Рассуждение Жан-Жака Руссо на тему "Восстановление наук и искусств содействовало ли очищению нравов?"

Возстановление наук и искусств содействовало ли очищению или развращению нравов? Вот что предстоит разсмотреть. Какую сторону должен я принять в этом вопросе? Ту, милостивые государи, которую обязан честный человек ничего не знающий, но тем не менее уважающий себя.

Я чувствую, что трудно будет применить то, что я скажу, к судилищу, пред которым являюсь; как сметь осуждать науки пред ученейшим обществом Европы, восхвалять невежество в знаменитой Академии и согласить презрение к науке с уважением к истинно ученым? Я предвидел эти противоречия, но они меня не испугали: не науку преследую я, говорил я себе, но защищаю добродетель пред добродетельными людьми. Для честных людей неподкупность дороже, чем даже знание ученых. Чего же мне опасаться? Познаний слушающого меня общества? Это правда; но лишь относительно содержания речи, а не чувств оратора. Справедливые повелители никогда не колебались произнести себе осуждение в сомнительных спорах; и ничего не может быть благоприятнее для правой стороны, как защищаться против стороны правдивой и просвещенной, призванной судить собственное дело.

Ободренный этим разсуждением, я имею в виду еще другое, которое меня окончательно убеждает: это то, что, отстаивая сторону истины по силе разумения, каков бы ни был успех, мне предстоит несомненная награда в глубине моего собственного сердца.

Прекрасное, величественное зрелище представляет человек, выходящий некоторым образом собственными усилиями из небытия; разсеивающий светом разума тьму, в которую облекла его природа, возвышающийся сам над собою, возносящийся духом в сферы небесные, пробегающий гигантскими шагами, подобно солнцу, пространство вселенной и, что еще величественнее и труднее, обращающийся внутрь себя, чтобы изучить человека и познать свою природу, свои обязанности и свой конец. Все эти чудеса отразились на последних поколениях.

Европа была возвращена к варварству первобытных веков. Народы этой части света, ныне столь просвещенной, несколько столетий тому назад жили в состоянии полнейшого невежества. Какое то научное наречие более унизительное, чем самое невежество, присвоило себе название знания и ставило возврату знания почти непреодолимые преграды. Нужна была революция, чтобы возстановить в людях здравый смысл, и она пришла откуда ее менее всего ожидали. Безсмысленный мусульманин, вечный бич письменности, возродил ее у нас. Падение трона Константина перенесло в Италию обломки древней Греции; Франция, в свою очередь, обогатилась этими драгоценными остатками. Вскоре за письменностью последовали и науки; к уменью писать присоединилось уменье мыслить; последовательность казалось бы странная, но может быть самая естественная; и тогда почувствовалась главнейшая выгода знакомства с музами: благодаря им люди стали общительнее и прониклись желанием взаимно нравиться, созданием произведений, достойных обоюдного одобрения.

Дух, как и тело, имеет свои потребности. Одни служат основаниями общества, другия составляют его прелесть, в то время" как правительство и законы доставляют охрану и благосостояние соединившимся людям; науки, литература и искусства, менее деспотическия, но может быть более могущественные, покрывают цветами сковывающия их железные цепи; гасят в них прирожденное чувство свободы, для которой они созданы; заставляют нас полюбить свое рабство, и образуют так называемый просвещенный народ. Необходимость создала трон, науки и искусства их утвердили. Земные владыки, любите таланты и покровительствуйте их развитию; просвещенные народы, занимайтесь ими; счастливые невольники, вы им обязаны тем изысканным нежным вкусом, которым так гордитесь; той кротостью характера и обходительностью, благодаря которым сношения с вами так удобны и легки, одним словом, всеми теми признаками добродетели, которых не имеете.

Этого-то рода вежливость, особенно милая тем, что не выставляется на показ, и отличала Афины и Рим в столь прославленные времена их величия и блеска; ею-то без сомнения наш век, и наш народ превзойдет все века и народы: философский склад речи без педантства, обращение естественное и предупредительное, одинаково чуждое германской грубости и ультрамонтанской покорности; вот плоды вкуса, приобретенного хорошим образованием и усовершенствованного светскими отношениями.

Легко и приятно было бы жить среди нас, еслиб наружная сдержанность всегда верно изображала сердечное расположение; если бы приличие было добродетелью, еслиб мудрые изречения служили нам руководством, еслиб истинная философия была неразлучна с званием философа. Но такия достоинства редко идут рядом, и добродетель никогда не ходит в великолепной обстановке. Богатство украшений свидетельствует о богатстве человека, а изысканность - о его вкусе; человек сильный и здоровый узнается по другим признакам; не позолоченный наряд придворного, а грубая одежда земледельца скрывают под собою силу и телесную крепость. На столько же украшение чуждо и добродетели, составляющей силу и крепость души. Хороший человек - это атлет, выходящий на битву нагим; он презирает все украшения, которые составляют помеху развитию силы и изобретены лишь для прикрытия какого нибудь безобразия.

