Переселенцы Трансвааля.
Глава I. Через карру

Переселенцы Трансвааля

Глава I. ЧЕРЕЗ КАРРУ

По степи, совершенно выжженной жгучими лучами африканского солнца, ехали три всадника.

Была уже полная ночь. Луна слабо освещала путь. Но даже и при ее бледном свете можно было видеть, как неприглядна и пустынна местность, по которой пробирались всадники.

- Ну и скверно же тут! - воскликнул один из всадников, плотный, средних лет человек с подвижным, загорелым лицом. - Сторонка, нечего сказать!

- Да, милейший Блоом, - отвечал другой, - кроме жалкой, сожженной солнцем травы и песка, здесь ровно ничего не видно. Впрочем, особенно удивляться нечего: ведь мы и раньше знали об этом, когда решились пробраться через эту безотрадную пустыню. Зато вот за нею мы найдем веселую и плодородную страну и заживем там, наверное, не хуже, чем жили на родине до тех пор, пока эти алчные завоеватели не вынудили и нас искать счастья в другом месте… Ради достижения независимой и счастливой жизни не беда и потомиться немного в этой угрюмой пустыне.

Человека, старавшегося таким образом ободрить своего спутника, звали Яном ван Дорном.

Высокий и худощавый, лет около пятидесяти от роду, он сразу поражал той спокойной энергией, которой дышало все его существо, - энергией, способной сделать несравненно больше, чем пылкие, подчас и необдуманные порывы увлекающейся натуры его товарища Блоома.

Вообще Ян ван Дорн производил впечатление человека, способного хорошо распоряжаться и повелевать. Это была одна из тех натур, которые не отступают ни перед какой опасностью.

- А вы что призадумались, Ринвальд? - обратился Ян ван Дорн к другому своему спутнику, с приятным и тоже сильно загоревшим лицом, вдумчиво ехавшему по правую его сторону. - Уж не начинаете ли, чего доброго, и вы падать духом при виде бесконечных неудобств нашего длинного и утомительного путешествия?

- Нет, ван Дорн, дело не в этом, - ответил тот, которого назвали Ринвальдом, выходя из задумчивости. - Я уверен в благоприятном исходе нашего предприятия. Но все-таки, знаете, необходимо обдумать каждый шаг, все предстоящие нам затруднения и опасности в этой проклятой местности и на всякий случай подготовиться… Главное, меня озабочивает участь наших семейств… Кажется, это очень естественно и понятно.

- О, конечно! Спасибо за откровенность, Ринвальд. Я вполне уверен, что благодаря вам и нашему другу Блоому нам удастся справиться со всеми препятствиями и опасностями, угрожающими нашему каравану на каждом шагу в этой угрюмой, неприветливой стране. Побольше терпения и энергии - вот и всё. Не следует забывать, что на нас троих лежит обязанность внушать нашим спутникам надежду и душевную бодрость. Когда заметите, что они начнут унывать, подтверждайте им мои слова, что как только мы выйдем из карру, то будем уже недалеко от прекрасной страны с роскошными пастбищами и обильными источниками. Там мы найдем себе удобное место и снова заживем свободными и независимыми бурами.

Но что это, собственно, были за люди и где находилась та обетованная земля, в которую они стремились?

Поговорим сначала о стране, а потом уж о людях.

Вообразите себе бесконечную и безграничную равнину. Насколько хватает глаз, не видно было ничего, кроме плоской, однообразной равнины: ни леса, ни гор, ни даже небольшого холмика. Лишь изредка там и сям попадается одинокое дерево с перистыми листьями. Это свойственная Южной Африке порода акаций, очень похожая на нашу акацию ярко-желтыми цветами и формою листьев, с той лишь разницей, что тут листья снабжены колючками. Дерево это носит название верблюжьего терновника. Кроме него виднеется еще кое-где алоэ, вперемежку с жесткими стеблями молочая, и под ними несколько клочков желтой, сожженной солнцем травы.

Таков вид угрюмых и суровых карру Южной Африки. Их можно сравнить с европейскими степями, но они несравненно обширнее, и в них встречаются прекраснейшие разновидности вереска, удивительно нежные, с замечательно красиво очерченными колокольчиками. Одна из этих разновидностей начинает культивироваться и у нас в Европе.

