На троне великого деда.
Глава VII

VII

Оживлённые пёстрой толпой улицы города и набережной Невы быстро приняли совершенно иной вид. С необычайной быстротой распространилось передаваемое из уст в уста известие о тяжёлой, безнадёжной болезни императрицы. Смутное беспокойство, волновавшее раньше умы, благодаря распространившейся вести перешло в страх, и все, начиная от высших придворных сановников до самого незначительного горожанина, с дрожью и трепетом ожидали близкого будущего. В течение уже долгого времени перемены царствующих на престоле лиц являлись в полном смысле слова государственными переворотами и сопровождались революционными актами, во время которых страдали очень многие. И на этот раз народ боялся какой-нибудь неожиданной, непредвиденной катастрофы, которая нарушила бы правильность жизни и спокойную работу каждого отдельного человека; ведь каждому пришлось бы перестраивать жизнь при совершенно других условиях.

Но если бы даже и не произошло этой катастрофы, то во всяком случае перемена на троне заставляла тревожиться людей всех слоёв общества. Правление императрицы Елизаветы Петровны, несмотря на обрушивавшийся на некоторых отдельных лиц гнев, в общем было очень мягким и милостивым для народа, и теперь никто не знал, будет ли её наследник придерживаться тех же правил. Кроме того, Елизавета Петровна была ярким типом национального русского характера; она была глубоко верующей и преданной дочерью той церкви, которая занимала важное место в сердце всего русского народа. Великий же князь родился в другой стране; все знали, что он любит иноземцев, что он говорит главным образом по-немецки и окружает себя немецкими войсками, вызванными им из Голштинии. Среди его недоброжелателей, к которым принадлежали люди различных слоёв придворной аристократии и главным образом духовенство, рассказывали, что Пётр Фёдорович в глубине своей души придерживается лютеранского вероисповедания и что он, получив власть в свои руки, сейчас же даст лютеранской религии почётное, если не главное, место на Руси. Но даже те, которые лично без особенного содрогания думали о подобной возможности, всё же должны были предугадывать те волнения и ту борьбу, которые вспыхнут в государстве, если великий князь действительно обнаружит подобные взгляды и намерения. Поэтому вполне понятен был страх, царивший во всех душах и всегда бывающий пред переворотами, которые нарушают обычное течение давно вошедшей в колею жизни. Понятно было и то, что теперь все с благодарностью вспоминали всё хорошее, сделанное для страны императрицей Елизаветой Петровной.

Никто не думал о покое во время беспокойства, охватившего весь город. Несмотря на поздний час, окна домов были освещены, улицы были полны двигающегося народа, собиравшегося в маленькие и большие группы, которые горячо толковали и переиначивали известия из дворца. В одном месте рассказывали, что великий князь Пётр Фёдорович заключён в Шлиссельбургскую крепость и что императрица назначила своим наследником своего несовершеннолетнего внучатого племянника Павла Петровича. Другие уверяли, что императрица уже скончалась, и что великий князь ускакал в Ораниенбаум, чтобы встать во главе своего голштинского войска и идти на Петербург. И все эти фантастические, противоречащие друг другу вести ещё более усиливали всеобщее беспокойство.

Наконец среди народа распространилось известие, что императрица при своём духовнике, вельможах и при всём дворе благословила Петра Фёдоровича и снова признала его своим наследником. Хотя эта весть и устраняла мысль о насильственном перевороте, но тем не менее она не уменьшила страха и тревога пред будущим; и когда пред полуночью зазвонили во всех церквах колокола и стало известно, что церкви открыты, чтобы народ мог помолиться о здравии больной императрицы, то огромные толпы устремились в храмы для того, чтобы обратиться с мольбой к Богу и Его святым. Без сомнения, во всё двадцатилетнее царствование императрицы никто не молился о её здравии и сохранении её жизни так горячо, как в эту минуту, когда все ощущали огромный страх пред переменой обычной жизни, пред новыми, неизвестными условиями, в которые поставит их будущее.