Прежде чем искусство изменило наши манеры и придало страстям прикрашенную речь, наши нравы были грубы, но естественны, и различие поступков обнаруживало с первого взгляда разницу характеров. Человеческая природа была в действительности не лучше, но люди видели свою безопасность в легкости распознавать друг друга; и преимущество это, которое мы не ценим, охраняло их от многих пороков.

В настоящее время, когда кропотливые исследования и тонкий вкус обратили в закон искусство нравиться, в наших нравах царствует пошлое, обманчивое однообразие, и все умы вылиты по одной форме; безпрестанно вежливость требует, приличие повелевает; постоянно следуют за обычаем, и никогда за собственным вдохновением. Не смеют казаться тем, что есть, и в этом вечном стеснении люди, составляющие стадо, носящее название общества, поставленные в одинаковые обстоятельства, проделывают одни и те же вещи, если только независящия обстоятельства им в том не помешают. Поэтому нельзя никогда знать, с кем имеешь дело; и чтобы узнать друга надо ожидать крупного события, то есть ожидать времени, когда уже будет поздно, потому что для этого-то события и было бы необходимо знать кто друг.

Какая вереница пороков может сопутствовать этой неизвестности! Нет ни искренней дружбы, ни истинного уважения, ни полного доверия. Подозрительность, огорчение, опасение, холодность, сдержанность, ненависть, измена постоянно будут скрываться под однообразным покровом коварной вежливости, под хваленою обходительностью, порожденною просвещением нашего века. Не станут богохульничать и сквернословить, по оскорбят Творца мира безбожием, так что наш строгий слух не оскорбится. Не станут восхвалять своих достоинств, по станут унижать ближняго; не будут грубо позорить врага, но ловко оклевещут его. Погаснет национальная вражда, но потухнет и любовь к родине. Презираемое невежество заменят опасным шарлатанством. Всякия излишества будут изгнаны, пороки обезславлены, но другие будут украшены названием добродетели; их надо будет иметь, или показывать вид, что ими обладаем. Пусть кто хочет восхваляет трезвость мудрецов нашего времени; я в них вижу только утонченность невоздержности, столько же мало заслуживающей похвалы, как и их поддельная простота.

Такова приобретенная нами чистота нравов; таким-то образом мы стали хорошими людьми. Литература, науки и искусства имеют свою долю в этой спасительной работе. Прибавлю к этому лишь следующее разсуждение: если бы житель какой нибудь отдаленной страны захотел составить себе понятие о европейских нравах, основываясь на состоянии у нас наук, на совершенстве искусств, на приличии представлений, на вежливости наших манер, на благодушии наших речей, на вечных проявлениях благосклонности и на шумном соревновании людей всех возрастов и состояний от зари до захода солнца взаимно обязывать один другого, - то этот житель, говорю я, составил бы о нас понятие в смысле прямо противоположном истине.

Где не бывает явления, там не приходится доискиваться причины; но здесь явление несомненно; развращение видимо, и наши души портились по мере того, как науки и искусства совершенствовались. Может быть возразят, что это несчастная особенность нашего времени? Нет! милостивые государи, зло, причиненное пустым любопытством, так же старо, как мир; как ежедневный прилив и отлив вод океана подчинен бегу планеты, освещающей нам ночи, так и участь нравов и добросовестности зависит от успехов паук и искусств. По мере усиления их блеска на горизонте, добродетель удалялась; и это явление замечено повсеместно и во все времена.

и искусств, и вскоре подвергся завоеванию Камбиза, потом греков, римлян, арабов и наконец турок.

Обратите взор на Грецию, когда то населенную героями, дважды победившими Азию, раз под Троей, а другой в собственной земле. Еще возникающая литература не успела развратить сердец её обитателей; как успехи искусств, ослабление нравов, и иго македонян проникли в нее, и Греция, ученая и изнеженная, стала только менять повелителей. Все красноречие Демосфена не могло оживить тела, разслабленного роскошью и искусствами.

Рим, основанный пастухом и прославленный земледельцами, начинает вырождаться во времена Энния и Теренция, но после Овидия, Катулла, Марциана и этой толпы грязных писателей, одни имена которых пугают стыдливость, Рим, бывший когда-то храмом добродетели, становится позорищем преступлений, страшилищем народов и игрушкой варваров. Эта столица мира падает под игом, которому она подвергала столько народов; и день его падения совпал с признанием Петрония законодателем изящного вкуса.

Что скажу я о той метрополии востока, которая йо своему положению должна-бы считаться столицей мира, об этом убежище наук и искусств, изгнанных из остальной Европы скорее благоразумием, чем варварством? Все, что подкуп и разврат могут произвести постыдного: измены, убийства, отравления, сочетания ужаснейших преступлений, вот канва истории Константинополя; вот чистый источник света, которым славится наш век.

Но для чего рыться в веках отдаленных, чтобы отыскать истину, когда имеешь пред глазами видимые свидетельства? В Азии существует обширная страна, где уважаемая ученость ведет к высшим государственным должностям. Если бы науки очищали нравы, еслиб оне наставляли людей проливать кровь за отечество, народы Китая были бы мудры, свободны и непобедимы. Но ежели нет порока, который не царил бы над ними, нет преступления, которое не было бы у них обычным; ежели просвещение его министров, воображаемая мудрость законов и безчисленное количество обитателей этой громадной империи не охранили ее от ига татар, невежественных и грубых, то к чему послужили ей все его ученые? Какие плоды пожал он от почестей, им оказанных? Неужели только те, что заключает население злых рабов?

Противопоставим им картину нравов небольшого числа народов, которые не заразившись пустыми познаниями, своими добродетелями составили свое счастье и явили пример другим народам. Таковы, были первые персы, - замечательный народ, у которого обучались добродетели, как у нас обучаются паукам, который так легко покорил всю Азию и который один добился славы, что историю его учреждений сочли за философический роман. Таковы были скифы, о которых отзываются с такой похвалой; такими же считались германцы, которых простоту, невинность и добродетели с облегченным сердцем описывал автор, утомленный измерением преступлений и черных дел народа просвещенного, роскошного и сластолюбивого. Таков был и Рим во времена своей бедности и невежества; таковым является и до наших дней не цивилизованный народ, столь восхваляемый за его непобедимое мужество в несчастиях и за верность его, неподдающуюся дурному примеру.

Не безсмыслие заставило их предпочесть телесные упражнения умственным; они знали, что в других странах праздные люди проводят жизнь в спорах о высшем благе, о пороке и добродетели и что там горделивые резонеры, восхваляя себя, дают прочим пародам общее название варваров; но те, уважая свои обычаи, пренебрегали их заключениями.

Могу ль забыть, что в недрах самой Греции возникла община, столько же знаменитая своим счастливым невежеством, как и мудрыми законами: эта республика не людей, а полубогов, потому что столько добродетели казалось недоступным человечеству. О, Спарта! вечный укор пустым разглагольствованиям! В то время как пороки, под покровом искусств, проникали в Афины; в то время как тиран так старательно собирал там произведения царя поэтов, - ты изгонял из своих стен искусства и художников, науки и ученых.

События запечатлели это различие: Афины стали обиталищем вежливости и изящного вкуса, страною ораторов и философов; изящество зданий отвечало изысканности речи; повсюду видны были мрамор и полотно, оживленные руками искуснейших мастеров; из Афин вышли те восхитительные произведения, которые будут служить образцами во все развращенные времена. Лакедемон представлял картину менее блестящую. "Там", говорили народы, "люди родятся добродетельными, даже кажется самый воздух как будто располагает там к добродетели". У нас остается лишь память о их геройских поступках, но такие памятники разве имеют для нас менее цены, чем любопытные мраморы, оставленные нам Афинами?

и артистах своего времени:

"Я изучил", говорит он, "поэтов, и считаю их за людей, талант которых покоряет их самих и их окружающих, которые выдают себя за мудрецов, и их считают таковыми, что вовсе не справедливо".

"От поэтов", говорит Сократ, "я перешел к художникам. Я менее чем кто либо был знаком с искусствами; более других был убежден, что художники обладают прекрасными секретами. Тем не менее я заметил, что их состояние не лучше чем поэтов и что те и другие в одинаковом заблуждении. Потому лишь что искуснейшие из них сильны в своем деле, они считают себя мудрецами между людей: эта самоуверенность помрачила на мой взгляд их знание, так что, поставя себя на место оракула и предложив себе вопрос, чем бы я лучше желал быть, тем что я есть, или тем что они, то-есть знать то, что знают они, или знать, что я ничего не знаю, я бы ответил и себе, и богу: желаю остаться тем чем я есть".

"Ни софисты, ни поэты, ни ораторы, ни я, не знаем, что истинно, хорошо и прекрасно. Но между нами существует та разница, что хотя люди эти не знают ничего, однако думают, что кое-что знают, тогда как я, если и не знаю ничего, то в этом не имею никакого сомнения. Так что все это превосходство знания, которое признал за мною оракул, состоит в полном убеждении моего незнания того, что мне неизвестно".

И так, вот как мудрейший из людей, по определению богов, и ученейший из афинян, по признанию всей Греции - Сократ делает похвалу невежеству; и если бы он воскрес, то неужели наши ученые и художники заставили бы его изменить мнение? Нет, милостивые государи, этот справедливый человек продолжал бы презирать наши тщеславные науки, он не содействовал бы увеличению количества книг, которыми наполняют отовсюду библиотеки; но он оставил бы в назидание своим ученикам и нашим внукам пример добродетели и память о ней. Вот пример, как надо просвещать людей.

верх еще раз. Рим наполнился философами и ораторами, военная дисциплина стала в пренебрежении, презирали земледелие, вступали в секты и забыли об отечестве. Вместо священных слов: свобода, безкорыстие, повиновение законам, получили значение имена Эпикура, Зенона, Арцесилоса. "С тех пор, как ученые стали появляться посреди нас", говорили их же философы, "хорошие люди исчезли". До того времени римляне довольствовались исполнением правил добродетели, но все пропало как только они стали изучать ее.

О Фабриций! что бы подумала твоя великая душа, если бы на несчастие ты был вызван к жизни и увидал великолепие Рима, тобою спасенного и прославленного твоим уважаемым именем, более нежели всеми его победами? "Боги", сказал бы ты, "куда девались те соломенные крыши и простые жилища, под которыми укрывались умеренность и добродетель? Какая гибельная роскошь заменила римскую красоту? что за чуждый язык? что за женственные нравы? что значат эти изваяния, картины, здания? Безумные, что вы наделали? Вы, повелители народов, стали рабами побежденных вами легкомысленных людей; вами управляют риторы? Неужели вы для того проливали свою кровь в Азии и Греции, чтобы обогатить архитекторов, живописцев, ваятелей и комедиантов? Добыча Карфагена досталась флейтисту. Римляне! спешите разрушить эти амфитеатры, разбейте мраморы, сожгите картины, прогоните этих невольников, которые покоряют вас и развращают своими пагубными искусствами; пусть иноземные руки славятся пустыми талантами; единственный талант, достойный Рима, - это завоевывать мир и насаждать царство добродетели. Когда Кинеас принял сенат за синклит царей, он был ослеплен не тщетною пышностью и не изысканным изяществом; он не слыхал пустого красноречия, которое изучают, пленяясь им, мелочные люди. Что же видел Кинеас столь величественного? О граждане! ему представилось зрелище, которое не может быть заменено вашими богатствами и всеми искусствами, он видел собрание двухсот добродетельных людей, достойных повелевать Римом и управлять миром".

Но перенесемся чрез пространство и века и посмотрим, что произошло в наших странах пред нами; или, нет, лучше удалим отвратительные картины, которые оскорбили бы нашу деликатность, и воздержимся повторять те же вещи под другими названиями. Не напрасно же я вызывал тень Фабриция; ни одного слова не вложил я в уста великого человека, которое бы не мог повторить Людовик ли или Генрих IV. - Посреди нас, конечно, Сократу не довелось бы пить чашу с ядом; но мы бы поднесли нечто горшее: оскорбительную насмешку и презрение, которое во сто крат хуже смерти.

Таким образом роскошь, распущенность и рабство были во все времена нашей карой, за гордые усилия выбиться из счастливого неведения, в которое поставила нас Высшая Премудрость. Густой покров скрывал всю Его работу, и казалось предупреждал достаточно, что мы не предназначены для пустых изысканий. Есть ли хоть один урок Его, которым бы мы съумели воспользоваться? или которым бы безнаказанно пренебрегли? Знайте же, народы, наконец, что природа желала предохранить вас от знания, подобно тому, как мать вырывает из рук ребенка опасное орудие; что все скрываемые ею от вас тайны составляют столько же зол, от которых она охраняет вас, и что трудность изучения составляет одно из немалых её благодеяний. Теперь люди испорчены, но были бы еще хуже, если бы имели несчастие родиться учеными.

Но чтобы согласить эти кажущияся противоречия, достаточно ближе вглядеться в суетность и пустоту ослепляющих нас громких названий, которыми мы щедро наделяем человеческия знания. - Разсмотрим же науки и искусства отдельно от всего, чтобы определить, что должно произойти от их совершенствования, и не станем колебаться признать те разсуждения справедливыми, которые будут согласны с историческими выводами.

вблизи источник их. И действительно, станем ли мы пересматривать мировые летописи или заменим сомнительные бытописания философскими исследованиями, мы не найдем тех причин зарождения человеческих знаний, которыми мы любим тешить себя. Астрономия порождена суеверием; красноречие произошло от честолюбия, ненависти, лести, лжи; геометрия от скупости; физика от пустого любопытства; и все оне вместе с моралью от человеческой гордости. Следовательно, науки и искусства обязаны своим появлением нашим порокам; мы бы менее сомневались в их преимуществах, еслиб они были произведением добродетели.

Их порочное происхождение ясно вытекает из их применения; что делали бы мы с искусствами, еслиб роскошь не питала их? Без человеческой несправедливости юриспруденция была бы излишней; что бы сталось с историей, еслиб не было тиранов, войн и заговоров? Одним словом, кто бы захотел проводить жизнь в безплодном созерцании, если бы каждый, руководствуясь лишь обязанностями человека и требованиями природы, употреблял свое время на пользу отечества, несчастных и для друзей? Разве мы предназначены для того, чтобы умереть у края колодца, в который скрылась истина? Уже одно это разсуждение должно бы с первых шагов отбить охоту у всякого, кто вздумал бы серьезно изучать философию.

Сколько опасностей и ложных путей в научных исследованиях! Сколько заблуждений, приносящих более вреда, чем Истина пользы, придется встретить на пути? Невыгода очевидна: для ложного существует множество комбинаций, но истина только одна. Да и кто же искренно отыскивает ее? При самом полном желании, по каким признакам можно распознать ее? В этом разнообразии чувств, где критериум для верного суждения? и что всего затруднительнее, если мы по счастью наконец ее отыщем, то кто съумеет сделать из нее полезное употребление?

