| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1884 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава IV
Княжну разбудил неистовый собачий лай. Она открыла глаза. Вдали виднелись очертания какого-то жилья: плетень, за плетнем журавль над колодцем, тенистое дерево... Она тотчас же разбудила своего спасителя.
- Пан Заглоба, проснитесь! Шляхтич открыл глаза.
- А? Что? Мы приехали разве?
- Не знаю.
- Погодите-ка. Это зимовник казацкий.
- И я так думаю.
- Здесь, должно быть, чабаны живут. Не особенно приятная компания. Что-то это там собаки заливаются, волки бы их загрызли! У плетня какие-то люди, лошади... Нечего делать, надо подъехать, а то все равно нагонят. А вы, кажется, тоже заснули?
- Да.
- Раз, два, три... четыре оседланные лошади... и четверо людей. Ну, невелика сила. Так и есть, чабаны. О чем-то разговаривают. Эй, люди! Кто там! Идите сюда!
Казаки подошли, не заставляя повторять зова. То и впрямь были чабаны, надзирающие за табуном в степи. Пан Заглоба тотчас же приметил, что один из них был вооружен саблей и пищалью, остальные - конскими челюстями, привязанными к палкам.
Все четверо исподлобья поглядывали на незваных гостей. Судя по выражению их лиц, нечего было рассчитывать на радушный прием.
- Чего вам? - спросил один, не ломая шапки.
- Слава Богу! - ответил пан Заглоба.
- Во веки веков! Что вам нужно?
- Далеко отсюда до Сыроватой?
- Никакой Сыроватой мы не знаем.
- А этот зимовник как зовется?
- Гусля.
- Дайте воды лошадям.
- Из Кривой Руды.
- А куда?
- В Чигирин.
Чабаны переглянулись.
Один из них, черный, как смоль, и косой, особенно пристально разглядывавший пана Заглобу, спросил:
- А зачем вы с дороги съехали?
- Жарко.
Косой ухватился рукою за седло пана Заглобы.
- Слезай-ка с коня, пан поляк! В Чигирин незачем тебе ехать.
- Это почему? - спокойно спросил пан Заглоба.
- Ты видишь его? - спросил косой, показывая на одного из чабанов.
- Ну, вижу.
- Он намедни из Чигирина приехал. Там ляхов режут.
- А знаешь ли ты, мерзавец, кто за нами в Чигирин едет?
- Ну, и кто?
- Князь Ерема!
Чабаны усмирились в одну минуту. Все разом, как по команде, обнажили головы.
- А знаете вы, дураки, - продолжал дальше пан Заглоба, - что ляхи делают с теми, которые режут? Они таких вешают. А знаете, что князь Ерема ведет войско, что он не более чем в полуверсте отсюда? Ну что, собачьи души? Присмирели? Так-то вы нас приняли? Колодец у вас высох? Воды для лошадей нет? Ах вы, разбойники! Покажу я вам!
- Не сердитесь, пан! Колодец высох. Мы сами ездим поить лошадей на Кагамлик и себе воду оттуда приносим.
- Простите, пане. Колодец высох. Если прикажете, я тотчас поеду за водой.
- Обойдусь и без вас, сам поеду. Где здесь Кагамлик? - грозно спросил пан Заглоба.
- С полверсты отсюда, - ответил косой, показывая на заросший берег.
- А на дорогу я выеду, если поеду берегом?
- Доедете. Дорога подходит к реке.
- Мальчик, ступай вперед! - скомандовал пан Заглоба Елене. Мнимый мальчик повернул коня и поскакал.
- Слушайте, - обратился к чабанам пан Заглоба, - если тут подойдут войска, скажите им, что я поехал берегом.
- Хорошо, пане.
Через четверть часа пан Заглоба вновь поравнялся с Еленой.
- Вовремя я упомянул княжеское имя, - сказал он, подмигивая целым глазом. - Будут теперь сидеть целый день и ждать войска.
- Как ловко вы сумели выпутаться из такого положения! - сказала Елена. - Я не знаю, как благодарить Бога за такого защитника.
Старый шляхтич хмыкнул от удовольствия и погладил рукой бороду.
