Выше жизни.
Часть третья.
Глава VI

Заявление о нарушении
авторских прав
Автор:Роденбах Ж., год: 1897
Категория:Роман


Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница

Глава VI

В башне Борлют снова нашел себе прибежище, царство мечты и забвения. Каждый раз, как он поднимался, он снова ощущал, что все горести покидали его, и сам он отрешался от самого себя и от жизни. Очарование не переставало овладевать им. Как только он шел по извилистой лестнице, он сейчас же успокаивался. В готическом мраке он не различал более своих личных горестей. Ветер открытого пространства дул, спускался ему навстречу, охватывал его, освежал ему лицо, побуждал его к новой жизни, в которой все прошлое исчезало, как кошмар.

Каждый день он теперь уединялся в башню, проводил там долгие часы, даже если обязанность carillionneur 'а не заставляла его бывать там. Отныне башня стала его настоящим жилищем, местом его добровольного изгнания.

Какое счастье, что он не лишился также обязанности carillionneur 'а! Он умер бы, если б он жил всегда среди людей. Он так мало походил на них!.. Он слишком привык смотреть на вещи с высоты, как должны смотреть на них из царства Вечности. Как он мог желать воцарить Красоту? Его город его изгнал до некоторой степени за то, что он осмелился навязывать ему свой идеал и не думать, как он. Теперь он был одинок.

Но он вкусил в одиночестве что-то вроде опьянения, мрачное наслаждение. Разве башня тоже не была одинока, выше всех жилищ? Башня была выше их, ушла на высоту, чтобы завоевать воздух. Поднимаясь на нее, Борлют поднимался сам так же высоко; он сам становился башней, окружал ею себя, как вооружением, подходившим к его росту. Одинокие радости гордого чувства, которое парит и смотрит вдаль!..

Приходила осень, время туманов во Фландрии. Борлют радовался этому. В башне еще больше было уединения, новые завесы сгущались вокруг него, скрывая от него жизнь, которую он начинал ненавидеть. Только вдали одна вечная Природа, со своим однообразным видом полей, деревьев и горизонта, - еще привлекала его, вступала в общение с ним. Что же касается города, раскинутого у подножья башни, он не хотел более видеть его. Он слишком много страдал там. К тому же он более не узнавал его, изменившегося от построек в ложном вкусе, от современных нововведений и греха тщеславия, развивавшегося в нем.

Брюгге был во власти других. Он покинул его, как Годелива!

К счастью, осенний туман расстилался теперь над всеми его оконченными чувствами. Борлют углубился в двоякого рода одиночество. К каменной тюрьме прибавилась тюрьма из тумана.

Он был теперь пленником горизонта. Все соединялось с самоотречением в нежном и покорном слиянии. Стада овец, часто встречавшиеся в деревне, казались только небольшою скученною дымкою на одной точке, которая быстро разойдется. Даже солнце слабело, принимало оттенок олова, исчезало в прозрачном тюле. Город, окутанный туманною дымкою, отдалялся, уменьшался, изменял свой цвет, переставал существовать. Он сосредоточивался только в некотором дыме, поднимавшемся из невидимых труб, терявшихся в тумане, как покорные притоки. Борлют разделял всеобщее отдаление. Осенние туманы и дым охватывали его, в то время как он рассматривал с высоты башни молчаливые превращения. Все стиралось, заволакивалось, исчезало в его душе.

считал эти кресты. Они напоминали ему кресты из процессии кающихся. Разве это не были те яге кресты, только разбросанные? Они покрывали всю страну, вели до Вэрнэ, который можно было отгадать там, па западе, возле моря, вечно переливающегося на краю горизонта...

Борлют искал Вэрнэ, искал также прежнее; личико Годеливы снова показывалось, разрезая туман...

Впрочем, осень приходила к концу. Сами мельницы бледнели, сливались в тумане. Память о черных крестах исчезала вместе с другими воспоминаниями.

Борлют в это время проводил дни одиноко и уединенно, без сожаления н без надежды, оставаясь один в течение целых часов в стеклянной комнате башни. Сходство между одиночеством души и временем года! Он играл только грустные напевы. Это были тихие, бледные нити, оттенка самого тумана, бесцветные звуки, как будто колокола состояли из ваты и облетали, как медленное падение хлопьев шерсти, превращение в пух подушки нежного ребенка, который не родился!

 



Предыдущая страницаОглавлениеСледующая страница