| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1884 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава IV
- Истинное чудо явил нам Господь Бог, - говорил пан Заглоба Володыевскому и Подбипенте, сидя в комнате Скшетуского, - истинное чудо, говорю я вам, что дозволил мне вырвать ее из собачьих зубов и сохранять в целости всю дорогу; будем надеяться, что Он еще смилуется над нами. Только бы она была жива. А мне все сдается, что он ее снова похитил. Обратите внимание, что после Пулуяна он занял его место при Кривоносе (чтоб его черти искривили!) и должен был быть при взятии Бара.
- Он мог не найти ее в толпе несчастных; говорят, там погибло до двадцати тысяч, - заметил Володыевский.
- Вы его не знаете. Я готов поклясться в том, что он знал о ее пребывании в Баре. Иначе и быть не может, он спас ее от смерти и увез куда-нибудь.
- Невеликое утешение. На месте пана Скшетуского я скорее согласился бы, чтоб она погибла, чем попала в его руки.
- И тут радостного мало: если она погибла, то погибла опозоренная...
- Так и так плохо! - сказал Володыевский.
- Ох, плохо! - повторил пан Подбипента.
Заглоба начал теребить свои усы и бороду и, наконец, разразился:
- Ах, чтоб на вас чума нашла, чтобы татары из ваших внутренностей скрутили тетиву для своих луков!
- Я не знал этой панны, - грустно проговорил Володыевский, - но лучше бы меня самого постигло несчастье.
- Я видел ее раз в жизни, но как подумаю о том, где она, то жить не хочется, - сказал пан Лонгинус.
- То вам, - закричал пан Заглоба, - а каково мне, коли я полюбил ее, как отец, и от татарской неволи высвободил, каково мне?
- Нет, а каково пану Скшетускому!
Все замолкли. Первый встрепенулся пан Заглоба.
- Неужели мы ничем не можем помочь?
- Если помочь не можем, то должны отомстить, - отозвался Володыевский.
- Если б Господь послал генеральную битву! - вздохнул пан Лонгинус. - О татарах говорят, что они уже переправились и в полях стали лагерем.
Пан Заглоба начинал кипятиться:
- Не может быть, чтоб мы оставили бедняжку, ничего не предприняв для ее спасения. Я уже довольно потаскался по белому свету, старые кости на покой просятся, но для своей княжны готов отправиться хоть в Стамбул, даже если б для этого вновь пришлось напяливать мужицкую сермягу и тащить торбан... ol Будь он проклят! Без отвращения вспомнить о нем не могу!
- Вы искусны на всякие затеи, придумайте что-нибудь, - поддержал его пан Подбипента.
Горе живет в нем и мучит хуже болезни. Вы присматривайте за ним, как бы он умом не повредился. Часто бывает, что от великих горестей mens {Дух (лат.).} начинает бродить, как вино, пока совсем не прокиснет.
- Бывает, бывает! - и пан Лонгинус покачал головой.
Володыевский нетерпеливо повернулся на лавке и спросил:
- Какие же у вас планы?
- Мои планы? Прежде всего, мы должны узнать, жива ли она, бедняжка (да хранят ее святые ангелы от всякого зла!), а узнать можем двумя способами: или найти верных казаков, которые сделают вид, что хотят соединиться с Хмельницким, убегут к Богуну и узнают у его людей о чем-нибудь...
- Такие у меня есть - драгуны русские! - воскликнул Володыевский.
- Подождите... или взять "языка" из тех, что брали Бар, не знает ли чего. Все они на Богуна чуть не молятся, больно уж он нравится им, чертям, песни о нем поют (глотки бы у них полопались!) и рассказывают один другому, что он сделал и чего не сделал. Если он похитил княжну, то от них это не укрылось.
- Можно и казаков послать, и о "языке" позаботиться, одно другому не мешает, - заметил пан Подбипента.
- Именно. Блестящие способности у вас, милый пан Лонгинус. Если мы узнаем, что она жива, - главное дело сделано. Если вы (только, прошу вас, говорите откровенно) хотите на самом деле помогать Скшетускому, то подчинитесь мне; я человек более опытный. Мы переоденемся мужиками и постараемся узнать, куда он скрыл ее, а как узнаем, я головой ручаюсь, что достанем ее хоть из-под земли. Главное затруднение во мне и Скшетуском - нас Богун знает, ну, а уж если узнает, то после этого нас и родная мать не признает. А вас обоих он не видел.
- Меня видел, - сказал пан Подбипента, - ну да это пустяки.
