Двадцать четыре часа в Риме

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Двадцать четыре часа в Риме (старая орфография)

К концу последней осени, в то время, как толпа медленно разливалась чрез ворота Народа и терялась под тенями villa Borghиse, чтобы танцовать там saltarelle и tarentelle с кастаньетами, через эти же самые ворота один путешественник входил в Рим пешком, и толпа, видя его юное и страждущее лицо и усталую походку, послушно раздвигалась, чтобы дать ему пройти. - Это должен быть какой-нибудь живописец, какой-нибудь молодчик из Франции или Германии, говорили молодые девушки, поднимая из-за подруг свои темнокурые головки, чтобы следить глазами за белокурым чужестранцем.

Он шел прямо к Египетскому обелиску, который возвышается посреди и, положа у своих ног запыленную сумку и палку, простерся болезненно на одной из ступенек её основания. Чело его покоилось на руках. широкия поля Калабрийской шляпы падали на его лице, и путешественник долго оставался в сем положении, погруженный в черное уныние.

Когда он снова поднял свои томные веки и отяготевшую голову, толпа уже прошла, мостовая гремела около него под быстрыми колесами колясок и под горящими подковами лошадей, и солнце, удаляясь от обелиска, озлащало своими лучами крест, водруженный на вершине оного. Это было в последних днях октября, днях песней и танцев для Рима. Безмолвный и пустынный под покровом летняго неба, святой город пробуждался при более снисходительном жаре осени. Он принимал из Неаполя и Флоренции чужестранцов, которые оставляли залив Партенопы и холмы Тосканы; обитатели его гор сходили с них в его стены в праздничных одеждах, и канцонетты Албано и Веллетри раздавались под зелеными дубами и лаврами его вилл.

Однако же Ave Maria гремело в соседних церквах. Молодой путешественник расположился идти искать себе ночлега, как, обращая свои разсеянные взоры на окружавшие его предметы, он, казалось, вдруг взволновался сначала каким-то неопределенным интересом, потом какое-то могущественное предубеждение внезапно привлекло его к прежнему месту. Тотчас погасшие глаза одушевились, бледные щеки покрылись румянцом и сердце сильно забилось под его грубою блузою. Смотря на экипажи, зацеплявшиеся мимоездом за ступеньку гранита, на котором стоял он, изнеможенный от усталости, он не пропускал ни одного из них без того, чтоб не потопить в него своего жадного взгляда; и если он замечал издалека шарф и длинные волосы, волнуемые вечерним ветерком, белую руку, лениво покоющуюся на открытой коляске, бледное лицо, склонившееся на мягкия подушки, тогда, не знаю, какой душевный инстинкт, какое благовоние воздуха пробуждало его и приближало к существу, без сомнения, любимому; вся кровь приливала тогда к его сердцу, и молния радости браздила его лице, поблекшее более от горести, нежели от солнца и путешествий. Но каждый раз экипаж, пролетая мимо него, гибкий и красивый, оставлял его печальным и разочарованным, исчезая в ночном сумраке, быстрый подобно его надежде.

Лишившись надежды, он хотел взять свою сумку и палку, как вдруг, по случаю столкновения между экипажами в воротах Народа, перед ним вдруг остановилось ландо, влекомое двумя бешеными Мекленбургскими лошадьми. Он. испустил крик радости и удивления, и, бросившись к коляске, оперся одною рукою на окно оной, а другою оттолкнул темнорыжую лошадь кавалера, галопировавшого около нея. Животное вскочило на дыбы от прикосновения этой сильной руки; но кавалер, ударивши своею плетью по лицу дерзновенного, который остановил его бег, вонзил шпоры в бока своего бегуна, и заставив его перескочить одним прыжком через тело безразсудного молодого человека, упавшого без жизни на мостовую, исчез вместе с коляскою, оба легкие как ветер.

Эта сцена, разыгранная менее нежели в минуту, не имела других свидетелей, кроме своих актеров и одного ученика Французской школы, который переходил через площадь Народа. Он подошел к путешественнику, поднял его и, прислонив к обелиску, заставил его выпить несколько капель чистой и прозрачной воды, которую четыре мраморные льва безпрестанно изрыгали на четырех углах сего обелиска. Когда несчастный пришел в самого себя и когда, поднеся руку к голове, почувствовал под своими пальцами кровавый круг, описанный на его челе плетью кавалера, то с яростию сжал другою рукою свою грудь, и две слезы упали на его изсохшия ланиты. - Вы страдаете? спросил его молодой живописец, ощупывая с участием рану чужестранца.

