Лучше поздно, чем никогда.
Часть первая.
Глава I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Лучше поздно, чем никогда. Часть первая. Глава I. (старая орфография)

ЛУЧШЕ ПОЗДНО, ЧЕМ НИКОГДА
РОМАН В ДВУХ ЧАСТЯХ, ЧАРЛЬЗА РИДА.

Часть первая.

I.

Джордж Фильдинг обработывал небольшую ферму в Беркшайре.

Теперь, к сожалению, состояние фермеров уже не такое завидное, как в былое время. Несколько лет тому назад, фермеры в Англии получали огромнейшие доходы и часто богатели скорее всяких торговцев.

Нынче совсем не то: фермер должен быть необыкновенно сметлив, разсчетлив и деятелен, чтобы не обанкрутиться. Мало этого: даже иногда и при всех добрых свойствах, но при дурной земле, у несчастного в перспективе - банкрутство. Точно так, есть отрасли торговли, в которых одинаково не везет ветряному и положительному, трудолюбивому и Ленивому.

За этот последний факт я ручаюсь: меня очень занимает прогулка по одной из главных здешних улиц, в каждые три месяца раз, с целью следить, как часто на вывесках одно имя сменяется другим.

Как не пожалеть однако торговца умного, трудолюбивого, совестливого и, при всем том, несчастливого?

При точно таких условиях не везло и Джорджу Фильдингу, который обработывал, с помощью родного брата, Виллиама, свою "Гров" (Grove -- роща); так называлась его маленькая, бедная ферма.

Хоть он и не был доволен своею землею, однако ему было бы очень обидно слышать дурной отзыв об этой ферме, потому что, как для матроса корабль, так и для хозяина ферма, кажется чем-то священным; хотя, по совести, похвалить то или другое было бы трудно.

У Джорджа было двести десятин пахатной земли, но большею частью самой неплодородной.

Не было ни одного деревца, ни даже старого пня около этой фермы, которое оправдывало бы название "Гров".

Но в Англии все предания хранятся свято и непоколебимо. Говорят, что прежде на этом месте росли деревья и - довольно.

В то утро, когда начинается наш рассказ, Джордж Фильдинг стоял у своего дома и разговаривал с эсквайром, Франком Винчестером.

У этого джентльмена был такой характер, который когда-нибудь вероятно сделается частым, общим, но во времена нашего рассказа, характер этот был совершенно исключительный.

Винчестер не имел необыкновенного. ума, но за то у него было много здравого смысла и притом редкая природная веселость; здравый смысл был, действительно, в нем развит до самой блистательной степени, а ум его был до того многосторонний, и здоровый, что я теряюсь в догадках, чем можно приобрести такой ум.

Он сначала старался придумать какое-нибудь средство добыть много денег в Англии, но увидел, что это невозможно; потом разсмотрел земной шар и дошел до убеждения, что непременно следует ему отправиться, в Австралию. Он решил, что там самая ничтожная сумма превращается в огромный капитал, не так, как в Лондоне, где она тает в руках, как мятная лепешка во рту.

И так, этот молодой человек принял твердое намерение отправиться в Австралию с пятью тысячами фунтов, с целью обогатиться разными спекуляциями, а преимущественно торговлею овцами.

Он очень усердно старался уговорить Джорджа Фильдинга ехать с ним заведывать земледелием - или занять при нем должность управляющого.

Он достойна ценил этого молодого фермера; но нужно отдать водную справедливость Франку Винчестеру: он приглашать Джорджа не с эгоистической целью. Нет. Он знал, что ферма дает хозяину мало дохода, а кроме того хотел отплатить этим доброму Джорджу за важную услугу, которую тот оказал ему: Джордж спас Франка, рискуя собственной жизнью, когда с ним, во время купанья, сделались судороги и он начал тонуть. Уже не в первый раз старался Франк заплатить Джорджу; на этот раз, может быть, ему и удалось бы достигнуть своей цели, если бы не встретилось одно препятствие.

- Вы знаете меня, а я вас знаю, говорил мистер Винчестер Джорджу Фильдингу: - мне нужен человек, который руководил бы мною, по земледельческой части; останьтесь для этого хоть год при мне, и тогда я отблагодарю вас за то, что вы меня спасли. Ведь я это хорошо помню.

- О, мистер Винчестер, сказал поспешно Джордж и покраснел: - это старая история, сэр; неужели вы до-сих-пор этого не забыли? Однако он улыбнулся и, казалось, был доволен тем, что этого не забыли.

- Не совсем, отвечал молодой джентльмен. У вас будет пятьсот овец, вы будете получать с них огромный доход; мы оба возвратимся домой, будем богаты, а следовательно, уважаемы всеми.

- Это прекрасное предложение, сэр, такое же великодушное, как вы сами; но я никак не могу его принять, потому что... потому что.... вы никогда не замечали моей кузины Сусанны, сэр?

- Не замечал? Да разве вы меня считаете язычником, и думаете, что я никогда не хожу в приходскую церковь? Мисс Мертон очень миленькая девушка; она всегда сидит на скамейке у колонны.

- Не правда ли, она миленькая, сэр?

Мистер Винчестер старался замять этот разговор и вскользь прибавил:

- Люди не для того ездят в Австралию, чтобы умереть, а для того, чтобы там разбогатеть, потом вернуться домой и жениться. Вот так бы и вы сделали, а то "Гров" как камень у вас на шее. Не хотите ли сигарочку, фермер?

Джордж отвечал утвердительно. Когда он закурил сигару, мистер Винчестер попросил показать ему кузницу.

- Я должен научиться подковывать лошадь, сказал Франк.

- Вот тебе и раз! подумал Джордж: - самый важный дворянин у нас, а хочет сам подковывать лошадь. Но он был так деликатен, что не сделал этого замечания вслух, а повел мистера Винчестера в кузницу.

Пока молодой джентльмен вколачивает гвозди в лошадиную подкову, а английский фермер занят мыслями об Австралии, я должен познакомить читателя с другими лицами.