- Может быть, Бог отдаст его в наши руки! - прибавил пан Володыевский.
- Ну, это лишнее, - воспротивился пан Заглоба. - Пусть с ним лучше палач занимается. Начинать нужно осторожно, чтобы не испортить всего дела. Не может быть, чтобы никто не знал о том месте, где он ее спрятал.
- Может быть, наши узнают что-нибудь. Если князь позволит, я выберу тех, кто поверней, и вышлю хоть завтра утром.
- Князь-то дозволит, но узнают ли они что-нибудь, в этом я сомневаюсь. Послушайте только, мне приходит в голову такой способ: вместо того, чтобы высылать кого-нибудь, переоденемся-ка холопами да сейчас и в дорогу, не мешкая.
- О, ну это никак невозможно! - вскричал пан Володыевский.
- Но почему?
- Значит, вы не знаете военной службы. Если войска стоят nemine excepro {В полном сборе (лат.).}, то это святое дело. Отец и мать умирай - рыцарь и тогда не пойдет просить отпуска, потому что это - величайший позор для солдата. После генерального сражения, когда неприятель разбит, - можно, но не раньше. Помните, как Скшетускому хотелось ехать к невесте, однако он и словом не обмолвился. Уж, казалось бы, репутация его безупречна, князь его любит, а он даже не заикнулся об отпуске, потому что знает свой долг. Собственно говоря, это общественное дело, а там частное. Я не знаю, как в других странах, хотя думаю, что везде одинаково, а у нашего князя перед битвой не дают отпусков, в особенности офицерам. Даже бы душа у Скшетуского разрывалась на части, он и то не пойдет за этим к князю.
- Слов нет, он по духу римлянин, - сказал пан Заглоба, - но если бы кто-нибудь стороной шепнул об этом князю? Может быть, он своей волей дал бы мне и вам отпуск.
кто из нас выйдет из лагеря? Не себе, а несчастной отчизне должны мы служить теперь.
- Знаю я это, и службу военную с давних пор знаю, и потому сказал вам, что предположение это только мелькнуло в моем уме, a не засело там. Да и по совести сказать вам, пока шайки грабителей не разгромлены, мы мало чего сумеем, ну, а когда они будут разбиты, когда их будут преследовать, когда неприятель будет спасать свою шкуру, тогда мы смело можем затесаться в их ряды и легко разузнать все, что желаем. Только поскорее подходило бы остальное войско, а то мы, пожалуй, все перемрем тут со скуки. Князь Доминик долго заставил себя ждать.
- Его ожидают дня через три.
- Дай Бог поскорее! А пан коронный подчаший сегодня будет?
- Сегодня.
Тут двери отворились, и в комнату вошел Скшетуский. Лицо его было неподвижно; могильным холодом и спокойствием веяло от него.
Невозможно было без глубокого сожаления смотреть на это молодое лицо, на котором, казалось, никогда и не появлялась улыбка. Борода пана Яна отросла до половины груди и серебрилась кое-где сединою.
Он никому не жаловался и подчеркнуто спокойный на вид весь ушел в исполнение своих служебных обязанностей.
- Мы тут толковали о вашем несчастье, которое, впрочем, и наше несчастье, - сказал пан Заглоба, - но, Бог свидетель, ничем вас утешить не можем. А так как одними вздохами да слезами делу не поможешь, то мы решились отдать свою жизнь, только бы вырвать княжну из неволи, если она, бедняжка, жива еще до сих пор.
- Да вознаградит вас Бог!
- Мы пойдем с тобой хоть в обоз к Хмельницкому, - прибавил Володыевский, беспокойно поглядывая на товарища.
- Да вознаградит вас Бог! - повторил Скшетуский.
- Мы знаем, - продолжал Заглоба, - что вы поклялись отыскать ее живую или мертвую. Мы готовы хоть сейчас...
Скшетуский сел на лавку, уставился в одну точку и не отвечал ничего, так что пан Заглоба начал даже злиться. Что же это он, отказывается от своего намерения, что ли? Если так, то Бог ему судья! Нет, верно, на белом свете ни памяти, ни долга. Ну да хорошо... авось, отыщутся и такие, что и без него попытаются спасти ее, до последней капли крови будут биться.
В комнате воцарилось молчание, прерываемое только вздохами пана Лонгинуса. Наконец, Володыевскому надоело ждать, он подошел и ударил Скшетуского по плечу.
- Ты откуда сейчас?
- От князя.
- Ну, и что же?
-- Ночью иду на разведку.