- Да, я стражду, отвечал тот, кладя свою руку на сердце; и, подняв свой печальный взор на молодого человека, который ему помог: - Да, я очень стражду! вскричал он, и с чувством обвился своими руками около его шеи, и пролил обильные слезы.

"Так это вы, Десликадо? спросил живописец с горестным удивлением. Кто видел вас последнею осенью отличавшагося во Фдоренции всею роскошью богатства, всем блеском юности, посмеет ли тот узнать вас по этим поблекшим чертам и под этою грубою одеждою? Должен ли я был найти вас в таком положении но прошествии десяти месяцев, вас, молодого и прекрасного, щеголеватого и гордого?"

- Это оттого, что вы еще не знаете, как много может судьба скопить горестей в десять месяцов, и как много годов может заключить горесть в одном дне, отвечал чужестранец с мрачным видом. Да, я Десликадо, присовокупил он, отирая свои слезы, Десликадо опозоренный, но гордый, и моя душа осталась возвышенною и под грубым платьем, которое меня покрывает. Любезный друг, кто такой этот человек? Кто такой этот человек, который меня ударил? Кто нибудь из обоих нас не увидит, как изгладится на моем челе этот позорный знак.

"В Риме нет ни одного мужа, которого бы он не ранил в лоб гораздо жесточе, нежели вас", отвечал артист, улыбаясь. "Кто не знает здесь героя всех наших праздников, молодчика, избалованного Напою и его Кардиналами, причуды всех наших женщин, Принца Мариани, счастливого любовника Маркизы Р***?"

- Или ты обманываешься или ты лжешь, вскричал вспыльчивый молодой человек. Маркиза Р*** не любовница его. Маркиза P***! Вы не знаете ее, присовокупил он голосом более кротким: в Риме так много Маркиз! Пусть он всех их возьмет себе, но Беатрису пусть оставит Господу. О! Лоренц, вы не знаете ее. Мадонны вашего Рафаэля менее небесны, нежели черты её лица! Печальная и холодная, она преходит мир, и мир никогда не будет владеть ею.

" Я ошибался, отвечал Лоренц; эта Маркиза не живет в сих стенах, и я охотно верю, что она еще в небе, откуда вы заставляете ее низходить. В Риме только одна Маркиза Р***, и вы могли видеть, как она проскользнула перед вами, как бледный отблеск вашей любви. Мариани галопировал подле ней, и колеса её ландо, которые не так воздушны, как ваши мечты, должны были раздавить вас на мостовой этой площади".

- А кто вам сказал, вскричал Десликадо, бледнея от гнева, кто вам сказал, что Мариани оя любовник? Вы все таковы, молодые люди! Порочить честь женщины для вас так же легко, как изломать руками тростинку, и вы бросаете свои ядовитые слова на ветер, нимало не безпокоясь о цели, которую они поражают? О! Лоренц, честь женщины есть такой чистый и ломкий хрусталь, до которого должно прикасаться только неоскверненною и боязливою рукою!

"Стало быть, вы любите эту женщину?" спросил печально Лоренц.

Люблю! отвечал Десликадо.

"Бедный безумец!" прошептал молодой живописец. "Десликадо, присовокупил он, если мои слова кольнули вас, то возьмите эту сумку и эту палку, и вдалеке от Рима отряхните пыль с ваших сандалий. Святость вашей любви могла бы слишком много пострадать в сих местах. Ступайте, друг мой, удалитесь: Мариани осквернил святилище, перед которым вы только что становились на колена. и идол, которого вы ищете, обитает только в вашей душе любовника и поэта".

- Лоренц, объяснитесь! прошептал чужестранец задыхающимся голосом.

"Что скажу я вам. отвечал артист, чего бы целый Рим не мог вам сказать? В шестнадцать лет, благородная и прекрасная, Беатриса вышла замуж за Маркиза Р***, угрюмого старика, эгоиста. Это было печальное время для Беатрисы и прекрасное для Римской молодежи, которая видела в этом браке только одну жертву Маркиза Р***. Но жертва была Беатриса. Она жила уединенно подле своего престарелого супруга, и старик погас в её объятиях, окруженный попечениями и почестями. Когда Беатриса снова появилась в свете, как юная тень, вырвавшаяся из гроба, то изъявления почтения теснились около нея, и всякий хотел горячими лучами своей любви одушевить этот цветок, затомленный жестоким уединением. Но Беатриса пребыла чистою, как вода, которая бьет из этого мрамора: все эти обожания скользили по её душе, не пробуждая её, не разсеявая и, утомленная их докучливостию, она вдалеке от Рима пошла искать спокойствия и свободы".

- Это она! это Беатриса! воскликнул Десликадо с энтузиазмом. Вы очень видите, что она свята и свята, свята как моя любовь, чиста как эта прекрасная звезда, которая нам светит!

