Адъютант императрицы.
Глава XXVIII

XXVIII

Генерал Бередников совершил свой вечерний обход и нашел в Шлиссельбургской крепости все в полном порядке. Два преданных офицера, поручики Улузьев и Чекин, находились при Иоанне Антоновиче. Все постовые имели при себе боевые патроны, ночная смена была распределена, и, вполне успокоившись насчет вверенной ему крепости, при неприступности которой, по его мнению, были излишни все предосторожности, предписанные фельдцейхмейстером, генерал вернулся в свою квартиру, находившуюся в среднем здании, во внутреннем дворе.

Солдатам оставался еще час отдыха до зори; некоторые из них стояли во дворах, убивая время в разговорах, другие же сидели в сторожках за кружками кваса или водки, пропивая скопленные гроши.

Ветер дул со стороны Ладожского озера; волны Невы ударялись о мощные стены крепости, тростник шелестел; однообразный, унылый крик чаек раздавался в воздухе, густой туман поднимался над водой и низинами, закутывая своим покрывалом сурово возвышавшиеся каменные громады.

Некоторые офицеры прогуливались взад и вперед по валам крепости, некоторые группами сидели в общей питейной комнате; глубочайшая тишина, казалось, царила в этом маленьком военном, строго организованном мире.

Во время переклички Мирович беспокойно искал взглядом Ушакова, который, к его удивлению и тревоге, не вернулся еще накануне. Каждый раз, как отворялись ворота казармы и кто-нибудь из офицеров выходил с отрядом солдат, он надеялся увидеть Ушакова, но все было напрасно.

Во время поверки комендант заметил отсутствие офицера, но, когда унтер-офицер доложил ему, что поручик Ушаков еще не вернулся, генерал не выразил ни удивления, ни гнева.

Фельдцейхмейстер Орлов назначил именно поручика Ушакова для доставления рапортов в Петербург, следовательно, этот офицер пользовался его исключительным доверием; было вполне вероятно, что князь дал ему какое-нибудь поручение. Поэтому генерал Бередников воздержался от каких бы то ни было замечаний по поводу его отсутствия.

Сейчас же после переклички Мирович поднялся в свою комнату, сел у окна и стал смотреть на дорогу к Петербургу. Густой туман, подымавшийся от реки, окутывал все кругом, была видна только ближайшая часть дороги. Он все еще надеялся, что Ушаков приедет. Порою ему казалось, что какая-то тень приближалась к воротам, но всякий раз оказывалось, что это был только обман зрения. Мирович никак не мог объяснить себе это отсутствие приятеля, который знал, что именно этот вечер является решающим.

В то время как Василий Яковлевич, полный тревожных, противоречивых догадок, сидел у своего окна, офицеры, посвященные в заговор, один за другим входили к нему в комнату; все были налицо и выражали свое удивление и опасение из-за отсутствия Ушакова. Некоторые боялись, что придется все предприятие отложить, так как могло ведь случиться, что заговор оказался раскрытым и Ушаков был арестован в Петербурге. Другие находили вполне возможным объяснить его отсутствие просто службой, задержавшей его в столице; наконец, он мог получить новый приказ и не решался уведомить их об этом; во всяком случае, его найдут в артиллерийских казармах, и нет ни малейшей необходимости из-за такого обстоятельства откладывать выполнение плана, для которого все складывалось вполне благоприятно.

Во время этого разговора, который заговорщиками велся шепотом, Мирович сидел задумавшись. Наконец он встал и посмотрел на своих товарищей решительным взглядом, выражавшим непреклонную волю.

- Нет, - сказал он, - невозможно откладывать дело! Если мы не исполним его сегодня, мы можем навсегда лишиться возможности привести его в исполнение. Я уже отдал нашим солдатам приказание на сегодняшний вечер, и отсрочка может в сильнейшей степени поколебать их доверие; возможно, что мы никогда больше не встретим в них готовности исполнить наши приказания; каждый шаг назад может оказаться роковым для такого предприятия, как наше, и если мы сегодня не приведем его в исполнение, то дело и все блестящие надежды, связанные с ним, могут кануть в вечность!

- Он прав! - воскликнули некоторые.

- Но если Ушаков арестован, если возникло подозрение? - нерешительно заметили другие.

