Огнем и мечом.
Часть 2.
Глава IX

Глава IX

После девятидневного похода и трехдневной переправы через Десну княжеские войска достигли Чернигова. Князь отправил вперед пана Скшетуского, чтоб тот мог разузнать о княжне и Заглобе. Но и тут, как в Лубнах, ни в замке, ни в городе о них никто не слышал. Они канули без следа, словно камень в воду, и рыцарь теперь не знал, что ему и думать. Куда они могли деться? Ведь не в Москву же пошли, не в Крым? Оставалось предположить, что они перебрались через Днепр, но в таком случае они сразу очутились бы в самом центре бунта. Там резня, пожары, пьяные толпы черни, запорожцы и татары, от которых Елену не сохранила бы даже и ее одежда. Пану Скшетускому приходила даже мысль о том, что Заглоба нарочно повел Елену в ту сторону, чтоб продать ее Тугай-бею, который мог наградить его щедрей Богуна. Мысль эта повергала его в совершенное безумие. К счастью, пан Лонгинус Подбипента знал Заглобу лучше пана Скшетуского.

- Ты выкинь это из головы, милый друг, - говорил он. - Пан Заглоба этого не сделает. И у Курцевичей было немало добра, а Богун охотно уступил бы ему все. Если б он хотел погубить девушку, ему незачем было рисковать своею жизнью.

- Правда, - соглашался наместник, - но зачем же он убегает за Днепр, а не в Лубны, не в Чернигов?

- Ты успокойся, дорогой мой. Я знаю этого Заглобу. Пил он со мной немало и деньги занимал частенько. О деньгах он не заботился, ни о чужих, ни о своих. Есть свои - тратит, чужих - не отдаст, но чтобы он решился на такой поступок, этого я от него не жду.

- Легкомысленный он человек!

- Может быть, и легкомысленный, зато ловок; всякого за нос проведет, из воды сухим выйдет. А как тебе ксендз пророчествовал, что тебе ее Бог возвратит, так и будет. Надейся, как и я надеюсь.

Пан Лонгинус тяжело вздохнул и через минуту прибавил:

- Порасспросим еще в замке: может быть, они проходили тут.

Но, увы! Дальнейшие розыски не привели ни к чему.

Замок был переполнен шляхтичами, укрывшимися здесь с женами и детьми от казаков. Князь уговаривал их идти вместе с ним и предостерегал, что казаки идут по его следам. Они не смели напасть на войско, но было весьма вероятно, что после ухода князя нападут на город и крепость. Но шляхтичи продолжали упорствовать в своем заблуждении.

- Мы тут в безопасности за лесами, - стояли они на своем. - Сюда никто не придет.

- Я же прошел через эти леса, - говорил князь.

- То вы прошли, а разбойничьи шайки не пройдут. Нет, не такие это леса!

Они дорого заплатили за свою слепоту. Вскоре после ухода князя появились казаки. Замок геройски защищался в течение трех недель, но потом все-таки был взят, и все живущие в нем вырезаны до единого. Казаки учиняли страшные зверства, разрывали детей, жгли женщин на медленном огне; заступиться, отомстить за них было некому.

А князь в это время дошел до Любеча, оставил там войско для отдыха и поехал с княгиней в Брагин, лежащий среди непроходимых лесов и болот. Через неделю переправилось и войско. В праздник Тела Господня, в Бабице над Мозырем, наступила для князя минута расставанья с женой. Княгиня должна была ехать в Туров к своей тетке, князь - нести огонь и меч в сердце Украины.

На последнем прощальном обеде присутствовала княжеская чета, фрейлины и избранное рыцарство. Но среди дам и кавалеров не было и тени прежней веселости; не одно рыцарское сердце обливалось кровью при мысли, что через минуту придется расставаться с избранницей; не одни темные или светлые очи наполнялись слезами при воспоминании, что он уходит на войну, уходит... и не вернется, может быть. Когда князь закончил свою прощальную речь, панны разрыдались, а рыцари, как более сильные духом, поднялись со своих мест и, схватившись за рукояти сабель, дружно крикнули:

- Победим и возвратимся назад!

В ответ раздался оглушительный крик, так что стены дрогнули.

- Да здравствует княгиня! Да здравствует наша мать!

- Ура! Ура!

Княгиню любили все солдаты за ее привязанность к рыцарству, за ее великодушие, щедрость и заботливость об их семействах, но больше всех любил ее князь Еремия. Это были две души, сотворенные друг для друга, отлитые по одному образцу из стали и золота.

Рыцари поочередно подходили и преклоняли колени перед ее креслом, и для каждого у нее нашлось ласковое слово. Скшетускому она, кроме того, прибавила:

- Здесь не один рыцарь получил на прощанье ленту или какой-нибудь подарок, а так как той, от кого вы хотели бы получить, нет, то примите от меня.

Она сняла золотой крестик, осыпанный сапфирами, и повесила его на шею рыцаря.

Все встали из-за стола. Панны воспользовались примером княгини и начали одаривать своих кавалеров различными подарками. Только Анна Божобогатая, самая красивая из всех, стояла у окна, одинокая, покинутая всеми: ни один рыцарь не обращал на нее внимания. Лицо ее раскраснелось, глаза горели гневом; еще никогда она не чувствовала себя такой оскорбленной. А тут еще, как на грех, подошел изменник Володыевский.

- Я хотел было просить у вас что-нибудь на память, - сказал он, - но заранее отказался от этой мысли, думая, что не пробьюсь сквозь толпу окружающих вас рыцарей.

Щеки Анны вспыхнули еще более ярким румянцем.