В эту минуту, луна, восходившая на горизонте, пролила свои белые лучи на Рим, и город казался спящим под обширною серебряною сеткою. Площадь народа была пуста, Корсо безмолвно, и только был слышен ропот воды в бассейнах и отдаленные песни под боскетами Боргезской виллы.

"Послушайте, холодно возразил Лоренц, после годичного отсутствия Беатриса возвратилась. Выехала она одна, а возвратилась в сопровождении Принца Мариани. Вы видели его, дерзкого и прекрасного: об его-то любовь сокрушилась строгая добродетель прекрасной и -холодной Маркизы.

- Еще раз, кто вам это сказал? спросил Десликадо, который снова почувствовал, что благородная кровь бросилась ему в лицо.

"Кто вам не скажет этого в Риме? Задушевная связь новых любовников не имеет претензий на таинственность: их любовь идет с челом, поднятым вверх. Беатриса не отрицает, а Maриани утверждает. Что вы теперь думаете об этом?

- Я думаю, что Мариани подлец и глупец! вскричал Десликадо, вставая. Ступайте, завтра мне должно будет отомстить за две чести.

"Что вы хотите делать? говорил молодой живописец, ведя Десликадо к гостиннице Испанской площади. Дуэль! вызов! Знаете ли вы, что Мариани есть искуснейший дуэлист на всем полуострове, и что вы неблагоразумно играете своею жизнию против его жизни? Сверх того, что за торжественную важность придаете вы всему этому? Правда, Мариани ударил вас; но не бросились ли вы, как безумный, на голову его лошади, прежде нежели он вашу ударил, как глупец, своею плетью? Не шли ли вы сами на обиду, и я воображаю, мог ли Мариани, никогда не видавший вас, подозревать, чтобы это были вы под пуританским изяществом вашего нового костюма? Что же касается до чести Маркизы, то, мне кажется, вам совсем не для чего брать на себя роль мстителя такой жертвы, которая сама наткнулась на нож жреца. И так полно разбирать интересы своей любви. Оставленный Беатрисою любовник, я понимаю ваши горести. Беатриса прекрасна, и"...

- Я ничуть не оставленный любовник Беатрисы, отвечал Десликадо. Беатриса никогда меня не любила, её уста никогда не прикасались к моим устам и никогда моя рука не осмеливалась пожать её руки.

"Так не жалуйтесь же! воскликнул молодой живописец. Вам легко будет похитить у любви Мариани то, чего не побоялся он похитить у добродетели Маркизы, тем более, если вы не хотите забыть, что между соперниками бывает и другое оружие, кроме железа и свинца, и что для достижения к сердцу любимой женщины бывает другая дорога, кроме той, которую избрал её счастливый соперник".

И так как Десликадо, поглощенный мрачною задумчивостию, ничего не отвечал, то Лоренц присовокупил: "Я весь ваш, друг мой; я не забыл тех дней блаженства, коими одолжен вашему дружеству. Веселый или печальный, богатый или бедный, вы все Десликадо, и мое сердце и рука всегда ваши".

Говоря таким образом, он протянул свою руку к чужестранцу, и его лицо, обыкновенно холодное и насмешливое, выражало в эту минуту столь нежную и столь преданную любовь к Десликадо, что, казалось, вместе с своею рукою он отдавал ему и всю свою душу. Десликадо бросился в его объятия. "И так до завтра! сказал он ему, до завтрешняго восхождения солнца! Может быть оно будет для меня последним; но я уж ничего не ожидаю от жизни, и я уже давно отдал мой участок счастия на земле".

"Вы не открыли мне странностей вашей участи, сказал Лоренц, и я уважаю тайну оных. Какую бы участь ни приготовляло вам небо, восходящее солнце застанет меня у ваших дверей: и если, в продолжении этой ночи, вам понадобится мое имение, мое сердце и моя рука, то перескочите через эту лестницу, что против вашей комнаты: она приведет вас в виллу Медичи, где вы найдете меня во всякое время, бдящого и думающого об вас".

При сих словах Лоренц пожал с радушием руку чужестранца и удалился, печально занятый произшествиями, долженствующими произойти из сего рокового вечера. Он знал рыцарскую душу Десликадо, и не обманывался на счет причин принятого им rendez-vous; и хотя жизнь его друга причиняла ему безпокойства, которые преобладали над всеми прочими, однако он также говорил самому себе, что дуэли были изгнаны из Рима, что закон, запрещавший их, поражал равно и свидетеля и действователя; и молодой артист, блуждая, мрачный и задумчивый, под лавровыми деревьями своей виллы, уже видел себя убегающим из Рима, изгнанным из своего любезного города. Потом, забывая о себе, чтобы думать о Десликадо, он терялся в заключениях о переменчивости судьбы этого человека, которого он знал, как достойного зависти, и которого он, через десять месяцов, нашел столь достойным сожаления.