- Нет никакого основания так думать, - сказал Мирович. - Вполне естественно, что дела службы задержали его, а он слишком осторожен, чтобы пытаться послать сюда кого-нибудь с извещением: ведь посланный должен был бы пройти через все посты. Ушаков знает меня хорошо и уверен, что ничто не может удержать меня от исполнения решения. Мы найдем его у Шевардева, и, может быть, еще к лучшему, что он там, так как благодаря этому все там будет в порядке и наготове. Наконец, если бы возникло подозрение, если бы Ушаков был арестован, - продолжал он, - то мы должны были бы тем скорее действовать, потому что тогда малейшее промедление означало бы полную гибель. Разве вы не помните, что заговор, приведший к низвержению с трона Петра Федоровича, был раскрыт, что майора Пассека задержали и что именно поэтому Орлов действовал поспешнее, чем предполагалось, и добился таким образом успеха? Будем руководствоваться примером врага, которого мы должны победить, и только решительные действия и быстрая победа могут нас спасти.

После этих слов всякое сомнение у заговорщиков исчезло: вера в успех воодушевляла одних; страх неминуемой гибели, к которой влекло дальнейшее бездеятельное ожидание, склонял других, и все были согласны, что нельзя упустить назначенный момент.

Офицеры подождали еще некоторое время, пока наступила полнейшая темнота и на дворе и в коридорах раздались звуки зори, сзывавшей солдат на ночлег.

Слышны были шаги и голоса солдат, прощавшихся друг с другом. Те из них, которые знали о заговоре, направлялись через выход, охраняемый своими, во двор, откуда был доступ к каземату Иоанна Антоновича.

Мирович с товарищами быстро спустился вниз по лестнице; они выстроили солдат, которые собрались под командой сержанта Пискова, и Мирович еще раз сказал им вполголоса небольшую речь, в которой увещевал их с непоколебимым мужеством привести в исполнение приказ Правительствующего Сената; в заключение он обещал им блестящее вознаграждение от имени настоящего императора, которого они должны освободить и возвести на трон.

Солдаты отвечали на это глухим возгласом в честь Иоанна Антоновича, со штыками наперевес их ряды двинулись в темный сводчатый проход, ведший к государственной тюрьме.

Посередине этого прохода находилась стража из десяти человек, которых нельзя было заменил" участниками заговора.

- Мы идем от имени и по приказу Правительствующего Сената, - выступая вперед, ответил Мирович. - Посторонись, братец! Дай нам пройти! Как видишь, мы идем по делам службы!

- Мне отдан строжайший приказ под угрозой телесного наказания и смертной казни никого не пропускать без личного приказания его превосходительства! - возразил солдат и направил на Мировича свой штык.

Этот короткий разговор привлек внимание остальных солдат из стражи, так как всюду царила глубокая тишина. Наполовину открытые двери караульни распахнулись, и оттуда вышли солдаты с ружьями в руках.

- Я уже объяснил часовому, - с нетерпением сказал Мирович, - что веду сюда служебный патруль; пропустите, или вас подвергнут тяжелому наказанию!

- Здесь никто не имеет права ходить, кроме его превосходительства, - возразили солдаты, по-военному отдавая офицеру честь, но вместе с тем загораживая всю ширину прохода.

- Убирайтесь к черту с вашим превосходительством! - вспылив, воскликнул Мирович. - Мы здесь по приказу Правительствующего Сената... Дать сейчас дорогу!

С обнаженной шпагой он бросился на солдат: некоторые из них стали нерешительно пятиться, а часовой поднял ружье и выстрелил. Пуля ударила в стену, не задев никого.

Быстро последовало несколько выстрелов со стороны наступающих заговорщиков.

- Не стреляйте, не надо стрелять! - крикнул Мирович, бросившись на часового и стараясь обезоружить его.

К нему на помощь подбежали его солдаты, и в несколько секунд часовой лежал без ружья на полу, а солдаты из стражи стояли в нерешительности, держа в руках оружие.

- Ведь вы слышали, - сказал сержант Писков, подходя к ним, - что мы должны исполнить приказ Сената; лучше не сопротивляйтесь, это было бы государственной изменой!

- Приказ Сената? - сказал один солдат. - Сенат, конечно, выше генерала, но где же приказ?