- Вы, вероятно, не из моих рук хотели получить подарок, - тотчас же отпарировала она, - и благоразумно сделали, что отказались от этой надежды. Там если не тесно, то очень высоко для вас.

Удар был метко направлен и сразу убил двух зайцев. С одной стороны, в нем был намек на небольшой рост рыцаря, с другой - на его чувства к княжне Барбаре Збараской. Пан Володыевский прежде был влюблен в ее старшую сестру, Анну, но потом, когда ту просватали, погоревал-погоревал да и доверил свое сердце младшей - Барбаре, в надежде, что никто о том не догадается. Бедный Володыевский окончательно сконфузился и загородил какой-то вздор:

- Конечно, не всем быть такими высокими, как пан Подбипента, например...

- Он, действительно, выше вас и не одним только ростом, но и еще кое-чем. Благодарю вас, что вы напомнили мне. И то хорошо.

Она подлетела к литвину.

- Пан Подбипента, подойдите сюда. Я также хочу иметь своего рыцаря и не знаю, найду ли более мужественную грудь, на которую могла бы приколоть этот шарф.

Пан Подбипента вытаращил глаза, словно не доверял своим ушам, потом опустился на колени так, что пол затрещал:

- О, панна! Могу ли я верить...

Анна перевязала его шарфом; пан Лонгинус в восторге схватил ее крохотные ручки и начал осыпать их горячими поцелуями.

Князь тоже простился с княгиней, и час спустя двор выехал в Туров, а войска двинулись на Припять.

Ночью на переправе, когда плотники готовили плоты, а гусары наблюдали за работами, пан Лонгинус отвел Скшетуского в сторону.

- Ох, горе какое! - тяжело вздохнул он.

- Что такое? - осведомился поручик.

- Слышал ли ты известия с Украины?

- Какие?

- Запорожцы говорили, что Тугай-бей с ордою ушел в Крым.

- Так что же? Тебе-то чего печалиться?

- Кому же и печалиться, как не мне? Ты ведь сам сказал, что казацкие головы в счет не идут, а коли татары ушли, где я достану три языческие головы, где буду искать их? А они мне вот как нужны - позарез.

- Понимаю, понимаю... я видел, как тебя сегодня шарфом опоясали.

Пан Лонгинус сложил руки.

- Скрывать дальше нечего, да и не стоит. Полюбил ее, дорогой мой, полюбил... Что за несчастье!

- Не горюй. Не верю я, что Тугай-бей ушел, а если б и так, то ты найдешь там язычников сколько твоей душе угодно. Там их столько же, сколько комаров здесь.

Но странное дело, среди этих болот красовались и богатые панские усадьбы. Княжеские рыцари, возросшие среди безлесных, сухих заднепровских степей, не хотели верить собственным глазам. И на их родине местами попадались леса и болота, но здесь весь край казался сплошным болотом. Ночь была ясная, погожая, а при свете луны, куда ни кинь взгляд, нет ни сажени сухого места. Леса, казалось, росли прямо из воды, вода фонтанами брызгала из-под ног людей и колес экипажей. Флегматичный Вурцель, и тот приходил в отчаяние.

- Странный край! - повторял он. - Под Черниговом нам угрожал огонь, а тут вода чуть не заливает!

И правда, здесь земля, вопреки своему назначению служить опорою, словно хотела расступиться и поглотить тех, кто шел по ней.

Войска перешли через Припять; дальнейший путь состоял из бесконечных препятствий, так как чуть не каждый день приходилось перебираться через реки. Конечно, о мостах и помина не было. А через несколько дней полили дожди. Люди выбивались из сил, чтоб выбраться из этого проклятого края. Князь спешил, принуждая идти вперед. Он приказывал рубить леса, устилать бревнами дорогу и безостановочно вел свою армию по намеченному пути. Солдаты видели, как он сам, не щадя собственных сил, проводил целые дни на коне, как поспевал повсюду, и не смели роптать, хотя им становилось невмочь. Мокнуть с ночи до утра, с утра до ночи увязать в грязи - есть отчего прийти в отчаяние! Лошади начинали терять роговую оболочку копыт и совсем отказывались служить. Пехоте и драгунам Володыевского приходилось на себе тащить пушки. Лучшие полки, Скшетуского и Зацвилиховского, должны были взяться за топоры и мостить дороги. То был страшный переход, в котором воля вождя и энергия солдат превозмогали все препятствия. До сих пор никто еще не осмеливался весною проходить с армией по этим местам. К счастью, на княжеские войска во время похода не было совершено ни одного нападения. Тамошний народ, тихий, спокойный, не думал о восстании и даже впоследствии не присоединился к казакам. Он и теперь сонными глазами спокойно встречал и провожал проходящих мимо него рыцарей, покорно исполнял все, что ему приказывали.

Наконец, после двадцати дней нечеловеческих трудов и усилий, войска князя вступили в мятежный край. "Ерема идет! Ерема идет!" - раздавалось эхо по всей Украине, вплоть до Диких Полей, до Чигирина, до Егорлыка. "Ерема идет!" - слышалось по всем городам, селениям, хуторам и пасекам, а при этой вести косы, вилы и ножи сами собой выпадали из рук крестьян, лица бледнели, толпы буйного народа бежали в Сечь, как стаи волков, поднятые охотничьим рогом; татарин, зашедший сюда для грабежа, слезал с коня и прикладывал ухо к земле, а в уцелевших еще замках звонили в колокола и пели "Те Deum laudeamus! {"Тебя, Бога, хвалим!" (лат.).}".

А грозный лев лег на рубеже взбунтовавшейся земли и отдыхал.