и чрез разтворенные окна можно было видеть, как скользили по длинным корридорам, между древними бюстами и древнею Римскою драпировкою газ, шелк и цветы, подобно теням в бальном платье, между двумя рядами важных и молчаливых теней. Во дворце Мариани был праздник: террасы, благоухающия лимонными и ракитовыми деревьями, повторяли звуки инструментов; люстры блистали под фресками потолков, и вальс уже кружился на мозаическом полу. Десликадо вмешался в толпу, и скрылся в темной галлерее, незамеченный, далекий от праздничного волнения. Он блуждал несколько минут, когда смешанные слова дошли до его слуха и неопределенные формы до его зрения. Он бросился в амбразуру окна, и два призрака таинственно прошли в тень.

"Для чего так печальны и так задумчивы? говорил Мариани печальным и льстивым голосом. Царица этих мест, душа этого праздника, вы не успели показаться, и уже оставляете нас! О, Беатриса, чтобы разсеять эту меланхолию, которая пожирает ваши прекрасные дни, моя любовь испытала все средства, и горесть и радость, не успевши возбудить ни одной слезы в ваших очах, ни одной улыбки на ваших устах. Беатриса, неужели вы холодны как мрамор, окружающий нас? - присовокупил он, положа свою руку на звероловную Диану, гладкое и чистое чело которой, озаренное луною, казалось, улыбалось при бледных лучах своего древняго божества".

шуме этого праздника, так как мои утомленные веки при слишком живом блеске огней. Мариани, позвольте мне удалиться... не удерживайте меня; я видела, как угасла и поблекла в слезах и скуке моя кратковременная юность, а у света нет такого солнца, которое могло бы снова возжечь её пламень.

Оба они удалились, и только слышен был шорох шелкового платья Маркизы, похожий на шорох, производимый ветром в желтых осенних листьях. Вышедши вон, Мариани накинул на плеча Маркизы атласную шубу из двойной куницы и, доведя ее до коляски, напечатлел на её руке нежный и продолжительный поцелуй.

Эта женщина или безумна или глупа! думал Мариани, медленно всходя на ступени своего дворца, легкий и веселый, как будто бы коляска Беатрисы сняла бремя с его жизни и болезнь с его души. "Джулио Джулиани! вскричал он, опираясь на плечо одного молодого Флорентинского графа, перед буфетом, обремененным винами, золотом и кристаллом; налей мне, Джулио, этого французского напитка: я хочу выпить с тобою за успехи веселой и легкой любви!"... Но лишь только он поднес к своим устам кристалл, покрытый очаровательною песнею, грубая рука оперлась на его плечо, и Мариани, оборотившись с быстротою, увидел себя лицом к лицу с Десликадо.

Бледный, ужасный, как статуя коммандора в Празднике "Узнали ли вы меня, милостивый государь?" И так как Мариани смотрел на молодого человека с немым удивлением: "Принц Мариани, я равен вам, сказал холодно чужестранец, указывая пальцем на свое чело; вот моя княжеская корона, а так как ваша плеть не побоялась ударить меня по лицу, то ваша шпага не постыдится встретиться с моею".

При сих словах он протянул руку к Мариани, который допустил ему взять свою. "До завтра, милостивый государь, присовокупил Десликадо; не дадим полиции времени помешать нам и воспротивиться удовлетворению, в котором вы не можете отказать мне, не сделавши новой подлости. Когда свечи вашего праздника побледнеют при первом блеске дня, вы найдете меня у обелиска, на том самом месте, где вы стоптали меня ногами вашего бегуна. Я надеюсь на вас, сударь; римская земля будет скромна, а её долины довольно обширны для того, чтоб заключить в себе один лишний гроб.

В выражении этих слов было столько благородства и достоинства, во всем виде Десликадо было столько величия, истинно царского, в строгости его взора было столько очарования и особенно могущества, что Мариани отвечал только одним наклонением головы. Десликадо удалился, не присовокупив ни одного слова, и Римский принц остался на террасе, неподвижный, следя за ним глазами. Но когда этот неопределенный ужас разсеялся вместе с удивлением, произведенным им, тогда Мариани, устыдясь, спрашивал у самого себя, как он не выбросил за дверь эту пародию тени Банко, и рассказавши Джулио Джулиани об этом мстительном явлении, смеясь, вмешался, вместе с ним, в одушевленную толпу бала.

