Квартеронка.
Глава XLII. Пароход-пристань

ГЛАВА XLII
Пароход-пристань

Я поджидал только пароход, чтобы отплыть в Новый Орлеан. Мне было известно, что ждать придется недолго. Ежегодная эпидемия шла на убыль, и сезон обширных торговых операций и увеселений должен был начаться снова для Кресент-Сити. Пароходы с верховьев реки были уже на пути по всем притокам Миссисипи; они везли к громадному складу американской торговли на юге произведения этой почти необъятной долины. Таким образом, я мог рассчитывать на пароход ежедневно и даже ежечасно.

Мне хотелось сесть на первый попавшийся из них.

Гостиница, где я жил, как и вся деревня, отстояла довольно далеко от речной пристани. Она была выстроена в таком отдалении из предосторожности. Берега Миссисипи в том месте, как и на тысячу миль вверх и вниз по течению, возвышались лишь на несколько футов над уровнем реки, а вследствие постоянного оседания почвы, нередко обширные участки по береговой линии размывались бурным потоком. Можно было предполагать, что со временем эти беспрерывные размывы расширят речное русло в громадных размерах. Не тут-то было: каждому захвату рекой одного берега соответствует обмеление противоположного, причиняемое водоворотом, который образует новая излучина, так что ширина реки остается постоянно одинаковой. Это замечательное явление можно наблюдать, начиная от впадения Огайо до устья самого Миссисипи, хотя в некоторых пунктах размыв одного берега и соответствующий ему нанос у другого бывают гораздо значительнее, чем в других. В иных местах оседание почвы происходит так быстро, что в несколько дней целая деревня или плантация скрываются под водой. Нередко можно также наблюдать во время сильного весеннего половодья, что причудливый поток внезапно пересекает одну из собственных излучин; тогда за несколько часов образуется канал, по которому текут воды реки. Может быть, в этой излучине разбита плантация, иногда две или три, и плантатор, который лег спать в полной уверенности, что построил свое жилище на материке, просыпается поутру посередине острова! В испуге смотрит он на могучую желтоватую массу воды, которая охватила его со всех сторон и отрезала ему всякое сообщение с твердой землей. С этих пор он не может больше поехать в соседнюю деревню, не прибегая к убыточному перевозу на пароме. Его телеги перестанут служить ему теперь для доставки на рынок громадных тюков хлопка, бочек с сахаром и табаком; сознавая шаткость своего положения, боясь, чтобы первый натиск неукротимого потока не унес его самого, с принадлежащим ему домом и сотнями полуголых негров, он покидает свое жилище и переселяется на другую часть побережья, где грунт кажется ему более твердым и менее подверженным такому ужасному вторжению.

Вследствие этих разливов низовья Миссисипи представляют мало местностей, где можно безопасно построить город. На протяжении пятисот миль его нижнего течения редко встретишь пункт на побережье, естественная высота которого представляет это преимущество. Искусственное заграждение, известное под именем береговой плотины, до некоторой степени помогло беде и обеспечивает теперь сравнительную безопасность городов и плантаций.

Итак, как я уже сказал, гостиница моя стояла в некотором отдалении от проезжего тракта. Пароход мог подойти к пристани и отплыть без того, чтобы меня уведомили о том. Пароход, шедший вниз по реке уже нагруженным и не гнавшийся за прибавкой клади, мог остановиться на очень короткое время; между тем на аккуратность прислуги в таверне Миссисипи нельзя полагаться так, как в лондонском отеле. Едва ли в одном случае из ста вас разбудит вовремя какой-нибудь чернокожий Самбо, который спит вдесятеро крепче вашего.

Достаточно познакомившись с местными порядками по личному опыту, я опасался прозевать пароход, если останусь в гостинице, и потому решил немедленно рассчитаться с хозяином и отправиться со своими пожитками на пристань.

Меня ожидало там кое-какое убежище. Дома, положим, не было; но у берега стоял старый пароход, давно признанный негодным для плавания. Этот корпус судна, причаленный к плотине крепкими канатами, представлял собою превосходную плавучую пристань, а его вместительные палубы, каюты и салоны служили кладовыми для всевозможных товаров. Действительно, это старое судно служило одновременно пристанью и складом, почему и называлось "пароходом-пристанью".

