой.

Возьми дары назад и больше будь со мной!

Неделя протекла, но ты, как прежде, занят.

Когда ж любовь твоя безмолвствовать устанет?

Хоть слово от тебя, хотя б единый взор!..

Не обо мне ль сейчас вели вы разговор?

Касались ли меня неведомые речи,

Которые прервал ты ради нашей встречи?

Беру в свидетели всевышних и благих:

И день, и ночь царишь ты в помыслах моих.

Пусть разделяют нас дела, заботы, стены,

Но сердце верное не ведает измены.

С какой холодностью клянешься ты сейчас,

Что пламень твой былой доселе не угас!

Зачем в свидетели ты призываешь вышних?

Чтоб убедить меня, не надо клятв излишних,

А для того, чтоб вновь покой обрел мой дух,

Ты, едва начав, теряешь силы

И, как в смущении, отводишь взор унылый.

Неужто ясного не видеть мне лица?

Ужель тебя гнетет доныне смерть отца,

И мрак души твоей смятенной не оставил?

О, если б до сих пор отец мой нами правил,

Как счастлив был бы я!

Стенания твои -

Сыновней, истинной свидетельство любви.

Но должное воздал ты памяти отцовой,

И от тебя твой Рим сегодня ждет иного.

Не смею говорить я о себе самой,

Хоть утешал тебя когда-то голос мой,

Хотя и мне, когда меня жестоко била

Судьба из-за тебя, всегда довольно было

Лишь слова твоего, чтоб слезы осушить.

Меня же (вспоминать об этом нестерпимо!)

Стремятся разлучить со всем, что мной любимо,

Меня, которая томится и скорбит,

Пробыв с тобой хоть час в разлуке, милый Тит!

Ведь я умру, узнав, что выросла преграда

Меж нами...

Пощади, владычица, не надо!..

В такой недобрый час так много доброты!

К неблагодарному щедра напрасно ты.

К неблагодарному? Недосказал ты что-то.

Не в тягость ли тебе любви моей щедроты?

Нет! Раз нельзя молчать, скажу: всего сильней

Сейчас любовью я испепелен своей,

Но...

Рим... Народ...

Чем ты взволнован?

Как! Он уже ушел, и снова я одна?

Фойника милая, но в чем моя вина?

Что значит, что - увы! - таит молчанье Тита?

Ума не приложу. Но вдруг тобой забыта

Размолвка некая? Припомни: может быть,

Его тебе в сердцах случилось оскорбить,

Прогневать?

Помню все: поступки, взгляды, речи

От самых первых дней и до последней встречи

И знаю, - о, поверь! - что можно лишь одну

Любовь чрезмерную поставить мне в вину.

Скажи по совести, не бойся сделать больно -

Неужто я могла задеть его невольно

Упреком за его сыновнюю любовь,

Возможно, Рима он и впрямь сейчас боится,

И впрямь его женой не может быть царица?

О, горе!.. Но ведь сам твердил он сотни раз,

Что разлучить закон уже не в силах нас.

Да, сотни раз... Узнать должна я и сумею,

Зачем он все стоял, заговорить не смея.

Нет, нет, не в силах жить я с мыслью роковой,

Что он презрел меня или обижен мной.

Пойдем же вслед за ним. Мне кажется, Фойника,

Я разгадала все, что странно в нем и дико.

То ревность чуткая: проведал, верно, он,

Что Антиох в меня безудержно влюблен.

Сейчас царя он ждет к себе, мне говорили.

Не будем ни гадать, ни расточать усилий,

И то, что ранило меня так глубоко,

Развеется теперь мгновенно и легко.

Мой Тит, успех твой мал, и в нем не много славы.

О, если бы иной соперник величавый

Явился искушать любовь мою к тебе,

Твою любимую, дарил ей царства, троны,

А ты - один лишь пыл своей души влюбленной,

Я и тогда б тебе не предпочла его,

И ты бы знал, что ты дороже мне всего.

Одним любимого я успокою словом.

Не бойся же, любовь, лети к победам новым.

Нет, зря несчастною считала я себя:

Пускай ревнует Тит - ревнуют, лишь любя.

утвердил на престоле Клеопатру, сестру малолетнего египетского царя Птолемея XII. История любви Цезаря к красавице Клеопатре многократно использовалась в драматургии.

Антонию она была милее жизни. - Марк Антоний (83-30 гг. до н. э.), сторонник Цезаря, после его смерти - участник второго триумвирата. Короткое время делил власть с Октавианом, потом выступил против него в союзе с Клеопатрой на которой в 37 г. до н. э. женился. С точки зрения римских законов, брак этот считался недействительным - отсюда толкование Расина. Потерпев поражение в битве при Акции (30 г. до н. э.), Антоний и Клеопатра покончили с собой.

Калигула, Нерон - римские императоры, известные своей жестокостью и произволом (подробнее см. примечания к «Британику»).

Феликс... став мужем двух цариц... - Светоний («Божественный Клавдий», гл. 28) упоминает о вольноотпущеннике Феликсе, назначенном прокуратором Иудеи, который был женат на трех иудейских царицах. Из них известны две: Друзилла, сестра Береники, и другая Друзилла, внучка Антония и Клеопатры.

...поверженный во прах Иерусалим. - Иерусалим был взят римскими войсками под командованием Тита в 70 г. н. э.

Пять лет я каждый день... - Современники Расина сообщают, что этими словами принц Конде выразил свое восхищение «Береникой» (в подлиннике: «пять лет я каждый день ее вижу»).

Автор:	Расин Ж.
Категория:	Трагедия


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница