Капитан Темпеста.
XXVI. Галера в огне.

XXVI 

Галера в огне.

Едва успело скрыться солнце, как Метюб, согласно данному обещанию, отправился в каюту к герцогине, чтобы проводить пленницу в больничное отделение, где раненый стонал под стальными инструментами корабельного врача, старавшегося извлечь из его раны пулю.

Молодая девушка с нетерпением ожидала появления турецкого капитана. После Лащинского к ней во весь остальной день не показывался никто, от кого она могла бы узнать что-нибудь о своем женихе, даже поляк больше не приходил, вероятно, из опасения навлечь на себя подозрения, если часто будет посещать пленницу. Когда турок вошел в каюту, Элеонора, лежавшая на диване, с живостью вскочила и впилась глазами в лицо вошедшего, выражение которого показалось ей зловещим.

-- Ну, как? - едва могла произнести она, охваченная тоской.

-- Врач до сих пор не может еще сказать ничего определенного, госпожа. Пуля так глубоко сидит в теле, что нет возможности извлечь ее.

-- Так виконт должен умереть? - в отчаянии вскричала молодая девушка.

-- Зачем же ему непременно умирать, госпожа? И я в Никосии получил пулю в правый бок. Вынуть эту пулю тоже не оказалось возможным, однако, я, как видите, жив и даже не чувствую никакого неудобства от присутствия в своем теле этого кусочка свинца. Когда она вдоволь нагуляется во мне, то сама поднимется под самую кожу и тогда ее можно будет вынуть через простой надрез кожи. Я это говорю со слов того врача, который лечил меня тогда.

-- Вы, облегчаете мне сердце, капитан...

-- Я говорю вам это не для того, госпожа, чтобы вы считали виконта вне всякой опасности и предавались несбыточной, быть может, надежде в скором времени увидеть его совсем оправившимся. Рана его очень глубока и не скоро заживет. Это нужно вам иметь в виду.

-- Это очень грустно... Могу я теперь видеть его?

-- Я обещал тебе это, - сказал Метюб, то и дело, подобно всем восточным людям того времени, переходя с "вы" на "ты".

-- Но сначала я желал бы научиться от тебя хитрому фехтовальному приему, посредством которого ты победила меня на поединке. Я готов сдержать свое слово, сдержи и ты свое, госпожа.

-- Сдержу и я, только не сейчас, потому что чувствую себя очень утомленной. Утром, до входа на рейд, или днем, в Гюссифе...

-- Нет, нет, госпожа! - с видимым испугом перебил турок, - при Гараджии это неудобно... Да притом же - а это самое главное, - при ней, быть может, не будет времени...

-- Другими словами: она убьет меня, как только увидит, и я не успею научить тому фехтовальному приему, которым ты так интересуешься, - насмешливо проговорила Элеонора.

-- Не это ли ты хотел сказать?

-- Я не могу знать намерений своей прихотливой госпожи,

-- уклончиво ответил турок. - Но, чтобы успокоить тебя, готов и подождать немного. На рейд мы войдем еще нескоро и можем приняться за дело тотчас же после посещения раненого... Идем к нему.

С этими словами он вынул у себя из-под бурнуса покрывало с капюшоном из тончайшей шерсти, украшенное спереди широкой красной полосой, а по краям - серебряным шитьем, с такими же кистями по углам. Накинув его герцогине на плечи и заботливо надев ей на голову капюшон, чтобы прикрыть ее лицо, он повел ее за собой.

Поднявшись из каюты на палубу, они увидели несколько матросов, прохаживавшихся вдоль обоих бортов. Весь остальной экипаж спал, так как в нем не было надобности ввиду царившего на море затишья. У кормового шпиля стоял закутанный в темный плащ человек высокого роста. При проходе герцогини он сделал ей едва заметный приветственный жест рукой. Это был Лащинский.

меньше страдали от качки во время неспокойного моря. На одной из коек лежал старик с высохшим, почти коричневым лицом арабского типа и длинной белой бородой, а на другой - виконт.

