Пещера Лейхтвейса. Том третий.
Глава 137. В стане апачей

Глава 137. В СТАНЕ АПАЧЕЙ

После двух часов быстрой рыси индейцы со своими прекрасными пленницами достигли родного стана. Место для него было выбрано поистине необыкновенно удачно. Стан, как было уже сказано, лежал на дне глубокой котловины. С двух сторон эту котловину окружали высокие, почти неприступные горные хребты. С третьей стороны протекала бурная Гила, через пенистые потоки которой трудно было перебраться вброд, а с четвертой, где находился единственный более или менее широкий проход, день и ночь на сторожевых постах стояли бдительные караульные апачей. Таким образом, индейцы могли считать себя совершенно защищенными от нечаяного нападения врага. Перебраться через скалы было невозможно. Река Гила была другой естественной защитой. А в караул выставлялись самые опытные и бесстрашные воины, которых ничто не могло смутить и у которых оружие было всегда наготове.

Но теперь на месте караульных собрались все оставшиеся в стане: женщины и дети поджидали возвращавшихся воинов. Вот вдали показались облака пыли; вся толпа краснокожих с дикими криками радости бросилась навстречу приближавшимся апачам. Этот неистовый вой был до такой степени страшен, что Лора и Елизавета задрожали: они никогда не думали, что человек способен производить такие звуки. Краснокожие жены окружили своих облитых кровью мужей, любуясь висящими на их поясах свежими кровавыми скальпами. Апачи с гордостью показывали им эти трофеи. Чем больше скальпов - тем больше чести. А чести было много. Жены Лютого Волка - а у него было их целых двадцать - тоже вышли навстречу своему славному мужу. С пением и пляской окружили они его, восхваляя его, как величайшего героя апачей, который победоносно повел своих индейцев против ненавистных бледнолицых и зарезал их целые сотни.

Среди этих краснокожих жен находилась одна, которой нельзя было отказать в известной красоте. Стройная, как ель, она была прекрасно сложена и мягкою гибкостью своего стана бесспорно могла бы восхитить даже глаз европейца. И взор ее не носил того выражения тупости и низменной страсти, которое так отталкивало в лицах остальных индейских женщин; в глазах ее, напротив, светился ум и некоторая мягкость. Все движения ее были исполнены грации и какого-то благородного спокойствия, столь несвойственного краснокожим дикаркам.

Лютый Волк только ей одной протянул с коня руку, только ей одной сказал слова привета:

-- Лютый Волк счастлив, что Красная Гвоздика пришла его встречать; ведь Красная Гвоздика никогда еще не удостаивала его этой чести, никогда не показывала ему, что считает его величайшим воином своего племени. Но зато и привез же я Красной Гвоздике подарок, такой подарок, какой никогда еще не привозили ни одной индейской женщине. Смотри, вот эта бледнолицая отныне украсит мой вигвам, она будет служить и Красной Гвоздике и мне. Посмотри на нее - разве она не похожа на чудную белую лилию? Красная Гвоздика и Белая Лилия - обе прекрасны, но как различна их красота.

С этими словами индеец соскочил с коня и снял Елизавету, полумертвую от страха и волнения.

-- Великий Дух, кажется, отвратил от меня сердце моего вождя, - проговорила Красная Гвоздика и остановила на Елизавете полный ненависти взгляд. - Лютый Волк привез себе белую жену, зачем это? Разве в его вигваме нет цветов, разве не ждут его там все радости любви, разве там нет красавицы, какой второй на свете не сыскать? Не надо мне этой белой рабыни, не хочу я ее видеть - я ненавижу ее.

-- А, Красная Гвоздика ревнует, - со смехом отозвался Лютый Волк. - Я очень рад: это хороший знак. Недаром говорит Великий Дух: "Где нет ревности, там нет и любви". Однако моя белая жена, чудесная Лилия, кажется, устала от долгой поездки, надо дать ей отдохнуть. Эй, знахарь, сюда!

Раскрашенный спутник Лоры, все время, впрочем, хранивший почти полное молчание, низко поклонился и подошел к вождю.