Было поздно, около полуночи, когда я прибыл на него. Деревенские жители, приходившие сюда по своим делам, все разошлись, не было и самого владельца судна. Заменял его спящий негр, единственное человеческое существо, которое представилось моим взорам. Он заседал в кубрике, за конторкой, поставленной в углу этого помещения. На конторке стояли весы, гири, лежал пук дрянных бечевок, простой нож и другие предметы подобного рода, какие встречаются в каждой деревенской лавке; сзади на полках тянулись рядами бутылки с разноцветными ликерами, стояли коробки с печеньем, сыры (консервы с запада), кадочки с прогорклым маслом, пачки табака и сигар низшего сорта, одним словом, - все, что можно найти в обычной бакалейной торговле. Остальное пространство в обширном помещении было загромождено товарами в разнообразной упаковке. Тут стояли ящики, бочонки, мешки, тюки; часть их предназначалась для отправки к верховьям реки и пришла через Новый Орлеан из отдаленных краев; другая, состоявшая из богатых произведений почвы, должна была следовать к устью Миссисипи, чтобы распространиться оттуда на многие тысячи миль по Атлантическому океану. Весь пол был завален тюками, так что я напрасно отыскивал местечко, где можно было бы прилечь. Пожалуй, это и удалось бы мне при более ярком освещении; но сальная свеча, оплывавшая в пустой бутылке из-под шампанского, тускло освещала этот хаос, где я сначала с трудом различил темное лицо сидевшего за конторкой негра.

-- Вы, кажется, спите, дядюшка? - сказал я, приближаясь.

Американский негр редко ответит резкостью, в особенности, когда к нему обращаются с вежливым вопросом. Мой фамильярный тон, очевидно, задел чувствительную струну в сердце невольника, и он воскликнул с приятной улыбкой.

-- Ах, Боже мой, господин Эдуард! Дядя Сам знает вас, господин Эдуард. Вы добры к бедным чернокожим. Что может сделать, сударь, для вас дядя Сам?

-- Я отправляюсь в город и приехал сюда, чтобы дождаться парохода. Удастся ли мне попасть на какой-нибудь из них сегодня ночью?

"Думу" или "Чок-туму".

-- Хорошо; теперь, дядя Сам, если вы покажете мне свободное местечко на полу и обещаете разбудить меня, когда придет пароход, то половина доллара не будет вам стоить больших трудов.

Выпученные белки дяди Сама доказывали, какое удовольствие доставил ему вид серебряной монеты. Без долгих церемоний схватил он бутылку, служившую ему подсвечником, и, пробираясь между ящиками и тюками, провел меня к лестнице, которая вела на верхнюю палубу, где помещалась пароходная каюта. Мы вошли в залу.

другую внизу. Доброй ночи, господин Эдуард. Вы спокойны; я разбудить вас... вы спокойны.

Говоря таким образом, добрый негр поставил бутылку на пол и спустился к себе, предоставив меня моим размышлениям.

к нему передней каютой составляли одну громадную залу более, чем в сто футов длины; я стоял в центре, а оба конца этого громадного пространства утопали во мраке при скудном освещении. Спальни пассажиров первого класса уцелели, также как и двери с зелеными жалюзи. Некоторые из них были заперты, другие отворены, то наполовину, то настежь. Позолота и украшения, почерневшие от времени, выступали еще на перегородках и плафоне залы; над аркой двери, которая вела в залу, еще блестели золоченые литеры, составлявшие слово "Султанша". При виде их я понял, что нахожусь на одном из знаменитейших пароходов Миссисипи.

Вся меблировка была удалена отсюда. Единственными предметами, которые я мог различить вокруг себя, были грубые мешки, наваленные на полу. Захватив несколько штук, я положил их рядком, чтобы устроить себе постель. Усталость давала чувствовать себя, а мое здоровье еще не совсем поправилось. Покрывшись плащом, я растянулся на своем импровизированном ложе; кофейные зерна подавались под тяжестью моего тела; мне было довольно удобно, и не прошло пяти минут, как я погрузился в крепкий сон.