- Здесь, - воскликнул Мирович, вынимая бумагу, изготовленную им совместно с Ушаковым. - Здесь все сказано, убедитесь сами, но только скорее! Дальнейшая проволочка не будет вам прощена!

Один солдат принес из караульни фонарь, при свете солдаты почтительно осмотрели бумагу с большой привешенной к ней печатью.

- А что сказано в приказе? - испуганно и нерешительно спросил один из них.

- Читай! - сказал Мирович, передавая бумагу сержанту Пискову. - Читай, только скорее, ради Бога, мы и так потеряли слишком много времени!

Громким голосом Писков прочел содержание приказа.

- Императрица низвергнута, - промолвили чуть слышно испуганные солдаты, - тот узник и есть законный царь?..

- Вы слышали? - крикнул Писков. - Святая Русь не должна больше управляться чужеземкой-еретичкой. Всякое дальнейшее промедление - величайшее преступление против законного царя, злодеяние против Святой Православной Церкви, которую он защищает. Берите свои ружья, идите за нами и заслужите милость истинного царя, который будет добр к своим верноподданным!

- Верно! - воскликнули солдаты из стражи. - Екатерина - чужестранка, говорят, что она в душе еретичка. Сенат приказывает - и мы должны повиноваться!

- Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный император! - выкрикнул Мирович.

Мирович стал во главе отряда, чтобы вести своих вперед. Вдруг раздались поспешные шаги под сводами прохода, генерал Бередников услышал выстрелы и шел в сопровождении своего адъютанта и двух других офицеров, чтобы справиться о причине такого невероятного происшествия. Помимо воли, в силу одной привычки ряды солдат перед генералом расступились, сразу Бередников и Мирович очутились лицом к лицу.

- Я слышал выстрелы, кто осмелился здесь стрелять? - спросил генерал.

Мирович положил руку ему на плечо и вместо ответа произнес:

- Теперь, ваше превосходительство, я - комендант Шлиссельбурга и вы находитесь у меня под арестом; дайте мне свою шпагу! Как видите, всякое сопротивление бесполезно, и мне придется только пожалеть, если вы вынудите меня прибегнуть к насилию.

Бередников взялся за шпагу и крикнул солдатам:

- Сюда, ко мне, ребята! Я ваш генерал! Хватайте бунтовщиков против императрицы, и вам будет все прощено!

Но солдаты с угрюмым видом приложили штыки к груди Бередникова.

- Нет у нас императрицы! - воскликнули они. - Правительствующий Сенат освободил Россию от чужеземцев. Да здравствует Иоанн Антонович, законный император!

Бередников побледнел и смотрел на солдат недоумевающе. В его голове промелькнула мысль, что, может быть, и правду говорит Мирович, может быть, в Петербурге Екатерина уже свергнута с престола? Кроме того, он сознавал, что действительно сопротивление бессмысленно, так как солдаты всё прибывали из казарм и все, после небольшого разъяснения, примыкали к заговорщикам. Голоса всех сливались в общем кличе:

- Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный император!

Бередников, бледный, растерянно смотрел на солдат; скрестив на груди руки, он в молчании опустил голову.

Писков тотчас же обезоружил его.

- Останься здесь, Писков, с пятью солдатами! - приказал Мирович. - Направьте ружья к груди генерала и при всякой попытке сопротивляться или бежать - стреляйте. Видите, ваше превосходительство, ваша безопасность зависит исключительно от вас: если вы добровольно сдаетесь - я ручаюсь за вашу жизнь. Вы лишаетесь свободы не надолго, и с вами будут обходиться как приличествует вашему званию.

Оба офицера, сопровождавшие генерала, тоже не пытались больше сопротивляться и спокойно стояли рядом со своим начальником.

Писков с пятью солдатами остался, как приказал Мирович, при них. Для генерала и его спутников принесли скамейку из караульни, а солдаты стали перед ними, готовые стрелять при малейшем подозрительном движении пленников.

Мирович с остальными заговорщиками, к которым примкнул теперь почти весь гарнизон крепости, пошел дальше и достиг наконец внутреннего входа государственной тюрьмы.

Двое часовых, которые стояли здесь и уже давно с напряженным вниманием прислушивались к необыкновенному шуму, попытались оказать сопротивление, но после короткого объяснения также перешли на сторону заговорщиков.

Дверь в помещение Иоанна Антоновича была заперта на замок, а с внутренней стороны имелся еще засов.