-- Что приказывает Лютый Волк? - с подлым раболепием спросил он. - Чем знахарь может быть ему полезен?

-- Знахарь! - воскликнул индеец. - Ты к войне не годен, так будь же стражем женщин; тебе поручаю беречь их от всякой обиды, но, с другой стороны, если б они убежали, так за это поплатишься ты. Впрочем, последнее едва ли возможно, - с самодовольной улыбкой прибавил Лютый Волк, обводя глазами крутые склоны гор. Кто раз попал в мой стан, тому, без моего согласия, отсюда уже не уйти. Похлопочи о том, знахарь, - продолжал он, - чтобы Лилии и ее бледнолицей сестре дали бы подкрепиться питьем и едой, чтобы им приготовили мягкую постель и, если хочешь заслужить мою собственную благодарность - то дай Белой Лилии напиток любви, одно из твоих таинственных зелий, чтобы ее сердце забыло того бедного мужа и стало бы гореть для меня. Дай ей напиток, чтобы кровь закипела у нее в жилах; завтра, когда солнце склонится к западу, я хочу призвать ее к себе в вигвам, пусть тогда красота ее даст мне предчувствие того блаженства, которое я буду испытывать в вечных долинах Великого Духа.

Так как Лютый Волк со знахарем говорил почему-то по-английски, то Елизавета и Лора поняли весь их разговор; при последних словах вождя они грустно переглянулись и краска стыда залила их побледневшие лица.

-- Ты останешься мною доволен, великий вождь, - сказал знахарь все с той же вкрадчивой лестью, которою он окружал Лютого Волка с самого же первого дня, - завтра, когда спрячется солнце, я сам приведу эту женщину к тебе в вигвам. Но дозволь мне сказать тебе еще одно слово и сказать его с глазу на глаз.

Вождь кивнул головой в знак согласия и отошел со знахарем в сторону.

Когда они удалились настолько, что никто из других уже не мог расслышать их разговора, знахарь сказал:

-- Ты хочешь, чтобы я напоил Белую Лилию зельем, от которого ее сердце запылало бы любовью к тебе. Я могу это сделать, великий вождь, я обладаю чарами, которые доставят тебе неиспытанное доселе блаженство. Завтра же, когда она выйдет к тебе, она уже не будет знать, что когда-либо любила другого; она будет гореть страстью к тебе, будет жаждать твоих объятий.

-- Да осенит тебя Великий Дух, - воскликнул Лютый Волк, - и даст тебе вещую силу, чтобы ты мог сдержать свое слово!

-- Все будет зависеть от тебя самого, - возразил знахарь, - от тебя будет зависеть, подействует ли мое зелье или нет. Знай же. Лютый Волк, такой напиток любви может дать только тот, кто сам горит страстью удовлетворенной. Ни один знахарь, не знающий любви, не может приготовить волшебного напитка.

Итак, вот в чем моя просьба: отдай мне ту другую женщину, которую мы привезли из Лораберга, - отдай мне сестру Белой Лилии, которую я хочу назвать Белокурой Розой.

-- Отдать тебе жену вождя Лейхтвейса? - проговорил Лютый Волк, и взор его омрачился. - Нет, это невозможно, знахарь, я не могу исполнить твоей просьбы.

-- Не забудь, что она не пленница, она пошла добровольно провожать свою сестру. Скажи сам, разве это не возлагает на меня обязанность защищать ее от всякой обиды? Наконец, ведь я поклялся...

-- Ты поклялся, - прервал его знахарь, - даровать жизнь Лейхтвейсу и его шести товарищам. Что же? На жизнь Белокурой Розы я и не покушаюсь, я хочу только, чтобы она на одну ночь сделалась моею.

-- Твоею? - переспросил вождь и не без содрогания посмотрел на отвратительное раскрашенное лицо знахаря. - Твоею? Бедная Белокурая Роза.

-- Впрочем, ведь я не настаиваю, - сказал знахарь и чуть-чуть отвернулся, пожимая плечами, - если только ты не станешь требовать, чтобы я дал Белой Лилии напиток любви, который заставит ее разгореться страстью к тебе. Мне самому любовь женщины не нужна, я хотел только оказать услугу тебе.