Сусанна Мертон была прекрасна собой и добра. Джордж Фильдинг и она всеми были признаны за влюбленных, но о свадьбе не было помину; в последнее время даже старик Мертон делался чрезвычайно серьозным, когда дочь его произносила имя Джорджа.

Сусанна, действительно, любила Джорджа, хотя не так страстно, как он ее; однако она не отвечала благосклонно ни на чье более ухаживанье, хотя, кроме безчисленной толпы обыкновенных обожателей, были и другие, так же сумасшедше в нее влюбленные, как сам Джордж. Странно было вот что: Сусанна во многих даже совсем не замечала страсти, которую они к ней питали; странно это потому, что в этих случаях у женщины бывает обыкновенно очень зоркий глаз.

Виллиам Фильдинг, брат Джорджа, был тоже по уши влюблен в эту девушку, и хотя он трепетал от счастья быть возле нея, однако никогда не позволял себе даже и смотреть на нее иначе, как украдкой; он знал, что ему не следовало её любить.

Утром, в день нашего рассказа, отец Сусанны, старик Мертон, пришел на ферму "Гров", чтобы осмотреть поле, за домом Джорджа. Его остановил друг его, мистер Медовс, который, увидав Мертона, дал подержать свою лошадь мальчику, а сам перешел через ниву, чтобы поговорить с приятелем.

Он был то, что называют счастливцем; все, что бы он ни начинал в жизни, ему удавалось.

Соседи ему удивлялись, уважали его, и некоторые даже ненавидели. Зачем он прежде был простым извощиком, а в сорок лет зделался хлебным маклером и управляющим имениями? Можно ли за это не ненавидит?

- Он никак не мог честно нажить всего своего состояния, говорили между собою завистники, а между тем, как на грех, никто из них не мог указать ни на один его безчестный поступок.

У Джона Медовса была хладнокровная голова, железная воля, тело и ум одинаково неутомимые, и глаз, который ничто не могло отвлечь от дела. Он был богат, честен, наконец у него была душа в делах, то есть, метода.

В один час он был в церкви, в другой - на рынке, в третий - при своей должности; и наконец дома, когда следует быть дома.

Таким образом, кому было угодно видеть мистера Медовса по делу, тот всегда в известном часу заставал его дома. И когда его заставали и говорили с ним о деле, то сначала находили его чрезвычайно робким, нерешительным, недоверчивым; а кончалось обыкновенно тем, что он никогда не оставался в накладе.

Медовса большею частью все уважали, но никто в такой степени, как старик Мертон. Особенно в продолжение нескольких последних месяцев, эти два человека сблизились до того, что сделались друзьями; маклер часто приезжал на ферму старика Мертона и принимал живейшее участие во всех его делах.

Таков был Джон Медовс.

По наружности, он был высокий, крепкий мужчина, с седеющими волосами, с здоровым цветом лица и с широким лбом, который ясно выражал глубину и силу мужественного характера.

- Что, мистер Мертон, осматриваете ферму?

- Да. Я, признаться, никогда и не думал, чтобы тут было что-нибудь порядочное, сказал в ответ мистер Мертон; вот тут поля еще так-себе, ничего, а на холме почва такая бедная, жалкая, что даже грустно смотреть.

Мертон, впрочем, дал этот ответ на основании того, что он слышал от самого Медовса три недели тому назад.

- Фермер, сказал Медовс, понижая голос: - они молотят свежую пшеницу, чтобы заплатить за аренду.

- Нет, вам так кажется; я не вижу цепов,

- Да, теперь престали молотить, пошли обедать; не говорите, что я вам это сказал; а Виллиам Фильдинг был сегодня утром в банке: я думал, что ему выдадут по билету деньги, а банк сказал: Нет! Не смотря на то, что я за обоях братьев замолвил доброе слово.

Правда, он сказал доброе слово, да не добрым тоном. Вот как он выразился: "Отец-то у них был человек надежный"; но он таким тонок похвалил отца, что банк запер кассу для детей.

- Мне никогда не нравились отношения между Сусанной и Джорджем, а в особенности с некоторых пор; но конечно, ведь они двоюродные брате и сестра....

- О, да; она еще ни разу ни в чем мне не противоречивы. Она довольно вспыльчива и настойчива, но только не со мной; для нея мое слово - закон. И ведь вы знаете, что Сусанна очень религиозна.

- Ну, так не о чем и безпокоиться? одно ваше слово может ее спасти; но, что же я тревожусь? ведь это не мое дело, а ваше, прибавил Медовс.

- Если мое, так и ваше, отвечал Мертон. Ведь вы мой истинный друг. Пойду в ригу и посмотрю, что там делается. С этим отошел отец Сусанны, разстроенный и недовольный.

Медовс пошел в Блак-Горс, деревенский трактир, и встретил у входа сельского констебля и какого-то незнакомца, с виду очень приличного и похожого на духовное лицо. Во взгляде констебля было что-то таинственное; он пригласил Медовса в общую комнату трактира.

- Сэр, мне нужно поговорить с вами, сказал он: - по-крайней-мере мне кажется, что дело вас касается. У вас недавно украли из кармана три банковых билета с вашей бланковой подписью?

- Да, точно.

- Вот этот билет не из тех ли? сказал констебль, вынимая из кармана билет.

Медовс подробно его осмотрел, сравнил нумер с записной книжкой, которая была при нем, и объявил, что билет действительно его.

- Кто вам его передал? спросил он.

- Тот, у кого и остальные билеты, один незнакомец Робинзон; он живет на ферме Гров с Джорджем Фильдингом. Да еще зовут ли его Робинзоном? Мне кажется, что это лондонская птичка, которая прилетела в провинцию проветриться. Вы понимаете, сэр.

Глаза Медовса заблистали: странно было видеть; что богатый человек до такой степени взволнован этим обстоятельством.

На вопрос констеблю, кто его спутник, констебль отвечал тихо:

- Джентльмен из Бау-стрит; он приехал посмотреть на Робинзона, не узнает ли его.

Констебль объявил Медовсу, что Робинзон где-то в окрестностях ловит рыбу, а то бы они давно его открыли. "Впрочем, от нас не уйдет; как только вернется домой, так мы его и схватим."