- А что? Носит Заглоба голову на плечах? Хитер, как Улисс, и, должен вам сказать, княжна, если б не эта хитрость, давно бы меня вороны клевали. Что поделаешь, нужно было как-нибудь спасаться. Они легко поверили в приближение князя, потому что это вещь возможная: не сегодня так завтра он появится в этих местах с огненным мечом, словно архангел. А если б он где-нибудь дорогой раздавил Богуна, я бы босиком сходил в Ченстохово. Положим, чабаны нам не поверили, однако упоминания княжеского имени было достаточно, чтобы предотвратить покушение на нашу жизнь. Я вам все-таки должен сказать, что их нахальство - недобрый для нас знак. Кажется, мужичье пронюхало о победах Хмельницкого и становится час от часу самоуверенней. Теперь мы должны как только можно избегать* деревень" небезопасно. Дал бы Бог поскорей князя встретить, а то мы тут в такую переделку попали, что просто беда. Елена встревожилась.
- Я твердо уверена, что вы спасете себя и меня, - сказала она, чтоб услышать от него хоть слово утешения.
- Само собой разумеется; человеку на то и ум дан, чтоб он о себе думал. А я так вас полюбил, что буду защищать, словно родную дочь. Плохо только то, что мы не знаем, куда бежать. И Золотоноша не ахти какое верное убежище.
- Я знаю наверное, что братья в Золотоноше.
- Там или нет, неизвестно; могли выехать, а в Розлоги возвращаются не тою дорогой, по которой мы едем. Я больше рассчитываю на тамошний гарнизон. Хоть бы полхоругви в замке! А вот и Кагамлик. Теперь хоть очерет под боком. Мы переправимся на другую сторону и, вместо того, чтобы ехать по дороге, поедем вверх по течению, тогда и след наш простыл. Мы, конечно, приблизимся к Розлогам, только не близко.
- Лучше бы к Броваркам. Через них идет дорога в Золото-ношу, - посоветовала Елена.
- К Броваркам так к Броваркам. Постой-ка.
ехать дальше, а дорога предстояла трудная. В Кагамлик впадало множество ручьев, питающих болота и топи. Повсюду нужно было искать броды и пробираться через заросли. Лошади измучились и еле волочили ноги. Пан Заглоба иногда думал, что они больше не выдержат.
Наконец, нашим путникам удалось выбраться на высокий сухой берег, поросший дубняком. Но уже наступила глубокая ночь, и дальнейший путь представлялся невозможным, - того гляди попадешь в болото, - поэтому пан Заглоба решил остановиться здесь до утра.
Он расседлал коней, стреножил их, потом, набрав ворох сухих листьев, прикрыл их чепраком и устроил на них Елену.
- Ложитесь, княжна, и спите, больше нам делать нечего. Огня зажигать не будем - опасно. Ночь коротка, а с рассветом поедем дальше. Спите спокойно. Умаялись мы порядочно, и хотя недалеко уехали, зато так запутали следы, что черта с два кто-нибудь нас отыщет. Покойной ночи!
- Покойной ночи, пан Заглоба!
Елена долго ворочалась на своей импровизированной постели, но, наконец, глубокий сон смежил ее очи. Время уже близилось к рассвету, когда до ее ушей донеслись чьи-то голоса, какой-то страшный вой, потом стон, такой болезненный и дикий, что кровь застыла в ее жилах. Она вскочила на нога, страшно перепуганная, не зная, что ей делать. Вдруг мимо нее пробежал пан Заглоба с пистолетами в руках. Выстрел. - и все вновь умолкло. Елене показалось, что прошел целый век, покуда она вновь услышала голос пана Заглобы.
- А чтоб вас черти побрали, чтоб вас живыми сожгли на медленном огне, разбойники!
В голосе пана Заглобы звучало неподдельное отчаяние.
- Что случилось? - торопливо спросила Елена.
- Волки лошадей порезали.
- Боже мой! Обеих?
- Одну совсем, другую искалечили так, что она идти дальше не сможет. Ночью они отошли на каких-нибудь триста шагов, и вот тебе...
- Что же теперь нам делать?
- Что нам теперь делать? Вырежем себе по палке, да и сядем на них. Вот чистое наказание! Говорю я вам, дьявол, очевидно, поклялся насолить нам, потому что скорей всего состоит в дружбе с Богуном, а то и в родстве, пожалуй. Что делать? Если я знаю, то пусть Бог обратит меня в лошадь, тогда по крайней мере вам будет на чем ехать. Будь я трижды неладен, если когда-нибудь со мной случалось что-то похожее.
- Пойдемте пешком...