Лютый Волк склонил голову на грудь. Перед мысленным взором его развернулась картина, полная чарующего соблазна. Он видел Елизавету, воспламененную страстью, жадно протягивающую к нему руки. Ему казалось, что на устах его уже горят ее поцелуи. Широкая грудь его высоко поднималась, глаза горели.

-- Скажи мне правду, знахарь! - гневно воскликнул он. - Неужели для того, чтобы приготовить то зелье, ты непременно должен любить и сам?

-- Я говорю чистейшую правду, вождь.

-- Хорошо же, - прерывающимся голосом сказал Лютый Волк, - так бери ее. Я знаю, правда, что этим согласием я делаю Лейхтвейса своим смертельным врагом, что мне придется бороться с ним не на жизнь, а на смерть, но пусть, я его не боюсь. В одном только ты должен мне поклясться, и горе тебе, если ты осмелишься нарушить мое приказание: поклянись, что ты не одним пальцем не тронешь Белокурую Розу, покамест Белая Лилия не сделается моею.

-- Значит, завтра ночью, - нетерпеливо проговорил знахарь.

-- Да, завтра ночью. Завтра ночью мы оба будем держать в своих объятиях прекраснейших женщин из племени бледнолицых.

-- Хорошо, - подтвердил знахарь. - Итак, до завтра.

Лютый Волк вернулся к своей жене и вместе с Красной Гвоздикой вступил в шатер, весь увешанный свежей лесной зеленью.

Знахарь задумчиво посмотрел ему вслед.

-- Итак, я близок к цели, - шепнул он про себя, - не напрасно погубил я целые месяцы своей жизни, не напрасно жил все это время среди проклятых краснокожих - моя месть будет ужасна. А, прекрасная Лора фон Берген! Ты и не знаешь, в чьих ты оказалась руках; скоро у тебя откроются глаза, скоро ты поймешь всю правду и тогда... тогда, в ужасе и отчаянии, ты увидишь себя в моих объятиях.

В эту минуту подъехало несколько индейцев, и знахарь моментально принял свой обычный раболепный вид. Индейцы вели между собой оживленный разговор.

-- Послушайте, воины апачей, - сказал один из них, тот самый, которого Лютый Волк столкнул с коня в момент, когда он бросил свой томагавк в Лейхтвейса. - Послушайте, неужели это справедливо, что Лютый Волк оставляет самую ценную добычу только одному себе? Правда, мы разграбили дома бледнолицых, мы увели их скот и захватили много всякого ценного добра, но скажите, зачем те белые женщины, которых взял с собою Лютый Волк, зачем они достанутся только ему?

-- Да, в самом деле, зачем? - согласились и другие.

Знахарь прочел на лицах индейцев неудовольствие.

-- Лютый Волк - наш вождь, и мы должны ему повиноваться, - продолжал первый индеец, видимо, стараясь разжечь страсти и поднять среди товарищей ропот, - но при дележе добычи обычай всегда предписывал справедливость. Лютый Волк не имеет права считать этих женщин только своими. Мы требуем, чтобы их выдали нам всем; мы хотим привязать их к столбу и поупражняться на них в искусстве бросания копий и топоров. А в конце концов мы принесем их в жертву Великому Духу, который особенно любит кровь бледнолицых.

-- Но как же быть, если Лютый Волк не хочет их нам отдать, если он не желает их смерти? - спросил один молодой воин.

-- Что же, - заметил первый индеец - Ползущая Змея, как его называли в стане, - если Лютый Волк вздумает сопротивляться требованию всего народа, так ведь найдется средство заставить его уступить. Клянусь прахом моего отца, который погиб на поле битвы честным и храбрым воином, я не желаю мириться со своеволием Лютого Волка. Станьте за меня, поддержите меня, и те две женщины завтра же, когда солнце зайдет за хребты Сьерра-Невады, будут стоять у столба пыток.