уже первый ущерб, наносимый ими обществу. В политике, как и в морали, отсутствие добра уже составляет великое зло, и всякий безполезный гражданин может считаться человеком вредным. И так, отвечайте мне, знаменитые философы, вы, благодаря которым мы знаем, в каких отношениях тела взаимно притягиваются в пустом пространстве; в каких отношениях находятся при обращении планет их дуги, пробегаемые ими в одинаковое время; какие из кривых имеют точки соединения, уклонения и обратного движения: каким способом человек видит все в Боге; как душа сообщается непосредственно с телом, подобно двум часам с одним механизмом; которые из планет обитаемы; которые из насекомых зарождаются необычайным способом, - отвечайте мне, повторяю я, вы, от которых нами заимствовано столько чудных сведений: если бы вы ничему этому нас не научили, неужели мы были бы менее многочисленны, хуже управляемы, менее грозны, не так цвету щи, или более испорчены? Разочаруйтесь в значении ваших открытий; и если труды первейших наших ученых и лучших граждан доставляют нам так мало пользы, то что должны мы думать об этой толпе неизвестных писателей и праздных ученых, которые в чистый убыток пожирают средства страны?

Я назвал их праздными; и дай Бог, чтобы они в действительности были таковы; тогда и нравы были бы чище, да и общество было бы спокойнее. Но эти пустые, тщеславные говоруны проникают повсюду, вооруженные зловредными пародоксами, и подкапываются под основы веры, уничтожая вместе с тем добродетель. Они встречают презрительной улыбкой слова: отечество и религия и посвящают свои способности и философию на разрушение и уничижение всего, что священно для людей. И не то, чтобы они в действительности были врагами добродетели или верований; нет, они ратуют против общественного мнения; и чтобы привести их к алтарям, достаточно признать их атеистами. желание отличиться, чего оно не заставит делать!

Злоупотребление временем - зло великое: но есть нечто худшее, чем науки и искусства: это роскошь, порожденная подобно им праздностью и тщеславием людей; роскошь редко является без наук и искусств; а они не могут без нея обходиться. Я знаю, что наша философия, всегда плодовитая в измышлении странных выводов, в противность опыту всех веков, утверждает, что роскошь придает государству блеск; но, оставляя в стороне необходимость законов против роскоши, может ли философия отрицать, что добрые нравы необходимы для упрочения государства и что роскошь идет прямо в разрез с добрыми нравами. Что роскошь есть верный признак богатства; что она служит для увеличения их, все это парадоксы, ничего не доказывающие и появившиеся в наши дни. Что же станется с добродетелью, если надо будет во что бы то ни стало обогатиться? Древние политико-экономы безпрестанно говорили о нравах и добродетели, а наши толкуют лишь о торговле и деньгах. Один скажет вам, что человек стоит той цены, которую за него платят в Алжире, другой, следуя этому расчету, найдет страну, где человек ничего не стоит, а в других еще того менее. Человечество оценивают они как стадо. По мнению их, человек представляет в государстве ценность как потребитель; так что сибарит наверное стоит тридцати лакедемонян. Пусть же угадывают, которые из двух республик, Спарта или Сибарис, была покорена горстью мужиков и которая заставляла трепетать Азию.

Монархия Кира была завоевана тридцати тысячным войском, предводимым государем менее богатым, чем любой из персидских сатрапов; а скифы, самый бедный из всех народов, устояли против сильнейших властителей мира. Две знаменитые республики спорили за владычество мира, одна была страшно богата, другая ничего не имела, и эта-то и разрушила первую. Римская империя, в свою очередь, поглотив все богатства земные, сделалась добычею людей незнавших, что такое богатство. Франки завоевали Галлию, Саксы Англию, не имея ничего кроме храбрости и бедности. Толпа бедных горцев, довольствовавшаяся бараньими шкурами, съумела укротить гордость австрийцев и раздавила пышный и грозный дом Бургундский, грозу европейских владык. Наконец все могущество и мудрость наследника Карла V, подкрепляемое богатствами Индии, разбились о горсть рыбаков, ловцов сельдей. Пусть же наши политико-экономы приостановятся в своих вычислениях, чтобы поразмыслить об этих примерах; пусть убедятся они, что с деньгами можно все добыть, кроме добрых нравов и граждан.

В чем же именно заключается вопрос о роскоши? В том" чтобы знать, что нужнее государству? положение блестящее, но кратковременное, или добродетельное и продолжительное? И если говорю блестящее, то еще вопрос, каков этот блеск. Любовь великолепия не может в душе уживаться с добросовестностью; нет! умы, размельченные множеством пустых забот, не могут возвыситься до чего нибудь великого; даже если бы у них на то было довольно сил, то недостанет мужества.