- Далеко?
- Под Ярмолинцы, если дорога свободна.
Володыевский и Заглоба переглянулись и сразу все поняли.
- Мы пойдем с тобою.
- Тогда тебе нужно спроситься у князя, не назначит ли он тебе другого дела.
- Пойдем вместе. Мне его надо еще кой о чем спросить.
- И мы с вами! - сказал Заглоба.
В княжеской приемной толпилось множество офицеров разных хоругвий; войска, подходящие к Чолганскому Камню, спешили отдать себя в распоряжение князя. Пану Володыевскому и Подбипенте довольно долго пришлось ждать аудиенции, зато князь сразу позволил им и самим ехать, и драгунов-русинов направить в лагерь богуновских казаков для сбора сведений о княжне.
- Я нарочно выдумываю разные дела для Скшетуского, - сказал князь. - Я вижу, что горе точит его сердце. Ничего он не говорил вам?
- Очень мало, - ответил Володыевский. - В первую минуту он вскочил, чтоб идти, очертя голову, на казаков, но затем вспомнил, что теперь войска стоят nemlne excepto, что мы все обязаны защищать родину, и потому не ходил с этим к вашему сиятельству. Только Богу одному известно, каково ему сейчас.
- Он сильно страдает. Присматривайте же за ним; я вижу, вы очень преданы ему.
Володыевский низко поклонился и вышел из комнаты, потому что в эту минуту к князю пришли киевский воевода, пан Денгоф, староста стобницкий и другие важные лица.
- Ну, что? - первым словом спросил Скшетуский.
- Еду вместе с тобой. Только мне нужно отправить кой-куда людей из моего полка.
Они вышли, а с ними Подбипента, Заглоба и Зацвилиховский, который направлялся к своей хоругви. Недалеко от стоянки драгунов нашим друзьям попался пан Лащ, идущий с несколькими своими товарищами, такими же пьяными, как и он сам. Пан Заглоба глубоко вздохнул. Он еще под Константиновом сдружился с паном коронным стражником и находил в его характере много приятных черт. Пан Лащ, гроза и страх неприятеля, свободное от занятий время обыкновенно любил посвящать попойкам в кругу людей вроде пана Заглобы. То был буян чистейшей воды, натворивший столько безобразий, что, живи он в другой стране, давно бы ему не миновать виселицы. На нем висело несколько смертных приговоров, но он и в мирное время обращал на них не особенно много внимания, а в военное и подавно. К князю он присоединился еще под Росоловцем и оказал ему значительную помощь под Константиновом, но в Збараже сделался почти невыносимым благодаря своим выходкам. Трудно сосчитать, сколько вина и меду выпил с ним пан Заглоба, сколько вздора нагородил ему, но со времени взятия Бара старый шляхтич утратил веселое расположение духа и более не посещал уже пана стражника. Пан Лащ думал было, что Заглоба уехал куда-то, как вдруг столкнулся с ним лицом к лицу. Он протянул ему руки навстречу.
- А, здравствуйте! Отчего не заглянете ко мне, что поделываете?
- Я все с паном Скшетуским, - ответил Заглоба.
Стражник недолюбливал Скшетуского за неприветливость и называл его иронически мудрецом. Он хорошо знал о несчастье, постигшем Скшетуского, но до поры до времени воздерживался от каких-либо комментариев на этот счет. Теперь же винные пары шумели в его голове, он взял поручика за пуговицу жупана и спросил:
- А вы все по возлюбленной плачете? Хороша была?.. А?
- Оставьте меня! - глухо сказал Скшетуский.
- Подождите минуту.
- Я спешу по делу, по службе. Пустите!
- Постойте, - настаивал Лащ с упорством пьяного человека. - Вам дело, не мне. Мною тут командовать никто не смеет.
Он понизил голос:
- Не дотрагивайтесь до моей раны.
- Не дотрагиваться? Не бойтесь. Коли хороша она была, то жива.
Лицо Скшетуского покрылось смертельной бледностью, но он сдержался и сказал:
- Пан стражник, не забывайте, с кем вы говорите.
Лащ вытаращил глаза.
- Что такое? Вы грозите, грозите мне?..
- Идите своей дорогой, пан стражник! - крикнул, дрожа от злости, Зацвилиховский.
- Ах вы, дрянь этакая! - трещал стражник. - Господа, за сабли!
Он выхватил саблю и бросился с нею на Скшетуского, но в то же мгновение сабля его была выбита из рук, а сам он с размаху растянулся на земле.