-- Вот и раненый, - сказал Метюб, указывая на молодого француза. - Я буду ждать тебя на палубе, госпожа.

Герцогиня молча наклонила голову и приблизилась к койке своего жениха, над которой горела лампа, прикрепленная к стене. Старик, оказавшийся корабельным врачом, поспешил присоединиться к посетительнице.

Виконт, казалось, спал. На его бледном, точно восковом лице виднелись крупные капли холодного пота, под глазами обрисовывались широкие синие, почти черные круги, дыхание было свистящим, а в груди что-то клокотало, точно кровь старалась прорваться сквозь сдерживавшую ее повязку на ране.

-- Он умирает? - тоскливо спросила герцогиня по-арабски старика, угадав, кто он.

-- Нет, госпожа. Пока еще не имеется прямой опасности,

-- мягким голосом ответил врач.

-- Быть может, останется жив?

-- Это в руках Аллаха.

-- Ты как врач должен это знать.

-- Аллах велик, - уклонялся араб от прямого ответа.

-- Гастон! Мой дорогой Гастон! - тихо прошептала молодая девушка, наклонившаяся над раненым.

При звуках милого голоса виконт с трудом открыл глаза, в тусклых зрачках которых промелькнул луч радости, и по его осунувшимся щекам пробежал яркий румянец.

-- Вы... Элеонора? - прошептал он хриплым голосом. - Эта пуля... эта пуля...

-- Тебе нельзя говорить, сын мой, - остановил его врач.

-- Береги себя и не искушай Аллаха.

-- Ты спасешь его? Не правда ли? Судя по твоему почтенному виду, ты должен быть очень искусен в своем деле, - сказала герцогиня, глядя на старика глазами, полными слез.

-- Постараюсь с помощью Аллаха и его пророка, - отвечал врач, теребя свою белоснежную бороду.

Виконт снова хотел что-то сказать, но врач не позволил ему этого, положив на его губы палец.

-- Не нужно говорить, дорогой Гастон, - поддержала врача и герцогиня, целуя жениха в лоб, с которого отерла пот. - Ты должен слушаться этого доброго старца, чтобы скорее поправиться.

Раненый силился улыбнуться и знаками показал, чтобы Элеонора приложила свою руку к его губам. Когда Элеонора исполнила его желание и он поцеловал ее руку, то едва слышно прошептал:

-- Господин, - опять остановил его врач, запрещаю тебе говорить. Ты вредишь себе разговором, а я отвечаю головой за твою жизнь. Не делай себе и мне вреда...

Не успел старик договорить последнего слова, как на палубе вдруг раздался громкий крик караульных матросов:

-- Горим! Горим!

Врач с необычайным для его лет проворством бросился к двери. Герцогиня поспешила за ним.

-- Помогите! Галера в огне! - вне себя от ужаса закричала и она.

В тот же миг перед ней очутился поляк.

-- Не пугайтесь, синьора, - сказал он ей. - В решительную минуту вы и виконт будете спасены. Не выходите отсюда и имейте ко мне полное доверие. Сначала я должен освободить ваших людей. Говорю вам: успокойтесь, все окончится благополучно.

-- Нельзя ли потушить огонь, синьор?

-- Чем? - иронически спросил Лащинский. - Да и зачем? Повторяю - я все предусмотрел и все сделал, что нужно для успеха нашего дела.

С этими словами он быстро скрылся в темноте, спеша назад на верхнюю палубу, где происходила полная суматоха.

Весь экипаж в смятении выбегал из своих помещений, готовясь принять меры к тушению огня, очевидно, уже сильно разгоревшегося, судя по клубам густого и удушливого дыма, вырывавшимся из открытого люка трюма. Тушением пожара распоряжался сам Метюб.

-- Где загорелось? - спросил его поляк, делая такое же озабоченное лицо, как у того.

-- В складе запасных материалов, - злобно процедил сквозь зубы турок.

-- Как же могло там загореться?.. Уж не поджог ли это?

-- Разумеется, поджог... со стороны пленных христиан, которые заперты там.