Густая толпа народа шла по Неве, направлялась к ярко освещённому и своими колоколами призывавшему к молитве Петропавловскому собору, золотые купола которого мерцали при свете звёзд. Ворота крепости были широко раскрыты, стража стояла под ружьём; всё более и более сплочёнными массами проникал народ в мрачные стены. Несколько привязанных к железным палкам факелов освещали площадь пред собором, предназначенным быть усыпальницей русских императоров. Тяжёлые двери собора были тоже широко раскрыты, и через них был виден озарённый светами алтарь, пред которым многочисленное духовенство совершало молитвы; вся внутренность собора была освещена массой белых и разноцветных лампад, фантастически озарявших лики святых. Лучи лампад падали на развешанные по стенам образа и играли на их золочёных, блестящих ризах.

Внутри храма стояли молящиеся из разных слоёв общества - офицеры и придворные в блестящих костюмах, сановники в украшенных драгоценными камнями национальных платьях или в шитых золотом французских кафтанах с дорогими шубами на плечах, дамы в богатых туалетах, простые горожане и крестьяне в плохих кафтанах, солдаты и женщины из простонародья; все они стояли рядом друг с другом. Со всех губ слетали слова произносимых шёпотом молитв, так что весь храм был наполнен как бы тихим журчанием, ещё более усиливавшим таинственность собора. Посредине церкви шёл как бы поток, состоящий из входивших и выходивших богомольцев, иногда здесь замечалась такая давка, что женщины и слабые люди боялись быть раздавленными; изредка из толпы даже раздавался крик. У колонн внутри храма стояли гвардейские офицеры, они раздавали приказания, не давая скопляться чересчур большим толпам. Все беспрекословно слушались их.

У находящихся недалеко от алтаря колонн стояли два офицера в блестящей и красивой форме Преображенского полка. Оба были молоды и красивы и с отличными манерами, но оба они до такой степени не походили друг на друга, что, взглянув на них, можно было даже забыть одинаковость их формы.

Один из них, стоявший направо от алтаря, отличался высокой, атлетической фигурой, в которой так и сквозила могучая сила; его круглая, красивая голова покоилась на широких плечах; его лицо было славянского типа, у него были довольно большой, несколько широкий нос, низкий, широкий лоб и глубоко посаженные, блестящие глаза. Нижняя часть его лица слегка выступала вперёд, что придавало ему чувственное, даже порой животное выражение. Всё это вместе с горячим блеском глаз офицера могло вызвать опасение в ту минуту, когда этот человек рассердится и даст выход своей воле. Но его могучая сила соединялась с юношеской нежностью и мягкостью, и офицер не производил отталкивающего впечатления, а, наоборот, возбуждал симпатию и некоторое почтительное удивление.

При взгляде на этого человека невольно приходила в голову мысль о покрытой зелёною травою, залитой солнечными лучами горе, которая кажется вполне мирной, но в глубине которой бродят стихийные силы, способные при первом же удобном случае вырваться наружу, залить всё кругом кипящею лавою и превратить приветливую гору в свирепый вулкан. Этот человек должен был производить сильнейшее впечатление на женские сердца. Женщина со смелым умом и горячим сердцем при виде этой могучей фигуры невольно пожелала бы покорить её и заставить этого великана служить ей.

Напротив этого офицера стоял молодой человек очень нежного телосложения. Его фигура отличалась гибкостью и ловкостью более, чем атлетической силой. Его манеры, несмотря на военную самоуверенность, отличались скромностью. Овал его бледного лица был правилен и благороден, лоб был высок и чист, тонкий с горбинкой нос напоминал клюв хищной птицы, а красивый рот мог улыбаться чисто по-детски, но иногда складывался в высокомерную улыбку и, казалось, имел силу говорить убедительные слова. Его большие глаза, один из которых казался несколько мутным, смотрели мягко и задумчиво; иногда они затягивались поэтическою дымкой, иногда же сверкали внутренним огнём и оживлением. Если бы не военная форма, то этого молодого человека скорее можно было принять за художника или поэта, чем за офицера.

Внимание обоих офицеров почти одновременно обратилось на две женские, закутанные в чёрные плащи и простые чёрные вуали фигуры, которые с большим трудом пробирались через толпу к алтарю. Несмотря на неграциозные плащи и густые вуали, во всех их движениях сквозило столько изящества и элегантности, что сразу можно было угадать, что они принадлежат к высшим слоям общества. Мягкость же их движений и слегка испуганная манера держаться заставляли предполагать, что обе они ещё молоды. Их костюмы тоже бросались в глаза; приехавшие в церковь дамы блистали своими туалетами и старались выставить напоказ свои молитвы о здравии императрицы.