- Хорошо вам рассуждать в ваши годы, а каково мне, при моей комплекции, путешествовать по мужицкому обычаю. К слову сказать, тут почти у всякого мужика есть своя лошадь" разве только собаки ходят пешком. Чистая беда, ей-Богу! Конечно, сидеть здесь не будем, пойдем, только когда дойдем до Золотоноши - этого я уж не знаю. Если и верхом ехать особой прелести не представляло, то пешком и подавно. С нами приключилось самое дурное, что только могло приключиться. Вьюки придется оставить здесь, а припасы взвалить себе на плечи.
- Я никогда не соглашусь, чтобы вы несли что-то на себе. Я сама понесу, что нужно.
Пан Заглоба просветлел, глядя на девушку.
- Дорогая княжна, - сказал он, - я был бы турком или язычником, если бы позволил это. Не для переноски тяжестей созданы ваши беленькие ручки. Бог даст, я и один справлюсь, только отдыхать мне придется часто, потому что я прежде так был воздержан в еде и питье, что теперь страдаю одышкой. А сейчас позавтракаем, возьмем с собой чепраки, съестное, да и в дорогу.
Во время завтрака пан Заглоба забыл свою обычную воздержанность или, может быть, хорошим аппетитом старался отогнать мучившую его одышку. Около полудня они подошли к броду, через который, как показывали следы, недавно переправилась большая группа людей.
- Увы! Я не знаю...
Пан Заглоба не закончил. Издали донесся людской говор.
- Подождите, княжна, спрячемся, - шепнул Заглоба.
Голоса все приближались.
- Видите вы что-нибудь? - спросила Елена.
- Вижу.
- Кто идет?
- Старик-слепец с гуслями. Его сопровождает мальчик. Теперь они сапоги снимают. Идут к нам через реку.
Плеск воды подтвердил слова Заглобы. Они вместе с Еленой вышли из своего укрытия.
- Слава Богу! - громко сказал шляхтич.
- Во веки веков! - ответил дед. - А вы кто такие?
- Христиане. Не бойся, старик.
- Пошли вам святой Николай здоровья и счастья.
- А откуда ты, дедушка, идешь?
- Из Броварков.
- А эта дорога куда идет?
- В хутор, в село...
- А в Золотоношу придешь по ней?
- Можно, пан.
- Вчера утром, пан.
- А в Розлогах были?
- Были. Да говорят, туда рыцари пришли, битва была.
- Кто тебе это сказал?
- В Броварках говорили. Туда один из княжеских слуг приехал и что порассказал, страх!
- А вы его не видели?
- Я, пан, никого не вижу, я слепой.
- А он, мальчик?
- Он видит, но он немой; его только один я понимаю.
- Далеко отсюда до Розлог? Мы туда идем.
- Ой, далеко!
- Так вы говорите, что были в Розлогах?
- Были, пан.
- Ах, были? - переспросил пан Заглоба и вдруг схватил подростка за шиворот. - Ах вы, негодяи, разбойники, шпионить ходите, народ бунтовать? Эй, Федор, Остап, Максим! Взять их, раздеть донага и повесить, нет, лучше утопить! Бей их, бей бунтовщиков!
Он начал теребить подростка. Старик бросился на колени и умолял о пощаде, подросток издавал какие-то невнятные звуки, а Елена слова не могла вымолвить от изумления.
- Что вы делаете? - наконец, проговорила она, не веря собственным глазам.
Но пан Заглоба не переставал кричать, проклинать, призывать целый ад на помощь; шляхтич совсем разошелся. Княжна подумала, что он свихнулся.
- Беги отсюда! - закричал он на нее. - Тебе не нужно видеть, что здесь случится, бега скорее!
И опять обратился к деду:
Пан Заглоба повалил мальчика наземь и начал собственными руками раздевать его. Перепуганный дед сбросил с себя гусли, котомку и свитку.
- Снимай все, татарин ты этакий! - гремел Заглоба. Старик начал снимать рубашку.
Княжна торопливо убегала прочь, а проклятия пана Заглобы долго еще неслись вслед за нею. Пробежав несколько шагов, она остановилась, не зная, что ей предпринять. Вблизи лежал ствол упавшего дерева; она уселась на нем. А проклятия пана Заглобы и причитания деда все не утихали.
Наконец, все умолкло, только птицы распевали свои песни да деревья шумели листвою. Но вот послышались чьи-то тяжелые шаги. Елена обернулась.
Перед ней стоял пан Заглоба.
На плече он нес одежду, снятую с деда и мальчика, в руках две пары сапог и гусли. Еще издали он начал улыбаться и подмигивать своим здоровым глазом.
