Руссо, Джона Морлея. Перевел с последнего английского издания В. Н. Неведомский

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Руссо, Джона Морлея. Перевел с последнего английского издания В. Н. Неведомский (старая орфография)

"История чьей-либо жизни есть столько же история тела, сколько и истории души", - говорит Джон Норией, автор книги "Руссо", вышедшей в настоящее время в Англии вторым изданием. Биографы обыкновенно игнорируют в знаменитом человеке его телесную сторону и видят в нем развитие только его духовных способностей. Таким образом знаменитость выступает перед читателем не полною фигурой, не лицом, а каким-то духом, который способен углубляться в мир абстрактных идей, доискиваться до сокровенных тайн природы, решать великие вопросы и т. д., оставаясь свободном от всяких страстей, присущих человеку с плотью и кровью. Такое отношение биографов к изучаемой им личности объясняется, отчасти, идеально-благоговейным отношением к помойным, а частию и отсутствием материалов иного рода.

Морлей в сочинении "Руссо" не следует пути всех биографов. В названном сочинении Руссо выступает перед нами не только великим мыслителем своего века, не только человеком, давшим громадный толчок европейской мысли, имевшим неотразимое влияние на поэта-олимпийца Германии Шиллера, Байрона и других {Надо заметить, что автор ни слова не говорит о влиянии Руссо на Карамзина и на русскую литературу вообще.}, - он выступает перед нами слабых, как и все люди, и невообразимо чувственным. Раскрыт в Руссо эту последнюю сторону его существа, которая имела громадное влияние на его отношение к людях, представать нам не безплотного духа, а человека со всеми его страстями, биографу, разумеется, помог сам великий человек, безпощадно анализировавший свою душу и тело в известной всех "Исповеди" (Confession), которая из всех сочинений Жан-Жака находит читателей еще до настоящого времени. Как известно, она была писана автором в крайне болезненном состоянии. Руссо не рвал себе пощады и нередко рассказывал о таких своих недостатках, о которых принято обычно умалчивать. Потому такому талантливому писателю, как Джон Морлей, воспользовавшись "Исповедью" помимо других посторонних материалов, не трудно было нарисовать полный образ человека с мозгом, нервами, мускулами.

Люди, не закрывающие глаз на жизнь и желающие знакомства с полными образами великих людей, а не с одной их показной стороной, будут вполне довольны книгою Морлея. Она, кроме талантливого изображения личности знаменитого француза, увлекает своим не менее талантливым изложением и тою картинностью языка, какая присуща истинно-поэтическим произведениям. Вот, напр., как картинно передает автор разницу впечатлений от послания одного архиепископа и от возражения на него Руссо: "Когда мы переходим к нему (возражению Руссо) от возвышенного пастырского послания, нам кажется* что с нами случился кошмар, во время которого за нами гонялись какие-то замаскированные фигуры, но что потом мы наконец схватили руку живого человека" (стр. 280). Или вот сравнение неприятного положения знаменитого человека, когда на него устремлены тысячи глаз: "пьедестал славы имеет некоторое сходство с позорным столбом или с кандалами" (стр. 288).

нашей беллетристики эта книга может заменить чтение хорошого романа: почти половина её занята романами Жан-Жака.

Читая последние, невольно удивляешься, в каком противоречии стояла личная жизнь Руссо с его теоретическими воззрениями. Вот что автор "Эмиля" говорить в одном месте о браке, о жене:

"В лицах обоего пола и усматриваю два действительно различных класса людей; к одному массу принадлежать люди, которые размышляют, а к другому - люди, которые размышляют, и это различие почти вполне происходить от воспитания. Мужчина, принадлежащий к первому из этих классов, не должен, жениться на особе из второго класса, так как он, не найдет самой большой прелести общежития, если, имея жену, все-таки должен будет размышлять наедине. Только развитой делает отношения приятными, а для отца семейства, любящого домашнею жизнь, было бы неприятно, еслиб он был принужден оставаться глаз-на-глаз с самим собой и не иметь подле себя никого, кто в состоянии его принимать" (стр. 388).