Со своего несколько возвышенного пункта оба офицера могли видеть, что эти дамы шли в сопровождении четырёх сильных мужчин, одетых в простые русские кафтаны. Два из них шли впереди, а два - позади женщин, но так, что нельзя было предположить, что они знают их. Эти четверо мужчин расчищали проход пред нежными, закутанными в вуали женскими фигурами и медленно провожали их по направлению к алтарю. Пройдя вперёд, обе женщины опустились на колени и погрузились в молчаливую молитву, шедшие рядом с ними мужчины тоже встали на колени, но на таком расстоянии, чтобы иметь возможность не упускать из виду обеих женщин.

Оба офицера с большим интересом и невольным участием следили за всем этим. Было вполне естественно, что две казавшиеся молодыми и красивыми женщины, с закрытыми вуалями лицами, находившиеся одни в наполненной народом церкви, возбудили интерес в молодых людях, которые, пожалуй, могли надеяться на возможность какого-либо пикантного приключения. Обе дамы долгое время стояли на коленях и тихо молились; наконец, обернувшись друг к другу, они шёпотом сказали несколько слов; при этом вуаль слегка откинулся с лица одной из женщин, и молодой офицер с мечтательными глазами увидел её черты, но вслед за тем вуаль был снова опущен.

Горячая краска залила его лицо; его глаза засияли радостью и счастьем, тихий и вскоре подавленный крик сорвался с его губ, он слегка наклонился вперёд и с удивлением и страстью смотрел на закутанную фигуру, которая, казалось, наполняла его сердце таким же благоговением, каким исполнялась молящаяся толпа, глядя на чудотворный образ.

Наконец обе дамы встали и снова направились к выходу, четверо крестьян немедленно последовали их примеру и старались держаться около них. Но в это время от выхода к алтарю хлынула толпа народа, крестьяне были оттеснены в сторону, и в следующее мгновение обе женщины были сдавлены человеческой массой, они боязливо жались друг к другу и, казалось, боялись, что толпа разъединит их и в давке они будут непременно задавлены. В ужасе одна из них обняла свою спутницу, и из её груди вырвался невольный крик о помощи. Оба офицера немедленно кинулись к испуганным и окружённым со всех сторон женщинам на помощь, уважение к их мундирам и их здоровые тумаки быстро расчистили им путь. Молодой человек атлетического телосложения и славянского типа первым добрался до испуганных женщин; он со страшною силою растолкал сомкнувшиеся вокруг них ряды и, широко раскинув пред собою руки, остановился пред обеими дамами.

- Разрешите мне предложить вам свою помощь, - вежливо обратился он к ним, стараясь в то же время пронизать горячими взорами густые вуали, - позвольте мне проводить вас к выходу.

- Вы очень любезны, сударь, - ответила одна из женщин. - Мы с благодарностью принимаем вашу помощь. Предложите руку моей спутнице, а я последую за вами.

Офицер поклонился и в следующее мгновение почувствовал, как мягкая, нежная дрожащая ручка легла в его руку, а в то же время до него донеслось такое тонкое и нежное благоухание, какое только может распространить вокруг себя представительница высшего общества, притом непременно молодая и красивая.

Второй офицер в это время также успел растолкать толпу. Он вздрогнул, его взоры омрачились, так как та, черты лица которой он увидел на одно мгновение, от страха и изнеможения почти повисла на руке подоспевшего раньше офицера; казалось, он хотел оттолкнуть счастливца в сторону, но тот повернулся и крикнул ему:

- Предложите, товарищ, руку другой даме и следуйте за мной!

Вторая дама уже схватила его руку, и, не говоря ни слова, он медленно зашагал к выходу сзади первого офицера, в то время как его горящие взоры покоились на шедшей пред ним фигуре, боязливо прижимавшейся к своему спутнику.

Обе пары, медленно продвигаясь в тесноте, прошли несколько шагов вперёд; в это время и четверым крестьянам также удалось ближе пробраться к ним. Ни словом не обменявшись с дамами, они шли впереди них, как бы случайно всё время расталкивая народ и постоянно оборачиваясь назад, словно ожидали какого-нибудь знака.

Когда они добрались таким образом до половины церкви, движение снова приостановилось, и обе пары образовали маленькую группу, а шедшие пред ними крестьяне несколько сдерживали давление толпы.

