Жена - девочка.
Глава LXXXII. Примиряющее письмо

Глава LXXXII

ПРИМИРЯЮЩЕЕ ПИСЬМО

«Никогда не видеть ее - чтобы никогда больше не слышать о ней! От нее я ничего не должен ждать. Она не осмелится написать мне. Без сомнения, на это был наложен запрет родительской властью.

 И я также не осмеливаюсь ей писать! Если бы я это сделал, то той же родительской властью мое письмо было бы перехвачено - оно бы еще более скомпрометировало ее - и сделало шансы на примирение с ее отцом еще более призрачными!

 Я не осмеливаюсь делать это - я не имею права!

 Почему я не имею права? Или это, в конце концов, ненужная галантность?

 И при этом не обманываю ли я себя - и ее? Разве веление сердца не выше, чем его собственные убеждения? Что касается руки дочери - только первое имеет значение. У кого есть право вмешиваться в диалог между двумя любящими сердцами? У кого есть право запретить их счастье?

 Родитель претендует на такое право и слишком часто делает это! Возможно, это мудрый контроль, но на самом ли деле такой контроль справедлив?

 И есть такие случаи, когда это уже не мудрость, а безумие!

 О, гордость и высокомерие титула! Сколько счастья было загублено благодаря твоему вмешательству, сколько разбитых сердец стали жертвами святынь твоих пустых претензий!

Бланш! Бланш! Тяжело осознавать, что есть между нами барьеры, которые невозможно сломать! Преграда, которую никакие мои заслуги, усилия, никакие победы и испытания не сумеют преодолеть! Это так тяжело! Так тяжело!

 И даже если я преуспею, добьюсь триумфа, не будет ли слишком поздно? Сердце, которое отдано мне, будет передано в чьи-то руки!

 Ах! Оно уже, возможно, в чьих-то руках! Кто знает…»

Такие мысли переполняли душу и сердце капитана Майнарда. Он сидел за письменным столом в своем кабинете. Но последняя мысль была слишком болезненной для него, чтобы оставаться спокойным; он вскочил с места и стал в волнении ходить по комнате.

То радостное, сладкое предчувствие более не владело его мыслями - по крайней мере, не настолько убедительно. Тон и настроение его монолога, особенно последние фразы, говорили о том, что он потерял веру в это. И его поведение, когда он шагал по комнате, - его взоры, восклицания, его взгляд отчаяния и долгие вздохи, - все это говорило, насколько Бланш Вернон заполняла его мысли, как сильно он любил ее!

- Да, действительно, - продолжал он, - она могла таким образом забыть меня! Ребенок, она, наверное, воспринимала меня как игрушку - и если меня нет более рядом, она перестала думать обо мне. Ну, и моя дискредитация, само собой, - без сомнения, они сделали все, чтобы опорочить меня!

- О! Разве можно полагаться на обещание, данное мне в час нашего расставания - даже записанное на бумаге! Позвольте мне еще раз взглянуть на это сладкое письмо!

Сунув руку в карман жилета - тот, который расположен как раз у его сердца, - он вынул крошечный листок, которым так долго и с нежностью дорожил. Расправив его, снова прочитал:

«Папа очень сердит, и я знаю, что он никогда не согласится на то, чтобы я снова увидела вас. Мне грустно оттого, что мы, возможно, никогда больше не встретимся, и вы забудете меня. Но я никогда вас не забуду, никогда!»

Чтение этой записки оставило в нем странную смесь чувств - боли и наслаждения, как это было и в предыдущие двадцать раз, поскольку не менее двадцати раз он перечитывал это торопливо набросанное послание.

«мы, возможно, никогда больше не встретимся» и сомневаться в последней фразе «я никогда вас не забуду, никогда!». Он продолжал неистово шагать по комнате, в полном отчаянии.

Его совсем не успокоил визит друга, Розенвельда, когда тот вошел в комнату, как он обычно имел обыкновение делать по утрам. Это было слишком рутинное посещение, чтобы отвлечь Майнарда, особенно от таких грустных мыслей. Граф сильно изменился в последнее время. Он также имел несчастье подобного рода - он влюбился, вот только в кого, пока хранил это в секрете.

В таких вопросах друг-мужчина может посочувствовать, но не утешить. Только достигшие успеха могут подбадривать.

Розенвельд задержался ненадолго, и при этом он был немногословен.

Майнард не знал предмета его поздно родившейся страсти - даже ее имени! Он только полагал, что это могла быть довольно необычная леди, которая сумела так изменить его друга - человека, до этого настолько безразличного к прекрасному полу, что он часто говорил о том, что умрет холостым!

Граф удалился весьма поспешно, не без того, чтоб сделать намек, почему. Майнард обратил внимание, что одет он был с необычной изысканностью - усы были напомажены, а волосы источали аромат!

Он признал, что причина всего этого - свидание с леди. Кроме всего прочего, он собирался задать ей некоторый вопрос.

Розенвельд не сказал, какой, но у его старого товарища осталось впечатление, что речь идет о предложении.

Перерыв был не без ряда веселых моментов, и это на некоторое время отвлекло Майнарда от его болезненных мыслей.

Но лишь на весьма короткое время. Очень скоро они возвратились к нему, и снова, наклонившись, он перечитал письмо Бланш Вернон, записку, которая оставалась лежать на столе.

Едва он закончил чтение, как раздался стук в дверь, который выдал почтальона.

- Письмо, сэр, - сказал слуга, когда вошел в комнату к Майнарду.

Не было необходимости вести лишние переговоры, стоимость пересылки была оплачена, и Майнард принял письмо.

Адрес на конверте выдавал почерк джентльмена. Это было новым для него. Впрочем, ничего странного в этом не было. Писатель, быстро добившийся известности, он получал такие письма регулярно.

После этого он вскрыл тщательно запечатанный конверт дрожащей рукой, медленно и осторожно.

Затем пальцами, дрожащими как листья осины, развернул вложенный лист бумаги, также помеченный гербом.

Пальцы перестали дрожать, когда он прочел:

«Сэр,

"Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ПРИДЕТ ВРЕМЯ, КОГДА ВЫ БУДЕТЕ МЕНЕЕ СТРОГО СУДИТЬ МЕНЯ ЗА МОЕ ПОВЕДЕНИЕ!" Моим ответом Вам, если я запомнил верно, было: "ВРЯД ЛИ!"

Будучи старше Вас, я считал себя более мудрым. Но даже самый старый и самый мудрый человек может иногда ошибаться. Я не считаю для себя унизительным признаться, что это было так, именно я по отношению к Вам ошибался. И если, сэр, Вы можете простить меня за мое резкое - я бы даже сказал варварское - поведение, то меня бы очень обрадовало Ваше появление здесь, чтобы я снова мог приветствовать Вас как моего гостя. Капитан Майнард! Я очень изменился с тех пор, как Вы в последний раз видели меня, - изменился в душе и как человек. Я нахожусь на своем смертном одре и хотел бы увидеть Вас перед тем, как покину этот мир.

ДЖОРДЖ ВЕРНОН.»

В тот же день в поезде из Лондона до Танбридж Веллс ехал пассажир, который направлялся в Севеноукс Кент.