Пан Заглоба находился в самом лучшем расположении духа.
- Ни один адвокат в суде не наговорит столько, сколько накричал я, - сказал он. - Охрип совсем. Но все-таки я достал, что мне требовалось, а их отпустил в чем мать родила. Если меня султан не сделает пашой или господарем валашским, то он будет просто неблагодарным человеком, так как я увеличил число турецких святых {В польском языке существует пословица: "goly, jak tureckie swieto" - гол, как турецкий святой (примеч. переводчика).}. Вот, негодяи! Просили, чтоб я им хоть рубахи оставил, а я им сказал, что они должны быть благодарны мне, что я их живыми отпускаю. Посмотрите-ка, княжна: все новое, и свитки, и сапоги и рубахи. Может ли быть хоть какой-то порядок в республике, если мужичье так хорошо одевается? Они были на празднике в Броварках, набрали там немало денег, ну вот и купили себе обновы на ярмарке. Иной шляхтич своим хозяйством не соберет столько, сколько дед выклянчит на своих гуслях Баста! С этих пор бросаю свое рыцарское ремесло и буду по дорогам грабить нищих, потому что вижу ео modo {Таким способом (лат.).} скорее можно достичь обеспеченного состояния.
- Но на что вам пригодятся ваши трофеи? - недоумевала Елена.
- На что пригодятся? А вы этого не понимаете? Погодите минуту, я покажу вам, на что.
Тут пан Заглоба нырнул в кусты, покрывавшие берег. Через несколько минут оттуда послышались звуки гуслей, а потом появился... нет, уже не пан Заглоба, а настоящий "дид украинский", с бельмом на глазу, с седою бородой. "Дид" приближался к Елене, распевая хриплым голосом:
Княжна захлопала в ладоши и поневоле расхохоталась.
- А что? - самодовольно произнес пан Заглоба. - Готов пари держать, что и во время масленицы вы не видели лучшего маскарада. Я посмотрелся в Кагамлик, и, если я видел когда-нибудь более неподдельного деда, пусть меня повесят на тесьме от моей котомки. В песнях у меня тоже недостатка не будет. Что вам угодно? Может быть, о Марусе Богуславке, о Бондаривне или Серпяговой смерти? И это можно. Пусть мне любой казак плюнет в глаза, если я не заработаю кусок хлеба среди пьянствующей компании.
- Понимаю, понимаю! - воскликнула Елена. - Вы для того это и сделали, чтобы нас никто не узнал?
- Конечно, - подтвердил пан Заглоба. - Что вы думаете? Здесь, в Заднепровье, народ хуже, чем где-либо, и только железная рука князя могла удержать его в границах, а теперь, когда все знают о войне с Запорожьем, о победах Хмельницкого, никакая власть не удержит от восстания. Вы помните чабанов, которые так люто на нас поглядывали? Если гетманы не уничтожат Хмельницкого через день, через два - весь край будет в огне... так как же я проведу вас через толпы распоясавшегося мужичья? А попасть в их руки для вас хуже, чем во власть Богуна.
- О, только не это! Лучше смерть! - прервала княжна.
- Я предпочитаю жизнь, потому что от смерти и так не отвертишься. Думаю, что нам сам Бог послал этих нищих. Теперь они со страху три дня будут сидеть в очерете, а мы тем временем как-нибудь добредем до Золотоноши. Найдем мы там ваших братьев и помощь - хорошо, нет - пойдем дальше, к гетманам, или будем ждать князя и, заметьте, все время в безопасности, потому что казаки нищих не обижают. Мы могли бы даже пройти через весь лагерь Хмельницкого. Только встречи с татарами нам нужно опасаться. Они вас, как молодого человека, тотчас в плен заберут.
- Тогда и мне нужно переодеться.
- Непременно. Преобразитесь из казачонка в крестьянского подростка. Чересчур уж вы красивы для этого, как и я для деда, да ничего. Солнце скоро покроет вас загаром, а у меня от ходьбы толщина убавится. Когда мне валахи выжгли глаз, я думал, что уж это самое величайшее несчастье, а теперь вижу, что и оно пригодилось, потому что дед, да не слепой, был бы подозрителен. Вы будете водить меня за руку и звать Онуфрием - таково мое нищенское имя. А теперь переодевайтесь поскорее; пора в путь.
Пан Заглоба ушел, Елена сбросила с себя казацкую одежду, окунулась в светлые воды реки и надела всю одежду нищего мальчика. К счастью, рост их был одинаков.