Мирович ударил рукояткой шпаги в крепкую дубовую дверь, обитую железом, и крикнул:

- Отворите! Отворите дверь сейчас же и выведите императора; Россия ожидает своего освобождения!

- Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный император, наш освободитель! - прокричали солдаты.

Мирович приложился ухом к дубовой доске. Ему казалось, что внутри переговариваются, но доски были настолько толсты, что разобрать слова не было никакой возможности.

- Улузьев, - крикнул он, приложив губы к замочной скважине, - Улузьев, Чекин, послушайте меня! Екатерина Алексеевна свергнута с престола, Иоанн Антонович, истинный царь, стал теперь нашим повелителем! Выведите его, и поедем с ним в Петербург, чтобы быть первыми у его престола!

Ответа не последовало; дверей не отворяли. Казалось, что был вход в мрачную, безмолвную могилу.

Даже голоса заговорщиков смолкли. Тревожно прислушиваясь, стояли кругом солдаты.

- Улузьев, Чекин! - снова позвал Мирович. - Послушайтесь, не лишайте себя счастья глупым упорством!.. За дальнейшее сопротивление вы, ей-Богу, поплатитесь жизнью.

И он опять стал прислушиваться.

Но дверь не отворялась; ответа не было.

- Ну, - воскликнул Мирович с пылающим взором, - неприступная крепость императрицы у нас в руках, и могут ли эти проклятые доски отделить русский народ от царя? Сюда, ребята, принесите ломы и топоры, разнесите в щепы эти двери, чтобы отворить темницу вашего императора!.. И горе тем ослепленным, которые там внутри и виновны в такой потере драгоценного времени!

Несколько солдат быстро принесли топоры и ломы; тяжелые дубовые доски тюремных дверей затрещали под тяжеловесными ударами, с все большим и большим рвением наносимыми Мировичем и его сторонниками.

В то время как все это происходило в проходе и перед дверьми тюрьмы, во внутреннем помещении, где так долго томился порфирородный потомок Петра Великого, происходила не менее потрясающая сцена.

Иоанн Антонович рано лег в постель, тотчас после окончания ужина.

С того времени как Мирович посвятил его в план освобождения, все его поведение резко изменилось. Исчезли резкие выходки, которые раньше доходили до полного исступления; уменьшилась страсть к крепким напиткам и ликерам, от которых он часто пьянел до потери сознания. Теперь он был спокоен, серьезен и приветлив, учтиво здоровался с офицерами, дежурившими при нем, хотя последним было запрещено строгой инструкцией соглашаться на приглашения узника обедать вместе с ним и вступать с ним в какие бы то ни было разговоры.

Точно так же и в этот вечер он выпил лишь немного мадеры и, склонив голову на подушки, дружелюбно разговаривал со старым сержантом Вячеславом Полозковым, который все вечера просиживал у его кровати в деревянном кресле.

Поручики Улузьев и Чекин сидели в передней, дверь из которой в спальню, согласно предписанию, была наполовину открыта. Они окончили ужинать и попивали можжевеловую водку, разбавленную водой, играя в карты в ожидании, когда один из них ляжет спать, чтобы через два часа быть смененным бодрствующим товарищем.

Оба офицера отличались крепким телосложением и большой физической силой; их лица выражали отвагу и решительность. Они были образцами тех служак, вся жизнь которых была посвящена выполнению долга, а помыслы и желания сообразовались со служебными предписаниями; они, казалось, предназначались исполнять роль колесиков в большом и сложном механизме, обеспечивая равномерность всего хода, будучи сами едва заметными в нем и не тяготясь, по-видимому, своим второстепенным значением.

- Я не понимаю, - сказал Улузьев, сдавая карты для новой игры, - почему комендант назначает так мало смен для дежурства. Бот уже прошла неделя, а мы все на том же посту и не можем смениться. Я, конечно, не боюсь ни труда, ни тягостей, но, право же, я в тысячу раз охотнее пошел бы в поход против турок, где, понятно, рискуешь жизнью и лишаешься малейших удобств. Здесь я имею даже кровать, но зато приходится каждые два часа просыпаться, и такой образ жизни может разрушить и железное здоровье.