- Вы лучше бы, для верности, прежде сравнили нумера билетов, сказал джентльмен из Бау-стрит, который с виду был похож на духовное лицо.

У Медовса было в пяти милях очень важное дело, но он его отложил. Он написал строчку карандашем, посадил мальчика на свою вороную лошадь и велел ему как можно поспешнее ехать, куда было нужно. Сам он остался, и с какого-то странною радостью принялся за это дело.

Констебль и его спутник пошли прогуляться по деревне, но не спускали своих зорких глаз с фермы.

Таким образом, вокруг Джорджа Филдинга в этот день завязалось множество неожиданных обстоятельств.

Он ничего не предчувствовал и был в прекрасном расположении духа. Робинзон научил его, как облегчить то положение дел, которое его тяготило.

Джордж так и сделал, и теперь ждал в волнении Виллиама. Кроме того, в этот день Сусанна Мертон пришла обедать к ним на ферму, и хотя это было уже не в первый раз, но для бедного Джорджа такое событие каждый раз одинаково казалось эпохой.

Робинзон, не подозревая, что его так упорно ждут и стерегут, спокойно удил рыбу вплоть до самого обеда; однако ни он ничего не поймал, ни его, пока, не поймали.

Это задержало Медовса долго около фермы, и он встретился с одною, очень странною личностью.

Он расхаживал между скирдами Джорджа, вдруг перед ним очутился старик, несколько согнувшийся от лет, но очень еще бодрый и сильный с виду. У него была длинная седая борода, волосы очень густые, но почти совсем белые, и сам он был до того смугл, что можно было наверное сказать: это не Англичанин. Его густые брови были тоже седые, и под ними чудно блестели большие, выразительные глаза, как будто два драгоценных камня. В голосе его были совершенно восточные переливы и богатства. Этот старик был Исаак Леви, восточный еврей, проживший полжизни под солнцем юга. В Фарнборофе слишком уже к нему привыкли и перестали ему удивляться, но каждого незнакомца он решительно поражал с первого раза. Он был как-то особенно необыкновенен; одна романтическая личность в целой толпе людей самых дюжинных; он походил на яшму, которая вдруг очутилась между камнями мостовой на рынке, или на чудный кактус grandiflora, который вдруг появился бы между крапивой на лугах Беркшайра.

Исаак Леви был очень сведущ в еврейском языке; это, и восточные приемы в обращении, усвоенные им с молодости, придавали особенный колорит его речи и мнениям, в особенности в такия минуты, когда он был взволнован. В те минуты он забывал даже главный двигатель, - деньги, чувствовал и думал как представитель огромной нации, угнетенной, но ожидающей освобождения. Он между своими пользовался уважением, как человек очень умный и ученый.

При виде Исаака Леви, Медовс страшно нахмурился, ему сделалось как будто очень неловко, и он, не давая старику начать говорить, очень грубо сказал ему:

- Если вы пришли говорить со мною о доме, то можете отправиться сейчас же обратно с тем же, с чем и пришли. Толку из нашего разговора не выйдет.

Медовс купил дом, в котором Исаак нанимал квартиру, и тотчас же дал ему знать, чтобы он выехал.

Исаак, который необыкновенно привязался к единственному месту в целом мире, где ему пришлось прожить несколько лет сряду, был вполне уверен, что Медовс сделал такое распоряжение потому только, что хотел набавить цену на квартиру. Он, действительно, пришел теперь с целью поговорить с новым хозяином дома.

- Мистер Медовс, сказал он убедительно, я жил в этом доме двадцать лет и платил хорошия деньги; но если вы думаете, что вам кто нибудь даст больше, то за этим между нами дело не станет, мы все-таки не разойдемся, - набавьте, и я приплачу; а вы знаете, что я плательщик верный.

- Да, я это знаю, отвечал Медовс.

- Благодарю, сэр! ну, так....

- Ну, так вы завтра же выберетесь из моего дома.

- Нет, сэр. Выслушайте меня, потому что вы моложе меня. Мистер Медовс, когда волоса мои были черны, я путешествовал по востоку; я был в Мадрасе и Бенаресе, в Багдаде и в Испагани, в Мекке и в Босфоре. Да где я не был? Но я нигде не находил себе покоя. Когда волосы мои стали седеть, я торговал в Петербурге, в Риме, в Париже, в Вене, в Лиссабоне и других западных городах, и все-таки не находил покоя. Потом я приехал в этот городок, где наконец я думал раскинуть на всю жизнь свою палатку; здесь Бог дал мне жену, здесь он у меня ее и отнял.

- Да мне-то какое дело до этого?

- Конечно, сэр, и вам до этого есть дело, если вы таковы, как об вас рассказывают; потому что об вас хорошо говорят; будьте терпеливы и выслушайте меня. У меня в том доме, который вы купили, родилось два ребенка; из этого же дома я отвез их на кладбище; и моя Лия тоже здесь умерла; иногда, в часы грусти, мне слышатся их голоса и шаги. В другом доме я никогда не услышу ни того, ни другого, я буду совершенно одинок на свете; не разлучайте меня с тенями моих покойников. Позвольте мне вас убедить.

- Нет! был строгий ответ.

- Нет? Вскричал Леви, и глаза его вдруг засверкали, точно молнией; так вы хотите быть врагом Исааке Леви?

- Да! был мрачный ответ.

- Вы даете в займы деньги.

- Немного, сэр, и то иногда, очень редко, очень мало.

- Вы лучше скажите, что если приходится давать в неверные руки, то у вас нет денег; а если в верные, то никто до сих пор не знает, когда может истощиться кошелек Исаака Леви.

- Наш народ, сказал Исаак, как будто извиняясь, не таков, как ваш; мы друг другу верим. Мы братья, и у нас друг для друга всегда есть деньги, когда залог верный.

- Хорошо, сказал Медовс, что вы, то и я; что вы делаете скрытно, то я делаю явно.

- Да мир довольно велик, достанет нам обойм, сэр.