Заглоба возвратился и внимательно осмотрел ее.
- Клянусь вам, - сказал он, - не один бы рыцарь охотно лишился зрения, только чтоб его водил такой мальчик, а один мой знакомый гусар наверняка сделал бы это. Только вот волосы... с ними надо что-нибудь придумать... Видел я и в Стамбуле мальчиков из благородных семейств, но такого красивого никогда.
- Как бы не повредила мне моя красота, - сказала Елена.
Несмотря на трагичность ситуации ей была приятна лесть пана Заглобы.
- Красота никогда не повредит. Да вот зачем далеко ходить? Я могу служить подходящим примером. Когда турки в Галате выжгли мне один глаз и хотели было выжечь другой, меня спасла жена тамошнего паши и только благодаря моей красоте, остатки которой вы можете видеть и теперь.
- Вы прежде говорили, что глаз вам выжгли валахи.
- Ну да, валахи, но отуреченные, слуги паши.
- Да ведь вам ни одного глаза не выжгли?
- Не выжгли-то не выжгли... собирались. От жара раскаленного железа образовалось бельмо. Все равно, что выжгли. Так что же вы со своими косами намерены делать?
- Ну, что же? Нужно обрезать.
- Нужно. Но чем?
- Саблей хорошо отсекать головы врагов, а волосы-то я уж не знаю, quo modo {Каким манером (лат.).}?
- Знаете что? Я сяду здесь и перекину вам волосы через ствол. Вы ударите саблей - и все готово. Только голову не отрубите.
- Об этом не беспокойтесь. Не раз в пьяном виде мне приходилось отсекать фитиль у свечки, самой свечки не задев. Я и вам вреда не причиню, хотя мне это дело незнакомо.
Елена присела около поваленного дерева и, перебросив на другую сторону свои роскошные косы, подняла глаза на пана Заглобу.
- Готово, - сказала она, - рубите.
И она улыбнулась грустной улыбкой. Ей жалко было своих волос. Да и пану Заглобе было как-то не по себе. Он тщательно освидетельствовал крепость ствола.
- Тьфу, тьфу! Я бы предпочел стать цирюльником и подбривать чубы казакам. Мне все сдается, что я палач и приступаю к своей страшной работе. Не знаю, известно ли вам, что палачи обрезают волосы у колдуний, чтобы там не скрылся нечистый и своею силой не помешал им. Но вы не колдунья, и мне моя работа очень не нравится. Если когда-нибудь за это пан Скшетуский не обрежет мне ушей, я первый назову его дураком. Ей-Богу, у меня мороз по коже пробегает. Закройте, по крайней мере, глаза.
Пан Заглоба размахнулся, гибкая сталь свистнула в воздухе, и густые черные пряди скатились по гладкой коре дерева.
- Готово! - сказал пан Заглоба.
Елена быстро вскочила на ноги. Лицо ее горело румянцем стыда, потому что в те времена обрезание косы у девушки считалось признаком тяжкого позора, и Елена пожертвовала волосами только в силу крайней необходимости.
Даже слезы навернулись у нее на глаза. Пан Заглоба, совершенно смущенный, не находил утешения.
- Кажется, я совершил что-то очень нехорошее, - сказал он, - и повторяю вам, что пан Скшетуский, если только он считает себя порядочным человеком, обязан отрезать мне уши. Но иначе нельзя, иначе ваша принадлежность к женскому полу сейчас же определится. Теперь, по крайней мере, мы можем идти смело. Дорогу я знаю, дед все рассказал. Теперь мы увидим в степи три дуба, около дуба овраг, а вдоль по оврагу дорога через Демьяновку в Золотоношу. Дед говорил, что по этой дороге много чумаков ездит, значит, иногда и на телегу присесть можно. Тяжелые минуты мы переживаем с вами теперь, княжна, и потом часто будем вспоминать о них. Теперь и с саблями придется расстаться: не пристало слепому деду и его поводырю иметь при себе шляхетское оружие. Засуну я ее сюда, под пень, авось, Бог даст, и найду когда-нибудь. Много видела эта сабля, много... Верите ли, я давно уже должен быть полковником, если бы не людская злоба да сплетни о моем якобы пристрастии к спиртным напиткам. Так-то все на свете, нигде нет справедливости! Если я не лез, как другие глупцы, на рожон и с хладнокровным мужеством, как второй Кунктатор, соединял ловкость, какой-нибудь пан Зацвилиховский осмеливался называть меня трусом. Добрый он человек, но язык у него поганый. Еще недавно он точил меня, зачем я братаюсь с казаками, а если бы не это братание, вы ни за что не ушли бы из лап Богуна.
