Огнем и мечом.
Часть вторая.
Глава XVI

Глава XVI

Но это было отступление льва, которому нужно было много места для прыжка.

Князь нарочно подпустил Кривоноса, чтобы тем сильнее было поражение. В самом начале битвы он хлестнул своего коня и будто начал бежать; видя это, запорожцы и чернь прорвали ряды, чтобы догнать его и окружить. Но князь вдруг повернул и ударил на них с такой силой, что они не могли даже дать отпора Войска Вишневецкого гнали их целую милю до переправы, потом через мосты и плотину до самого табора, убивая без пощады; а героем дня был шестнадцатилетний Аксак, который первым ударил на запорожцев и произвел панику в их рядах Только с такими старыми и опытными солдатами мог выкидывать князь подобные фортели и придумать это притворное бегство, которое в каждом другом войске легко молю бы обратиться в действительность. Этот день кончился для Кривоноса еще большим поражением, чем первый: у него отняли асе полевые орудия, много знамен, в числе которых выли и коронные польские, взятые запорожцами под Корсунью.

Если бы пехота Корицкого и Осинского и пушки Вурцеля могли поспеть за кавалерией, то заодно мог бы быть взят и запорожский табор. Но пока они подошли, наступила ночь, и неприятель отошел так далеко, что его нельзя уже было догнать. Тем не менее Зацвилиховский захватил половину табора с огромными запасами оружия и припасов. Чернь уже два раза хватала Кривоноса, чтобы выдать его князю, и только обещание немедленно присоединиться к Хмельницкому спасло его. Он в отчаянии бежал с уцелевшей частью в Махновку, куда подошел и Хмельницкий, который в первом порыве гнева велел приковать его за шею к пушке.

Только потом, немного остыв, он вспомнил, что несчастный Кривонос залип кровью всю Волынь, взял Попонное, отправил на тот свет тысячи шляхты и одерживал много побед, пока не встретился с Иеремией. За эти заслуги гетман сжалился над ним и не только отпустил его, но даже вверил ему войско и послал в Подолию на новую резню.

Между тем князь Вишневецюм объявил отдых своему войску, которое тоже много пострадало, в особенности при штурме табора, из-за которого так ловко и упорно оборонялись казаки. В этой битве пало около пятисот солдат. Полковник Мокрский умер от ран; ранены были, хотя и неопасно, Кушель, Поляновский и молодой Аксак, а Заглоба, освоившийся с теснотой и битвой и не отстававший от других, получил два удара цепами и лежал теперь неподвижно, как мертвый, в повозке Скшетуского. Таким образом судьба помешала поездке в Бар; к тому же князь послал Скшетуского в город Заславль, чтобы уничтожить там собравшиеся толпы черни. И он пошел, не намекнув князю ни словом о Баре. В продолжение пяти дней он жег и резал, пока не очистил окрестностей. Наконец люди его до того утомились постоянной войной, походами, засадами и караулами, что он решился идти в Тарнополь, куда пошел и князь.

Накануне возвращения, остановившись в Сухожиньцах над Хомором, Скшетуский расставил, войско по деревне и сам остановился в мужицкой хате. Утомленный бессонными ночами и трудами, он уснул и проспал как убитый всю ночь. Под утро он начал грезить не то наяву, не то в полусне. Ему казалось, что он в Лубнах и будто никогда и не уезжал из них, что он спит в своей комнате в цейхгаузе, что Жендян, как обыкновенно утром, приготовляет ему одеваться. Однако действительность рассеяла его мечтания и напомнила ему, что он в Сухожиньцах, а не в Лубнях, - одна только фигура Жендяна не исчезала передним, и Скшетуский видел, как он, сидя у окна на скамейке, смазывал ремни его панциря, которые от жары покорчились. Думая, что это все еще сон, Скшетуский закрыл глаза и через минуту снова открыл их; Жендян все сидел у окна

- Жендян! - крикнул Скшетуский. - Это ты или твой дух?