Между тем как Мариани видел без ужаса, как блекли розы праздника и бледнел блеск свечей, продолжение которого, может быть, измеряло ему его жизнь, Десликадо снова бросился в коляску, в которой он приехал во дворец Римского Принца, и которая в несколько минут довезла его до Фарнесского дворца: там протекала жизнь меланхолической Беатрисы. Когда Десликадо постучал молотком в дверь, одиннадцать часов пробило на часах.Римских церквей. "Маркиза не принимает в эти часы!" сказал лакей, богато одетый, измеряя дерзким взором бедного путешественника.

- Скажите маркизе, гордо возразил Десликадо, что я пришел от принца Мариани; я обещал вручить лично сам вот эту записку в собственные её руки, и её рука получит эту записку из моей, хотя бы мне должно было умереть без покаяния; ибо я поклялся в этом. Я получил свою плату, а вот и ваша.

вечности свою часть воздуха и свое место на солнце? Лакей исчез и возвратился; потом, ведя Десликадо по зеркальным галлереям, поднял шелковую драпировку и, пожавши бронзовую ручку одной двери, скрытой под дамасскими складками, удалился и оставил Десликадо в образной Маркизы.

Десликадо остановился перед Беатрисою, бледный, как аллебастровая лампа, горевшая, на потолке. Полулежащая на бархатных подушках, облокотившись на открытое окно, Беатриса вдыхала в себя благовоние своих обширных садов и мечтала при ропоте воды, брызги которой, пробиваясь сквозь наклоненные вершины акаций и тюльпанов, разбрасывались при луне в сверкающие фонтаны. Не поднимая своего чела, не обращая своих глаз при шуме затворившейся двери и шагов подходившого к ней Десликадо, Маркиза протянула лениво свою руку, как бы для того, чтобы принять записку Мариани. Десликадо пожал эту руку.

"Кто вы?" вскричала Маркиза, вставая с ужасом; потом успокоившись при виде слабого молодого человека, с трепетом стоявшого перед нею, Беатриса повторила более спокойным голосом: "Кто вы и чего вы хотите от меня?"

- Это я, который любит вас, отвечал робко Десликадо. Разве вы забыли меня, разве вы не узнаете меня? Умирающий ищет при своем последнем вздохе солнца, которого он не увидит больше, и я хотел еще раз увидеть вас, прежде нежели оставлю жизнь.

"И так это все вы!" прошептала Беатриса, упадая на подушки.

в моем сердце; вы знали, что этот неугасимый пламень привяжется к вашим следам, и что ни ваша жестокость, ни суровость судьбы не могут его ни ослабить, ни погасить.

"Чего же вы ожидаете?" гордо спросила Беатриса? "Разве вы не знаете, что я вас не люблю?"

- Выслушайте меня, сказал молодой человек умоляющим голосом; завтра я, без сомнения, не буду жив, и это мои последния слова; примите же их, не отвергайте меня в эту высокую минуту; будьте терпеливы к этому существу, которое готовится к смерти и которое будет совершенно в вашей власти.

Маркиза пригласила знаком Десликадо сесть, и молодой человек занял место на подушке у ног Беатрисы. Он долго смотрел на нее с любовию; маркиза сделала жест нетерпения и досады.

"Я увидел вас в первый раз во Флоренции в один осенний день. Благословенный день, проклятый день, роковой день! Я вас увидел и полюбил. Не стану рассказывать вам моей жизни, проведенной мною прежде той, которую вы дали мне. Увы! я не знаю, жил ли я до того времени, как узнал вас. Я вас любил, и вскоре от моих прошедших дней мне осталось только одно темное и неопределенное воспоминание об одной несчастной любви, которая погибла в бешеных радостях этой новой любви, как слеза в океане, как жалоба в буре. Я думал, что моя душа погасала, и чувствовал, что она пробуждалась, пылкая и мятежная при огне ваших взоров; я думал что моя юность увяла, и увидел, что она снова возродилась еще буйнее и безпокойнее, нежели в первые дни весны её. Я пошел искать, далеко от отечества, под другими небесами спокойствия и забвения, и нашел одно мучение. Что за нужда? Я вас любил. Вы, сударыня, вы отвергли меня. Вы не позволили надежде укорениться и разцвести в моей груди; а она слишком благородна, чтобы не играть роль влюбленного и легковерного ребенка; ваш характер безпрестанно возвышался, гордый, дикий и независимый, и ваша душа, еще убитая горестью, показалась мне владычицею мрачною и ревнивою к своей свободе, недавно приобретенной; я покорился этому и все любил вас. Любовь без надежды есть страсть пожирающая и никогда не удовлетворяемая, пламень, которому не было другой пищи, кроме моей души - я не буду говорить вам о таинственных радостях, которые я почерпал в волнениях этой новой жизни. Я наконец привык преодолевать бушевание моей крови; я задушил яростное волнение моей юности и научился любить вас, как одну из этих дев, которых Фиесоль изображал с преклоненными коленами и слезами на глазах, чистых и прекрасных, как вы.