По этой-то пустыне, носящей название карру^[6], медленно двигались три громадные повозки, метра в четыре длиною. Непромокаемое полотно, натянутое сверху на согнутых в виде арок бамбуковых подставках, защищало кладь в повозках от зноя и непогоды. В каждую повозку было впряжено по восемь пар быков с длинными рогами. На передке повозки сидел туземный проводник с длиннейшим бичом в руках. Около каждой упряжки шел еще туземец, вооруженный страшным жамбоком.

Трое всадников, уже несколько знакомых нам, ехали далеко впереди.

Сзади повозок двигалось большое стадо коров с телятами и несколько пар тех интересных баранов, которые известны под названием «жирнохвостых», отличаясь громадными жирными хвостами, достигающими иногда веса пятидесяти фунтов. Вследствие своей тяжести хвосты эти волочились по земле.

Стадо сопровождалось несколькими пастухами из негров и десятком больших собак с длинными тонкими мордами и взъерошенной шерстью, очень похожих на волков.

В повозках помещались женщины и дети всех возрастов.

Из пассажиров прежде всего бросались в глаза две дочери Ринвальда: Катринка, старшая, и Мейстья, младшая. Первой было восемнадцать лет, второй - около семнадцати. Они были очень хороши, каждая в своем роде. Трудно было решить, кому из них отдать предпочтение: Катринке ли с ее черными глазами и пепельными волосами или Мейстье с темно-синими глазами и темно-золотистыми кудрями.

Мать девушек, госпожа Ринвальд, выглядела женщиной тоже еще замечательно красивой и свежей. Она представляла собою тип того врожденного благородства, которое не поддается никакому подражанию.

Госпожа Блоом была в том же роде, только еще более нежная и хрупкая. Что же касается госпожи ван Дорн, то эта высокая, стройная брюнетка была очень похожа на своего мужа правильными, энергичными чертами лица и серьезностью обращения.

У Яна ван Дорна тоже были две дочери - Рихия и Анни, милые и красивые девушки. Дочери Ринвальда были, бесспорно, красивее, но это нисколько не вредило общей искренней дружбе всех четырех девушек.

Сыновья Яна ван Дорна, Пит и Гендрик, увеселяли все общество своей неистощимой веселостью и богатством фантазии; сыновья же Ринвальда - Людвиг и Блоома - Андрэ представляли собою цвет интеллигенции, как их отцы являлись во всем караване представителями силы и опыта.

Несколько мальчиков, от пяти до шести лет, и девочек, от семи до двенадцати, довершали семейную картину в повозках, из которых каждая изображала собою дом одного из трех предводителей каравана.

Ян ван Дорн, Ганс Блоом и Клаас Ринвальд, как видит читатель, - имена голландские.

Действительно, все они были голландцами, по крайней мере по происхождению. Это были так называемые буры, и, судя по многочисленности стад, заключавших в себе штук сто коров и около трехсот баранов (не считая лошадей, быков и телят), богатые буры. Они принадлежали к классу вэ-буров, т. е. более независимых и образованных, чем другие их соотечественники.

Подобно стокменам Австралии и рэнчменам Западной Америки, вэ-буры обязаны своим благосостоянием исключительно скотоводству. У них нет оседлых жилищ, и они переходят с места на место в поисках хороших пастбищ. Отыскавши место, обещающее обильный корм на более или менее продолжительное время, вэ-буры разбивают на нем палатки или устраивают из ветвей шалаши. Но большей частью они так и живут в своих громадных повозках, разделенных на несколько отделений и снабженных всем необходимым. Переселяются они всегда со всей семьей, отыскивая новое пастбище, для чего обыкновенно следуют по течению рек.

Патриархальные нравы и обычаи этих людей дают нам понятие о том, как жили в давно минувшие времена пастушеские народы. Да еще и поныне сохранились подобные поучительные анахронизмы. Как в настоящее время живут в Трансваале вэ-буры, так жили когда-то в Малой Азии наши прародители Иаков и Лаван.

Но зачем попали эти вэ-буры в бесплодную пустыню карру? Самый ближайший город к этому месту, Зутпансберг, находится на расстоянии более пятисот километров.

На далекое пространство вокруг не было ни одного поселения белых. Они двигались на север и проходили теперь по земле, принадлежавшей дикой орде

По какому же случаю очутились эти голландцы так далеко от обычных своих пастбищ? Стечение каких неблагоприятных обстоятельств выгнало их оттуда?

Поясним это в нескольких словах.

