Бартек-победитель.
Глава II

II

В одну сторону возвращается в Подгнётово Магда с толпою баб и плачет; в другую сторону, в серую даль, рвётся поезд, вооружённый с головы до ног, а в этом поезде Бартек. Серой дали конца не видно, Подгнётово тоже еле-еле можно различить; только липа виднеется, да церковная колокольня светится, потому что на ней солнце играет. Вскоре и липа скрылась, а золотой крест кажется только блестящею точкой. Покуда эта точка светилась, Бартек смотрел на неё, но когда и она исчезла, огорчению его и конца не было. Охватило его какое-то бессилие и чувствует он, что пропал навеки; начал он смотреть на унтер-офицера, потому что после Бога не было над ним большей власти. Что теперь с ним будет, за это уж капрал в ответе; сам Бартек ничего не знает, ничего не понимает.

Капрал сидит на лавке и, придерживая карабин между коленями, курит трубку. Дым то и дело, как туча, окутывает его сердитое и кислое лицо; не только глаза Бартка смотрят на это лицо, - на него устремлены глаза изо всех углов вагона. В Подгнётове или Кривде всякий Бартек или Войтек сам себе барин, всякий должен думать сам за себя, но теперь на это - капрал. Прикажет он им смотреть направо, - будут смотреть направо; прикажет смотреть налево, то налево. Каждый спрашивает его взглядом: "Ну, а что с нами будет?" А капрал и сам знает столько же, сколько и они, и был бы рад, если бы кто-нибудь старший разъяснил ему, в чём дело. Наконец мужики боятся приставать с расспросами, потому что теперь война, со всем аппаратом военных судов. Что можно, чего нельзя - неизвестно. По крайней мере они-то ничего не знают; а тут ещё такие слова, как Krigsgericht [военный суд], - не понимают они этого, а тем не менее боятся.

Вместе с тем они чувствуют, что этот капрал теперь нужнее им, чем на манёврах под Познанью, потому что только он один знает всё, а без него ни с места. Тем временем капралу надоело держать ружьё, потому что он его сунул Бартку. Бартек бережно взял ружьё, задержал дыхание, выпучил глаза и смотрит на капрала как на святую икону. Да мало толку из этого.

Должно быть дело скверно, потому что сам капрал смотрит так, как будто его только что с креста сняли. На станциях песни, крик; капрал командует, суетится, бранится, чтобы выказаться перед старшими, но как только поезд тронется и всё стихнет, то и капрал затихает. И для него точно также мир представляется с двух сторон: одна сторона - ясная и понятная: это - его изба, жена и пуховик; другая - тёмная, совершенно тёмная: это - Франция и война. Его энтузиазм и энтузиазм всей армии охотно занял бы у рака его способность двигаться вперёд.

А поезд всё пыхтел, свистал и летел вперёд. Каждую станцию к нему прицепляли новые вагоны и локомотивы. На каждой станции видны только каски, пушки, штыки пехоты и значки уланов. На землю спускался погожий вечер. Солнце окрасило весь запад багряною зарёй; по небу высоко, высоко плыли стаи лёгких, маленьких облачков с золотистыми краями. Наконец поезд перестал забирать людей и вагоны на станциях, только качался из стороны в сторону и летел вперёд, в огненную даль, как бы в кровавое море. Из окна вагона, в котором сидел Бартек с подгнётовцами, были видны деревни, сёла, городки, церковные башни, аисты, стоящие одною ногой в своём гнезде, отдельные хижины, вишнёвые сады. Всё это быстро мелькало мимо глаз, всё было залито красным светом. Солдаты смелее начали перешёптываться между собою, тем более, что унтер-офицер, подложив себе сумку под голову, заснул с фарфоровою трубкой в зубах. Войцех Гвизда́ла, мужик из Подгнётова, сидящий рядом с Бартком, толкнул его локтем.

- Бартек, послушай-ка...

Бартек повернул к нему своё лицо с задумчивыми, вытаращенными глазами.

- Чего ты смотришь как телёнок, которого ведут на убой?.. - шептал Гвизда́ла. - Да впрочем ты, бедняга, и идёшь на убой, и наверно.

- Ой, ой! - простонал Бартек.

- Боишься? - продолжал допрашивать Гвизда?ла.

- Чего мне не бояться...

Заря стала ещё более красною. Гвизда́ла протянул руку по направлению к ней и продолжал:

- Видишь ты этот свет? Знаешь, глупый, что это такое? Это - кровь. Вот это - Польша, наш край, так сказать, понимаешь? А вон там, далеко, далеко, где светится, это - Франция...

- А скоро мы туда доедем?

- А тебе дело к спеху? Говорят, страсть как далеко. Но ты не бойся: французы сами выйдут навстречу.

Бартек начал сильно работать своею подгнётовскою головой. Через минуту он спросил:

- Войтек?

- Чего?

- А что, например, это за народ французы?

Тут учёность Войтка увидала перед собою яму, в которую легче залезть с головой, чем выбраться из неё. Он знал, что французы - это французы. Слышал он что-то о них от стариков, которые говорили, что французы всегда их били, наконец знал, что они совсем чужие люди, но объясни-ка Бартку, чтоб он понял, насколько они чужие.