- Это правда, он велик, поспешно отвечал Медовс. Он весь перед вами, Исаак. Идите куда хотите, потому что этот маленький городок Фарнбороф не довольно обширен, чтобы содержать, кроме меня, еще одного человека, который занимался моим же делом, но для своего собственного кармана.

- Но ведь это не вражда, сэр.

Медовс грубо расхохотался. - На вас очень трудно угодить, воскликнул он. Если это не вражда, то по вашему, что же?

- Нет, сэр, это только дело прибыли и потери. Послушайте, оставьте меня в вашем доме, и я обещаю, что вы будете постоянно выигрывать, а не терять. Наш народ деятелен и искусен во всех возможных оборотах, но у нас есть вера и завет. Пусть это будет так. Будемте друзьями. Я делаю с вами условие, и клянусь вам скрижалями закона, что вы, при моем содействии, не потеряете ни одного шиллинга в год.

- Вы мне рассказали свою историю; слушайте же теперь мою. Я всегда топтал все и всех, кто когда нибудь в моих делах становился поперег дороги. Я был беден, а теперь богат: вот моя политика.

- Слабая политика, сказал Исаак решительно. Рано или поздно кто нибудь и вас затопчет.

- Как? ужь не вздумали ли вы мне угрожать? заметил Медовс,

- Нет, сэр, сказал Исаак, тихо, но решительно. Я только говорю вам то, что видели эти старые глаза во всех нациях, и читали в таких книгах, которые никогда не лгут. Голияф побеждал целые воинства и смотрел на них с презрением, а между тем пал как голубь, от удара пастуха. Самсон разрывал львов на части, а не мог справиться с женщиной. Он покорился ей как ребенок. Нет человека, который мог бы презирать, сэр! Силач может быть уверен, что найдет сильнее и искуснее себя; хитрец точно также встретит непременно соперника хитрее и пронырливее. Я вас предупреждаю, будьте благоразумны. Не вздумайте потоптать кого нибудь из наших. Нации и люди, которые нас угнетают, никогда не уйдут далеко; для них не много в жизни будет хорошого. Лучше я благословлю вас. Благословение старика - сокровище. Взгляните на эти седые волосы; у меня на веку было столько же горестей, сколько волос. Значительная доля проклятия всему моему племени пала и на Исаака Леви. Потом, протягивая руки, он с легким, но трогательным движением, сказал. Меня как лист носила судьба по свету весь мой век, и теперь я жажду покоя. Позвольте мне отдыхать в моей нынешней палатке до тех пор пока не успокоюсь навсегда. О! дайте мне умереть там, где все мои умерли, и схороните меня там же.

Лета, печаль и красноречие, все было напрасно в этом случае; все это разсыпалось, как волна перед неподвижной скалой; такая сильная воля и такая черствая душа была у Медовса.

Право, даже совестно передавать ответ почтенного западного дикаря.

- Как! вы делаете ссылки на священное писание, ге, ге? Я думал, что вы в него не веруете. Теперь послушайте-ка противную сторону. Авраам и Лот не могли жить вместе, потому что держали оба овец, а мы не можем потому, что оба их стрижем. И тогда Авраам отказал Лоту, как я вам теперь отказываю. А что касается до вашего желания умереть в моих владениях, во что бы то ни стало, то я предоставляю вам полную свободу повеситься у меня в доме до завтрашняго дня, но не позже; потому что после ни одна жидовская собака никогда не умрет в моем дом и не будет похоронена для навоза в моем саду.

Глаза старика-еврея дико и страшно заблистали; гнев вырвался из него, как лава из огнедышащей горы.

- Дерзкая собака! ты ругаешься даже над святыней? Основатель твоей веры стал бы гнушаться тобой, потому что, говорят, он был сострадателен. Я на тебя плюю и проклинаю тебя. Будь ты проклят! И подымая руки, он сам приподнялся, чтобы удвоить свою вышину, и страшно прокричал еще раз над своим врагом: "Будь проклят!" Сам железный Медовс содрогнулся при виде такого восточного бешенства. "Каково бы ни было тайное желание твоего черного сердца, небо смотрит на мои седые волосы, оно заступится за того, кого ты оскорбил, и желание твое не исполнится.... Ага! ты дрожишь! У всякого есть тайные желания, но против твоего борется само небо. Дай Бог, чтобы исчезло на этот этого желания, то счастие, по которому тебе до-сих-пор все в жизни удавалось. Дай Бог, чтобы ты был близок к осуществлению этого желания, чтобы оно через минуту уже должно было перейти в действительность, чтобы ты тосковал от ожидания и чтобы, наконец, оно не исполнилось."

Злые, едкия, энергическия слова старика так ужасно звучали в сердце его врага и, вместе с тем, казались чем-то таким верным, что Медовс совершенно вышел из себя.

То бледнея, то синея от гнева, он поднял палку, перевернул ее несколько раз на воздухе и со всего размаха ударил ею по голове Исаака.

К счастию Исаака, палка встретила кожаную шапку, вместо седых волос.

В это время на голоса подошел Джордж, которого они оба, в припадке бешенства, не заметили. У него в руках был ремень, и он, с помощью этого ремня, своей ловкости и силы, отвратил удар, который, может быть, навсегда бы прекратил красноречие еврея. И так, палка маклера только перерезала воздух, как бы бритвой, и произвела самый музыкальный шум, всего на полдюйма от головы еврея. Выражение змеиного взгляда Медовса было страшно ядовитое и мстительное.

- Я не могу этого допустить, кричал Джорж. Ремень и палка однако продолжали встречаться в воздух; Медовс с гневом и удивлением смотрел на защитника еврея и как-будто со страхом видел, что именно этот человек стал с ним сражаться и захотел мешать ему.

- Вы шутите, мистер Медовс, сказал Джордж хладнокровно. Этот человек вдвое вас старее, при нем нет другого оружия, кроме собственных рук. Кто вы такой, старичок, и что вам нужно?

- Он меня оскорбляет, кричал Медовс, за то, что я не хочу иметь его жильцом в моем доме. Разве кто-нибудь может у меня жить против моей воли? Кто он такой? Гнусный старый жид.

