Пещера Лейхтвейса. Том второй.
Глава 78. Лейхтвейс-батрак

Глава 78. ЛЕЙХТВЕЙС-БАТРАК

Внезапно Гаральд проснулся. Он сел на постель и прислушался, боясь разбудить и испугать жену. Ему послышалось, как будто целое море голосов приближалось к дому, между ними он узнал голоса некоторых рыбаков. Гаральд встал, быстро оделся и подошел к окну. Открыв немного ставни и взглянув на большую площадь, простирающуюся перед его домом, он увидел при лунном свете множество людей, шедших воинственной, волнующейся толпой. Теперь он не сомневался: он знал хорошо своих односельчан и знал, чего мог ожидать от них.

Он не был бы Гаральдом Кнутом, если бы вздумал в эту минуту вернуться к постели. Он знал, что ему грозит опасность и даже очень серьезная. Но он сознавал, что теперь дело касалось не только его одного, и его мысли остановились на беззаботно спавшей женщине и невинном ребенке, которых он несколько часов назад клялся защищать в опасности и отстаивать в нужде. И вот теперь нужно было ждать несчастья; сначала он хотел предупредить Лукрецию о том, что творится.

-- Проснись, -- прошептал он, нагнувшись к молодой женщине, положив спокойно руку на ее полуобнаженное плечо, -- проснись, Лукреция, мне недолго дали пользоваться счастьем; люди стараются как можно скорее пробудить меня от сладкого сна, они хотят добраться до Гаральда Кнута, которого знали до сих пор, но не того, каким он сделался близ тебя.

-- Но эти мерзавцы ошибаются, -- воскликнул Кнут, скрежеща зубами, -- они могут встретить во мне скалу, о которую разобьется их намерение! Одевайся скорее, Лукреция, встань рядом со мной, чтобы показать им, что мы соединены и что разлучить нас может только Бог.

В несколько минут Лукреция была готова. Дрожащими руками она надела юбку и сунула ноги в стоявшие у ее постели теплые башмаки.

Толпа между тем приближалась. В наружную дверь давно уже гремели удары, и сотни голосов ревели:

-- Гаральд Кнут!.. Гаральд Кнут!.. Покажись нам, если ты не негодяй!

-- Я здесь, -- закричал он бушующей толпе, -- и что я не негодяй, это знает всякий; почти каждый из вас видел меня во время штормов, и когда вы, рыбаки Боркума, дрожали, я стоял твердо на своем судне и только смеялся. Поверьте, шторм гораздо сильнее вас, и как смеюсь страху перед штормом, я смеюсь вам в глаза... да, смеюсь... смеюсь...

-- Ты скоро перестанешь смеяться, -- фыркнул Дырявый, показавший Кнуту сжатые кулаки. -- Наступил час расчета.

-- Чего вы хотите от меня? -- спросил Кнут твердым голосом, не обращая внимания на речи Дырявого, которого он ненавидел всей душой.

-- Чего мы хотим? -- заговорил Дырявый. -- Братцы, поручите мне говорить с ним за вас.

 Да, да, пусть он говорит, пусть передаст Кнуту, что мы требуем справедливости.

-- Ну так слушай меня, Гаральд Кнут, -- снова заговорил рыжий, вскочив на возвышение. -- Слушай и запоминай каждое мое слово. Мы были благочестивыми и богобоязненными, и долгие годы счастье не покидало нас. Правда, у нас не было многого, но все-таки мы имели свой кусок хлеба, и когда отправлялись на рыбную ловлю, то возвращались с богатой добычей. Но за последние два года все изменилось; неудачи преследуют нас.

-- Так идите и молитесь, -- прервал его Кнут грубым голосом, -- может быть, Господь смилуется над вами и снова пошлет вам счастье.

-- Нет, -- закричал Дырявый, взбешенный насмешкой, -- ты виноват, тебя должны мы благодарить за то, что часто привозим свои сети пустыми! Ты знаешь, что после последнего шторма не вернулись до двадцати лучших рыбаков. Чем объяснишь ты, мой добрый Гаральд Кнут, что только одни твои лодки с их экипажами вернулись на берег после этой бури?

-- Я это объясню в нескольких словах, -- ответил Кнут, -- я часто обращал ваше внимание на то, что вы строите лодки по старой системе. Я же строил свои судна более правильно, чтоб они могли выдерживать ветер и непогоду и не перевертывались бы так легко, как ваши. Но вы не хотели следовать моему примеру, воображая, что вам не нужно знать больше того, что вы наследовали от своих отцов и праотцов. И вот последствия.