"Однажды, в палатах Корсиiiй (я сопровождал вас тогда по всем светским празднествам), вы сказали мне: - Я уезжаю. - О! моя жизнь! вы уезжали! И я, я также отправился.

"Но во Флоренции, чтобы видеть вас, чтобы находить вас во всех местах, чтобы упиваться каждый день вашею улыбкою и вашим взором, чтобы дышать одним с вами воздухом, чтобы чувствовать прикосновение ко мне вашего платья, когда вы пройдете мимо меня, чтобы следовать за вами в Касчине, уносимой быстрым бегуном, или роскошно сидящей в вашем ландо; чтобы, наконец, жить лениво и блестящею жизнию, в которую вас бросило ваше богатство, ваше звание и скука, я, бедный, лишенный наследства, одинокий в мире и всеми оставленный, я в три месяца вычерпал надежду целого года. Вы поехали на почтовых: я последовал за вами пешком.

"Я следовал за вами всюду, я ходил всюду, ища на пыльных дорогах следа вашего экипажа и требуя в каждой деревне воспоминания о вашем проезде; я нашел вас в Венеции, потом в Равенне, потом в Неаполе. В Венеции, чтобы для приобретения куска дневного хлеба и ночлега для отдохновения моей головы, я испытывал искусство живописца и рисовал портреты; в Равенне я обучал языку моего отечества; в Неаполе я читал на Моле песни Ариоста и Тасса. Да, я был счастлив и горд! Я не смел появиться к вам, сударыня, в этом грубом платье, но я видел вас тайно, я подстерегал час ваших выездов, вашего выхода из театра или с бала; я попирал теже самые берега, которые попирали ваши нежные ножки; блуждая вечером на пустынных берегах, я слышал шум ваших шагов, более сладостный, чем ропот волн; я упивался вашим дыханием, более бальзамическим, чем ветерок морей; и потом, в моих детских мечтах, я почитал себя невидимым ангелом, которого небо приставило к вам для вашего охранения. Когда вы были уединены, то не проходило часу, в который бы я не мечтал об вас, не было места, в котором бы я не смешал следа моих ног с следами ваших: ваша лодка не сделала ни одной бразды на море, которая бы не слилась с браздами моей гондолы; потом, когда скука быть в одних и тех же местах влекла вас в другия страны, или когда ваше истощенное удивление стремилось искать других чудес, я, как птица, которая никогда не строит своего гнезда на берегу, снова начинал безропотно мою блуждающую уединенную жизнь. Таким образом ходил я в продолжении слишком десяти месяцев под зимними дождями и летними жарами; мои плеча согнулись под походною сумкою, моя рука огрубела, нося терновую палку. Я спал под звездным небом, ел хлеб нищого и пил воду потоков. О! не сожалейте обо мне! я был счастлив тогда! Во время морозов, любовь моя к вам была в моем сердце как бы благодетельным очагом, а под воспламененным небом как бы светлым источником. Ваш образ садился со мною под оливою холма; я видел его улыбающимся мне вдали дороги, которая катилась передо мною, а ночью вы были молчаливою звездою, которая зажигалась на горизонте, чтобы управлять моими шагами. Я был счастлив, я говорил самому себе, что, может быть, вас тронет такая любовь, и даже тогда, когда эта надежда уже умерла в душе моей, я говорил самому себе, что на земле должно повиноваться своей судьбе; когда я шел к вам, как железо к магниту, или река к морю, я не мечтал о лучшей участи, я благословлял вас, и вы были религиею, а я сделал себя мучеником этой религии! Ах для чего не погас я во дни моих святых верований? для чего не умер я, подавленный усталостию, изнуренный голодом в ущелиях горы Кассика или в долинах Аббруцца? для чего небо допустило меня пережить цвет моих обольщений, и в продолжение двух месяцев, в которые я тщетно ищу вас, какой рок толкнул меня к Риму, где я должен был найдти вас любовницей Мариани? О! сударыня, неужели в надежде такой-то любви отвергнули вы мою?"

Десликадо замолчал, а Беатриса отвечала только презрительною улыбкою.

- Будьте счастливы, сказал молодой человек; что касается до меня, я предоставлю Мариани попечение освободить меня от жизни, которой нечего больше делать на этой земле.

