| Автор: | Санд Ж., год: 1873 |
| Категории: | Сказка, Детская литература, Повесть |
VII. Найденное лицо
Диана продолжала учиться и была очень счастлива; но однажды, -- ей было тогда около пятнадцати лет - она нашла своего отца печальным и изменившимся.
-- Ты болен, мой дорогой отец? -- спросила она, обнимая его. -- Твое лицо изменилось!
-- Э! -- отвечал Флошарде несколько резко, -- разве ты что-нибудь смыслишь в лицах?
Я стараюсь, папа, я делаю, что могу, -- отвечала Диана, которая видела в словах отца насмешку над ее несчастной страстью к искусству.
-- Ты делаешь, что можешь! -- сказал Флошарде, взглянув на нее печально. -- Зачем забрала ты себе в голову глупую идею быть художницей? Ты не имеешь к этому нужды, ты, которая нашла себе второго отца, более умного и более счастливого, чем первый. Ты хочешь узнать тревоги труда, когда можешь избегнуть их, зачем? Для какой цели?
-- Я не могу ответить тебе, милый папа. Это делается против моей воли; но если тебе не нравятся мои попытки, я откажусь от них, как бы мне это тяжело ни было.
-- Нет, нет! занимайся, делай, что хочешь, стремись к невозможному; это счастье молодости. Со временем ты узнаешь, что талант не спасает от злого рока и несчастия!
-- Боже мой, ты несчастлив! -- вскричала Диана, бросаясь в его объятия. -- Возможно ли это? Как? Почему? Ты должен мне это сказать. Я не хочу быть счастливой, когда ты несчастлив.
Не пугайся, -- отвечал Флошарде, обнимая ее с нежностью. -- Я сказал это, чтобы испытать тебя. У меня нет никакого горя, но я думал, что ты меня не любишь более, потому что... потому что я пренебрегал твоим воспитанием и вверил его другому. Ты, может быть, думаешь, что я был легкомысленным, равнодушным отцом, поступал, как ребенок.
-- Нет, нет, мой отец, я тебя обожаю и никогда не думала этого. Зачем буду я так думать, Боже мой?
-- Да потому, что я много раз думал то же самое. Я упрекал себя. Теперь я утешаюсь при мысли, что, если мне придется испытать несчастие, ты от этого не пострадаешь.
Диана пробовала еще расспрашивать отца; он отклонил разговор и возвратился к своей работе.
Но он был беспокоен и нетерпелив и недоволен тем, что делал. Вдруг он бросил свою кисть и сказал с досадой:
Дело не пойдет сегодня, я испачкал полотно и чуть не разорвал его. Пойдем, прогуляемся вместе.
Когда они были готовы уйти, вошла Лора, разряженная как всегда, но тоже с расстроенным лицом.
-- Как! -- обратилась она к мужу, -- вы уходите, тогда как вы должны отдать этот портрет сегодня вечером.
-- А если я отдам его завтра? -- отвечал Флошарде сухо. -- Разве я раб моих заказчиков?
-- Нет, но... необходимо получить за него деньги сегодня же вечером, потому что завтра утром...
Ах, да! Ваша портниха, ваши поставщики тканей... Они потеряли терпение, я знаю, и если я их не удовлетворю, выйдет новый скандал.
Диана, изумленная и испуганная, широко раскрыла глаза, поразившие г-жу Лору.
-- Милое дитя, -- сказала она ей, -- вы слишком часто беспокоите вашего отца, вы мешаете ему работать, а сегодня ему особенно нужно работать. Оставьте его в покое.
-- Вы меня гоните? -- вскричала Диана с изумлением и ужасом.
-- Никогда, -- воскликнул Флошарде, насильно посадив ее подле себя. -- Останься! Ты-то никогда мне не мешаешь.
Так, стало быть, я мешаю! -- отвечала г-жа Лора. -- Я понимаю это и знаю, что мне делать.
-- Делайте, что вам угодно, -- возразил Флошарде ледяным тоном.
Она вышла, а Диана залилась слезами.
Что с тобою? -- сказал ей отец, пытаясь улыбнуться. -- Что тебе до того, что я по временам ссорюсь с Лорой? Она не мать тебе, и не безумно же ты ее любишь?
-- Ты несчастлив, -- отвечала Диана, рыдая. -- Мой отец несчастлив, и я не знала этого.