Одно время много говорилось о Трансваальской республике по случаю попытки англичан присоединить и ее к своим капским владениям. Буры, обитатели этой страны, завоеванной ими некогда у других туземцев, энергично запротестовали против поползновения англичан лишить их независимости. Многие из них собственными руками разрушили свои жилища и отправились искать удобного места для независимой жизни в каком-нибудь другом углу африканской территории, еще так мало населенной и не вполне исследованной. Эти честные миролюбивые люди предпочитали лучше подвергаться опасностям странствования по неизвестной стране, чем молча смотреть на порабощение свой родины.

Часть этих переселенцев, конечно, погибла в пути вследствие всевозможных лишений и трудностей.

Ян ван Дорн, единодушно избранный в предводители каравана, был охотником на жирафов и слонов, и потому он и ранее не раз переходил границы Трансвааля. Это было, впрочем, еще до его женитьбы, после которой он до описываемого нами времени не двигался с места. Во время одной из своих экскурсий ему удалось выкурить трубку мира с вождем племени тебелов - Мозелекатсэ. Дикарь и европеец поклялись друг другу в вечной дружбе и заключили один из тех договоров, которые, к нашему стыду, если когда и нарушаются, то обыкновенно не дикарями.

Договор бура с тебелом твердо хранился до сих пор, и Ян ван Дорн спокойно вел свой караван через земли Мозелекатсэ, пробираясь к месту, заранее им облюбованному, - месту, которое по своему плодородию и цветущему виду обещало сделаться настоящим раем для буров.

Но для того чтобы достигнуть этого рая, необходимо было пройти тысячу шестьсот километров по этому ужасному карру, в который они только что вошли. Перспектива далеко не утешительная!

Переселенцы рассчитывали, что по дороге им будут попадаться колодцы с водою и озера, но зноем высушило большую часть этих водоемов. Это-то обстоятельство более всего и пугало предводителей каравана.

Насколько было возможно, они ускоряли движение каравана и делали длинные переходы, начиная ночью и кончая утром, так как путешествовать днем, под палящими лучами солнца, в этом жарком поясе положительно невозможно.

Ехать же ночью было почти приятно. Полная луна и мириады ярких звезд, сиявших с темно-синего неба, прекрасно освещали путь, устраняя опасность заблудиться. Буры, придерживаясь преданий патриархов, шли по течению звезд, как делали когда-то халдейские пастухи. Кроме того, их верный проводник, готтентот Смуц, знал карру вдоль и поперек, и потому на него вполне можно было положиться.

Караван двигался по пескам почти без шума; не было слышно даже стука копыт животных; лишь изредка слышались ободряющие или понукающие возгласы людей, правивших повозками, щелканье бича или свист жамбока.

Жамбок, или шамбок, - тоже род бича, но без ремня. Он весь эластичный, длиною в два метра, толщиною в нижнем конце более дюйма, затем постепенно суживается и кончается острием наподобие иголки. Этот бич покрывает спину животного сетью кровавых рубцов и просекает одним ударом кожу человека. Этим страшным орудием всегда понукают в Африке ленивых животных. Туземцы тоже хорошо знакомы с жамбоком. Самого упорного можно заставить слепо повиноваться одной угрозой побить этим бичом.

Чрезвычайно странное и фантастическое зрелище представляли ночью, посреди пустынного карру, гигантские повозки, с белыми верхами, запряженные длинными вереницами быков. Дикарь принял бы это шествие за какое-нибудь сверхъестественное явление, нечто вроде процессии злых духов.

А между тем этот караван состоял из людей, в сущности, не представлявших ничего странного, а, наоборот, олицетворявших собою самые лучшие человеческие свойства. Буры всегда отличались честностью, добротою, мягкостью и крайней привязчивостью и почти все обладали открытой, внушающей полное доверие наружностью. Исключение составлял только один из всадников, ехавших по бокам обоза. Высокий, костлявый, с жесткими, резкими чертами точно выветрившегося лица, с глубоко лежащими в орбитах острыми глазами под седыми, щетинистыми бровями, угрюмый и молчаливый, он был крайне несимпатичен.

Но, несмотря на это, предводитель каравана Ян ван Дорн относился с уважением и почти дружески к этому человеку и в затруднительных случаях даже обращался к нему за советом. Звали его Карл де Моор. Ему также отлично был знаком карру, по которому теперь шел караван, и он действительно мог дать полезные советы и указания. Отсутствие в нем словоохотливости ставилось ему ван Дорном даже в заслугу, а способ его действий всегда свидетельствовал о замечательной его опытности, сообразительности и неустрашимости.