Пан Скшетуский не добивал его. Он стоял, бледный, взволнованный, посреди сбежавшейся толпы. С одной стороны подоспели солдаты стражника, с другой - солдаты Володыевского высыпали, словно пчелы из улья. Раздались крики: "Бей! Бей!". Вот засверкали обнаженные сабли, свалка могла каждую минуту перейти в битву. На счастье, сторонники Лаща, видя свою малочисленность, поостыли, схватили пана стражника и потащили его за собою.
Если б он имел дело с менее приученными к дисциплине офицерами, его, вероятно, давно бы разорвали в клочья, но старик Зацвилиховский скоро образумился, крикнул "Стой!", и сабли скрылись в ножнах.
Тем не менее, проходивший в это время пан Кушель счел своей обязанностью довести о происшедшем до сведения князя. Он торопливо вошел в его комнату и крикнул:
- Князь, солдаты рубятся между собой.
В это время дверь с грохотом распахнулась, и в комнату, словно пуля, влетел бледный от бешенства пан стражник.
- Ваше сиятельство! - орал он. - Справедливости! В вашем лагере, точно у Хмельницкого, ни на заслуги, ни на достоинство не обращают внимания! Обнажают сабли против сановников государства! Если вы не рассудите по справедливости, не приговорите к смерти дерзкого обидчика, я сам с ним расправлюсь.
Князь встал из-за стола.
- Что случилось? Кто обидел вас?
- Ваш офицер, Скшетуский.
На лице князя выразилось неподдельное изумление.
- Скшетуский?
Тут двери отворились, и вошел Зацвилиховский.
- Я не на очную ставку пришел сюда, а требую кары, - продолжал кричать Лащ.
Князь повернулся к нему и остановил на нем свои глаза.
- Тише, тише! - медленно и с нажимом сказал он.
Вероятно, в его взгляде или тихом голосе было действительно что-то настолько страшное, что известный своим нахальством стражник сразу умолк, точно потерял дар речи, а все присутствующие побледнели.
- Говорите вы! - приказал князь Зацвилиховскому.
Зацвилиховский передал всю суть дела и закончил так:
- Вы знаете меня, князь, знаете, что в течение всей моей семидесятилетней жизни ни одно слово лжи не замарало моих уст, и теперь, даже под присягой, я не могу ни слова выкинуть из моего рассказа.
Князь знал, что Зацвилиховский всегда говорит правду, к тому же, пан Лащ был хорошо ему известен. Тем не менее, он, не сказав ни слова, взялся за перо и начал что-то писать.
- Вы просили справедливости? Вы получите то, что просили, - сказал он стражнику; окончив свое письмо.
Стражник раскрыл было рот, хотел что-то сказать, но язык не слушался его. Наконец, он подбоченился, поклонился князю и гордо вышел из комнаты.
- Желенский, - сказал князь, - отнесите это письмо пану Скшетускому.
Пан Володыевский, который не отходил от пана Скшетуского, встревожился при виде пажа князя. Желенский, не говоря ни слова, отдал пакет и ушел. Скшетуский прочел письмо Еремии и подал его товарищу.
- Читай, - сказал он.
Пан Володыевский взглянул и вскрикнул:
- Назначение в поручики! - и кинулся на шею Скшетускому.
Звание поручика гусарской хоругви давало носившему его высокое положение в военной иерархии. В полку, где служил пан Скшетуский, ротмистром был сам князь, а поручиком пан Суффчинский из Сенчи, человек старый, давно выбывший из действительной службы. Пан Ян фактически исполнял должность и того, что вовсе не казалось странным. Во многих полках два первых чина всегда бывали номинальными. Так, например, в королевской хоругви ротмистром был сам король, в хоругви примаса - примас, поручиками - высшие придворные сановники, а должность их исполняли наместники, которых по привычке называли поручиками и ротмистрами. Таким фактическим поручиком был пан Ян, но между самим званием и исполнением сопряженных с ней обязанностей лежала целая пропасть. Благодаря новому распоряжению пан Скшетуский сразу сделался одним из высших офицеров князя-воеводы русского.
Друзья вновь пожалованного поручика радостно приносили ему свои поздравления, а он сам оставался таким же, как был: лицо его ни на минуту не утратило своей каменной неподвижности. На всем свете не было почестей, которые могли бы обрадовать его.
Все-таки он встал и пошел благодарить князя. Володыевский принялся расхаживать по комнате и потирать руки.
- Ну и ну! - повторял он. - Поручик гусарской хоругви! В таких молодых летах еще никто не получал этого звания.
