Новые письма Жан-Жака Руссо

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новые письма Жан-Жака Руссо (старая орфография)

Скоро выдет в Париже четыре тома переписки славного Руссо с Госпожею Франквиль и Господином Детеру. Друзья и недруги сего великого философа ожидают ее с нетерпением: первые хотят найти в ней новые причины удивляться ему, или жалеть об нем, а вторые новый предлог оскорблять его память. Самая история сей переписки любопытна. В то время, как Новая Элоиза наиболее пленяла воображение и сердце женщин, две из них (Госпожа Франквиль и Солар) вздумали писать к Жан-Жаку: одна под именем Юлии, а другая под именем Клеры. Слог живой и приятной, мысли остроумные и знаки чувствительности возбудили любопытство философа, жившого тогда в Монморанси: он решился отвечать им, и письмо следовало за письмом. Но скоро Руссо вошел в подозрение, что под именем Юлии и Клеры скрываются мущины, которые хотят его дурачить. "Надобно признаться, государи мои или государыни (говорит он в одном письме), что вам совершенно удалось сделать меня шутом... Естьли Юлия женщина, то она Ангел и достойна обожания; а естьли мущина, то он умен; но ум подобен власти: излишность раждает злоупотребления." - В другой раз он пишет к Госпоже Франквиль: "Нет, Юлия была не такова!.. Вы очень умны, сударыня, и любите показывать ум свой; вам хочется только писем моих. Вы женщина - более, нежели я думал!" - Госпожа Солар разсердилась за его грубости и перестала писать к нему; но Юлия была терпеливее и сносила великодушно самую брань Жан-Жака, который наконец счел ее коварным орудием его неприятелей. Сия переписка состоит изо 158 писем: восемь писаны Госпожею Солар, 94 Юлиею, а прочия Жан-Жаком. "В тридцати четырех письмах ваших (говорит ему Госпожа Франквиль) вы лежите у ног моих, в семи не хотите на меня смотреть, в восьми изъявляете холодную учтивость, а в шести как друг предаетесь сердечной искренности." Трудно писать учтивее, приятнее, любезнее Госпожи Франквиль. Во всех письмах своих она говорит почти только о здоровье и молчании Руссо, но всякое из них имеет особенный свой характер. "Я хотел бы писать к вам чаще (говорит ей Жан-Жак): но тогда лишился бы удовольствия видеть, с каким остроумным разнообразием приятных выражений вы жалуетесь на редкость писем моих, так, что ваши никогда одно с другим не сходны."

Сообщаем два примера.

"Письмо пятое (говорит она Жан-Жаку от 31 Марта 1764) не должно разсердить вас, любезный друг: оно есть действие не власти, а свободы; дает моему полу, служат заменою тех, которые Натура дает вашему: и так оставим их. У вас Гений, редкий, удивительный: у меня - сердце, простое и доброе. Вы видите истину разумом: я нахожу ее чувством. Ваша благодетельность, неистощимая в способах, может все, чего хочет: моя же, неистощимая в желаниях, хочет всего, что может. Вы наслаждаетесь справедливою славой: мое достоинство состоит в том, чтобы не иметь славы, и я никакой не имею. Вы достойны монумента: я достойна соорудить его вам. Вы могли бы править вселенною, утвердив на веки законы разума: я могла бы сделать щастливым хорошого человека. Ваш ум обнимает все важное: я умею ценить вас. Фортуна в слепоте своей дала вам не такой жребий, на которой вы имели бы право: я без ослепления наслаждалась её дарами и лишилась их без сожаления. Вы чувствительнее всех мущин: я, не превосходя, может быть, чувствительностию всех других женщин, по крайней мере вас нежнее. Вы не презрели жертвы моей: я принесла ее без гордости. Вы любите во мне себя: я люблю в вас только вас, и мы оба справедливы. Правда, что вы меня старее; но как век наш есть время красоты, то мущина в 50 лет равен с женщиною тридцатилетнею. Мне кажется, славный друг мой, что каждый из нас в своих отношениях имеет равное право на уважение честных людей... И так пишу к вам, когда мне хочется, не определяя времени для вашего ответа." - Второе письмо от 25 февр. 1765:

"Сердечно благодарю вас, любезный Жан-Жак, за то, что вы, не смотря на ваши огорчения, вздумали уверить меня в непременной дружбе своей. Но что для вас зло, то не может быть для меня удовольствием; и я не хотела бы, чтобы вы таким образом заслуживали мою благодарность. Давно уже молчание стоит мне дорого; и когда вы наконец считаете меня другом своим, то буду говорить искренно... уважаю слабость вашу, любезный Жан-Жак, но внутренно удивляюсь ей. Не надлежало ли вам готовить душу свою к терпению, когда вы посвятили перо свое истине? Зная, кажется, так хорошо людей, как могли думать, чтобы они не возненавидели человека, осуждающого их нравы своею жизнию, и разящого предразсудки своими творениями? Путь вами избранный, ведет не к спокойствию, а к славе - вы это знали и решительно, смело ступив на её высочайшую степень, уже ли не находите в себе нужной твердости, чтобы великодушно сносить её бедствия? Когда Автор чист совестию перед Богом, то может ли он робеть своих неприятелей? Не вам, а только любящим вас, - только мне позволено жаловаться на злобу ваших гонителей: моя чувствительность не имеет защиты, а ваша должна быть тверда и невредима под эгидою великих истин, открытых вам Небом и Гением. Мне не стыдно признаться, что судьба моего друга раздражает меня против его ревности и любви к истине: мне хотелось бы, чтобы вы имели более спокойствия в жизни и менее славы в свете. Знаете, что я люблю вас и пленяюсь вашими талантами; однакожь, не смотря на то, нахожу, что вы сами причиною зла, которое терпите от жестокости людей. Новые творения ваши столько ли благодетельны для щастия других, сколько они пагубны для вашего? Эмил переменил не свет, а только судьбу Автора. Ясность, которою вы озаряете понятия, доныне темные, более ослепляет, нежели просвещает людей обыкновенных. Правда, что некоторые добрые сердца воспользуются семенами добродетели, щедрою рукою разсыпанными в сем важном творении; но можно ли сравнить эту пользу с угнетением человека великодушного, и с правом, данным теперь всякому, быть клеветником его?.. Сохрани меня Бог, чтобы я такими мыслями хотела отнять у вас внутреннее утешение, единственное и великое! Вы сделались бы истинно нещастным, ежели бы могли усомниться в справедливости и силе причин, заставивших вас объявить войну обыкновенным мнениям и предразсудкам; теперь вам остается только или совершенно пожертвовать самолюбием или продолжать сию войну. Одно страдание моего сердца, к вам привязанного, заставляет меня осуждать авторскую откровенность моего друга; Жалею, что отечество {Женевская Республика.} столь неблагодарно против своего знаменитого гражданина; а еще более жалею, что вы принуждены были открыть всей Европе тиранство его чиновников, хвалив прежде их добродетель, и сказав, что надобно молчать и гнушаться Хамовым преступлением. Простите, "

На сие дружеское, трогательное, нежное письмо Руссо отвечал ей следующим:

"Мотье, 10 Марта 1765. Я читал ваше письмо с великим вниманием, соображал все обстоятельства, все идеи; это было важным делом для моего сердца. - Вы льстили мне во время моему, и естьли бы не льзя было сказать ему никакой утешительной истины, то я солгал бы с радостию. - Всегда можно осуждать друга, когда он кажется виноватым; но естьли избираешь для сей искренности минуту его нещастия, то надобно прежде совершенно увериться в вине его. - Говоря, что надобно молчать и гнушаться преступлением Хамовым, я был гражданином Женевским: теперь могу сказать истину тем, которые лишили меня сего достоинства. - Я молчал, когда дело единственно до меня касалось; но бывают случаи, в которых должно говорить. Загляните в предисловие книги моей.... Прости, Марианна". {Письмо Госпожи Франквиль очень умно, но в самом деле могло и должно было оскорбить Руссо в его положении. Истинной друг захочет ли блистать умом, когда надобно утешить друга? Признаюсь, что ответ Жан-Жака нравится мне гораздо более: там красивые фразы, а здесь язык огорченной великой, нежной и чувствительной души. - К.} " --

С сей минуты он не писал к ней уже ни строки, дав себе верное слово забыть ее.