Прежде всего он повторил вопрос своего соседа:

- Что это за народ?

- Ну, да.

Три народа были известны Войтку: по середине - поляки, с одной стороны - москали, с другой - немцы. Но немцы были разных сортов. И, желая быть более ясным, чем точным, он ответил:

- Что за народ французы? Как бы тебе сказать: должно быть такие немцы, только ещё хуже.

- О, погань! - воскликнул Бартек.

ополченец] гораздо сознательнее почувствовал к ним патриотическую ненависть. Но он ещё не понимал всё с достаточною ясностью и поэтому спросил снова:

- Значит немцы будут воевать с немцами?

Тогда Войтек, как Сократ, решил идти путём сравнения, и ответил:

- А разве твоя Лыска с моим Бурком не грызутся?

Бартек раскрыл рот и с минуту смотрел на своего учителя.

- О, это правда...

- Ведь и австрияки - немцы, - продолжал поучать Войтек, - а разве мы с ними не дрались? Старик Сверщ рассказывал, что когда он был в этой войне, то Штейнмец кричал нашим: "ну, братцы, на немцев!" Только с французами не так легко.

- О, Господи ты Боже мой!

- Французы никогда ни одной войны не проиграли. Если француз пристанет к тебе, так ты уж от него не отвертишься, будь спокоен. Ростом вдвое или втрое больше нашего, а борода - как у жидов. Иной чёрный, как дьявол. Как увидишь такого, так поручай свою душу Богу.

Это философское замечание может быть не было так глупо, как оно казалось Войтку, но тот, под влиянием правительственных внушений, поспешил ответить:

- И по мне, - лучше бы нам не идти. Но если мы не пойдём, то они придут к нам. Ничего не поделаешь. Ты читал, что напечатано? Все рассвирепели на наших мужиков. Говорят, они потому зарятся на нашу землю, что хотят провозить через неё контрабандой водку из Царства, а наше правительство не позволяет, от этого и война. Ну, понимаешь?

- Как не понимать! - с покорностью сказал Бартек.

А Войтек говорил дальше:

- Значит, к слову сказать, и Магду мою не пропустили бы?

- Они и старухам спуска не дают!

- О! - крикнул Бартек таким тоном, как будто бы хотел сказать: коли так, так и я буду валять!

И всё-таки ему казалось, что это уж чересчур. Водку они пускай перевозят контрабандой из Царства, а до Магды не касайся... ни-ни! Теперь мой Бартек начал смотреть на всю эту войну с точки зрения личного интереса и даже почувствовал облегчение, что столько войска и пушек выступают в защиту Магды против насилия французов. Кулаки его невольно сжались и страх к французам в его голове мало-помалу смешивался с ненавистью к ним. Он пришёл к убеждению, что если нет другого средства, то нужно идти на них. Темнело. Вагон начал ещё больше качаться на неровных рельсах, а в такт с его колебанием всё сильней и сильней качались направо и налево каски и штыки.

в его голове перекрещивались мысли о войне, о Магде, Подгнётове, французах и немцах. Ему казалось, что если б он и хотел, то не мог бы подняться с лавки, на которой он сидел. Наконец он уснул, но нездоровым полусном. И сейчас же на него нахлынули видения: он увидел, как его Лыска грызётся с Войтковым Бурком, да грызётся так, что шерсть летит клочьями. Бартек - хвать за палку, но вдруг видит что то другое: возле Магды сидит француз, чёрный, как чернозёмная земля, а Магда довольна и скалит зубы. Другие французы издеваются над Бартком и показывают на него пальцами... Конечно, это локомотив сопит, но ему кажется, что французы кричат: "Магда, Магда, Магда!" Бартек сам начинает кричать: "Зажми рот, разбойник! отпусти бабу!" А они своё: "Магда, Магда, Магда!" Лыска и Бурек лают, всё Подгнётово кричит: "не давай бабы!" А он... связан он, что ли?.. Нет! - он бросился вперёд, верёвки порвались, Бартек схватил француза, и вдруг он чувствует сильную боль, как от какого-нибудь неожиданного удара. Бартек просыпается и вскакивает на ноги. Весь вагон проснулся, - все спрашивают, что случилось? А случилось то, что бедный Бартек во сне схватил унтер-офицера за бороду. Теперь он стоит навытяжку, приложив два пальца к виску, а унтер-офицер машет руками и кричит, как бешеный:

- Ach Sie! Dummes Vieh aus der Polakei! Hau ich den Lümmel in die Fresse, dass ihm die Zähne sektionen weise aus dem Maule herausfliegen werden! [1]

Унтер-офицер даже охрип от бешенства, а Бартек всё стоит приложив два пальца к виску. Солдаты кусают губы, чтобы не расхохотаться, но боятся, потому что из уст унтер-офицера струятся последние перуны:

- Ein polnischer Ochse! Ochse aus Podolien! [2]

Наконец всё стихло. Бартек по-прежнему сел на старом месте. Он чувствовал только, что щёки его начинают распухать, а локомотив, как на зло, повторял всё своё:

И Бартку стало страшно грустно...

Примечания

Ах ты, глупая польская скотина! Я тебе, олуху, набью морду так, что из пасти только осколки зубов полетят! (нем.)

Польский бык! Бык из Подолии! (нем.)