- Только бы Бог возвратил ему его счастье! - сказал Заглоба.
- В том-то и дело! Вы заметили, он даже и бровью не повел?
- Господа! - вздохнул Заглоба. - Что же тут странного? Я за нее тоже отдал бы свои пять пальцев, вот те самые, которыми отбил неприятельское знамя.
- Значит, пан Суффчинский умер?
- Должно быть, так.
- Кто же будет наместником? Хорунжий почти мальчик и только с Константинова занимает свое место.
Вопрос этот так и остался бы неразрешенным, если бы ответ не принес сам поручик Скшетуский.
- Пан Подбипента, - сказал он, - князь назначил вас наместником.
- О, Боже! Боже! - простонал пан Лонгинус, молитвенно складывая руки.
- С таким же успехом могли бы назначить наместником финляндскую кобылу, - пробормотал Заглоба.
- Ну, а экспедиция? - спросил пан Володыевский.
- Едем, едем сейчас.
- Много людей князь приказал взять с собой?
- Казацкую и валашскую хоругви, всего пятьсот человек.
Спустя два часа, вместе с заходом солнца, четверо наших друзей выезжали из Чолганского Камня на юг, а на север из княжеского лагеря выходил пан стражник со своими людьми. Рыцари, не щадя криков и насмешек, теснились около пана Кушеля, который рассказывал, по какой причине пан стражник был изгнан, и как это случилось.
- Я отнес ему приказ князя, и, поверите ли, это было очень неприятное поручение. Когда он прочел бумагу, то взвыл, как вол, когда его клеймят железом. На меня кинулся было с кинжалом, Да увидел немцев пана Корыцкого и моих драгунов. Потом как закричит: "Хорошо! Хорошо! Я уйду, они меня гонят! Пойду к князю Доминику; он меня любезнее примет! Не буду служить с нищими, а уж этому негодяю докажу, что значит Лащ!". Я думал, он задохнется от злости; стоит около стола, да нет-нет и ударит по нему кинжалом. И, знаете, я боюсь, как бы он не сделал худого пану Скшетускому; с таким шутки плохи. Человек он гордый и никогда не спускал ни одной обиды.
А поручик тем временем во главе своего отряда приближался к Ожиговцу, расположенному в направлении Бара и Медведовки. Хотя сентябрьские холода уже позолотили разными красками листья деревьев, ночь стояла тихая и теплая, словно в июле. После дождливого лета наступила сухая погожая осень с яркими днями и светлыми ночами. Дорога была хорошая, опасаться нечего, - княжеский лагерь еще так близко, - и отряд шел быстро. Наместник с несколькими солдатами ехал впереди, а за ними Володыевский, Заглоба и пан Лонгинус.
- Посмотрите, как светло на этом пригорке, - шептал пан Заглоба, - словно днем. Говорят, что такие ночи бывают только во время войны, чтоб души, оставившие тело, в потемках не разбивались о деревья, как воробьи в сарае о стропила, и легче находили дорогу. Сегодня пятница, день Спасителя, сегодня мертвецы не выходят из могил, и злые духи ничего не могут сделать с человеком. Я чувствую себя легче, и хочется надеяться на лучшее.
- Хуже всего в бездействии сидеть на месте, - продолжал Заглоба. - Как сядешь на коня, так и чувствуешь, что понемногу вытрясаешь из себя всякое горе, и в конце концов, глядишь, и совсем вытряслось.
- Ну, едва ли это верное средство, - глубоко вздохнул пан Лонгинус. - Если чувство искреннее, то с ним ничего не поделаешь.
Володыевский пришпорил своего коня и поравнялся со Скшетуским. Долго ехал он рядом с ним, долго в молчании рассматривал его неподвижное лицо, наконец, ударил своим стременем в его стремя.
- Святое это дело, только ты ведь не монах, чтоб посвящать себя одной молитве.
Пан Ян повернул к товарищу свое страдальческое лицо и спросил глухим, полным смертельного отчаяния голосом:
- Скажи, что же мне остается, кроме монашеской рясы?
- Остается спасти ее, - ответил Володыевский.
моим рассудком'. Я уж ничего не желаю, только бы вырвать ее из этих злодейских рук, а там пусть она ищет пристанища, которое и я себе буду искать. Видно, такова воля Божья. Дай мне молиться, не трогай моей кровавой раны...
Володыевскому стиснуло сердце; он хотел было сказать что-то, но слова не сходили с его языка. Товарищи в немом молчании ехали впереди.