-- Будет тебе вздор молоть, капитан! Где же им поджечь склад на корме, когда они сидят запертыми в носовой части? Советую тебе освободить их, чтобы они могли помочь тушить. Для этого нужно много рук и лишние не помешают.

-- Да, в самом деле, это отличная мысль! - согласился турок. - Пойди, друг, освободи их всех, а я заставлю их работать при насосах.

Это только и нужно было поляку, боявшемуся, как бы Метюб или кто-нибудь из его людей не заметил раньше времени, что люк, закрывавший спуск в средний трюм не заперт. Пока экипаж бежал к насосам, он со всех ног бросился к этому трюму. Там, на трапе, под самым люком, кучкой столпились пленники, тревожно прислушиваясь к тому, что делалось наверху.

-- А где моя госпожа? - спросил Эль-Кадур, трясшийся, как осиновый лист, от боязни за герцогиню.

-- Вне опасности. Не беспокойтесь о ней, - успокоил его поляк.

-- В больничной каюте. Отыщи ее и оставайся с ней, если хочешь. А все остальные следуйте за мной и берегитесь выдать себя неосторожным словом или движением.

-- Где находится больница? - осведомился араб.

-- На корме. Иди скорей туда. Там легко найдешь ее. Пока араб бежал в указанное место, поляк повел остальных пленных к Метюбу, который при виде их крикнул:

-- Веди их к насосам, друг!

-- Я туда не пойду, - шепнул венецианцу стоявший рядом с ним Никола Страдного.

-- Это почему? - удивился Перпиньяно.

-- Вы забыли, синьор, о галиоте, идущем за галерой на буксире? Я хочу поджечь и его, иначе он может быть отцеплен турками, которые и перейдут на него вместе с нами. Тогда все равно мы попадем в Гюссиф, и все наши труды пропадут даром, - быстрой скороговоркой пояснил грек.

-- Ты прав. Молодчина! - одобрил его поляк.

-- Итак, не заботьтесь обо мне и делайте свое дело. Я брошусь потом в воду и доберусь до берега вплавь. Там надеюсь увидеться с вами...

-- Чего вы там копаетесь? - крикнул пленным Метюб. - Говорят вам: к насосам! Или вы хотите, чтобы я бросил вас назад в трюм и изжарил там?

Греки с дедушкой Стаке и венецианцем поспешили направиться к насосам, между тем как Никола, пользуясь суматохой, вернулся на среднюю палубу с намерением незаметно выскользнуть в воду через один из наружных люков и пробраться на галиот, шедший на длинном канате за галерой.

Огонь быстро распространялся, почти везде находя себе легкую добычу. Турки точно угорелые кидались из стороны в сторону, не слушая команды своего капитана и призывая на помощь Аллаха и его пророка. Когда христианские пленники начали работать насосами, то оказалось, что последние не действуют, что очень поразило пленников, которые не знали, в чем дело.

-- Капитан, ваши насосы не действуют, - заявил дедушка Стаке проходившему в это время мимо них Метюбу.

-- Как они могут быть испорчены сегодня, когда я еще вчера только испытывал их, и они отлично работали?

-- Этого я не знаю, капитан, но говорю вам правду. Можете сами удостовериться.

Турок испустил проклятие и крикнул своим людям, составившим цепь для передачи ведер с водой в горевший трюм.

-- Эй, кто-нибудь! Подойдите и посмотрите, что случилось с насосами? Говорят, они испортились.

Трое матросов вышли и подошли к насосам. После минутного осмотра матросы в ужасе закричали:

-- Да у них перерезаны стержни и сделать с ними сейчас ничего нельзя!.. Мы все погибли!

Дедушка Стаке взглянул на стоявшего неподалеку поляка, сохранявшего посреди общей сумятицы невозмутимое спокойствие, и прочел на его лице саркастическую усмешку.