Знахарь, который, спрятавшись за дерево, подслушал весь их разговор, вышел из своей засады и весело потер руки.

-- Все идет как по маслу, - проговорил он про себя, - недаром я посеял среди индейцев семя раздора. Я знал, что мои труды увенчаются успехом. Нет, Лютый Волк не останется единственным обладателем этих женщин; пусть только Лора сделается сначала моею, пусть она почувствует мою силу и мою месть, а там, там восстание апачей против их вождя придется мне как раз кстати для того, чтобы от них отделаться. Пускай она погибнет у столба пыток - лучшей местью я не мог бы отомстить Генриху Антону Лейхтвейсу, моему смертельному врагу.

В эту минуту знахарь услышал какую-то дикую музыку, производимую ударяемыми друг о друга металлическими тарелками. Вместе с этим доносилось многоголосое пение; в стане зажегся костер, и женщины заплясали вокруг него, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, наконец, завертелись в бешеной оргии.

-- Пляска мира, - сказал про себя индеец, - мне, как знахарю, необходимо быть при ней: надо же поиграть комедию; обман и надувательство - вот главные пружины жизни, все равно, здесь ли, в стане дикарей, или в салонах большого света, комедия и обман - вот что царствует над умами людей.

И знахарь плотнее надвинул на брови чучело совы и подошел к костру, вокруг которого происходила пляска мира.

По приказанию знахаря одна из индеанок, отвратительная, грязная старуха, отвела Лору и Елизавету в вигвам, стоявший недалеко от входа в котловину, на расстоянии выстрела от поста караульных. Жилище находилось на небольшом возвышении почти одно, так что снизу легко было за ним наблюдать и выйти из него или войти незамеченным было совершенно невозможно. Очевидно, недаром отвели Лоре и Елизавете именно этот вигвам. О каком-либо внутреннем убранстве, конечно, не было и речи. Пол устилала грубая циновка, а на ней лежали набитые сухими листьями подушки. Ни стула, ни стола, то есть не было и намека на ту мебель, к которой привык цивилизованный человек. Индеанка ввела пленниц, а затем оставила их одних, проговорив что-то на своем родном языке - не то угрозу, не то привет.

Несчастные женщины, рыдая, обняли друг друга. Долгое время они от слез не могли выговорить ни слова. Наконец Лора мягко потянула Елизавету на одну из подушек.

-- Плачь, дорогая сестра, плачь, - сказала она, - слезы облегчают. Да, положение наше ужасно. Печальна наша судьба.

-- Не твоя, Лора, - сказала Елизавета, - ты во всякое время имеешь возможность вернуться к нашим.

-- Ты думаешь? - заметила Лора. - Нет, Елизавета, мне кажется, что ты не права. Апачи никогда не допустят, чтобы я сообщила своим о тайнах их стана; для этого они чересчур подозрительны и хитры. Когда я пошла с тобою, я знала, что я сама отдаю индейцам свою свободу.

-- Но ведь Лютый Волк поклялся, что пощадит твою жизнь.

-- Он поклялся! Что значит клятва индейца?

-- Но ты все-таки счастливее меня! - воскликнула Елизавета и снова горько разрыдалась. - Ты, по крайней мере, не возбудила страсти этого ужасного дикаря. А я, я, несчастная, разожгла его животное чувство. Боже мой! Что ожидает меня?

Елизавета громко зарыдала и, упав на подушку, в отчаянии схватилась за волосы, так что роскошные черные кудри рассыпались чудными волнами.

-- Нет, но я не доживу до этого позора! - воскликнула она через некоторое время с твердою решимостью в голосе. - Я безоружна, но я вырву у этого дикаря его собственный нож и всажу его себе в сердце, как только он осмелится дотронуться до меня пальцем.

-- Слушай меня, дорогая сестра, - мягко утешала Елизавету Лора. - Не думай о худшем. Ведь у нас остается надежда, правда, только надежда, но я верю в спасение.

-- Не говори так громко, - остановила ее Елизавета.