легкомысленную молодежь давать всему тон; где люди подчиняют свои вкусы тиранам свободы; где один пол, не смея одобрять того, что не отвечает мелочным требованиям другого, допускает чрез то падение великих творений драматической поэзии и отталкивает чудеса гармонии. Что станет он делать, милостивые государи? он унизит свой гений до уровня века и предпочтет давать произведения самые обыкновенные, но которыми будут восхищаться во время его жизни, чем творить чудеса, которые будут возбуждать удивление после смерти его. - И так, Аруэ знаменитый! скажи нам, сколько сильных, мужественных красот пожертвовал ты нашей ложной изысканности? сколько великих мыслей променял ты на дух любезности, столь богатый в мелких вещах.

Так-то распущенность нравов, неизбежное последствие роскоши, влечет за собою в свою очередь извращение вкуса. Если же случайно между талантливыми людьми встретится такой, который будет иметь достаточно твердости не подчиняться требованиям своего века и не унижаться производя пустяки, то горе ему! Он умрет в нищете, забытый. Сожалею, что сказанное мною не одно предсказание, но также вывод опыта. Карл Ванлоо, Пьер, пришло время, когда ваши кисти, предназначенные для придания величия нашим храмам, для создания святых и величественных образов, выпадут из ваших рук или позорно займутся украшением салонов сладострастными рисунками. А ты, соперник Фидия и Праксителя, ты, которому в древности предстояло творить изображения богов, и своими произведениями заставлять любить многобожие, - несравненный Пигаль! твой резец согласится на изваяние животов идолов, иначе ему не найдется работы.

Невозможно размышлять о нравах, не вспоминая с удовольствием о простоте первых веков; это чудный берег, украшенный рукою природы; к нему непрестанно обращаются взоры и покидают его с сожалением. Первоначально люди добродетельные и невинные желали, чтобы боги были свидетелями их поступков, и они сохраняли их изображения в своих хижинах; но, ставши злыми, они почувствовали неудобство таких свидетелей и удалили их в великолепные храмы. Наконец и оттуда они изгнали богов, занявши их жилища, по крайней мере храмы богов ничем уже не отличались от жилищ смертных. Развращение достигло последней степени и пороки были доведены до конца, когда они явились во дворцах вельмож, как бы, так сказать, поддерживаемые мраморными колоннадами и начертанными на коринфских капителях.

Одновременно с увеличением удобств жизни, с совершенствованием искусств, с распространением роскоши, - истинное мужество слабеет, исчезают военные доблести; и все это - кабинетная работа наук и всех этих искусств. Когда Готы опустошили Грецию, все библиотеки её были обязаны своим спасением мысли, высказанной одним из победителей, что врагу следует оставить рухлядь, которая так удобно отвращает его от воинских занятий, доставляя ему праздное, сидячее развлечение. Карл VIII овладел Тосканой и Неаполитанским королевством, почти не обнажая меча, и двор его приписал этот нежданный успех тому обстоятельству, что владетели Италии и её дворянство были более учены и изобретательны, чем воинственны. Указывая на эти два примера, здравомыслящий Монтень говорит: что из них мы научаемся как воинственное направление во всех подобных случаях, в соприкосновении с науками, теряет мужество, делаясь женственным.

Римляне сознаются, что воинския их доблести угасали, по мере того как они приобретали знание в картинах, гравюрах, ювелирном искусстве и стали заботиться о изящном. Эта знаменитая сторона как бы предназначена постоянно служить примером для прочих народов: возвышение Медичисов и возстановление литературы уронило снова, и может быть навсегда, ту воинскую славу Италии, которую она, казалось, обрела вновь несколько веков тому назад.

бодрость духа. И точно, каким оком могут взирать на голод и жажду, на усталость, опасности и смерть люди, которых изнуряет малейшая нужда и останавливает всякая неудача? С каким мужеством станут переносить солдаты усиленные труды, к которым они не привыкли? Будут-ли они ретиво производить большие переходы под начальством офицеров, которые не в силах путешествовать даже верхом? Пусть не указывают мне на прославленную бодрость современных воинов, так искусно дисциплинированных. Восхваляют их храбрость во дни сражений, но не говорят, как они переносят излишний труд; насколько выдерживают резкия перемены времен года и непогоды. Под влиянием солнца или снега, пред лишением некоторых излишеств, наши лучшия армии томятся и разрушаются в несколько дней. Неустрашимые воины! выслушайте хоть раз истину, вы храбры, я это знаю; с Аннибалом вы бы победили при Канне и Тразимене; с вами Цезарь перешел бы Рубикон и подчинил бы страну; но не с вами бы первый перешагнул Альпы; а второй победил бы ваших предков.

Не одни сражения делают войну успешною; и не одним только искусством одерживать победы должны обладать предводители. Иной безстрашно идет в огонь, но в сущности очень плохой офицер; да и в солдате избыток бодрости и силы нужнее великой храбрости, не избавляющей его от смерти; для государства же безразлично, гибнут ли его войска в бою или мрут от болезней и холода.