Тогда дама, которую вёл второй офицер, слегка нагнулась вперёд, почти незаметным движением откинула вуаль с головы своей спутницы, так что её лицо осветилось светом горящей пред образом лампады. Окружающая толпа почти не обратила на это внимания, но один из шедших впереди крестьян с изумлённым видом всплеснул руками и, точно охваченный внезапным порывом, воскликнул:

- Мать Пресвятая Богородица! Господи Боже мой! Да ведь это - наша всемилостивейшая великая княгиня, Екатерина Алексеевна!

При этом он бросился вперёд, склонился до земли и поцеловал край плаща дамы, которая, словно в испуге, старалась снова закрыть лицо вуалем.

- Великая княгиня Екатерина Алексеевна? - послышались удивлённые вопросы, и дальше, и дальше в толпе зазвучало имя Екатерины.

- Да, да, - воскликнул второй крестьянин, - это, без сомнения - она, это - наша великая княгиня!.. Она не настолько горда, чтобы гнушаться вместе с простым народом молиться Богу о здравии нашей всемилостивейшей государыни императрицы. О, она - верная дочь святой церкви и будет хорошей императрицей, доброй матерью своего народа, если Господь призовёт к себе нашу государыню Елизавету Петровну! - И он также низко склонился пред великой княгиней, не старавшейся больше скрыть своё лицо, и поцеловал её плащ.

Все окружающие последовали его примеру.

- Боже, благослови нашу великую княгиню Екатерину Алексеевну! - раздавалось со всех сторон.

Вскоре эти восклицания раздавались во всех углах церкви; духовенство в алтаре также услыхало их и с крестом вышло из алтаря, чтобы направиться к тому месту, где находилась Екатерина Алексеевна.

При имени великой княгини оба офицера вытянулись по-военному; спутница великой княгини также откинула свой вуаль, и все увидели бледное, слегка утомлённое, но сияющее гордой радостью лицо княгини Дашковой. Четверо крестьян прошли дальше к выходу и повсюду разносили новость, что супруга наследника молилась вместе с простым народом.

Екатерина Алексеевна с гордо поднятою головой знаком поблагодарила окружающих, затем обратилась к обоим офицерам, из которых первый всё ещё не мог прийти в себя от неожиданного оборота этого приключения, между тем как другой не выказывал никакого изумления и. дрожа, точно с ужасом, опустил взоры пред открытым лицом великой княгини, в неверном освещении лампад сиявшим неземною красотой.

мне ваши имена; мой друг княгиня Дашкова поможет мне навсегда сохранить их в моей памяти, чтобы я постоянно помнила своих великодушных защитников.

- Поручик Григорий Григорьевич Орлов, - ответил тот, который предложил великой княгине руку.

- Поручик Григорий Александрович Потёмкин, - сказал другой, ведший под руку княгиню Дашкову.

Милостиво улыбнувшись, великая княгиня кивнула головой, благосклонно смотря на атлетическую фигуру Орлова, который смело и почти вызывающе глядел на неё, между тем как взоры Потёмкина всё ещё были потуплены, словно он боялся ослепнуть при взгляде на прекрасную женщину, соединившую в себе в эту минуту величие княжеского достоинства с очаровательною прелестью женственности.

- Кто так рыцарски, как вы, защищает незнакомых женщин, господа, - сказала Екатерина Алексеевна, - тот так же мужественно и безбоязненно будет сражаться с врагами своей родины. Я убеждена, что слышу ваши имена не в последний раз, и буду всегда гордиться, когда их вновь станут называть мне, как покрытые громкой славой. Теперь же докончите своё дело и проводите нас до саней, ждущих на улице; после того как нас узнали, бесполезно скрываться далее.

Несмотря на тесноту, в церкви до самого выхода образовался широкий проход. Весь народ склонялся до земли, когда Екатерина Алексеевна шла мимо, и каждый старался схватить край её одежды, чтобы прикоснуться к нему губами, а в то же время со всех сторон раздавались восклицания восторга и изумления. Но из уважения к святому месту эти выражения восторга произносились вполголоса: в храме Божьем, пред святыми иконами, проходя мимо которых Екатерина Алексеевна набожно осеняла себя крёстным знамением, нельзя было громко выражать своё благоговение пред земным величием. Однако, когда великая княгиня со своею спутницей перешагнула порог храма и вышла во внутренний двор крепости, где её ожидала громадная толпа, вторая не могла поместиться в соборе, раздались громкие, восторженные восклицания, гулко отдававшиеся в старых стенах крепости:

- Да здравствует Екатерина Алексеевна, наша будущая государыня императрица, наша возлюбленная матушка-царица!