 И ты думаешь, что мы этому поверим? -- закричал Дырявый. -- Ха, ха, ха! А я тебе отвечу, что с тех пор, как ты отдался черту, на нашем острове все идет шиворот-навыворот, а с тех пор, как ты привел в свой дом Бледную женщину и ее сынишку, мы не имеем ни одного веселого часа. И вот к какому мы пришли заключению: сегодня же ты должен увезти из Боркума Бледную женщину с ее ребенком. Посади их в одну из твоих лодок и увези в Бремен или куда хочешь, а еще лучше брось их в морскую пучину, из которой они к нам появились, или...

Рыжий вдруг остановился; может быть, он заметил при лунном свете демонический блеск, сверкнувший в глазах Кнута и грозное выражение его лица.

 Или?.. -- спросил Кнут медленным и глухим голосом, в то же время судорожно сжимая руками ружье.

-- Или мы сожжем твой дом и не оставим камня на камне в твоем хозяйстве! -- проревел негодяй, возбужденный большим количеством выпитого им вина. -- Мы не допустим дьявольщины в Боркуме, нам не нужна русалка с ее ребенком, неизвестно каким образом появившаяся на свет. Берегись, Гаральд Кнут, берегись!.. Мы запустим тебе красного петуха под крышу!

он ответил:

 Идите-ка домой, вы слишком много выпили в корчме. Когда завтра проснетесь, то поймете, что были очень близки к преступлению и что в настоящую минуту совершенно потеряли голову. Вы хотите стать поджигателями? Так вот в чем выражаются честность и прямодушие боркумских рыбаков, вот плоды многолетних трудов нашего уважаемого пастора. Идите, я не боюсь ваших угроз, и вы будете строго наказаны, когда я передам это дело в суд.

Эти слова произвели некоторое впечатление на толпу, и более благоразумной части рыбаков удалось бы увести с собой более воинственных, и, таким образом, катастрофа была бы предотвращена, если бы Дырявый, ломаясь и кривляясь, как дикарь, своими речами снова не подстрекнул и не увлек толпу.

-- Убери Бледную женщину из Боркума! -- закричал он. -- Докажи нам, что ты не находишься в дружбе с чертом, что не ему ты обязан своим богатством. Если же ты не увезешь ее с острова, мы сами позаботимся об этом - я стащу ее в Друидову пещеру и брошу в воду, откуда она к нам явилась.

 Сюда, ко мне, Лукреция! -- крикнул Гаральд Кнут, и густая краска залила его лицо. -- Иди сюда ко мне, пусть они видят, как я поступаю с тобой.

И когда Лукреция, исполняя приказание мужа, подошла к нему, он свободной рукой обнял ее и крепко прижал к груди.

 Мне она принадлежит, она моя жена, а, следовательно, ее ребенок - мой ребенок, и если кто на острове отважится хоть взглядом оскорбить ее, тот раскается... Идите прочь, скоты в человеческом образе, которые настолько бессердечны, что гоните с острова из-за смешного, глупого суеверия женщину, не имеющую отечества. Вы недостойны завязать шнурка башмака моей жены; она святая, вы же дьяволы, а жены ваши - ведьмы!..

-- Вперед! -- крикнул Дырявый. -- Ломайте двери, а вы, женщины, тащите факелы, бросайте их на крышу, чтобы исчезло все чертово отродье. Мы устроим сегодня черту веселый праздник.

 Назад! -- загремел Кнут. -- Последний раз предупреждаю: кто дотронется до моего имущества, кто только шевельнет ручку моей двери, -- пусть считает себя мертвым. Это так же верно, как то, что я называюсь Гаральдом Кнутом. Вы знаете, что я всегда сдерживаю свои обещания и клятвы.

Но толпа находилась всецело под влиянием рыжего злодея и, потеряв головы от действия винных паров, как разъяренная стая волков, кружилась и напирала на дом Кнута.

В этот момент на месте происшествия показался едва одетый пастор.

 Именем Бога, -- кричал старик, волосы которого развевались по ветру, -- именем Создателя заклинаю вас, не доходите до крайности, удалитесь от этого дома, я ручаюсь, что люди, живущие в нем, не имеют ничего общего с нечистым духом; они истинные христиане, они настоящие дети неба и истинного Бога, такие же, как и вы!

 Не слушайте пастора! -- ревел Дырявый, потрясая над головой топором. -- Он сговорился с Гаральдом Кнутом, и тот его, конечно, наградит мешком, полным золота! Гаральду Кнуту это ничего не стоит: черт ему даст еще больше, если будет мало.