Если ученые занятия вредят военным качествам, то они еще гибельнее качествам моральным: с самых юных лет безсмысленное образование украшает наш ум и извращает наше суждение. Я вижу повсюду обширные заведения, в которых с большими затратами обучают юношество всему, исключая его обязанностей. Ваши дети не будут знать родного языка, но за то будут говорить на других, которые нигде не в употреблении; они будут сочинять стихи, едва понимая их, не различая заблуждения от истины, они будут обладать искусством туманить других ловкими аргументами; но слова: великодушие, справедливость, воздержание, человеколюбие, мужество будут для них темны; сладкое имя отечества оставит их безчувственными; и самое имя Бога возбудит не боязнь, но опасение. - "Я бы предпочел", говорил один мудрец, "чтобы мой ученик проводил время, играя в мяч, по крайней мере тело его окрепло бы; я знаю, что детям необходимы занятия и что праздность представляет им величайшую опасность". Но чему надо учить их? Вот странный вопрос! Пусть учатся тому, что им надо делать, ставши взрослыми, а не тому, что им придется позабыть".

Сады наши украшены статуями, а галлереи картинами. Как полагаете вы, что изображают эти высокия произведения искусства? Защитников отечества? или быть может еще более великих людей, обогативших отечество своими добродетелями? Нет! это есть изображения заблуждений сердца и разсудка, старательно извлеченные из мифологии и выставленные на любознательность наших детей, для того, вероятно, чтобы они прежде, чем научиться читать, имели пред глазами образцы дурных поступков.

Где берут свое начало все злоупотребления, как не в гибельном неравенстве, существующем между людьми, вследствие отличия талантов и унижения добродетели. Вот самое видимое последствие наших ученых изысканий, и самое опасное. Уже не спрашивают про человека - честен ли он; а желают знать, одарен ли он талантами; ни о книге - на сколько она полезна, а хорошо ли написана. Расточают награды остроумию, а добродетель не удостоивается почета; существует множество отличий за прекрасные речи, и ни одного за прекрасные поступки. Неужели слава, связанная с речью, увенчанною в этой академии, сравнится в достоинстве с заслугой того, кто установил назначаемую награду?

замирают и гаснут в пренебрежении бедствий. Вот к чему ведет повсеместно предпочтение, оказываемое талантам приятным, в ущерб талантам полезным; и со времени возрождения наук и искусств опыт подтвердил это заключение. У нас есть физики, геометры, химики, астрономы, поэты, музыканты, живописцы; но граждан уже нет; и если они еще существуют, то затерянные в глуши деревень, они гибнут в нищете и презрении. Вот до какого состояния доведены те, которые доставляют нам хлеб; вот что чувствуем мы к тем, которые дают молоко детям нашим.

Признано, однако, что зло еще не так велико, как могло бы быть. Предвечная Мудрость, разсыпавшая рядом с ядовитыми растениями спасительные травы и снабдившая зловредных животных противоядием от наносимых ими ран, внушила царям, своим земным представителям, намерения подражать её премудрости. Следуя божественному примеру, великий монарх, слава которого будет рости с веками, извлек из недра наук и искусств, из этого источника зол, те славные общества, которым вверен одновременно опасный склад человеческого знания и священное хранилище нравов. На них лежит обязанность поддерживать их во всей чистоте и требовать той же нравственной чистоты во всех вступающих в общества членах.

Эти мудрые учреждения, пользующияся поддержкою его высокого наследника и вызвавшие подражание во всех государях Европы, будут по крайней мере служить уздою писателям, которые добивались чести быть принятыми в академии, станут следить за собою и постараются заслужить ее, создавая произведения полезные и безукоризненной нравственности. Эти учреждения, награждая премиями литературные заслуги и назначая для конкурса вопросы, которые пробудят в сердцах граждан чувство добродетели, докажут, что чувства эти царствуют среди них самих. Они доставят народам редкое и сладостное удовольствие взирать на ученые общества, которые посвятили себя на просвещение человеческого рода, давая ему вместе с тем спасительные наставления.

Можно только жалеть, что они своею неполнотою имеют свойство обычных лекарств. Столько учреждений, созданных к выгоде ученых, могут придать значения наукам и направить умы в их сторону. Судя по принимаемым мерам, можно заключить, что у нас избыток земледельцев, и чувствуется недостаток философов. Не осмеливаюсь делать здесь сопоставления земледелия с философией; этого, может быть, не допустят; но я только поставлю вопрос: Что такое философия? что содержат сочинения известнейших философов? что заключают уроки этих друзей мудрости? Если послушать их, то они покажутся нам сборищем шарлатанов, выкрикивающих на площади один перед другим: "Идите ко мне, у меня одного нет обмана!" Один утверждает, что в мире ничего нет, а все только кажется; другой уверяет, что существует одна материя, и что сам мир есть Бог. Этот заявляет, что нет ни добродетели, ни пороков, что моральное зло и добро - одне мечты; тот говорит, что люди те же волки и без зазрения совести могут пожирать друг друга. О, великие философы! приберегите для своих друзей и детей эти полезные уроки; они принесли бы вам за них такую награду, что в скором времени ваших последователей не встречалось бы среди нас.