Нет, -- сказал он, принимая свой обычный легкий тон. -- Это не несчастье, а неприятность. Правда, я не имею достаточно средств, но я приобрету их. Я буду работать больше, вот и все. Я думал получить возможность отдохнуть и заработать хорошенькое именьице ценою около двухсот тысяч франков. В провинции это приятное удобство, но надо тебе сказать, -- потому что ты все равно узнаешь это не сегодня-завтра, -- мы жили слишком широко; я имел глупость делать постройки; сметы были ужасно высокими - словом, нужно их перепродать, и с убытком, потому что кредиторы преследуют меня. Поэтому ты не удивишься, если услышишь, что я разорен. Ты не очень беспокойся: люди всегда преувеличивают. Я продам, что имею, и мои долги будут уплачены моя честь незапятнана. Ты не будешь краснеть за своего отца. Будь покойна! Я все поправлю. Я еще молод и силен я буду брать несколько дороже за работу; нужно только, чтоб заказчики согласились на это. Со временем я надеюсь скопить еще более, чтобы дать тебе достаточное приданое, если только ты не очень спешишь замуж; в таком случае доктор даст задаток.
-- Ах, не говори обо мне! -- вскричала Диана. -- Я никогда не думала о замужестве, и меня никогда не занимало, что предстоит мне в будущем. Будем говорить о тебе одном Неужели этот прекрасный городской дом, который ты так любишь, который ты так хорошо устроил и к которому ты так привык, будет продан? Нет, это невозможно! Где же ты будешь работать? И твой дом в деревне также будет продан?.. Где же ты тогда будешь жить?
Флошарде, видя, что Диана взволновалась из-за него более, чем он бы хотел, старался успокоить ее, говоря, что, может быть, добьется новой отсрочки. Ее беспокоила чрезмерная работа, которую он брал на себя. Она боялась, чтоб он не заболел. Притворясь успокоенной, чтоб доставить ему удовольствие, она, совсем убитая, возвратилась вечером домой, скрывая слезы. Она не осмелилась открыть доктору свое горе, опасаясь услышать от него порицание и осуждение своего отца. Она сыграла в шахматы со своим старым другом и удалилась в свою комнату поплакать на свободе.
Она мало спала и не видела снов. Утром, как всегда, принялась за работу, стараясь развлечься, но постоянно возвращалась к одной тяжелой мысли, что Лора уморит ее отца усиленной работой и что, если бы ее бедная мать была жива, Флошарде был бы всегда умерен и счастлив. Она впервые так оплакивала в сердце свою мать, потому что прежде, сожалея о ней, она никогда не думала таким образом; теперь она сожалела о счастии, которое мать ее могла дать ее отцу и которое она унесла с собою.
Она рисовала машинально, не думая, что делали ее руки. Из глубины души призывая свою мать, она говорила ей: "Где ты? Видишь ли ты, что происходит? Разве не можешь ты сказать мне, что делать, чтобы спасти и утешить того, кого другая разоряет и делает несчастным?"
Диана вздрогнула и обернулась: позади ее никого не было. В комнате ничто не двигалось, кроме теней не белом еловом полу от колеблемых ветерком листьев липы. Она взглянула на бумагу: там был легко очерченный ею силуэт; она обозначила его более, дорисовала лицо, не придавая ему важности. Потом она сделала на этой голове прическу, нарисовала ленту и звезду, вспоминая о великолепной камее, виденной ею во сне, и равнодушно смотрела на свой рисунок, когда Жоффрета пришла прибрать в комнате Ну, дитя мое, -- сказала добрая женщина, подходя к ней, довольны вы сегодня вашей работой?
-- Не более, чем всегда, моя милая Жоффрета. Я даже хорошенько не знаю, что нарисовала... Но что с тобою? ты бледна, на глазах слезы?
-- Ах! Господи Боже! -- вскричала Жоффрета. -- Возможно ли? Неужели это вы рисовали? Стало быть, вы смотрели на портрет? Вы срисовали его?
-- Какой портрет? Я ничего не срисовывала.
Тогда... тогда... это призрак, чудо! Доктор, подите, посмотрите, подите, подите, посмотрите! Что вы на это скажете?
-- Что? Что там такое? -- сказал доктор, искавший Диану, чтобы завтракать. -- Почему Жоффрета кричит о чуде?
И взглянув на рисунок Дианы, прибавил: "Она срисовала медальон! Но это очень хорошо, моя дочь! Знаешь ли ты, что это очень хорошо! Это удивительно! Поразительное сходство! Бедная молодая женщина! Мне кажется, что я вижу ее. Вперед, дочь моя! Мужайся! Ты будешь делать лучшие портреты, чем твой отец: этот прекрасен, он как живой."