-- Вперед! -- орала толпа. -- Штурмуйте дом, тащите Бледную женщину и ее ребенка, бросайте их в море. Прочь чертову шайку, тащите ее в Друидову пещеру.

Напирающая толпа протолкнула Дырявого к самой двери. Может быть, он в это время хотел бы быть где-нибудь подальше, предоставив другим исполнение его сумасбродных угроз, так как по натуре был труслив и только умел говорить зажигательные речи, но боялся зажженного огня, однако у него не было иного выхода, и он волей-неволей должен был стать во главе безумцев.

-- Ну, -- закричал Гаральд Кнут, прицеливаясь из ружья, -- если ты так хорошо знаешь, что я дружен с дьяволом, то снеси ему известие, что сегодня я в первый раз в жизни убил человека!

Наступила тяжелая, страшная тишина.

Навзрыд плакавший пастор упал на колени, поднял дрожащие руки к небу, и на далекое расстояние отчетливо разнеслись его слова:

-- Боже! Когда Ты будешь судить этот поступок, примени его к настоящим виновникам: ни к тому, кто его совершил, а к тем, кто его вызвал.

 Убийство! -- кричали сотни голосов. -- Теперь дьявол ясно заговорил в тебе... Ты пролил кровь, Гаральд Кнут. Первую кровь, которая за последние тридцать лет была преступно пролита в Боркуме... Ты погибнешь!

Целый град камней полетел в окно, перед которым стоял Гаральд со своей женой, и только благодаря его ловкости и проворству ему удалось уберечь Лукрецию от них. Злоба на потерю одного из своих была достаточным поводом для толпы, чтоб броситься к двери и толчками ног, ударами топоров и железных дубин выбить ее.

-- Они уже на лестнице, -- крикнул Гаральд Кнут, -- скорее бери ребенка из люльки! Мы должны мужественно умереть от этих безумцев, мы не можем ждать пощады и милосердия, да я и не приму их.

в угол Лукрецию с ребенком, которого она дрожащими руками вынула из люльки и со слезами прижала к своей груди. Сам он встал перед ними с поднятым ружьем, решившись как можно дороже продать жизнь любимой женщины. Наружные двери были разбиты, и, перешагнув через их обломки, негодяи теперь подступили к двери спальни; вот уже показались их кровожадные, пьяные рожи. Эту сцену тускло озаряла маленькая лампа, висевшая на стене. Гаральд, прицелясь из ружья, крикнул:

-- Кто перешагнет порог этой комнаты, того я застрелю! Берегитесь, если не хотите разделить участь Дырявого.

 Бледную женщину! -- ревели рыбаки и их жены. -- Дай нам Бледную женщину, мы хотим ее утопить, а тебя отправим в Бременский суд, где ты понесешь заслуженное наказание.

-- Посмотрите, -- закричала отвратительная рябая женщина, -- как красиво и богато убрано теплое гнездышко! Можно подумать, что мы находимся в доме знатного господина. Теперь мы хорошо поцарапаем Бледную женщину, чтобы она унесла с собой воспоминания о Боркуме.

и увидел, как любимая женщина пошатнулась, и это лишило его последнего самообладания. Одним прыжком он очутился около рябой и с быстротой молнии прикладом ружья размозжил голову мегеры.

-- Ты не стоишь порохового заряда! -- крикнул рыбак.

Но в эту минуту он увидел себя окруженным массой мрачных лиц; бесчисленное количество рук потянулось к нему. Произошла короткая отчаянная борьба. Гаральд был обезоружен и его готовились разорвать на куски.

 Лукреция, -- закричал он разбитым голосом, -- когда-то я спас тебя, пусть теперь Господь защитит тебя и твоего бедного ребенка!

 Слушайте его, -- внезапно раздался голос пастора последовавшего за бунтовщиками, чтобы предупредить новое несчастье, -- слушайте, он призывает Бога к своей беде, он поручает их Богу, а не Сатане, с которым, как вы обвиняете его, он ведет дружбу. Прежде чем причините какой либо вред ему, его жене и ребенку, выслушайте меня. Сорок лет я был вам надежной помощью, сорок лет я проповедовал Евангелие, всю жизнь я пожертвовал для вас и во всякой вашей нужде, словом и делом помогал вам. Ваши печали были моими печалями, ваши страдания - моими страданиями, ваша честь была моей честью. Но сегодня я отказываюсь от вас, потому что могу служить в церкви только христианам, а не тем, кто забыл Его. Пусть проклятие неба падет на остров, гонящий от себя служителя Господня в его старческие годы... Пусть море поднимется и своими волнами затопит этот нечестивый остров и погрузит его в морскую бездну, чтоб он исчез с лица земли. Пусть Боркум перестанет быть благословенным краем, каким был до сих пор.

