Квартеронка.
Глава LXXX. Гончие собаки

ГЛАВА LXXX
Гончие собаки

Резкий свист раздался по воде и был подхвачен эхом в темных глубинах леса. Он пробудил диких обитателей озера, которые дрогнули при этом необычном звуке и отвечали на него концертом своих разнообразных криков.

Голоса журавля и луизианской цапли сливались с более хриплым голосом пеликана, а все это покрыл собою голос орлана, или лысого орла; он отдавался в ушах металлическим звоном, какой производит напильник при точении пилы.

Это сотрясение воздуха продолжалось несколько минут, и я подумал, что если повторю сигнал, то он не будет услышан. При всей резкости звука, его было бы трудно разобрать среди этого оглушительного гама.

Мы ожидали результата, присев на корточки между ветвей и не думая заводить бесполезного разговора. Положение было слишком опасно, и нами овладела крайняя тревога. Обмениваясь лишь изредка шепотом отрывочными словами ободрения или надежды, мы больше молчали.

Наши взоры то жадно обращались к воде, то боязливо блуждали под сводами лесной чащи. С одной стороны мы старались уловить плеск весла, с другой в страхе ожидали услышать собачий лай. Никогда не забуду я этих минут страшной тревоги, которые будут мне вспоминаться до конца моих дней.

Все мысли, приходившие мне тогда в голову, самые мелкие происшествия того дня сохранились у меня в памяти, точно все это происходило вчера.

Я помню, что раз или два мы заметили вдалеке под деревьями легкую рябь воды. Наши сердца наполнялись уже надеждой, мы воображали, что плывет пирога. Но то была мимолетная радость. Рябь поднимал крупный аллигатор, отвратительное тело которого, почти не уступавшее в длине самой пироге, быстро проносилось перед нашими глазами.

Я помню, меня мучила мысль, что беглого негра могло не оказаться в его укрытии! Он мог углубиться в лес в поисках пропитания или с иной целью. Но тут я сообразил, что в случае его отсутствия, мы нашли бы лодку у дерева. Впрочем, он мог высадиться в других местах по берегу озера, пожалуй, с противоположной стороны. Он не говорил мне, делал ли он так раньше, но все же мое предположение было довольно вероятно.

Все эти сомнения и догадки усиливали мою тревогу.

Мне пришла новая идея, еще более ужасная, потому что она была более вероятна.

Чернокожий, пожалуй, спал крепким сном!

Это было правдоподобно, потому что он превращал ночь в день, а день в ночь. Ночью беглец выходил за добычей, блуждая по лесам, а днем оставался у себя и спал.

-- О, Небо, если он спит, то не расслышал поданного ему сигнала!

Такова была ужасная мысль, внезапно мелькнувшая у меня в голове.

Мне вдруг нестерпимо захотелось повторить свой сигнал; однако я подумал, что если мое предположение было верным, то я не должен рассчитывать, что он будет услышан. Негр спит непробудным сном, как медведь в зимнюю пору. Разве пушечный выстрел или свисток локомотива способны разбудить его. Едва ли мой слабый свист мог достичь своей цели, тем более, что птичий гам на озере не унимался.

Даже если бы Габриэль услышал мой сигнал, ему было бы трудно разобрать его... Боже милосердный!

Я разговаривал с моей спутницей, как вдруг этот возглас невольно сорвался с моих губ. Он был вызван страшным звуком - звуком, который я узнал посреди пронзительного птичьего крика: то был звонкий лай гончей собаки.

Я наклонился, чтобы прислушаться, и услыхал его опять. Было невозможно ошибиться на этот счет. У меня были уши охотника. Эта музыка была мне хорошо знакома.

Но каким немузыкальным показался мне тогда этот лай, он звучал для меня, как вопль мщения, как похоронный звон!

Я оставил всякую мысль о повторном сигнале; все равно будет слишком поздно, даже если меня услышат. Я швырнул далеко от себя тростниковую дудочку как бесполезную вещь, и посадил Аврору ближе к вершине дерева, а сам поднялся во весь рост, заслоняя ее и обратившись лицом к суше.

Снова послышался собачий вой, подхваченный звонким эхом лесов, и на этот раз так близко, что я каждую минуту ожидал появления ищеек.

Мне пришлось недолго ждать. Шагах в ста от меня виднелась тростниковая заросль. Я различил движение в этих высоких травах, верхушки которых раскачивались туда и сюда; полые стебли с треском ударялись один о другой, когда их отталкивали в сторону или же пригибали к земле. Какое-то быстроногое животное прокладывало себе дорогу среди этих тростников.

Еще немного, и оттуда показалось крапчатое тело гончей собаки. Животное сделало прыжок, остановилось на мгновение, выбравшись на открытое место, потом с протяжным воем, понюхав воздух, кинулось вперед.

Вторая собака показалась почти тотчас; колеблющиеся камыши сомкнулись за нею, и оба животных побежали по направлению к опрокинутому стволу.

Так как в этом месте не было больше никаких зарослей, то я видел их без помехи. Несмотря на темноту, я различал их достаточно ясно, чтобы определить породу: то были крупные гончие, с какими обыкновенно охотятся на лося; они были поджары и черны, с подпалинами. По манере, с какой они приближались, было очевидно, что эти псы выдрессированы, но не для охоты на лося. Обыкновенная охотничья собака никогда не стала бы так идти по человеческому следу, как эти две шли по нашему.

При виде собак я приготовился к борьбе. Их высокий рост, широкие, крепкие челюсти, свирепые глаза показывали мне, с какой дикой породой имел я дело, и я был убежден, что ищейки немедленно нападут на меня.

Взяв в правую руку пистолет, а левой ухватившись за ветку, чтобы тверже стоять на ногах, я ожидал их приближения.

глазами, очевидно собираясь кинуться на меня.

Моя позиция не могла быть более выгодной, даже если бы я выбирал ее целый час. Узость пространства не позволяла нападающим уклониться ни вправо, ни влево; они были вынуждены продвигаться по прямой линии. Мне оставалось только держать свое оружие твердой рукой и в надлежащем направлении. Даже неопытный новичок едва ли бы промахнулся при таких условиях.

Мои нервы были напряжены гневом; негодование жгло мне грудь, и это закаляло меня, как сталь. Я испытывал холодное бешенство при мысли, что меня травили, как волка!

Другая следовала за ней по пятам. Я прицелился сквозь пороховой дым и снова спустил курок.

Собак уже не было на дереве. Обе они свалились, справа и слева, в черную воду под ним!