- Ну, - сказал Чекин, - служить - так служить; я не спрашиваю, почему так, а не иначе, и не забочусь о том, почему отдано то или иное приказание. Безусловно, и я в походе чувствовал бы себя лучше, но здесь, в этой мрачной крепости, вполне без разницы - расхаживать ли по узким дворам или сидеть взаперти. Сдавай карты! Еще три партии, и тогда я лягу спать; сегодня моя очередь ложиться первым.

- Иногда, - сказал Улузьев, сдавая карты, - мне приходит на мысль тот тайный приказ, который мы с тобой получили, и делается тяжело на душе. Я не испугался бы иметь дело с самим чертом, если бы того потребовала служба, но тот несчастный, потомок царской крови, в течение своей жизни претерпел так много в этой мрачной тюрьме, что мне будет не по себе, если придется исполнить ужасное предписание и убить его.

Чекин засмеялся.

- Как могут являться у тебя такие мысли? - воскликнул он. - Приказ гласит, что мы должны убить его лишь в том случае, если будет произведена попытка освободить его и у нас не будет других средств помешать этому. Эта предосторожность, ей-Богу, совершенно излишняя. Кто проникнет на этот одинокий остров, который даже шведы осаждали безуспешно? Но если бы даже случилось так, - добавил он, пожимая плечами, - то, кто знает, не оказали бы мы этому узнику благодеяния, освободив его от его беспросветного существования?

Он первый положил карту. Улузьев со вздохом сбросил свою, и игра началась.

- Я в эти дни вспоминаю своего бедного отца, Вячеслав! Мне он приснился дважды... Я его помню очень хорошо, хотя уже долго сижу здесь и меня давно разлучили с ним эти разбойники. Он был так красив и смотрел так ласково на меня!.. Я был тогда ему едва по пояс, и отец рассказывал про Германию, откуда родом, и про моего прародителя, императора Иоанна Алексеевича... Я его любил гораздо больше, чем мать: она часто бранила меня, когда я резвился или спрашивал, почему я не смею ходить по зеленым лугам, которые виднелись вдали, через решетчатое окошко. Она смотрела на меня холодными, злыми глазами или начинала плакать и запрещала мне задавать такие вопросы. А отец был терпеливее - он учил меня, что существует Бог, назначающий каждому человеку судьбу, которую тот должен вести безропотно. И я повиновался бы этому, я вынес бы все, если бы мне позволили оставаться вместе с ним. Но этой разлуки, Вячеслав, я никогда, ей-Богу, не прощу им!

Он поднял кверху сжатые кулаки - и густая краска покрыла его лицо.

- Успокойтесь, батюшка, успокойтесь! - заговорил Вячеслав. - Ведь и это попущение Божье... Послано вам Господом Богом!.. Многим посылается еще более тяжелое испытание; и если вы покорно и мужественно подчинитесь воле Божьей, то Он может переменить вашу судьбу и опять дать вам свободу.

- Это так и будет, Вячеслав, - сказал Иоанн Антонович, - ты это знаешь! Ведь тот благородный офицер обещал нам... После того он не приходил к нам, но я уверен, что он придет! Разве бы я увидел во сне отца, если бы мне не улыбалось счастье? Он наклонился ко мне, как это делал в детстве, и поцеловал меня в лоб, а его дорогие глаза смотрели на меня, как прежде. Когда я проснулся, то дал обещание, что мой отец будет сидеть рядом со мной на троне, если я буду императором, и все должны будут преклоняться перед ним. И я велю разыскать по всей России тех разбойников, которые разлучили меня с отцом, и надменных тюремщиков, которые мучили его... И тогда, Вячеслав, их кровь оросит землю на его глазах и их головы падут к его ногам!

- Батюшка, отец родной! - умолял Полозков, крестясь и с ужасом поглядывая на соседнюю комнату. - Не говорите таких слов! Молите Господа Бога, чтобы Он смилостивился над вами!.. И если Он действительно даст вам свободу, то будьте к вы ко всем милостивы, как и Он.

- Да, ко всем, - сказал Иоанн Антонович, скрежеща зубами, - но не к тюремщику моего отца и тем разбойникам, которые вырвали меня из его объятий.

Вячеслав затряс головой и протянул руки, как будто умоляя Небо не слышать этих ужасающих речей.