Толпа стояла потрясенная, пораженная, обескураженная. Пролитая кровь отрезвила бунтовщиков и привела их наполовину в сознание. Вследствие своего суеверия, они вообразили, что проклятие, произнесенное над островом пастором, осуществится и они не смогут противиться ему. Они оставили Гаральда Кнута и, не смея подойти к Бледной женщине и ее ребенку, боязливо направились к выходу. Пастор уже радовался в душе благополучному исходу дела. Гаральд надеялся, что супруга его спасена, как вдруг из-за толпы показалась неуклюжая мужская фигура с отвратительной головой на толстой, точно бычьей шее, оборванная, истасканная, покрасневшая и разгоряченная вином. Он прямо направился к Гаральду.

-- Оставьте мне этого человека, -- кричал вошедший хриплым голосом, -- мне нужно с ним свести счеты! Он украл у меня жену и произнес ложную клятву в церкви. Я был прав, когда утверждал, что он продал свою душу дьяволу. И я могу это доказать.

Робкий шепот пробежал по толпе; в то же время послышался полузаглушенный крик, и Гаральд увидел, как Лукреция, прижав дрожащими руками к груди ребенка, застонала и упала на колени.

 Это он, -- произнесла она, -- это тот, которого мне силой навязала графиня Шенейх. О, Гаральд, ты мне сказал неправду, уверяя, что море поглотило его, этот человек имеет право на меня - ужасное право, этот батрак Лейхтвейс, и... и я... повенчана с ним.

Наступила глубокая тишина, слышался только иронический смех батрака Лейхтвейса и тяжелое, как стон, дыхание Гаральда. Бледный как смерть, вытянув вперед дрожащие руки, подошел пастор к Гаральду Кнуту, стоявшему без всякого движения.

-- Несчастный, несчастный! -- воскликнул седой служитель Божий. -- Что ты наделал? Ты совершил великий грех, ты меня заставил сделать то же. Ты уверял меня, что Лукреция свободна, и вот теперь перед тобой стоит человек, с которым она связана перед алтарем Божьим, она совершила неисправимое преступление двоебрачия, и ты был ее соучастником.

-- Ну так что ж, -- прервал его Гаральд Кнут, -- да, я сделал это. Называй меня грешником, называй обманщиком, мне все равно. Я полюбил Лукрецию, я не мог жить без нее и так как предполагал, что этот человек, называющий себя ее мужем, никогда более не вернется, то и рассказал ей, что сам видел, как он утонул в море. Не ее осуждай, а меня - меня одного, я один виновен. А что касается вас, Лейхтвейс, -- обратился он к батраку, неприязненно смотревшему на него пьяными глазами, -- вы не воображайте, что Лукреция когда-нибудь вернется к вам. Вы очень хорошо знаете, каким способом попала под вашу власть эта чудная, благородная женщина; не любовь соединила ее с вами, а преступное, ненавистное принуждение, перед которым она должна была преклониться.

 И все-таки она моя жена, -- проговорил батрак со злобой, -- и если я хочу теперь взять ее от вас - это мое право, это подтвердит вам священник и все находящееся здесь общество.

 Да, это правда, -- пробормотала толпа, -- Бледная женщина принадлежит ему. И мы будем рады, если он увезет ее от нас вместе с ребенком.

 Лукреция и ее ребенок не выйдут из этого дома! -- закричал Гаральд Кнут, сжимая кулаки и выпрямляясь во весь рост. -- И горе тому, кто осмелится отнять ее у меня. Она моя собственность, я вытащил ее из воды, без меня она лежала бы теперь на дне моря, следовательно, она моя. Не станете же вы отрицать, жители Боркума, что мы смотрим на все, что море приносит нам, как на собственность, которая принадлежит тому, кто ее нашел. Не скрываете ли вы усердно и торопливо каждый тюк товара, выбрасываемый нам морем с потонувшего корабля? Ну так разве женщина с ребенком, которых я добыл с опасностью для жизни, не принадлежит мне? Не мои они?