Юноша испугался его крика, уронил панцирь на пол и развел руками:

- О, Боже! Что вы так кричите? Какой там дух! Я жив и здоров.

- И ты вернулся?

- А разве вы прогнали меня?

- Подойди ко мне, я тебя обниму!

Верный юноша бросился к своему господину и обнял его колени, а Скшетуский целовал его голову, радостно повторяя:

- Ты жив! Ты жив!

- О, мой дорогой господин, от радости я не могу говорить.. О, Господи... но вы так крикнули, что я уронил панцирь. Ремни совеем скорчились... видно, у вас не было слуги. Ну, слава Богу, о, мой дорогой господин!..

- Когда ты приехал?

- Сегодня ночью.

- Что ж ты не разбудил меня?

- На что мне было будить вас. Я только утром взял ваше платье.

- Откуда ты приехал?

- Что же ты там делал? Что с тобой было? Говори, рассказывай.

- Да видите ли, приехали казаки в Гущу грабить воеводу брацлавского, а я был там раньше с отцом Патронием Лаской, который взял меня от Хмельницкого, когда воевода посылал его туда с письмами. Ну, я вернулся с ним, а теперь казаки сожгли Гущу и убили отца Патрония за его расположение к нам; такая участь постигла бы, верно, и воеводу, если б он был дома, хотя он благочестив и держит их сторону.

- Говори ясно, не путай, а то я ничего не могу понять. Ты сидел у казаков, у Хмеля? Так что ли?

- Да, у казаков. Как они взяли меня в Чигирине, так и держали и считали своим. Но одевайтесь. Боже, как все поношено... и в руки нечего взять. А, чтобы их там!.. Вы на меня не сердитесь, что я не передал письма, которые вы писали из Кудака? Злодей Богун отнял их у меня; если б не тот толстый шляхтич, то я бы расстался и с жизнью.

- Знаю, знаю! Ты не виноват. Этот толстый шляхтич в нашем обозе. Он мне рассказал, как все было. Ведь он и барышню украл у Богуна, и теперь она находится в Баре и совершенно здорова.

- Слава Богу! Я знал, что она не досталась Богуну. Значит, теперь и до свадьбы недалеко.

- Должно быть, так Отсюда мы двинемся в Тарнополь, а потом в Бар.

- Слава Богу! Богун тогда повесится; ему предсказала колдунья, что он никогда не получит той, о которой думает, а возьмет ее лях, и этот лях, верно, вы.

- Откуда ты все это знаешь?

- Слышал. Вы одевайтесь, а я все расскажу, - нам уж и завтрак готов... Когда я выехал чайкой, из Кудака, мы ехали ужасно долго, против течения, да к тому же и чайка испортилась и нужно было ее поправлять. Ехали мы, ехали.

- Ехали, ехали, - перебил его нетерпеливо Скшетуский.

- И наконец приехали в Чигирин, а что там случилось со мною, вы уже знаете.

- Знаю, знаю!

- И вот, лежу я в конюшне, света Божьего не вижу. Только ушел Богун, как пришел Хмельницкий со множеством запорожцев. А великий гетман перед тем наказал чигиринцев за их преданность запорожцам, и в городе было много убитых и раненых; они думали, что я из их числа, и не только не убили меня, но приютили, лечили и татарам не позволили взять меня в плен, хотя они им позволяли все. Придя в себя, я задумался: что мне делать? А эти негодяи пошли под Корсунь и там побили гетманов. О, что видели мои глаза, я не могу даже высказать! Они ничего не скрывали от меня считали меня своим. А я думаю: бежать или нет? Но я убедился, что безопаснее остаться, пока не подвернется более удобный случай. Когда из Корсуни начали свозить ковры, серебро, драгоценности, то у меня сердце разрывалось на части, а глаза чуть не вылезли Были такие разбойники, что продавали шесть серебряных ложек за талер, а потом - за кварту водки; золотую пуговицу; запонки или султан от шапки можно было достать за полкварты. Я и подумал: чем напрасно сидеть, лучше я чем-нибудь поживлюсь. Если Бог даст вернуться когда-либо в Жендяны, на Полесье, где живут мои родители, то отдам им все. Они судятся с Яворскими уж пятьдесят лет, и им не на что больше вести процесс. Я накупил столько добра; что пришлось навьючить двух лошадей; это только и утешало меня в моем горе; мне без вас было очень скучно.