-- О, ведь мы говорим по-немецки, а здесь никто не может нас понять. Лейхтвейс в последнюю минуту, когда мы прощались, сказал, что завтра же ночью сделает попытку вернуть нам свободу. Ты знаешь, мой муж не изменит данному слову, а твой, конечно, пойдет в огонь и в воду для того, чтобы вырвать тебя из рук этого негодяя раньше, чем вождь возьмет тебя. Пока ты плакала и предавалась отчаянию, я все внимательно осматривала и запоминала виденное. По дороге сюда я нашла случай окинуть взглядом весь стан индейцев и сообразить, есть ли у нас возможность бежать или, по крайней мере, оказать нашим мужьям содействие в замышляемом ими нападении.

-- И к какому же ты пришла заключению?

-- Трудно, очень трудно проникнуть в стан апачей, трудно, но не невозможно, - ответила Лора.

-- Не невозможно, - проговорила Елизавета, и в голосе ее задрожала надежда. - Невозможно...

большое преимущество. Если Лейхтвейсу и его товарищам удастся напасть на караульных и убить их ранее, нежели они успеют забить тревогу, то им до нас уже недалеко, и наше спасение возможно. Ах, да услышит Бог мою горячую мольбу!

В эту минуту полог палатки приподнялся и к пленницам снова зашла старуха служанка. Она принесла с собою несколько мисок и поставила их перед Елизаветой и Лорой. Лютый Волк посылал пленницам кушанье с собственного своего стола. Обед был недурен. Большой кусок жареной баранины да лепешка маиса, в приготовлении которых индейцы большие мастера, наконец, большая кружка напитка, похожего на мед, - все это было аппетитно и располагало к еде.

Лора не стала долго церемониться. За неимением ножей и вилок, которые индеец считает совершенно излишней роскошью, пришлось, правда, пустить в ход свои пальцы, но голод заставляет мириться и не с такими еще неудобствами.

Елизавета едва дотронулась до еды и только по настоятельной просьбе Лоры съела небольшой кусок маисовой лепешки.

-- Ты поступаешь неразумно, Елизавета, - уговаривала ее Лора, - если не заботишься о том, чтобы поддержать в себе физические силы: кто знает, сколько нам предстоит еще лишений, какие тяжелые, быть может, ожидают нас дни - хорошо тогда, если хватит силы вынести все это.

Когда пленницы пообедали, старуха индеанка пришла убирать посуду. Этим случаем Лора воспользовалась для того, чтобы вступить с нею в разговор. К счастью, старуха, как, впрочем, и большинство ее соплеменников, знала кое-какие крохи английского языка, так что с нею можно было хоть немного столковаться.

-- Ты назначена служить нам, - начала Лора разговор.

Старуха только сердито кивнула головой.

Но Лора сорвала с себя коралловое ожерелье и, подавая его старухе, сказала:

Старуха даже не ответила на этот вопрос, жадно схватила ожерелье и кокетливо, как и все краснокожие женщины - или скажем лучше, как все женщины вообще, - сейчас же надела его на себя и завертелась в восторге, как восемнадцатилетняя красавица в вигваме своего жениха.

-- В самом деле, - воскликнула Лора, - ожерелье тебе удивительно идет, оно молодит тебя на целых два десятка лет!

-- Белая женщина очень добра, - сказала старуха индеанка, - она лучше моей дочери.

-- Разве твоя дочь живет здесь в стане?

-- Как ее зовут?

-- Красная Гвоздика - жена Лютого Волка, возлюбленная вождя.

-- И ты говоришь, что она нехорошо к тебе относится?

-- Нет, с тех пор, как вождь взял ее к себе в вигвам, она более не хочет меня знать. Она возгордилась, забыла обо мне и вот только сегодня вспомнила старуху мать, выхлопотала у вождя, чтобы он приставил к вам ни кого другого, как меня. Все наши старухи завидуют мне.

-- Да. Прислуживать пленницам вождя и стеречь их - считается большою честью, к тому же я буду иметь от этого еще другую выгоду: по обычаю, служанка, оберегающая пленниц, когда их убьют, получает всю их одежду.