-- Ты это говоришь против собственных убеждений, -- перебил его седой священник, -- женщину и ребенка нельзя сравнивать с товаром. Этот последний остался без хозяина с той минуты, как волна выбросила его на наш берег, но женщина и дитя имеют своего господина, и вот он стоит перед тобой, Гаральд Кнут. Ты не можешь не возвратить ему его собственность, не заслужив названия вора и грабителя.

 Все-таки вы не станете отрицать, господин пастор, -- возразил Гаральд Кнут, -- что каждый человек имеет право: идти или оставаться, принадлежать тому или другому. Или Лукреция раба этого человека и должна следовать за ним, потому что он ее купил? Спросите ее, она может сказать, куда влечет ее сердце: желает ли она продолжать жить под моей кровлей или желает, чтобы этот батрак увез ее с нашего острова. Подойди ближе, Лукреция, встань между мной и этим человеком и скажи откровенно, не поддаваясь влиянию никаких принуждений, кому из нас двух ты хочешь принадлежать.

Бледная женщина, во время всех этих переговоров стоявшая в углу и тихо плакавшая, держа в объятиях своего ребенка, шатаясь вошла в круг. Она была мертвенно бледна. В эту минуту боркумцы, может быть, были правы, что она походила на привидение. Только на ее лбу краснела ярким пятном рана от удара кувшином.

 Выскажись, Лукреция, -- тихо сказал взволнованный Гаральд голосом, в котором слышалась смиренная просьба, -- выскажись: за него или за меня? Ты принадлежишь ему, потому что с ним повенчана, но ты принадлежишь мне, потому что ты со мной стояла перед Божьим алтарем. Наши права над тобой одинаковы, ты одна можешь рассечь этот узел, так сделай же это одним словом, назови имя того, который должен впредь владеть тобой.

-- О Боже, -- простонала несчастная, -- что мне делать? Кругом все покрыто мраком, и я не знаю, куда направить шаги в этих потемках. Тут стоит долг, который скалит на меня зубы, а тут, -- она обратилась к Гаральду Кнуту, -- человек, которому я так бесконечно обязана и к которому чувствую влечение, потому что познала его благородное сердце, тут один зовет меня, там - другой, что мне делать, кого выбрать?

 Выбирай того, -- крикнул Гаральд Кнут, -- кого подскажет тебе твое сердце.

Медленно сделала Лукреция несколько шагов по направлению к батраку Лейхтвейсу, который встретил ее легким, ироническим смехом, воображая, что дело его уже выиграно. Но когда Бледная женщина встала перед ним, когда взглянула в его коварные, злые глаза и когда на нее пахнуло алкоголем из его пьяного рта, она в ужасе отскочила и закричала сдавленным, полным отчаяния голосом:

-- Нет, нет, тысячу раз нет... я не могу, хотя бы мне стоило жизни! Этот батрак согласился за деньги взять себе жену, которая, он знал это, ненавидит его и любит другого. Он мучил меня и угрожал моему ребенку; он хотел силою увезти меня в Америку... Я его хорошо узнала: у него низкая, рабская душа, преступные побуждения и инстинкты... Я не могу идти с этим человеком - он страшит меня.

 Ну тогда, -- крикнул батрак Лейхтвейс хриплым голосом, -- пусть оружие решит, кому владеть ею. Не воображай, Гаральд Кнут, что я так глуп и легко откажусь от этой прекрасной женщины, которую счастливый случай дал мне в руки! О нет, я стою на своем праве, и если Лукреция не хочет идти за мной добровольно, я переверну небо и землю, но заставлю ее. От тебя же требую, -- если ты не подлец, -- чтоб ты вышел со мной на поединок. Я слышал, на этом острове существует обычай пускать в ход ножи, чтоб решить недоразумение между двумя мужчинами; готов ли ты, рыбак, сразиться со мной из-за этой женщины, или она не настолько тебе дорога, чтоб ты пожертвовал за нее своей жизнью?

-- Она мне во сто раз дороже, -- крикнул Гаральд, -- и я сражусь с тобой. Если я паду, то, может быть, Господь сжалится над Лукрецией; если же мне удастся покончить с тобой, то несчастная навсегда избавится от тебя, чудовище.

-- Новый грех, -- пролепетал пастор, -- новое преступление. Боже, какая ужасная ночь для нашего несчастного острова.

Но народ встретил это решение спора одобрительными возгласами. В Боркуме, действительно, существовал обычай решать ножом спор между мужчинами; подобные поединки происходили в старые времена и уже очень давно не повторялись.