Так вот те замечательные люди, которым современники расточают свои похвалы и готовят безсмертие! Вот мудрые принципы от них полученные и которые с веками перейдут к потомству! Идолопоклонство со всеми заблуждениями человеческого разума оставило в наследие менее постыдные памятники, нежели книгопечатание во времена царства евангелия. Безбожные писания Левсипа и Диагора погибли с ними, потому что еще не было изображено искусство увековечивать странности ума; по благодаря типографии и её злоупотреблению, опасные мечтания Гобба и Спинозы останутся навсегда. Знаменитые сочинения! которые не могли быть написаны нашими невежественными грубыми предками; переходите в века будущие вместе с творениями еще более вредными, пропитанными развращением нашего века и передайте нашим потомкам верную картину успехов и преимуществ наших искусств и наук. По прочтении их им не останется сомнения в поднятом нами вопросе. Если только они не превзойдут нас в развращении, то, воздев руки к небу, они от глубины сердца воскликнут: "Боже всемогущий, в руках Которого наши души! Избавь нас от просвещения и гибельных искусств наших отцов; возврати нам неведение, невинность и бедность, которые одни могут доставить нам счастье; с ними найдем мы милость пред Тобою".

храма муз все, что затрудняло им доступ туда; все препятствия, служащия как бы мерилом сил жаждущих знания? Какое мнение выскажем о тех компиляторах, которые, раскрывая неблагоразумно храм знания, ввели в его алтарь недостойную чернь; не желательнее ли было бы, чтобы все те, для которых поприще наук представляет трудности, не переступая порога, обратили свои шаги на путь искусств полезных обществу? Иной всю жизнь останется стихокропателем или жалким математиком, а мог бы сделаться видным фабрикантом. Кого природа назначила быть руководителем, не нуждается в преподавателях. Веруланы, Декарты, Ньютоны, эти наставники рода человеческого, не имели учителей; где тот проводник, который бы указал путь их гениальности? Заурядные учителя только съузили бы их понятия, вставив их в тесные рамки своих способностей. Только встреченные в начале затруднения заставили этих великих мыслителей употребить усилия и перешагнуть в необъятное пространство. Если уже необходимо дозволить изучение наук и искусств, то пусть это будет разрешено нескольким избранникам, сознающим свои силы, чтобы идти по следам предшественников и опередить их; пускай эти немногие воздвигают памятники в честь ума человеческого. Но если их гений безграничен, то пусть будут и надежды их неограниченны; вот единственное поощрение, в котором они нуждаются; дух незаметно принимает размеры занимающих его предметов, и великия события создают великих людей. Первый оратор был римским консулом, и чуть ли не величайший из философов, канцлером Англии. Если бы первый занимал только кафедру в каком либо университете; а другой пользовался скромною академическою пенсией, то неужели думают, что их произведения не отзывались бы скромностью их положения? Пусть же цари допускают в свои советы людей способных и полезных при совещаниях; пусть отрекутся они от предразсудка, созданного гордостью вельмож; что труднее управлять народами, нежели просвещать их; пусть сознают, что гораздо затруднительнее убедить людей добровольно любить добро, нежели заставить их к тому силою; пусть первоклассные ученые находят себе почетный приют при дворе; надо, чтобы они получили единственную награду достойную их: а именно, чтобы влиянием своим служили благу народа, которого учат премудрости; тогда увидят плоды, которые могут принести добродетель, наука и власть, одушевленные благородным соревнованием и сообща трудящияся на блого рода человеческого. Но до тех пор, пока власть с одной стороны будет одинокою, а мудрость и просвещение с другой, - ученые будут редко мыслить о делах великих; властители еще реже того станут совершать дела прекрасные, а народы останутся презренными, развращенными и несчастными.

Мы же, люди обыкновенные, которых небо не наделило великими талантами и не предназначило к славе, не станем выходить из неизвестности и мрака, не будем гоняться за известностью, которая ускользнет от нас и к тому же при современном положении вещей обошлась бы нам дороже своей стоимости, если бы даже мы и заслужили ее. К чему искать счастья в мнении посторонних, если можем довольствоваться собственным. Пускай другие заботятся наставлять народы в их обязанностях, мы же ограничимся точным исполнением наших, более нам не требуется знать.

О, добродетель! святая мудрость душ безхитростных; ужели нужно столько трудов и подготовлений, чтобы познать тебя. Не написаны ли твои правила в сердце каждого? Чтобы познать твои законы, стоит лишь углубиться в себя и прислушаться к голосу совести, когда молчат страсти. В этом заключается истинная философия, будем же ею довольствоваться и, не завидуя славе людей знаменитых, обезсмертивших себя в республике литературы, постараемся поставить между ими и нами славное различие, когда то замеченное между двумя великими народами, из которых один умел хорошо говорить, а другой хорошо действовать.