Иоанн Антонович лежал молча на подушках, и его рука, сжатая в кулак, повисла. Все громче становилось его дыхание, веки постепенно опускались; он, казалось, и засыпая продолжал видеть картины мести, которые так испугали старика Полозкова.

Внезапно он приподнялся.

Одновременно Улузьев и Чекин в соседней комнате прекратили игру и вскочили.

Послышался совсем близко ружейный выстрел, непосредственно за ним грянуло еще несколько выстрелов, и стали доноситься издали несвязные звуки.

- Что такое? - воскликнул Улузьев. - Стреляют в такой час?

Он и Чекин тотчас же надели свои гренадерские шапки, отвели курки пистолетов, лежавших в стороне на столе, и, взявшись за рукоятки шпаг, ожидали дальнейших событий.

Иоанн Антонович схватил за руку Вячеслава и шепотом сказал ему:

- Ты слышишь? Это идут мои освободители; Господь, карающий врагов, помоги им!

Некоторое время в обеих комнатах дарила глубокая тишина; лишь едва слышны были дыхание прислушивающихся и тихий молитвенный шепот старого Вячеслава Полозкова, упавшего на колени у постели Иоанна Антоновича.

Шум снаружи становился все резче, все ближе, и скоро можно было расслышать приглушенные и как бы издали доносившиеся возгласы:

- Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный царь!

- Ты слышишь, Вячеслав, ты слышишь? - крикнул Иоанн Антонович. - Это они!.. Мне принадлежат теперь престол и власть; недаром приснился мне мой отец!

Вячеслав продолжал молиться.

Иоанн Антонович вскочил с кровати и стоял в одном нижнем белье посреди комнаты, вытянув вперед шею и расставив руки, причем его глаза светились лихорадочным блеском.

- Ты слышишь, Чекин? - сказал Улузьев. - Ты смеялся, когда я говорил о нашем приказе, тяжелый час настал... Господи Боже, зачем я был назначен в этот корпус!

- Будешь ли ты колебаться, когда надо будет действовать? - спросил Чекин.

- Нет, - ответил Улузьев, - я верен долгу службы!

Еще раз раздались слова Мировича.

Иоанн Антонович бросился в переднюю. Испуганный Вячеслав вскочил и побежал за ним.

- Отворяйте же, отворяйте! - крикнул Иоанн Антонович обоим офицерам. - Вы ведь слышите, что там мои освободители; вы ведь слышите, что я - ваш император!.. Ваше счастье, что вы присутствуете при моем освобождении!

Офицеры обнажили свои шпаги.

- Назад! - крикнул Улузьев. - Вы не должны входить в эту комнату, это противоречит предписанию!

- Какому предписанию? - закричал Иоанн Антонович. - Кто здесь смеет приказывать? Откройте сейчас, или, честное слово, через час ваши головы будут сняты с плеч!

- Назад! - закричал Чекин, угрожая шпагой.

Вячеслав обхватил Иоанна Антоновича и увлек его к порогу спальни.

Загремели удары топоров в дверь. Все громче стучали они; в одном месте уже виднелось лезвие топора и щепки летели в комнату.

Иоанн Антонович вырвался от Вячеслава и, бросившись к офицерам, вне себя крикнул:

- Вы не хотите открыть?

- Теперь время, - сказал Чекин, - дольше медлить нельзя, у нас нет других средств воспрепятствовать его освобождению.

Большой кусок доски отлетел от двери и упал посреди комнаты. Через образовавшееся отверстие можно было видеть блестящее острие топора.

Чекин поднял шпагу и направил ее к груди Иоанна Антоновича.

- А, разбойники, безбожные разбойники! - крикнул тот, быстро повернувшись, так что шпага задела только его плечо.

Он бросился на Чекина, нечеловеческим усилием вырвал у него шпагу и сломал ее острие.

- Улузьев, - крикнул Чекин, - Улузьев, помоги, или они наверное уведут его!..

Улузьев был бледен как смерть; подняв шпагу, он нанес удар Иоанну Антоновичу в бок, из раны брызнула кровь.

- Проклятые разбойники, проклятые убийцы! - крикнул Иоанн Антонович с искаженным от бешенства и боли лицом.

Еще раз вырвался он из рук Вячеслава и набросился на Улузьева.

шпагу и, подойдя сзади, верным ударом вонзил в спину Иоанна Антоновича свою сломанную шпагу. Он попал удачно. Клинок вонзился под левый бок и пробил сердце.