Буры почти совершенно его не знали. Когда он попросил позволения сопровождать их при переселении, они сначала колебались, не решаясь принять в свою среду человека с такой несимпатичной наружностью. Но Ян ван Дорн, никогда не действовавший наобум, навел о нем справки, и все собранные сведения оказались в пользу Карла де Моора. Его хвалили, говоря, что это человек, безусловно, честный, безупречного поведения и что семейные несчастья сделали его угрюмым и необщительным.

Действительно, деятельный и угрюмый Карл де Моор оказал уже не одну услугу каравану, чем и заслужил общее расположение. Понемногу все привыкли спрашивать его мнения и совета во всех делах, как общих, касавшихся всего каравана, так и частных, совершенно личного свойства.

Кроме того, он всегда старался умалять в глазах своих спутников существующие или предполагаемые опасности, очевидно, с целью успокоить и ободрить более трусливых. Таким образом, он сделался положительно необходимым.

Незадолго до наступления утренней зари у буров произошла встреча, которая составила бы выходящее из ряда событие для приезжающих прямо из Европы, но для наших переселенцев она не была особенным сюрпризом.

Они вдруг заметили впереди себя, на расстоянии нескольких сотен метров, длинный ряд надвигавшихся на них гигантских животных. Это было стадо слонов. Ни малейший шум не предвещал их приближения.

Несмотря на свою массивность, слон ходит почти так же тихо, как кошка, даже по обыкновенной дороге, а по пескам карру и подавно.

свете луны эти громадные существа, двигавшиеся подобно теням, казались игрою расстроенного воображения.

- Слоны!.. Целое стадо слонов!..

Эти восклицания передавались от одного всадника к другому; из повозок стали показываться заспанные лица.

Представившееся глазам переселенцев зрелище действительно заслуживало внимания и вызвало среди молодых людей не одно любопытство, но и другое чувство.

- Видеть перед собою столько слоновой кости и не иметь возможности воспользоваться ею - это просто обидно! - заметил Людвиг Ринвальд.

- Вероятно, существует опасность, - проговорил Андрэ Блоом. - Баас^[7] прислал проводника Смуца сказать, чтобы мы ехали возле самых повозок и двигались как можно тише, отнюдь не выказывая по отношению к этим четвероногим гигантам никаких враждебных намерений.

- Баас слишком уж осторожен! - молвил со вздохом Людвиг. - Может быть, он не доверяет нашей молодости? Но я уверен, что если бы мы хоть раз заявили себя хорошими охотниками, он позволил бы нам атаковать хотя бы одного из этих животных. Ведь вот идут же некоторые из них немного в стороне от стада. Я, ты, Гендрик и Пит, вчетвером мы отлично бы справились с тем лентяем, что плетется позади всех.

- Не стоит и говорить об этом, баас все равно не позволит, - сказал Андрэ Блоом.

- Ну да, я и говорю, что он боится, как бы такая крупная дичь не напугала таких юных охотников, как мы… Эх, если бы у меня хватило смелости идти к баасу!.. Будь я его сыном…

И выразительный взгляд, брошенный Людвигом Ринвальдом на Гендрика и Пита ван Дорнов, досказал его мысль. Гендрик только пожал плечами при этом намеке. В душе он вполне сочувствовал Людвигу, и отданный отцом приказ сильно раздосадовал его, но он знал, что Ян ван Дорн никогда не отменял однажды сделанного распоряжения. Поэтому просить об отмене его - значило подвергать себя напрасному выговору.

Но Пит, более пылкий и решительный и вдобавок считавший себя уже достаточно взрослым, соскользнул с лошади, бросил поводья Людвигу Ринвальду и побежал просить у отца позволения поохотиться с товарищами хотя на одного слона. Но едва он начал говорить, как лицо Яна ван Дорна приняло выражение суровой непреклонности.