Диана с изумлением посмотрела на свой рисунок и нашла в нем верное изображение камеи своего сна, образ которой запечатлелся в памяти ее; но это, как и то сходство, которое находили Жоффрета и доктор, было без сомнения плодом фантазии. Она не хотела говорить им, что никогда не открывала медальона: она боялась, чтоб они не открыли его, а она еще не считала себя достойной этой награды.
Как же бы иначе я узнал его? Ты хорошо знаешь, что я не говорю для угождения тебе. Жоффрета, -- прибавил он, -- принеси этот рисунок. Я хочу его видеть.
Жоффрета исполнила приказание, и доктор пристально вглядывался в рисунок, прихлебывая свой кофе. Он не говорил более ничего, совершенно углубившись в созерцание, а Диана с тоской спрашивала себя: "Что, если первое впечатление не возвратится к нему!" В эту минуту доложили о г-не Флошарде, который иногда приходил к доктору пить кофе.
-- Что это вы рассматриваете? -- спросил он Ферона, поцеловав дочь.
Посмотрите-ка, -- отвечал доктор.
Флошарде нагнулся над рисунком и побледнел.
Это она, -- сказал он в волнении, -- Да, это милое и доброе создание, о котором, хотя я этого и никому не высказываю, но думаю постоянно и теперь более, чем когда-либо. А кто делал этот портрет, доктор? Это копия с медальона, что я дал вам для Дианы; только это бесконечно более прочувствовано и лучше исполнено. Черты здесь более благородны и более верны. Это замечательная вещь, и у меня нет ни одного ученика, способного сделать так. Скажите же, скажите, кто это делал?
-- Это... это... -- сказал с лукавой запинкой доктор, -- маленький воспитанник... мой воспитанник, не во гнев вам будет сказано!
нельзя ли к чему придраться и ничего не находя, потому что был в том состоянии духа, когда люди менее уверены в себе и более склонны признавать, что даже в самых очевидных вещах можно ошибаться.
Диана не смела обернуться, она боялась думать, она наклонилась над окном, чтобы скрыть свое смущение, не обращая внимания на солнце, которое ударяло ей в голову и резало своими яркими лучами ей глаза. В этом забытьи она увидела высокую белую фигуру чудной красоты, зеленоватое платье которой блестело, как изумрудная пыль. То была муза ее грез, то была добрая фея, дама в покрывале; но на лице ее более не было покрывала, оно развевалось около нее, как золотое сияние, и ее прекрасное лицо, лицо камеи, виденной ею во сне, было совершенно такое, какое Диана нарисовала и которое Флошарде рассматривал на бумаге с удивлением, смешанным с некоторым ужасом.
Диана протянула руки к этому лучезарному образу, который улыбался ей и радостно говорил, исчезая: "Ты опять увидишь меня".
спросила у отца, действительно ли он доволен ее работой.
Я не только доволен, -- отвечал он, -- я восхищен и растроган. Я порадую тебя, дитя мое: в тебе есть священный огонь и притом знание живописи не по летам. Продолжай, не утомляя себя, работай, надейся, но чаще сомневайся в себе: это очень полезно, а я, я не сомневаюсь более, я совершенно счастлив!
Они обнялись, рыдая. Потом Флошарде попросил свою Дочь оставить их с доктором наедине, поговорить о делах.
Она удалилась в свою комнату, где была одна, потому что Жоффрета завтракала. Диана подбежала к своему бюро, вынула сафьянный ящик, который она перевязала черной атласной лентой, чтобы избежать искушения открыть его слишком рано. Она, наконец, открыла его, стала на колени на подушку и поцеловала медальон, прежде чем взглянуть на него, потом закрыла глаза, чтобы представить себе идеальный образ, который обещал ей снова явиться. Она увидела его совершенно ясно и, уверенная в позволении его, наконец взглянула на портрет. Это было то же лицо, которое она нарисовала, это была муза, камея, мечта, и все-таки это была ее мать. Это была действительность, отысканная поэзией, чувством и воображением.
Диана не спрашивала себя, каким чудом это сделалось. Она приняла дело так, как оно было, и не старалась потом объяснить его рассудком. Я думаю, что она была совершенно права. В молодости лучше верить в божественных друзей, чем слишком верить в самого себя.