жизни. Но правильно, логически разсуждать и так же действовать, совсем не одно и то же, в этом каждый из нас убеждался и убеждается на каждом шагу. Жан-Жак представляет только более заметный пример противоречия, может-быть из тысячи ему подобных.

Он, как известно, более 26 лет жил с Терезой Ле-Вассёр, с которой встретился близ Сорбонны, в одной гостинице. Тереза Ле-Вассёр служила там, кухаркой. Хозяйка гостинцы соблазняла ее той веселой жизнью, которая так легко открывается девушке 22 лет. Руссо почувствовал к Терезе сперва сострадание, а потом и более горячее чувство, затем сошелся... Когда впоследствии между ними происходили размолвки и когда Тереза к нему совсем охладела, - вот какие нежные письма писал он к этой женщине. В течение 26-летней нашей связи я никогда, дорогая моя, не искал моего счастья иначе, как в вашем счастьи, и никогда не переставал стараться сделать вас счастливой..." (стр. 79).

И что же это была за женщина, с которой жил Руссо 26 лет, к которой питал такия нежные чувства? Это было нечто до невозможности тупое. Сделанная ей характеристика Морлеем весьма любопытна. "Она, - говорит биограф, - никогда не могла научиться читать сколько-нибудь сносно. Она никогда не была в состоянии заучить, в каком порядке месяцы года следуют один другим, никогда не могла приобресть знание арифметических знаков, не могла сосчитать никогда суммы, денег или сообразить что может стоить та или другая вещь. Целого месяца усилий было недостаточно, чтоб изучить часы дня по циферблату. Слова, которые она употребляла, часто выражали совершенно противное тому, что она хотела сказать". (стр. 72).

Трудно себе представить более рельефный пример противоречия теории с жизнью, чем представляет личность Руссо, и это высказывается не в одном только данном факте. Не менее поразительным кажется и его безчувственное отношение к собственных детям. Такой нежный человек, как Руссо, способный проливать слезы при виде букашки, спокойно, легко, без малейших колебаний отдает своих собственных детей в воспитательный дом, не выказывая ни малейшей заботы к тому, чтобы когда-нибудь разыскать их: он не записывает даже дня их рождения! А между тем вот что этот самый человек говорит в "Эмиле" о прелестях семейной жизни, где есть дети. "Детский шум, кажущийся вам надоедливым, мало-по-малу становится приятным; ион сближает отца с матерью, а семейное оживление в связи с домашними заботами доставляет самое приятное занятие для жены и самое сладкое развлечение для мужа" (стр. 362).

После таких невероятных противоречий нам кажется странным, что такой проницательный писатель, как Джон Морлей, останавливаясь на вопросе: мог ли Жан-Жак покончить с собой, т. е. умереть Насильственною смертью, как в то время думали, - полагает возможным строить решение вопроса "Новой Элоизе", тем более, что вовсе нет необходимости исповедывать теоретически эту возможность, чтобы покончить с собой de facto. После близкого знакомства с биографией Руссо, где противоречия теории и жизни на каждом шагу поражают читателя, немыслимо искать разъяснения или опоры фактам жизни Жан-Жака в его теоретических воззрениях. Кроме того, возможно ли искать логики в действиях психически-больного человека, каким был Руссо при конце своей жизни? Возможно ли искать логики вообще в таких ненормальных проявлениях, как самоубийство? Наука уже давно констатировала, что самоубийство есть следствие хронического или острого патологического состояния самоубийцы. Иногда такое патологическое состояние неоспоримо-ясно для всякого, иногда же его процесс совершается скрытно, незаметно для простого наблюдателя.

Не пропуская без критики и без анализа ни одного из важных положений в жизни и в сочинениях Руссо, автор этим самым придает своему труду особый интерес, а оригинальные теории Руссо, как и его личность - делаются чрез это еще ясней. Желательно, чтобы личность и сочинения хоть одного из наших писателей подучили такое ясное, такое полное освещение, какое дает личности Руссо разсматриваемое сочинение Джона Морлея.