- Да, молодой человек, отвечал еврей печально, я Исаак Леви, еврей. А какой ты веры? сказал он, обращаясь опять к Медовсу. Ужь не язычник ли ты, а? Да и то нет, собака! у язычников было больше сердца, чем у тебя; они уважали горе и седые волоса.

- Тебе за это достанется; со мной дешево не разделаешься, я тебе покажу, какой я веры, отвечал разъяренный Медовс, опять судорожно размахивая палкою.

- Вы не сердитесь так, старичок, сказал добродушный Джордж, а вы, мистер Медовс, должны бы были знать, как принимать слова старика; ведь старик все равно, что женщина; у них обоих нечем защищаться, кроме языка; вот они им и режут, сколько могут. Во всяком случае, вы не должны подымать на него руку на моей земле, я этого не хочу; иначе вам придется прежде иметь дело со мной; не думаю, чтобы вам это пришлось очень по вкусу.

- Он! вскричал Исаак, он не смеет! смотрите! смотрите! и он показал рукою на Медовса; - он не смотрит вам прямо в лицо. Поверьте, что тот, кому привелось читать во взорах людей от востока до запада, узнает по вашим глазам льва, а по его - трусливого волка.

- Завтра же, завтра же, непременно! стонал Медовс и дрожал от гнева, который хотел подавить в себе.

- А! закричал Исаак, и побледнел и, в свою очередь, сильно задрожал.

- Завтра? что завтра? безпокойно спросил Джордж. Ну, будто не все равно, сегодня, завтра или после завтра. Да не смотрите, старичок, с таким презрением. Боже мой, как он, несчастный, дрожит. Бедный старик! Джордж подошел к дверям фермы и, кликнул: Сара!

На этот зов явилась крепкая, здоровая девушка.

- Возьми этого старика и сведи его к нам, дай ему, что нужно, покорми, чем знаешь; может быть, он что-нибудь съест, чтобы подкрепиться, оказал Джордж девушке.

- Благодарю вас, молодой человек, прошептал, запинаясь, Исаак, - есть у вас я не могу, но все-таки пойду, чтобы отдохнуть и укрепиться; силы меня оставляют, ноги подо мной подкашиваются; я должен успокоиться: в мои годы всякий порыв опасен.

Когда он дошел до дверей, то вдруг остановился и, глядя на небо, сказал:

- Благодарю за, с искренно, сказал молодой Фильдингь, которого слова старика и удивили и тронули. - Сколько вам лет, дедушка? прибавил он почтительно.

- Сын мой, мне семдесят лет, - я человек старый и довольно погоревал на своему веку, - и за себя отчасти, но всего более за всю свою нацию и веру. Люди, - люди на самом деле, - радеют о нас, а люди - собаки оскорбляют нас всех одинаково, без, различая возраста.

- Это справедливо, сказал добрый молодой человек, успокоивающим голосом, - но не тревожите себя прежним. Войдите, и вы забудете, Бог даст, хоть на время, все ваши горести и безпокойства у моего камина, бедный старичок.

Исаак отвернулся; от этих радушных слов у него на глазах показалась слезы. Он особенно был чувствителен к приветливости молодого человека после ужасного оскорбления, которое ему только что было нанесено. Сначала несколько минут, происходила в нем внутренняя борьба, но, потом природа взяла верх над предразсудком, и, он протянул руку, молодому фермеру, с таким значительным и серьозным видом, как-будто он был царем всей Азии; Джордж взял эту руку и пожал ее, как Англичанин.

- Исаак Леви ваш друг, и выражение не только лица, но и всего существа Леви ясно показывало, что он этим словам придает особенное, даже таинственное значение.

Он вошел в дом, а Джордж Филдинг все продолжал следить за ним, с участием и любопытством.

Исаак Леви не имел понятие о планах маклера. Но, подавая руку Джорджу, он послал длинный, адски-ненавистный взгляд Медовсу и не подозревал, что соединяет в своей груди, совершенно случайно, два противоположные чувства.

Понятно, что Медовсу было, неприятно слышать, как еврей произносил слово: "Я ваш друг", обращаясь к Джорджу.

Но маклер призадумался над этим только одну минуту. Он сильно надеялся на свою хитрость и опытность; и дикое бешенство какого-нибудь еврея не могло заставить его разубедиться в этих качествах.

Он ушел, оставив Джорджа Фильдинга все еще наблюдающим за евреем.

Джордж, не видя, что он ушел, сказал:

- Странно, слова этого старика как-то особенно отзываются в моей груди, Мистер Медовс... Ах, он ушел. Вот никогда бы не думал, разсуждал про себя Джордж Фильдинг, чтобы мистер Медовс, о котором все говорит хорошо, и пастор наш, и все, подымет руку или, что еще хуже, палку на старика семидесяти лет. Джордж думал об этом и с удивлением, и с отвращением.

Его размышления, были прерваны Виллиамом Фильдингом, который только что вернулся из Фарнборофа.

- Лучше поздно, чем никогда, сказал нетерпеливо старший брат.

- Раньше не мог никак отделаться, Джордж. Вот деньги за овцу, а коровы не продал, Джемс ведет ее домой.

- Ну, а деньги по билету где же, Виллиам?

Виллиам с грустью опустил голову.

- Не получил, Джордж! - вот тебе назад билет, банк его не принимает.

На лице бедного Джорджа выразилось сильное страдание.

ни было.

- Лучше попросить в займы у кого-нибудь из соседей, чем свежую пшеницу продавать за безценок, сказал сердито Виллиам.

- Эх, Виллиам, вскричал Джордж, попросить в займы у соседа? а если откажут? - это хуже смерти. Вот ты можешь занять, это совсем другое дело.

- Я! Да разве я здесь хозяин? отвечал младший брат. Ферма не моя; а будь она моя, тогда я съумел бы выпутаться.