- Ты, Жендян, все такой же: из всего сумеешь извлечь себе пользу.

-- Что же худого в том, что Господь наделил меня этим? Я не украл, а кошелек, который вы мне дали на дорогу в Разлоги, я возвращаю, потому что туда я не доехал.

- Если тебе так повезло, то ты, верно, богаче меня, но все-таки уж оставь у себя и этот кошелек

- Покорно благодарю! Теперь, слава Богу, обрадуются родители и девяностолетний дедушка. А уж у Яворских вытянут судом последний грош и пустят по миру с сумой. Вы тоже останетесь в барыше, потому что я не стану напоминать о том поясе, который вы обещали мне в Кудаке.

- Ты мне уже напомнил! Ах ты ненасытный! Я не знаю, где этот пояс, но уж если я обещал, то дам другой.

- Бог помог мне нажиться от этих злодеев. Одно только огорчало меня: я не знал, что с вами, и завладел ли Богун княжной. Вдруг приходит известие, что он едва жив и лежит в Черкассах, побитый князьями. Я сейчас в Черкассы. Ведь вы знаете, что я умею прикладывать пластыри и ходить за ранеными. Полковник Донец поехал со мною и велел мне ухаживать за этим разбойником. И когда я узнал, что княжна ушла с тем шляхтичем, то у меня точно камень свалился с сердца. Я пошел к Богуну и думаю: узнает он меня или не узнает? Но он лежал в горячке и сначала не узнал, а потом уж, когда поправился, спросил: "Ты ехал с письмом в Разлоги?" - Да, говорю. - "Так это я тебя ранил в Чигорине?" - Да - "Так ты служишь у Скшетуского?" Тут-то я и начал лгать. Никому я, говорю, не служу. Я больше видел обид, чем хорошего на этой службе и потому я предпочел уйти к казакам, на свободу и вот уж десять дней, как я ухаживаю за вами и, Бог даст, вылечу! Он мне поверил и стал откровенничать. От него я узнал, что Разлоги сожжены, что он убил двух князей, а остальные же, узнав об этом, хотели идти к нашему князю, но не могли, а бежали в литовское войско. Но хуже всего было, когда он вспомнил об этом толстом шляхтиче: он так щелкал тогда зубами, точно грыз орехи.

- Долго он хворал?

- Долго. Сначала раны закрылись, а потом скоро открылись, потому что он не берегся. Много ночей просидел я над ним (чтоб его черт побрал!), хоть он того не стоил. Но должен вам сказать, что я поклялся для спасения моей души отплатить ему за обиду, и я сдержу эту клятву, хотя бы мне пришлось ходить за ним всю жизнь; он побил меня, как собаку, а я же не какой-нибудь хам. Он должен умереть от моей руки, разве только кто другой раньше меня убьет его. Я мог бы не раз убить его, потому что часто около него не было никого, кроме меня, но мне было стыдно убивать лежащего в постели.

- Это делает тебе честь, что ты не убил больного и безоружного. Тогда вышло бы по-холопски, а не по-шляхетски.