"Понял, - пробормотал себе под нос старик, - это он устроил такую ловкую штуку... "

Несмотря на быстро распространившийся слух об испорченных насосах, экипаж все еще не терял надежды потушить пожар и без них. Эта надежда основывалась на том, что половина людей черпала воду прямо из моря ведрами, опускаемыми на веревках, а другая половина, образуя цепь, передавала ее на место пожара. Некоторые находили, что так даже удобнее, потому что ведра скорее наполнялись прямо в море, чем через насосы.

Между тем огонь разгорался все сильнее и сильнее, охватив смоляные бочки и пробиваясь вместе с облаками черного дыма на палубу, он угрожал перейти на мачты. Все усилия потушить бушевавшее пламя оказывались тщетными. Горели такие вещества, которые от воды только сильнее разбрасывали огонь, но не гасли.

Вся корма пылала, и дым уже проникал в батарею, так что никто не решался спуститься в нее из опасения задохнуться, на это отважился только один Метюб, желавший посмотреть, не угрожает ли огонь пороховой камере. Когда он убедился, что его опасения основательны, то приказал залить эту камеру водой, во избежание взрыва, который каждую минуту мог произойти от воспламенившегося пороха. С той же предусмотрительностью он приказал спустить на воду шлюпку, чтобы в случае крайности перебраться с галеры на галиот. Но вместе с тем он все еще не терял надежды спасти свой прекрасный корабль от окончательной гибели и принимал для этого все меры, какие только мог придумать.

Но надежда его была тщетна: пламя продолжало распространяться и уже охватило часть каютных помещений. Дождь головней и искр сыпался и на галиот, паруса которого каждое мгновение тоже могли вспыхнуть. Опасаясь, как бы туркам не удалось отстоять хоть это судно, их последнее убежище, Николо Страдного, никем не замеченный в общей суматохе, доплыл до галиота, на котором тоже разбросал, где было нужно, разные горючие материалы с таким расчетом, чтобы все сразу загорелось и нельзя было бы спасти и это судно.

Видя, что не в силах бороться со страшной стихийной силой, овладевшей галерой, Метюб только что хотел распорядиться перейти на галиот, как его предупредил крик его людей:

-- Загорелся и галиот!.. Мы пропали!

-- Что такое? - спросил он, не веря своим ушам.

-- Галиот тоже горит! - повторили матросы.

Все еще не веря этому новому несчастью, он с ловкостью настоящего матроса сам взобрался на одну из мачт и собственными глазами убедился в том, что последняя надежда на спасение исчезает в огне и дыме.

Никакие усилия не могли уже потушить этого плавучего костра, и энергичный капитан только напрасно заставлял своих людей терять силы и время, приказывая им делать то, что было совершенно бесполезно.

-- Да, и я нахожу, что пора, - отвечал Лащинский. - Не знаешь ли, где Эль-Кадур?

-- Возле своей госпожи, которая еще не выходила из больничной.

-- Хорошо. Я иду к ним.

Навстречу ему бежал Метюб, на котором, как говорится, лица не было.

-- Он тоже в огне! - с отчаянием в голосе ответил турок, хватаясь руками за голову, в которой у него начинало путаться ввиду угрожавшей страшной гибели. - Теперь осталось только одно: постараться добраться до берега в шлюпке, - прибавил он.

-- А в ней хватит места для всех?

-- Не знаю... едва ли. Иди спасать герцогиню.

-- Бегу...

-- Займись лучше своей госпожой, - сказал он арабу, а я позабочусь о раненом.

-- Что у нас тут делается? - спросила Элеонора, бледная, но бодрая. - Мы слышим шум, треск, беготню... слышим запах гари и дыма, но не знаем, чего нам ожидать.

-- Огонь через несколько времени охватит и эту часть галеры, - отвечал поляк. - Пора уходить с нее.

-- А где Перпиньяно, Стаке и другие?

Араб бережно подхватил свою госпожу и повел ее на палубу. Следом за ним шел Лащинский, держа на своих сильных руках раненого, впавшего в полное беспамятство. Старый врач медленно плелся за ними, с грустью думая о том, как будет трудно поместить раненого в переполненной народом шлюпке.