Руки Иоанна Антоновича выпустили шею поручика и бессильно повисли, а сам несчастный с хрипящим стоном упал на землю. Несколько конвульсий потрясли его тело; затем все стихло, и он лежал лицом вниз, плавая в собственной крови.

В ужасе подошел к трупу Улузьев и тихо прошептал:

- Это не я, не я пронзил его сердце. Но разве его кровь не падет на мою совесть?

Старик Полозков опустился на колени, и глухие, неясные стоны вырвались из его груди. Он перевернул мертвого, закрыл его неподвижные глаза и нагнулся над его бледным, искаженным лицом. Жутко было слышать рыдания старика, белая борода которого окрасилась кровью убитого.

Через порог тюрьмы ввалилась толпа во главе с Мировичем.

- Да здравствует Иоанн Антонович, наш законный император! - раздались голоса.

- Здесь ваш император! - холодно сказал Чекин, в то время как Улузьев закрыл лицо руками.

В ужасе подались солдаты назад. Мирович со страшным криком бросился к трупу; он ощупывал лицо умершего, положил свою дрожащую руку на его сердце, но не услышал ударов; тело начинало коченеть, и кровь у раны стала запекаться.

- Прочь, бунтовщики! - закричал Чекин. - Благодаря вам пролилась эта кровь, так как вы в безумном ослеплении нарушили присягу, мы же исполнили свой долг и спасли отечество!

Некоторое время Мирович стоял на коленях рядом с Вячеславом; он неподвижно глядел на покойника, и мрачное отчаяние было на его лице.

- Моя участь решена, - сказал он наконец беззвучным голосом. - Но жаловаться недостойно мужчины; моя жизнь была поставлена на карту - и я проиграл. Бедная Аделина, если бы ты могла забыть меня!

Он встал и уверенным шагом направился к выходу мимо солдат, которые в ужасе расступались перед ним.

- Уже свершилось? - крикнул радостно Писков, увидя приближающегося к ним Мировича. - Царь освобожден?

- Свершилось то, что было предрешено судьбой, - ответил Мирович. - Император освобожден от всех земных страданий и забот. Игра, ваше превосходительство, закончилась, - сказал он, обращаясь к коменданту, - и я проиграл ее; теперь я - ваш пленник!

Он подал генералу шпагу, а Писков с солдатами в ужасе попятились назад.

он солдатам, испуская глубокий вздох, в то время как последние медленно возвращались от дверей тюрьмы. - Степень вашей виновности будет установлена после, может быть, вы действовали в ослеплении.

- Дайте мне свои шпаги! - приказал Бередников офицерам, принимавшим участие в заговоре. - Идите в свои комнаты!.. Приставить по два часовых у каждой двери! Сержанта Пискова я арестую.

При гробовой тишине были исполнены все его приказания

Заговорщики-офицеры и Писков были уведены, и ни один из них не проронил ни слова. Все были сражены таким неожиданным ужасным исходом задуманного предприятия.

- Я передаю вам командование крепостью, - сказал Бередников, обращаясь к своему адъютанту. - Я вам передаю все мои права и полномочия. Прикажите поставить у ворот пушки, причем офицеры должны сами служить при орудиях, и пусть стреляют в каждого, пытающегося бежать. Я должен ехать в Петербург, чтобы доложить о неслыханном злодеянии и его кровавом исходе, а также отдать в руки правосудия главного зачинщика. Мне жаль, - с грустью сказал он Мировичу, - вы были дельным офицером и могли бы посвятить свою жизнь лучшему делу. Я должен заковать вас и надеюсь, что с вашей стороны не будет попытки бежать, так как вас ждет тогда верная смерть.

Бередников приказал двадцати конным гренадерам переправиться через Неву, назначил над ними для команды офицера и, еще раз напомнив своему временному заместителю о величайшей бдительности, направился к наружным воротам крепости.

Лошади гренадер находились уже на пароме; пять человек должны были сесть в лодку командира вместе со связанным Мировичем; гребцы были заняты отвязыванием цепи. Взволнованный комендант приказал посадить в лодке Мировича между двух гренадеров; сам он сел против пленника - весла погрузились в воду, и, прорезая волны, лодка последовала за паромом с лошадьми и солдатами, уже достигшим середины реки.