- Я вижу, - строго сказал он, - что вы действительно еще дети. Вы даете дурной пример вашей глупой просьбой о разрешении вам нарушить приказ, отданный для всех, и, кроме того, вы выказываете полное непонимание того, о чем вы просите. Вы воображаете, что можете «сразить» из ваших новых ружей слона так, что другие этого не заметят. Вы говорите, что будете охотиться только на одинокое, плетущееся сзади животное. Поясню тебе всю глупость вашей безрассудной просьбы примером. Представьте себе, что кто-нибудь из нас отстал бы и на него бы напали; ведь тогда мы не оставили бы его без помощи, не так ли? Ну, и слоны едва ли дадут товарищу погибнуть без помощи. Попробуйте сделать хоть один выстрел - в один миг разъяренные животные разнесут в щепки наши повозки, да и мы сами едва ли уцелеем. Со слонами шутить нельзя. Благодарите судьбу, если между этими встречными великанами не окажется таких же сумасбродных голов, как вы. Обыкновенно слоны, к стыду нашему, настолько благородны и умны, что не злоупотребляют своей силой, подобно нам, и очень редко нападают на тех, кто не выказывает намерения нанести им вред. Но ведь могут и между ними быть дураки, особенно из молодых, - поручиться за это нельзя. Я вижу, что с самого начала экспедиции вы, юнцы, всячески стараетесь «отличиться», чтобы и вас считали «за мужчин»… Однако, если вы будете действовать безрассудно, вас не скоро еще признают… большими. Истинная храбрость состоит не в том, чтобы лезть в опасность очертя голову, а в том, чтобы, не теряясь, стараться избегать ее. Понял?.. Отправляйся теперь к своим товарищам и расскажи им все, что слышал от меня.

ясно выражался на смущенной физиономии Пита.

Между тем слоны уже подошли близко. Вид ли повозок смутил их или, благодаря принятой баасом предосторожности, они оценили по достоинству скромность людей и сами пожелали выказать свою благовоспитанность, так или иначе, но серые гиганты вежливо свернули в сторону, даже не остановившись, так что оба шествия, столь различные по своему составу, мирно продолжали путь - одно на север, другое на юг. С восходом солнца слоны были уже далеко.

Несмотря на долгий ночной переход, буры не сделали привала в это утро. Им нельзя было останавливаться, пока не найдут воды. Жажда уже давно томила и их, и животных, но во что бы то ни стало необходимо было идти вперед и добраться до воды.

- Не унывайте! - поочередно твердили проводник Смуц, Карл де Моор и Ян ван Дорн. - Мы скоро должны встретить какую-нибудь лужу. Не может быть, чтобы вода высохла на всем нашем пути!

Но - увы! - на местах, где должна была быть вода, находили только сырой песок. Без воды отдых немыслим. Люди и животные начинали изнемогать от жажды. Нужно было искать воду и найти ее ценою каких бы то ни было усилий! Кто никогда не бывал в пустыне и не страдал от жажды, тот и представить себе не может, какую цену имеет там вода.

жег им ноги, а колючие растения раздирали кожу. Чтобы несколько облегчить свои страдания, они обвязывали ноги травою и смачивали ее соком молочая или другого подходящего растения.

Каждую минуту зной становился нестерпимее. Пот лил градом с людей и с животных. Раскаленный песок жег как огонь.

Если бы измученные переселенцы еще способны были воспринять и оценить комический элемент, неразлучный со многими трагическими положениями, то они от души посмеялись бы, глядя на собак, применявших удивительно наивный способ для восстановления своих сил. Они пускались в галоп, опережая караван на несколько сотен шагов, ложились на брюхо под каким-нибудь жалким кустом и, расставив все четыре лапы и высунув язык, принимались дышать всеми легкими, пока караван не проходил мимо них. Пропустив шествие, они нехотя вставали, с сожалением оглядывая место своего отдыха, и, испустив жалобный вой, снова неслись мимо каравана на новое место для минутного отдыха. Таким образом они повторяли этот маневр всю дорогу. И смешно, и грустно было смотреть на бедных животных!

Днем в караване не было той тишины, какая царствовала ночью. В повозках дети тихо плакали или стонали, смотря по характеру. Матери и старшие сестры старались утешить их. Вне повозок раздавался раздирающий душу концерт ревущих быков, мычащих коров и телят и блеющих баранов.

Час проходил за часом, не принося никакого облегчения, напротив, постепенно усиливая страдания каравана. Отвесные лучи солнца вонзались, точно стрелы, в тело, и, в довершение мучений, местность, по которой теперь двигались переселенцы, была сплошь покрыта мелкими колючими порослями, до крови раздиравшими босые ноги кафров, готтентотов и даже животных.

что километрах в пятнадцати или восемнадцати находится никогда не пересыхающее озеро, но при медленном движении каравана до этого озера оставалось еще, по крайней мере, часа четыре. Это была страшная пытка при том состоянии, в котором все находились. Люди и животные готовы были каждую минуту свалиться с ног.

А между тем идти вперед заставляла крайняя необходимость, иначе пришлось бы погибнуть от зноя и жажды среди пустыни. И волей-неволей все шли, напрягая последние силы.

Примечания

6

Плоская возвышенность.

7