- Разумеется, в этом-то я уверен! отвечал старший очень резко. Ты бы насадил одного картофеля на всей земле, да держал бы восемьдесят свиней, которые бы хрюкали на дворе целый день, а другой бы пользы не приносили. Вот как бы ты хозяйничал. О! я знаю, что тебе давно хочется быть старшим. Так я тебе скажу, что для этого нужно сделать: ты прежде меня убей, Виллиам Фильдинг, тогда и будешь старшим братом, но не прежде.

Это была порядочная вспышка со стороны Джорджа, но у кого же из нас нет своих слабых минут?

- Я с тобой не стану спорить, отвечал Виллиам. Ты, Джордж, утопил нас, так ты и вытаскивай из тины!

Джордж тотчас же усмирился и понизил голос.

- Да у кого же мне попросить? сказал он.

- У дяди Мертона, а не то у мистера Медовса; он иногда дает друзьям в займы. Даже немного будет, если занять и у того, и у другого.

- Вот прекрасно! Показать мои пустые карманы отцу Сусанны! О, Виллиам! как ты жесток!

- Ну, тогда у Медовса.

- Невозможно; это будет напрасно. Я только что его оскорбил; к тому же, этот человек во всю жизнь не знал горя, как же ему принимать участие в других?

- Если ты с ним в ссоре, так мне не мешает жить с ним дружно; - пожалуй, я попрошу у него.

- Хорошо, очень рад, сказал Джордж, дай Бог, чтоб все это кончилось хорошо для нас.

Медовс, нужно заметить, все это время ожидал Робинзона, и между-тем, как братья разсуждали, он был с Мертоном в риге, где успел уговорить старика запретить своей дочери всякия сношения с Джорджем.

После обыкновенных приветствий, Виллиам Фильдинг начал разговор с Медовсом так:

- Я не знал, что вы здесь, сэр, мне нужно переговорить с вами.

- К вашим услугам, мастер Виллиам.

- Благодарю, сэр. Вот в чем дело. Мы с Джорджем стеснены теперь в денежном отношении; конечно, это только на время, и Джордж говорит, что он был бы чрезвычайно вам обязан, еслиб вы нам одолжили сотню фунтов; мы не замедлим расплатиться.

денег; вот, например, вчера я отдал все, что у меня было. Прошу вас только вперед не стесняться, я в другой раз с удовольствием исполню вашу просьбу; до свидания, мистер Виллиам.

И Медовс ушел, оставив Виллиама не при чем.

Джордж выбежал из кухни.

- Ну, что?

- Говорит, что у него нет денег.

- Лжет; вчера ведь при тебе он внес полторы тысячи фунтов в банк; зачем же ты не сказал ему, что видел это?

- К чемуж бы это послужило? разве можно насильно заставит человека дать в займы, когда он всеми силами этого избегает?

- Я тебя понимаю, возразил Джордж. Ты мог бы выманить эти деньги у Медовса, еслиб захотел. Но ни чуть не бывало: ты хочешь заставить твоего брата просить в займы у отца той, которую он любит; ты хочешь, чтобы я обнаружил перед ним свою бедность, вот чего ты хочешь. Ты просто кривишь душой.

- Я от тебя от первого это слышу; а тебе стыдно было бы это говорить, даже еслиб ты мне не был брат.

- Еслиб я не был тебе брат, то сказал бы гораздо сильнее.

- Ну, развернись-ка перед дядей Мертоном, вот он. Дядюшка, дядюшка, кричал Виллиам Мертону, который тотчас же обернулся и подошел к ним. Джорджу нужно поговорить с вами. И прокричав это, Виллиам оставил их наедине.

- Это очень кстати, мне самому нужно было с тобой поговорить, сказал Мертон.

Пока Джордж собирался с духом начать разговор, мистер Мертон его опередил, потому что с своей стороны не чувствовал ни какого затруднения сказать племяннику что было нужно.

- Вы молотите новую пшеницу? спросил Мертон с важностью.

- Да, отвечал Джордж, потупив глаза.

- Это скверно; фермер не рекомендует себя, если прибегает к двери риги для своего дохода.

- Так куда же ему прибегать? Хорошо вам говорить, дядюшка, у вас есть и трава и вода.

- И у тебя бы все это должно быть, если бы ты был порядочный фермер. Нет, Джордж, я должен поговорить с тобой серьозно (Джордж вздрогнул). Ты красивый юноша, и я тебя очень люблю, но свою дочь все-таки люблю больше тебя.

- И я тоже! просто отвечал Джордж.

- Так я должен подумать о ней, продолжал Мертон. Я довольно насмотрелся, как у вас идут дела, и вижу, что, если бы она вышла за тебя замуж, пришлось бы ей тебя содержать, а не тебе ее.

- Ты, я уверен, на столько мужчина, что не захочешь есть женин хлеб, продолжал Мертон: - а если ты не таков, то я на столько отец, что не захочу допустить до этого свою дочь.

- Ах, как тяжело выслушивать такия жестокия слова, выговорил задыхаясь Джордж.

- Лучше говорить прямо, нежели обиняками, когда уже раз решился говорить, отвечал старик.

- Скажите мне, пожалуйста, как понимаете вы это? Должен я это принимать от вас одного, или и от Сусанны тоже? Может быть она просила вас мне это передать? говорил Джордж, при чем губы его дрожали так, что он едва мог выговаривать слова.

- Сусанна послушная дочь. Что я скажу, то и она скажет; ты должен знать, что все твои попытки заставить ее выдти у меня из повиновения будут напрасны: это тебе никогда не удастся.

- Довольно, довольно, отвечал Джордж сердито: - довольно вы мне наговорили; я никогда не собирался ни одну девушку учить дурному.

- Прощай, Джордж! и Мертон ушел.

- Прощайте, дядюшка! (неблагодарный старый плут!)

- Виллиам! крякнул он своему брату, который тотчас же прибежал разузнавать новость: - наша матушка не отказалась его выпутать, когда было нужно; если бы не она, у него теперь ничего бы за душой не было. И вот, вместо благодарности, он мне так дурно платит. О, Боже мой! о, Виллиам!

- Ну, да что же, даст он денег или нет?

- Я его даже и не спрашивал.

- И не спрашивал? вскричал Виллиам.