Точно по вдохновению Григорий Орлов нагнулся, обхватил руками великую княгиню и легко, словно малого ребёнка, поднял её к себе на плечо, поддерживая её своими сильными руками.

Клики раздавались ещё громче, народ схватил горящие факелы, и в их красноватом свете всем можно было видеть великую княгиню, с плеч которой слегка спустился плащ, высоко приподнятою над восторженной толпой. Это было истинно народное поклонение, большего нельзя было бы воздать даже царствующей императрице.

себя царицей, и когда она в знак благодарности и привета протянула руку, её движение казалось повелительным жестом неограниченной властительницы, оказывающей милость и благоволение своим подданным. Вместе с тем в её сердце шевелилось какое-то сладкое чувство женщины к могучему силачу, поднявшему её к себе на плечо и из своего тела, брызжущего силой и юностью, сделавшего ей трон. Наполовину удивлённая, наполовину испуганная, она ощущала прикосновение его руки, крепко сжимавшей и одновременно поддерживавшей её. Её рука, которой она опиралась о его голову, тихо опустилась вниз и почти ласково скользнула по лицу офицера; в то же время, слегка вздрогнув, она почувствовала на ней его горячий поцелуй.

Маленькие сани, доставившие её сюда с княгиней Дашковой, стояли у наружных ворот крепости. Медленно, точно в триумфальном шествии, всё время сопровождаемый факелами и восторженными кликами народа, Орлов донёс Екатерину Алексеевну до саней и здесь опустил её на землю. Тяжело дыша, великая княгиня взглянула на него и покраснела под его горячими взорами. Потёмкин стоял рядом; он был смертельно бледен, и выражение горечи и боли лежало на его лице.

Екатерина Алексеевна и княгиня Дашкова сели в сани; кучер хотел было вскочить на сиденье, находившееся сзади. но Орлов быстро оттолкнул его в сторону и сам сел на его место.

- Оставь, мой милый! - сказал он. - Наша будущая государыня императрица, конечно, не откажет офицеру своей гвардии в чести довезти её.

Благородный конь рванулся вперёд; ещё раз раздались громкие восклицания народа, и сани стрелой помчались по льду, направляясь к Зимнему дворцу.

вокруг него, и лишь изредка из его груди вырывался болезненный стон.

Екатерина Алексеевна откинулась в санях назад, она чувствовала себя обхваченной руками Орлова, державшего вожжи, и какое-то особое чувство упоения, которое, с одной стороны, удовлетворяло её честолюбию великой княгини, с другой - отвечало желанию её сердца женщины, овладело ею.

Княгиня Дашкова указала поручику Орлову боковой подъезд, к которому он должен был подъехать, сани остановились, молодой атлет вынес из них дам; на мгновение он удержал в своих руках Екатерину Алексеевну; её рука покоилась в его руке, он чувствовал её лёгкое пожатие, и, вышло ли это случайно или намеренно, перчатка великой княгини скользнула с её руки и осталась у него.

- Благодарю, - прошептал Орлов, - благодарю!.. Это мне будет залогом того, что это мгновение не исчезнет и что я снова увижу чудную фею, как небесное видение явившуюся мне!

- Моя болезнь прошла, путь к будущему открыт, теперь нам нечего больше делать, как ожидать событий и, когда они наступят, овладеть ими. Разрешите мне теперь, ваше императорское высочество, моя милостивая покровительница, удалиться. Завтра с утра я снова буду к вашим услугам!

Екатерина Алексеевна нежно поцеловала её и приказала своей камеристке проводить Дашкову, предоставив в её распоряжение закрытые сани. Затем, откинув голову на спинку кресла, она снова отдалась мечтам. Её грудь вздымалась высоко, а губы тихо шептали:

- Ради могущества и власти я пожертвовала счастьем своего сердца, любовью Станислава Понятовского; неужели я найду чем заменить его? Неужели вместе с могуществом и властью расцветёт новое счастье и для моего сердца, вечно стремящегося к новой, горячей жизни?