"Что вы хотите этим сказать?" спросила Маркиза с безпокойством.

- Оскорбленный им в ваших глазах, я вызывал его, и завтра мы будем драться.

"Несчастный, что вы сделали?" вскричала порывисто Беатриса, сложив на груди свои руки с тоскою. "Вы вызвали Мариани и завтра деретесь с ним!.. Что вы сделали, Десликадо!"

- Так вы его любите? прошептал он печально.

"Безумцы вы все! безумец вы особенно, молодой человек, ибо вы могли читать в моем сердце, которое одному вам открыто! Мариани мой любовник! Я, Беатриса, я его любовница! Пусть Рим этому верит: это хорошо, это нужно, я хочу этого. Но вы, Десликадо, неужели вы не поняли, что я предалась этой скучной роли только для того, чтобы освободиться от двадцати любовников, еще докучнейших? Мариани мой любовник! Оставьте его гордости льститься этим сколько ему угодно; оставьте глупую толпу верить блаженству, которое он так гордо выставляет на вид; но и вы. молодой человек, вы понимаете это не лучше Мариани! Неужели я за него трепещу, неужели за него стынет моя кровь и бледнеет мое лицо? Это за вас, это за тебя!" говорила она, ходя по комнате, с блуждающим видом. "Десликадо, вы умерли, он убьет вас!"

"Он убьет вас, говорю я вам. Знаете ли вы Мариани? Разве вам неизвестно, что он был бы храбрым между храбрыми вашего отечества? А знаете ли вы ее, знаете ли вы эту ужасную и молчаливую шпагу, к которой с самого своего детства приучал он свою руку? Видите ли вы, как слаба ваша?" присовокупила она, судорожно пожимая руку чужестранца. "Ступайте, дитя, ступайте: вы еще слишком молоды для смерти".

- Повторите мне, что вы его не любите!

"Я вам говорю, что вы умерли. Стало быть вы не знаете, сколько матерей в Неаполе требуют от него своих сыновей, сколько ужасных тайн доверил он римским полям? Ступайте же, чтобы избежать удара, который вам угрожает; отправьтесь так, чтобы скрыться от этого безумца. Не хранит ли для вас отечество будущности, которая призывает вас, и друзей, которые ожидают вас, молодой сестры, которая оплакивает и зовет вас, престарелой матери, которая страждет и желает вас видеть прежде своей смерти?"

- У меня нет ничего этого: моя мать умерла, моя сестра умерла, мое будущее умерло. Друзей у меня тоже не осталось больше; друзья подобны камням в стене: первый, который отваливается, увлекает и всех прочих. Рок никогда не уставал преследовать меня: я видел, как все ускользало и бежало от меня, и мое имя означает мою судьбу. Семейство, будущее, друзья - я все это потерял! Мое отечество там, где вы; моя добродетель - любить вас. Я привязался к вам как ласточка, перелетающая через моря, на снастях корабля, попавшагося ей на волнах. Чего искать мне вдали от вас? Ваша холодность снова изгоняет и отвергает меня, так оставьте меня умереть. О! оставьте меня окончить жизнь, в которой уже ничто не улыбается мне, кроме надежды покинуть ее! Но только, если участь моя трогает вас, если вы хотите, чтобы мой последний день был прекраснейшим днем моей жизни, скажите мне, что я вас очень любил, что я оставляю вас чистою и что я могу перенести на небо святой пламень, которым горел на земле.

"Вы можете умереть счастливым. Но ступайте, Десликадо, бегите!"

- Благословение над вами! Я останусь, сударыня. Если должно умереть в этот час, я могу умереть без сожалений. Прощайте! Если я умру. то храните обо мне какое нибудь приятное воспоминание. Небо не может быть там, где нет вас; моя душа часто будет блуждать в этих палатах, в коих вы обитаете, и вы будете чувствовать ее скользящею вечером по вашим волосам вместе с ветерком, или жалующеюся вместе с ним на ваши запертые окна.

Маркиза сидела; Десликадо опять занял свое место у её ног, и они смотрели несколько минут друг на друга; потом Беатриса, тихо привлекая к себе Десликадо, сказала ему с любовию:

"Вы много страдали, вы много любили меня, и я была очень жестока. Как помрачило солнце белизну вашего чела! Как побледнела лазурь ваших очей в утомительных путешествиях. Дитя мое, как вы переменились! Как вы бледны и слабы! Вы были так прекрасны, когда показались мне в первый раз под соснами Валломбрёзы!.. Теперь- вы мне кажетесь прекраснее, чем тогда, потому что вы страдали по мне. Бедный друг! зачем вы так много любили меня?"