- Помилуй, Виллиам, он мне не дал и слова выговорить, сказал Джордж, глядя умоляющим взором на брата: - он видит, что наши дела очень худо идут и почти запрещает мне думать о Сусанне.

- Ну, чтож, сказал другой брат, отрывисто: - ты бы должен был сказать ему правду, попросить его помочь нам, ведь он наш родной.

- Ты непременно хочешь меня унизить, во что бы то ни стало; ты мне не брат, отвечал Джордж, взбешенный и оскорбленный.

- Считаться, так считаться, сказал Виллиам: - я просил Медовса, и он отказал мне. Ты хотел просить дядю, но заговорился о Сусанне и увлекся до того, что даже и не вспомнил о деньгах; вопрос - кто же из нас кривит душою?

- Если ты смеешь говорить это про меня, так я тебе сверну голову, негодяй.

- Ты кривишь душой, а кроме того глуп и нераспорядителен в делах.

- Да, хочу.

- Ну, хорошо, пусть будет так, пусть один из нас управляет фермой и будет полным хозяином, а другой убирается к чорту; уж мне это надоело.

- И мне тоже, сказал Виллиам быстро. Довольно мне этих двух лет.

Братья засучили рукава, пожали друг другу руки, оба отступили на шаг и начали боксировать.

Трудно было решить, что именно заставило братьев забыться до драки: ферма ли, деньги ли, характеры ли; спросить бы их, - и они верно признались бы в настоящей причине: виновницею всему была Сусанна Мертон.

Тайная ревность давно уже скрывалась в обоих братьях, а теперь она выразилась явно.

Ах, Виллиам Фильдинг, и все - берегитесь ревности. Проклятая ревность! Она - царица всех страстей и пороков; другия страсти изобличают характер; эта же изменяет его, а иногда и совершенно разрушает. Она превращает честных людей в змей, а голубей в коршунов! - Страшная, неестественная смесь любви и ненависти, она отравляет все нравственное, сковывает разсудок, подавляет чувство справедливости, уничтожает сострадание, развращает сердце и осуждает на вечное проклятие.

И так, оба Фильдинга, механически пожав друг другу руку и отступив на шаг, начали драться на кулаках.

Каждый из них разсчитывал на успех и вместе с тем каждый знал, что с противником состязаться не легко.

Нельзя было не удивиться после этого, что Джордж вдруг первый опустил руки и обратил свои взгляды совсем в другую сторону. На его лице выражение гнева заменилось другим, нежным и отчасти смешанным со страхом.

Виллиам посмотрел в ту же сторону, и лицо его приняло такое же выражение, как у Джорджа; он тоже заложил руки в карманы и принялся беззаботно свистать.

Красивая молодая девушка вдруг бросилась между двух братьев.

Её первые слова еще сильнее увеличили их замешательство.

- Что это значит? вскричала она гордо, как будто королева, осуждающая своих подданных.

Джордж взглянул на Виллиама, тот ничего не нашел для своего оправдания.

Тогда Джордж сказал, несколько запинаясь, но чрезвычайно нежным голосом:

- Виллиам показывал мне новый прием в бокса, которому он выучился на ярмарке; вот и все, Сусанна.

- Это ложь, Джордж, отвечала девушка, и притом первая, которую я слышу от тебя (Джордж покраснел). Вы дрались, - я видела, как ваши глаза блестели!

Посмотреть, как братья при этом перемигнулись, можно было бы с истинным наслаждением.

Как это вам могло придти в голову?

- Да, это грех, Сусанна, сказал Виллиам. - Я прошу у вас прощения, Сусанна.

- О, я была уверена, что не вы виноваты, это все Джордж. Джордж, не стыдно ли вам быть таким разбойником? вам ни почем проливать братскую кровь!

- Сусанна, полноте, не сердитесь, я совсем не хотел проливать его кровь, а только хотел проучить его за дерзость.

- Или чтобы вас проучили за вашу, отвечал Виллиам хладнокровно.

- И это вероятнее, сказала Сусанна: - Джордж, возьмите руку Виллиама; сию же минуту возьмите, я вам говорю, вскричала она повелительным и нетерпеливым тоном.

- Ну, что же? отчего же и не взять? Пожалуйста, Сусанна, не выходите из себя от пустяков, сказал Джордж кротко.

Братья подали друг-другу руки; она заставила их долго оставаться в этом положении. Они исполняли её желание оба с поникшей головой.

- А я покуда прочту вам маленькое наставление, сказала Сусанна. - Вы должны оба стать на колени и поблагодарить Провидение, которое послало меня, чтобы спасти вас от ужасного греха; а что касается до вас, Джордж, то характер вам необходимо переменить, а то я ни за что не соглашусь соединиться с вами.

- Ну, вот теперь вдруг я один стал виноват, весь стыд на меня обрушился. Какая немилость, сказал Джордж, вынимая свою руку из руки Виллиама.

- Разумеется, отвечала Сусанна. Виллиам кроткий молодой человек, он никогда ни с кем не ссорится, а вы безпрестанно; еще недавно вы прибили извощика.

- Он говорил о вас грубо.

Сусанна в душе улыбалась, а между тем старалась делать самый строгий вид, к какому только была способна.

Я этому не верю, сказала Сусанна: - просто вам пришла охота быть разбойником, подраться, точно так же, как и сегодня.

- Ах, Боже мой! сказал с грубостью Джордже: - Бедный Джордж вечно виноват.

- О! Отвечала девушка, и на устах её блеснула чистая, ангольская улыбка. Я бы могла бранить точно также и Виллиама, если бы принимала столько же участия в его поведении, как в вашем; еслибы оно меня так же близко касалось.

- Нет, нет! вскричал Джордж, совершенно осчастливленный и с прояснившимся лицом: - и не думайте, Сусанна, никого бранить кроме меня; Виллиам, сказал он быстро и искренно, извини, прости меня.

- Довольно об этом, пожалуйста, отвечал Виллиам.