Молодые женщины в ужасе переглянулись. Старуха говорила об их смерти, как будто это было уже решенное дело.

-- Апачи убивают всякого бледнолицего, который попадает в их руки, - возразила старуха с трогательной откровенностью, - пока нас охраняет Великий Дух, еще не было белого пленника, которого не принесли бы ему в жертву. Вас сначала привяжут к столбу пыток, а потом вас сожгут.

-- Нас будут пытать, а потом сожгут? - говоришь ты. - Что ж, если это будет сделано в честь Великого Духа, то нам роптать не приходится.

-- Моя бледная дочь храбра, - сказала индеанка с широкой довольной улыбкой, - и сердце у нее доброе; когда ее поведут к столбу пыток, я наряжу ее, чтобы она была прекрасна.

-- Благодарю тебя за твое обещание, старуха. А когда, ты думаешь, будет наша казнь?

-- Вообще я не смею об этом говорить, - таинственно шепнула мать Красной Гвоздики, - но ведь сейчас нас никто не подслушивает. Так я вам скажу, что я слыхала. Завтра ночью будет большой пир, будут праздновать добычу новых скальпов. Завтра ночью Лютый Волк возьмет эту пленницу, - старуха указала на Елизавету, - к себе в вигвам и оставит ее у себя до восхода солнца. А там ему придется уступить требованию воинов и отдать вас обеих на смерть.

-- Нет, есть только средство сократить муки.

Индеанка наклонилась к Лоре и шепнула ей на самое ухо:

-- Хотите избавиться от мук, хотите избежать ужасной участи сделаться потехой всего стана?

-- Да, хотим, - ответила Лора.

чтобы он принадлежал только ей, ей одной. Вот для этой цели она дала мне пузырек с ядом и поручила мне отравить вас, подлив вам в напиток яду. Но я не решилась на этот поступок. Говорят, что души людей, отравивших кого-нибудь, после смерти не находят покоя; я боюсь мести Великого Духа. Если же вы сами возьмете яд, то этим избавите себя от страданий, а Красную Гвоздику освободите от ненавистной соперницы. Ну, что вы скажете на мое предложение?

-- Мы скажем, - ответила Лора, - что твоя выдумка прекрасна: благодарю тебя за твой совет и за то, что ты даешь мне средство скоро и безболезненно покончить с собою. Только боюсь, - еще тише прибавила она, - что у моей подруги не хватит мужества принять яд - вот будь у меня кинжал, так я собственноручно покончила бы с нею, лишь бы избавить ее от мук.

-- Ты дала мне ожерелье, - шепнула старуха, - дам тебе кинжал.

С этими словами она достала из-под прикрывавшего грудь платка маленький острый кинжал с рукояткой из оленьего рога, заключенный в кожаные ножны.

Этот кинжал она дала Лоре, которая тут же спрятала его у себя на груди.

-- Говори, мы сделаем все, чтобы отблагодарить тебя за твою доброту.

-- Не смейте убивать себя раньше, нежели настанет час ваших пыток.

-- Отчего же?

-- Я вам объясню, в чем дело, - сказала старуха. Если б кто-нибудь узнал, что это я дала вам яд и кинжал, то для меня настал бы мой последний час. Завтра же вам будет прислуживать уже другая женщина, и если вы убьете себя только завтра, то подозрение падет на нее - ха! ха! - хорошо я все это придумала, не правда ли?

Индеанка осталась чрезвычайно польщенной. Она собрала посуду и через минуту оставила вигвам.

-- Слава Богу, - шепнула Лора Елизавете, - мы сделали новый важный шаг к спасению. У нас яд, у нас кинжал - и то и другое может очень пригодиться.

-- Так, значит, ты все еще надеешься? - спросила Елизавета.

-- Да, я все еще надеюсь, - сказала Лора и подняла глаза вверх, как будто ища там последней защиты, - я все надеюсь и молюсь. А теперь, Елизавета, будем спать. Ложись спокойно, сестра моя, пускай хоть сон возвратит нас к нашим мужьям, а Бог охранит нас: он никогда не покидает тех, кто на него уповает.