"Помни, дурак, что ты шляхтич и должен быть самолюбив, - служи верно, но не давай себя в обиду". И сказал еще, что если шляхтич поступает по-мужицки, то сам Христос плачет. Я запомнил его слова и остерегаюсь этого. Я не мог воспользоваться удобным случаем, а доверие его росло все больше и больше Он часто спрашивал: "Чем тебя наградить?" "Чем твоей милости будет угодно", - отвечал я. И не могу жаловаться: он щедро наградил меня, а я все брал, чтобы добро не оставалось в злодейских руках Ради него и другие давали мне, так как его там любят больше всех, - и казаки, и чернь, хотя к последней он относится с презрением, - Жендян покачал головой, как будто припоминая что-то, и продолжал: - Удивительный он человек! У него много шляхетской удали. Княжну он безумно любит. Как только он немного поправился, к нему пришла колдунья и гадала; но ничего хорошего не вышло. Хотя эта бесстыжая великанша и имеет сношения с чертями... но девка - молодец! Как засмеется, словно кобыла заржет на лугу. Зубы у нее белые и крепкие, хоть железо грызть, а идет - так земля дрожит. Очевидно, я ей приглянулся, и она не проходила мимо, чтобы не дернуть меня то за волосы, то за рукав или не толкнуть, и звала меня к себе, но я боялся, чтобы черт не свернул мне шею, ведь тогда все, что я собрал, пропало бы. "Разве тебе мало других?" - говорил я ей. А она: "Ты хотя и мальчишка, но понравился мне". - "Ступай прочь!" - А она снова: "Понравился ты мне, да, понравился".

- И ты видел, как она ворожит?

- И видел и слышал. Она делала дым, шипенье, писк и какие-то тени. Мне было даже страшно. Она станет посередине комнаты, поднимет кверху брови и говорит. "Лях при ней". То насыплет пшеницы на сито, смотрит, - зерна так и шевелятся, а она повторяет: "Лях при ней". Если бы он не был такой душегуб, то, право, жаль было бы смотреть на его отчаяние. После каждой такой ворожбы он бледнел и ломал руки умоляя княжну простить его, что он, как разбойник, пришел в Разлоги и убил ее братьев. "Где ты, зозуля? Где ты, моя дорогая? Мне не жить уж без тебя! Теперь я тебя пальцем не трону, буду твоим рабом, только бы поглядеть на тебя". Потом вспомнит Заглобу и начнет грызть зубами кровать, пока не заснет, да и во сне стонет и вздыхает.

- И никогда она ему хорошо не ворожила?

- Потом... я не знаю. Он выздоровел, и я ушел от него. Приехал ксендз Ласко, и Богун отпустил меня с ним в Гущу. Они знали, разбойники, что у меня есть немного добра и что я еду помочь родителям.

- Может быть, и ограбили бы, но, к счастью, татар тогда не было, а казаки не смели: боялись Богуна; к тому же они считали меня своим. Хмельницкий велел мне доносить обо всем, что будет у воеводы киевского, если съедутся паны. Черт его побери! Когда я приехал в Гущу, туда пришел отряд Кривоноса и убил Ласка, а я половину своего добра закопал, а с остальным убежал сюда, услыхав, что вы воюете около Заславля. Слава Богу, что я застал вас веселым и здоровым и что скоро ваша свадьба Тогда будет уж конец всем заботам. Я говорил тем злодеям, которые шли на князя, что им не вернуться. Ну вот им! Может, теперь и война скоро кончится!

- Где же! Теперь только она и начнется с Хмельницким.

- А вы после свадьбы будете воевать?

- А ты думал, что после свадьбы я стану трусом?

Он уж не спрячется от меня.

- Какой же ты задира!

- Каждый желает исполнить задуманное. Я дал обещание и поехал бы за ним хоть в Турцию. Иначе и быть не может. Теперь я поеду с вами в Тарнополь, а потом и на свадьбу. Но зачем вы едете в Бар на Тарнополь? Ведь это не по пути?

- Я должен отвести туда отряд.

- Я понимаю.

- Сразу после завтрака и поедем

- Слава Богу, хотя лошадь моя совсем устала

- Я велю дать тебе другую, и ты будешь всегда ездить на ней.