- Сусанна, сказал Джордж: - вы не знаете, сколько я должен переносить. Сердце мое сжимается от тоски, милая Сусанна. Еще не прошло часу, как дядюшка упрекал меня в моих неудачах, в том, что мне не везет в делах, и почти запретил мне говорить с вами. В эту самую минуту, когда я был так оскорблен, подошел ко мне брат; как на грех, и начал тоже не кстати говорить о наших делах. Еще, Сусанна, дядюшка сказал, что вы во всем с ним соглашаетесь, всегда его слушаетесь, и что во всем, всегда, возьмете его сторону.

- Джордж, сказала Сусанна, мне очень жаль, что батюшка был к вам такой недобрый.

- Но послушание родителям, продолжала Сусанна. - Важная обязанность. Надеюсь, что я никогда не ослушаюсь своего отца, произнесла она, запинаясь.

- Я не прошу ни одну девушку, сказал Джордж поспешно, быть ко мне доброю, снисходительною, если она меня не любить. Я так несчастлив! Я недостоин порядочной девушки.

На это Сусанна отвечала очень резко:

- Это правда, вы не будете достойны порядочной девушки, пока не измените своего характера.

Джордж не сказал ни слова, но отошел и, опустив голову, облокотился на стоявшую вблизи одежку. В это время присоединилось к группе новое лицо, в белом жилете, хорошеньком галстухе, охотничьей куртке и мокрых, покрытых тиною панталонах и башмаках, с пустым ягдташем за плечами.

Человек этот присоединился к группе в то самое время, как Джордж принял такую грустную дозу.

Читатель вероятно догадался, что это был Робинзон. Он постоянно уговаривал Джорджа ехать с ним в Калифорнию и при этом не жалел ни хлопот, ни красноречия в своем род. И теперь он начал с тем же приставать к Джорджу:

- Да поедем, говорил Робинзон, там составишь себе состояние.

- Отчего же вы сами не нажили себе там состояния? спросила Сусанна.

- Извините, мисс, вы ошибаетесь, если бы не нажил, так бы и не промотал.

- Разумеется, прибавил Виллиам, что легко приходит, то скоро и уходит.

- Вы говорите о пыли?

- Особенно о золотой, заметила Сусанна.

Робинзон засмеялся.

- Я замечаю, что девицы очень едки в Беркшайре, сказал он.

Потом Робинзон продолжал разсуждать о золота.

- Золото не разносится ветром, как семена; оно достается труднее, долго нужно до него докапываться; его вырывать не так легко, как ваш картофель; вам никогда и не случалось так работать; за вас все быки да лошади трудятся, слышите, Фильдинг - нумер второй?

- А разве вам случалось видеть когда-нибудь, как бык косит сено? спросил сухо Виллиам.

- Прошу не хвастаться, отвечал Робинзон. За то они все съедят, пока до успеете оглянуться.

- Да что с ним случилось? спросил Робинзон, указывая на Джорджи.

- Он сердит, оставьте его в покое, отвечала Сусанна, с намерением громче. Джордж вздрогнул, но не сказал ни слова.

Робинзон опять стал распространяться о том, с каким ужасным трудом добывают золото даже и в самой Калифорнии; он рассказывал, как промокают насквозь рубашки рудокопов, когда они силятся выкапывать золото; как запрашивали по доллару за мытье каждой такой рубашки, и как рудокопы, чтобы избежать этой издержки, посылали мыть свое белье в Китай; отсылали они его по понедельникам, а получали обратно по субботам, - только через шесть суббот в седьмую.

Потом мистер Робинзон стал сравнивать Англичан с разными другими нациями, по ту сторону Атлантического океана; тут он более всего расточал свое красноречие, восхваляя деятельность в новых странах.

- Поедем, Джордж! вернешься богачом, можешь жениться на дочери какого-нибудь герцога, и кроме того, по лучить за нею хорошее приданое. Например, пять тысяч фунтов в год, да три дома в полное владение.

- И карету.

- И коляску.

- И кабриолет.

- И

- И такой большой телескоп, что звезды к нему будут обращаться, а не он к звездам.

- И пропасть хорошеньких горничных.

- И дворецкого с такими густыми бакенбардами, чтобы оне были похожи на половую щетку.

- И серебрянную ванну, полную розовой воды; в ней можно будет сидеть и читать газеты.

- И

- И в церкви особенную скамью, всегда вымытую духами.

- И ковер в фут толщиной.

- И фортепиано в каждой комнате.

Потом Робинзон просил своего друга открыть глаза, и посмотреть на какой жалкой, бедной земле он живет, как он мало имеет доходу, и что ему предстоит? - вечная перспектива делать долги.

- Лучше корка хлеба в Англии, чем мясо буйвола в Калифорнии, отвечал Джордж, но в тоне его далеко не было столько уверенности, сколько было бы неделю тому назад.

- А я бы не могла никак жить между тамошними разбойниками и ворами, сказала Сусанна.

- Странно, подумал Робинзон, мне все поют одну и ту же песню.

Тут всех позвала к обеду Сара, служанка на ферме Фильдингов. Сусанна несколько медлила, чтобы остаться на едине с Джоржем. Она начала неприятный для него разговор, желая его предупредить на счет Робинзона.

- Скажите лучше прямо: его главный недостаток в том, что он мой друг; отвечал горько Джордж. Он единственное существо, которое сказало мне сегодня хоть что нибудь утешительное. Да, я очень хорошо видел, как сердито вы на него смотрели.

Глаза Сусанны заблестели, на них навернулись слезы, она вся вспыхнула ярким румянцем.

- Джордж, вы просто сумасшедший, сказала она; вы не умеете читать чувства женщины, ни из её слов, ни из её взглядов.

И Сусанна была так сердита, так обижена, что во все время обеда не говорила с Джорджем.

У фермера была гордая, чувствительная натура, под грубой оболочкой.

Слова Мертона, как острый нож, врезались в его душу. Ему казалось, что все его ненавидят, что все, без исключения, желают ему зла. Он дрожал от какого-то необъяснимого страха; он желал всею душою чтобы солнце закатилось хоть в полдень, только поскорее кончился бы для него грустный, томительный день.