 Пойдем вниз! -- крикнул нетерпеливо батрак Лейхтвейс. -- Нам не нужно света и солнца, ночь так же годится, чтоб покончить с человеком, и повторяю, рыбак, не рассчитывай, что я пощажу тебя: я ударю туда, куда попаду.

-- А я попаду туда, куда ударю, -- ответил Гаральд Кнут.

Затем он обратился к Лукреции и нежно шепнул ей:

-- Не бойся, дорогая, Бог за меня. Он не может желать, чтоб ты попала в руки этому низкому батраку. Я вернусь к тебе, и тогда наше счастье будет полно, никто уже не станет между нами.

 Не ходи... не ходи! -- рыдала Лукреция. -- Он убьет тебя...

Выйдя на площадь перед домом, боркумцы образовали на ней большой круг, среди которого стоял батрак Лейхтвейс, поджидая с коварным выражением лица Гаральда. Он вытащил из-за пояса широкий нож и крепко сжал его рукоятку. Гаральд в свою очередь вытащил свой. Нож всегда был с ним, служа ему для обрезания канатов на судне. Этот нож, хотя и не такой широкий, как у его противника, был хорошо отточен.

На небе взошла полная луна, и ее лучи освещали двух бойцов, а кругом них страшную группу любопытных возбужденных людей. Наверху, у окна, стояла бледная как смерть Лукреция, а рядом с ней старый пастор, вполголоса говоривший слова утешения и надежды несчастной молодой женщине.

 Постой, -- крикнул батрак Лейхтвейс, скорчив свое неуклюжее тело для прыжка и подняв нож, -- этим клинком я порешил много мычащих телят, он будет довольно хорош и для того, чтобы пырнуть в живот жалкого рыбака.

Гаральд ничего не ответил на эти наглые слова; он бросил на своего противника взгляд полный ненависти и, держа в правой руке нож, начал обходить его кругом, поджидая удобного момента, чтоб напасть на врага и покончить с ним. Но батрак вертелся и кружился с такой ловкостью и быстротой, какие нельзя было предположить в его неуклюжем теле, и был неуязвим. Так продолжалось минуты две - зрители начали терять терпение.

 Валяй, Гаральд Кнут, -- крикнул кто-то из толпы, -- докажи теперь, что Бог не отвернулся от тебя и что ты не состоишь в дружбе с чертом. Если ты с ним покончишь, мы поверим, что ты благородный человек.

Этот призыв возбудил рыбака; он прыгнул на своего противника, намереваясь нанести ему сильный удар в грудь. Но Лейхтвейс наклонился так, что нож перелетел через его голову. В то же время он вскочил, пытаясь всадить клинок в нижнюю часть живота Гаральда. Последний предвидел этот маневр и отскочил с быстротой молнии. Теперь страшная борьба началась снова. Батрак Лейхтвейс предоставил нападение противнику, а сам только оборонялся; он надеялся этим утомить Гаральда и затем быстрым, внезапным нападением захватить его врасплох и прикончить. И действительно, в ту минуту, когда Гаральд этого не ожидал, Лейхтвейс бросился на него, и на этот раз рыбак был на волос от смерти; если бы ему не удалось нанести головой в нижнюю часть живота противника страшного удара, от которого тот зашатался и упал навзничь, ему бы несдобровать.

 Браво! -- закричали присутствующие, рукоплеща.

Многим хотелось, чтобы победителем остался Гаральд Кнут, потому что враг его все-таки был чужеземец, а Гаральд Кнут свой.

Гаральду было легко воспользоваться мгновением, когда батрак упал, чтобы вонзить ему нож в грудь, но он отнесся с пренебрежением к такому способу борьбы, который считался нечестным. Поэтому он снова встал на свое место и спокойно ждал нового нападения. Противник не заставил себя долго ждать. С пеной у рта, взбешенный, что ему не удалось покончить с рыбаком при последнем столкновении, наскочил Лейхтвейс на Гаральда. Последний с быстротой молнии отскочил, намереваясь вонзить нож в бок противника; но в это самое мгновение Лукреция громко вскрикнула у окна, боясь опасности, в которой очутился Гаральд, и это погубило Гаральда. Он взглянул на любимую женщину и на одно мгновение упустил выгоду своего положения. Споткнувшись о древесный корень, он упал навзничь. Крик торжества вырвался у Лейхтвейса; в воздухе мелькнуло лезвие его ножа, и в следующую минуту он вонзился в грудь несчастного Гаральда Кнута. Кровь брызнула из смертельной раны фонтаном, и убийца был забрызган ею с головы до ног.