И говоря таким образом, Беатриса потопила свои пальцы в белокурых волосах молодого человека и ласкала его белую шею, не загоревшую от солнечного жара.

"И я также, и я вас очень любила!" говорила Беатриса. "Когда, юная и прекрасная, я мечтала о блаженстве и призывала любовь, то вас видела я в моих грезах, вас призывала я в безмолвии моих ночей и горечи моих дней. Поди, отдохни своим челом на этом сердце, которое так долго горело к тебе! Прижми свои уста к моим устам; поди, бедное, умирающее дитя!"

- И так вы меня любите! вскричал молодой человек, обезумленный блаженством.

"Я люблю тебя, Десликадо, я люблю тебя!"

- Звезды скоро погаснут, сказал молодой чужестранец с мрачным видом; лик луны сходит с горизонта и листья уже трепещут от дыхания утра.

"Что вы говорите, мой друг?" спросила Маркиза, опершись сладострастно на плечо Десликадо.

- Маркиза, разве вы не видите этих ночных светил, которые исчезают, этого горизонта, который краснеет, и не слышите пения утренняго жаворонка?

"До дня еще долго, и я ничего не слышу, кроме вздохов голубей, которые ласкаются под тенью сих садов. Что с тобою, мой милый?"

- При восхождении солнца я обещался умереть! вскричал Десликадо с отчаянием.

"Иди же! сказала Маркиза, увлекая его; или, солнце не взойдет.

Беатриса. Десликадо напечатлел на её челе безмолвный поцелуй и, срезав тихонько с её волос один гоком и положив его к своей груди, удалился с поспешностью, неся в сердце радость и смерть. Он нашел Лоренца у своей двери и коляску принца Мариани перед обелиском площади Наpoдa. Лоренц и Десликадо сели против Мариани и Джулио Джулиани, и коляска помчала их всех четверых за Сторту, в нескольких милях от Рима. Это есть одна из самых прекраснейших и самых печальнейших частей Римского поля (следовало сказать - Римской Кампаньи. С. В.). Ничем нельзя выразить меланхолии этих необработанных долин, где вы можете проходить целый день, не встретив никаких живых существ, кроме нескольких пастухов, вооруженных ружьями, и нескольких быков, поднимающих над травою свои глупые головы, когда вы проходите мимо их. Нет никакого жилища; разве какие нибудь недорослые и покрытые пылью деревья, разбросанные в длинных промежутках по краям дороги; какие нибудь развалины, разсеянные по полю; какая нибудь гробница, скрытая под травою, позженною солнечным жаром; какой нибудь кусок мрамора или гранита, на котором спят длинные зеленые ящерицы; черные и мрачные кипарисы печально возвышаются на огромном горизонте: ни крика, ни шума в воздухе, земле или небе: все безмолвно и мертво; это поле есть медный гроб.

"Милостивый Государь, я не знаю вас, и один из нас, может быть, останется в проигрыше; но если я колебался иногда просить у некоторых людей удовлетворения за известные обиды, то никогда не отказывал в нем никому, кто просил его у меня, кто бы он ни был".

Десликадо ничего не отвечал, и только взял из рук Джулиани шпагу; сей последний заметил, что пистолетный выстрел может выдать тайну их битвы.

Все происходило самым приличным образом. Десликадо, который еще ни разу в своей жизни не управлял рапирою, с первого удара поверг Мариани на землю.

в Фарнесском дворце. Какая радость для него, какая также радость и для нея, которая его умирающого прижимала к своему сердцу!

Десликадо явился еще раз и получил тот же отказ; в третий раз опять тот же отказ.

Когда он вошел, отчаянный, в свою гостинницу, ему вручили его паспорт, с приказанием оставить Рим в двадцать четыре часа, если не хочет подвергнуться десятилетнему покаянию за смерть Мариани в замке Святого Ангела. Этот паспорт был послан к нему секретарем его посланника в Риме, но ходатайству Маркизы Р***.

В тоже самое время ему вручили письмо под конвертом с её подписью. Разломавши трепещущею рукою печать с гербом Беатрисы, он прочел следующия строки, поспешно начертанные на бумаге, опрысканною амброю:

"Я ненавижу любовь, её права и её требования: всякий род связи ужасает меня. Когда я предалась вам, вы были для меня не больше, как воспоминанием. Вы были мертвы - и я прижимала вас к моему сердцу; вы живы - и я умерла для вас.

В этом же конверте находился билет в 10,000 фр., имеющий силу по предъявлении на Торлония {Известный банкирский дом в Риме С. В.}. Десликадо разорвал его с гневом; потом, получив от Лоренца предложения, отвергнутые им накануне, он взял свою сумку и отправился.