Пан Заглоба засунул саблю под пень, присыпал ее травою и листьями, затем перекинул через плечи сумку и торбан, взял в руки посох, махнул им раз-другой и сказал:
- За неимением лучшего, хорошо и это; можно угостить какую-нибудь собаку, а то и волка. Скверно только, что надо идти пешком, но делать нечего! Идем!
Они пошли;, черноволосый отрок впереди, дед за ним. Дед ворчал и проклинал свою долю, заставившую его идти пешком в такую жару, хотя в степи дул прохладный ветерок. Вскоре они достигли оврага, а за оврагом на кургане росли три могучих дуба; к ним-то и направились наши пешеходы. Тут же пролегала и дорога, совершенно пустынная в это время: ни чумака, ни телеги, ни серых волов, ступающих мерным шагом, ничего. Только кое-где белели кости павшего скота. Пан Заглоба и Елена шли, останавливаясь в придорожных рощицах. Черноволосый мальчик укладывался спать на зеленой мураве, а дед бодрствовал. Приходилось им переходить и через ручьи и часами искать брода. Тогда дед переносил мальчика на руках, демонстрируя силу, удивительную для человека, питающегося подаянием. Но зато какой это был плечистый дед! Так шли они до вечера, пока отрок не сел у дороги и не сказал:
- Дальше я идти не могу, сил нет. Не пойду дальше. Тут лягу и умру.
Дед сильно встревожился.
- О, проклятая пустыня! Ни хутора, ни усадьбы по дороге, ни живого человека. Нельзя нам тут оставаться ночью. Уже вечер, через час стемнеет... Прислушайтесь-ка, княжна!
- Это волки, - сказал пан Заглоба. - Прошлой ночью они у нас лошадей съели, теперь до нас добираются. Правда, у меня есть пистолет, но пороху едва ли на два заряда достанет, а мне вовсе не хотелось бы служить марципаном на волчьем пиру. Слышите, панна, опять!
Вой становился все сильнее и сильнее.
- Вставай, дитятко! - сказал старик. - А если идти не можешь, я тебя понесу. Что же делать? Видать, полюбил я тебя, но это потому, что у меня никогда своих детей не было, а если и были незаконные, то и те басурмане, потому что я долго жил в Турции. На мне и кончится род Заглобы герба Вчеле. Вы меня приютите под старость, а сейчас вставайте или садитесь ко мне на плечи.
- Ах, я так утомилась, что и пошевелиться не в состоянии.
- А еще хвалились своею силой... Тс... тише! Ей-Богу, я, кажется, слышу собачий лай... Так и есть... Это собаки, а не волки. Значит, недалеко и Демьяновка, о которой мне говорил дед. Слава тебе, Господи! Так и есть, собаки. Слышите?
Действительно, вскоре за лесом, в нескольких сотнях шагов показались огни многочисленных хат. При свете догорающей зари еще виднелись маковки церкви. Лай собак слышался все яснее.
- Да, это Демьяновка, иначе и быть не может, - решил пан Заглоба. - Нищих всегда охотно принимают; может быть, найдется ночлег и ужин, а может быть, добрые люди и дальше подвезут. Подождите, панна, ведь это княжеское село; там и управляющий живет. И отдохнем, и сведения соберем. Князь, может быть, уже в дороге, может быть, помощь ближе, чем вы полагаете. Только помните, что вы немая... немой, хотел я сказать. Я сделал было глупость, приказав вам называть меня Онуфрием, тогда как вы говорить не можете. Я уж один буду говорить за нас обоих; я, слава Богу, помужицки говорю так же, как по латыни. Дальше, дальше! Вот и первые хаты недалеко. О, Творец! Когда же кончатся наши скитания? Хоть бы пива достать! И за то возблагодарил бы Господа Бога.
Пан Заглоба замолчал на минуту и в молчании прошел несколько шагов, но потом опять спохватился:
- Помните же, княжна, что я вам сказал. Если у вас кто-нибудь что-нибудь спросит, укажите на меня и скажите: гм! га! га! Я заметил, вы быстро соображаете, а тут дело вдет о вашей жизни. Нам бы только повстречаться с княжеским или гетманским полком, тогда мы прямо бы заявили, кто мы таковы, особенно если найдется офицер из знакомых пана Скшетуского. А это что? Кажется, огонь там, внизу? Ага! Кузница! Да там и народу немало; пойдемте туда.
В самом начале оврага стояла кузница и сыпала целыми снопами золотых искр, а в ее двери лились потоки ослепительного света. Перед кузницей толпились кучки народа. Отголоски мерных ударов молотов сливались с громким говором, с песнями и лаем собак. Пан Заглоба направился прямо к яру, ударил в струны торбана и начал:
Он подошел к толпе, гудящей перед кузницей. То были крестьяне, по большей части пьяные. Все они держали в руках палки с насаженными косами или остриями копий. Кузнецы занимались исключительно оттачиванием кос и приготовлением наконечников.
- Эй, дед! Дед! - зашумела толпа.
- Слава Богу! - промолвил пан Заглоба.
- Во веки веков!
- Демьяновка. А что?
- Да мне говорили по дороге, - продолжал дед, - что тут живут добрые люди, деда примут, накормят, напоят и денег дадут. Я стар, иду издалека, а мой поводырь дальше идти не может. Он, бедный, немой, старика водит, потому что я ничего не вижу, слепец я несчастный! Бог вас благословит, добрые люди, святой Николай чудотворец и святой Онуфрий. Еще одним глазом я чуть-чуть вижу, а в другом ночь вечная; так вот и хожу с торбаном, пою песни, и живем мы, как птицы небесные, по милости добрых людей.
- А откуда ты, дед?
- Ой, издалека, издалека. Только дайте отдохнуть... Тут у кузницы, я вижу, лавка. Садись и ты, - он обратился к Елене. - Мы из-под Лядовы, добрые люди. Только из дому мы давно-давно вышли, а теперь идем с праздника из Броварков.
- Что там слышно хорошего? - спросил старый крестьянин с косой в руках.
- Слышали, слышали много, а что хорошего, не знаем. Народу там перебывало много. О Хмельницком говорили, что атаманского сына и его рыцарей побил. Слышали также, что на русском берегу народ поднимается на панов.
Толпа поселян окружила пана Заглобу, который, сидя около княжны, время от времени перебирал струны гусель.
- Так ты слышал, что поднимается?
- Да, горькая наша доля!
- И говорят, что конец ей будет?
- В Киеве, в алтаре нашли письмо от Христа. И написано там, что будет война страшная и великое кровопролитие во всей Украине.
Окружающие еще теснее столпились возле пана Заглобы.
- Так ты говоришь, что письмо было?
- Как же, было, было! О войне, о кровопролитии... Я бы вам и еще рассказал, да у меня в горле пересохло.
поделать себе косы и копья, а теперь не знаем, начинать ли, или ждать письма от Хмеля.
Заглоба выпил чарку, крякнул и проговорил:
- А кто вам сказал, что начинать пора?
- Мы сами хотим!
- Начинать! Начинать! - раздались многочисленные голоса. - Коли запорожцы панов побили, так начинать!
"дид". Дед молчал-молчал и, наконец, спросил:
- Вы чьи люди?
- Мы князя Еремы.
- А кого вы будете резать?
Крестьяне переглянулись между собою.
- Не осилим...
- Ой! Не осилите, детки, не осилите! Бывал я и в Лубнах и видел своими глазами. Страшный он! Как крикнет - лес валится, ногою топнет - овраг вырастает. Его и король боится, и гетманы слушаются, и все его боятся. А войска у него больше, чем у хана и у султана. Не осилите, детки, не осилите. А вы еще того не знаете, - я-то знаю, - ему все ляхи придут на помощь, а пословица говорит: что лях - то сабля!
В толпе воцарилось угрюмое молчание; дед снова провел рукою по струнам торбана и продолжал, подняв голову вверг
- Идет князь, идет, а за ним столько знамен и хоругвий, сколько звезд на небе или ковыля в степи. Летит перед ним ветер и плачет, а знаете, детки, о чем он плачет? О нашей доле он плачет. Летит перед ним смерть с косою и звенит... а знаете вы, на чью шею наточена эта коса? На нашу шею, детки.
И снова молчание, только из кузницы доносился звук ударов молота.
- Кто здесь управляющий у князя? - спросил дед.
- Пан Гдешинский.
- А где он?
- Зачем же он убежал?
- Он слышал, что для них косы да копья куют... испугался и убежал.
- Тем хуже; он о вас князю скажет.
- Что ты, дед, каркаешь, как ворон? - возмутился старый крестьянин. - А мы так думаем, что панам конец пришел. И не будет их ни на русском, ни на татарском берегу; ни панов, ни князей, только казаки, вольные люди будут... и брать с нас ничего не будут, и жидов не будет... Ты сказал, что так написано в том письме от Христа. А Хмель такой же сильный, как и князь.
- Чья земля? Князя. Чья степь? Князя. Чьи стада? Князя, А прежде был Божий лес, Божья степь; кто первый пришел, тот и взял, и никому не кланялся. А теперь все панское да княжеское...
- Все ваше, детки, - сказал дед, - но я вам одно скажу: сами знаете, что не осилите князя; кто хочет панов резать, пусть здесь не остается, а бежит к Хмелю, и сейчас, завтра, потому что князь уже в дороге. Если ему пан Гдешинский наговорит про Демьяновку, то князь вас не пожалеет, всех вас до последнего вырежет... Лучше ступайте к Хмелю. Чем больше вас будет, тем Хмелю будет легче. Ох, и тяжело же ему! Впереди гетманы и все коронные войска, а позади князь, который сильнее всех гетманов. Спешите, детки, на помощь Хмелю и запорожцам... а ведь они за вашу свободу и ваше добро с панами бьются. И от князя уйдете, и Хмелю поможете.
- А ведь он правду говорит! - раздался тихий голос в толпе.
- Хорошо говорит!
- Ты видел князя в дороге?
- Видеть не видел, а в Броварках слышал, что он пошел уже из Лубен; где хоть одну косу найдет или копье, все выжжет, вырежет... Землю голую только оставит.
- Господи, помилуй!
- А где нам Хмеля искать?
сберется народ, туда и татары придут, а иначе бы вам князь по земле, нашей матери, ходить бы не дал.
- А ты, дед, пойдешь ли с нами?
- Пойти не пойду, старые кости покоя просят. А вы мне запрягите телегу, я тогда и поеду с вами, а перед Золотоношей пойду вперед посмотреть, нет ли там панских солдат. Если они там, то мы Золотоношу минуем и пойдем прямо на Трахтимиров. Там уже казацкий край... А теперь накормите и напоите меня, голоден я, и мальчик мой голоден. Завтра утром пойдем, а по дороге я вам спою о пане Потоцком и князе Ереме. Ох! И люты же они! Великое будет кровопролитие на Украине, небо все красное, и месяц, словно в крови плавает. Просите, детки, чтобы Бог смилостивился; многим из вас недолго осталось жить на Божьем свете. Слышал я, что мертвецы встают из могил и стонут, жалобно стонут.
Слова пана Заглобы нагнали страху на толпу; одни начали креститься, другие перешептываться между собою.
- Пойдем, дед, ко мне поужинать и медку выпить, - сказал старый крестьянин.
- Утомился мальчик, и не добудишься его, - сказал пан Заглоба и подумал про себя: "О, sancta siraplitas {О, святая простота (лат.).}! Ты среди ножей и мечей спать можешь. Тебя стерегут ангелы небесные, а вместе с тобою и меня, старого".
Он разбудил ее, и они пошли в деревню, которая находилась невдалеке. Старый крестьянин шел впереди, а пан Заглоба, делая вид, что читает молитву, бормотал монотонным голосом:
вместо того, чтобы идти пешком... Аминь, аминь, аминь... Богун непременно идет по нашим следам; его не обманешь... аминь, аминь!.. Да поздно уже будет. В Прозоровке мы переедем через Днепр, а там гетманский лагерь. Аминь... Через несколько дней весь край восстанет, как только князь перейдет через Днепр... Аминь... Черти бы их побрали, висельники проклятые!... Слышите, княжна, как они воют около кузни? Аминь... Тяжелые времена настали теперь для нас, но дурак я буду, если не вызволю вас, даже если бы нам пришлось бежать до самой Варшавы.
- Что это ты там бормочешь, дед? - спросил крестьянин.
- Ничего, молюсь за ваше здоровье. Аминь.
- А вот и хата моя; прошу на хлеб-соль.
Дед подкрепился бараниной и обильным возлиянием меда, а на следующий день утром, в телеге, выехал в Золотоношу в сопровождении нескольких крестьян, вооруженных косами и копьями.
А за Днепром восстание разгорелось с великой силою. Весть о корсунской победе пролетела повсюду; привычный уклад жизни рушился, все пришло в движение.