Огнем и мечом.
Часть третья.
Глава XI

Глава XI

Прошло несколько недель. На выборы собралось много шляхты. Население города увеличилось вдесятеро, так как одновременно с шляхтой сюда стекались тысячи купцов и торговцев со всего света, начиная с далекой Персии и кончая заморской Англией. На Воле выстроили сарай для сената, вокруг белелись тысячи палаток-шатров, которые совершенно покрывали широкое поле. Никто еще не знал, кто из кандидатов будет избран: королевич Казимир - кардинал или Карл-Фердинанд - епископ плоцкий. С обеих сторон предпринимались старания и усилия. Выпускались тысячи летучих листков, в которых говорилось о достоинствах претендента и недостатках его соперников, - у обоих были многочисленные и могущественные сторонники. На стороне Карла был, как нам известно, князь Иеремия, тем более грозный для противников, что за ним, вероятно, пошла бы обожавшая его шляхта, от которой, в конце концов, и зависело все. Но и Казимир был силен. Сторону его держали высшие власти, на его стороне был канцлер, а также склонялся, как видно, и примас; за него стояло большинство вельмож, из коих каждый имел многочисленных приверженцев; в числе магнатов были и князь Доминик Заславский, Осторожский, воевода Сайдомирский, хотя обесславивший себя под Пилавицами и даже подвергавшийся суду, но все же самый влиятельный из вельмож во всей Польше, даже во всей Европе, и обладавший такими несметными богатствами, что мог бы перетянуть весы на сторону своего кандидата. Однако же на сторонников Казимира находили минуты сомнения, потому что все зависело от шляхты, которая со всех сторон съезжалась в Варшаву и стояла за князя Карла, увлекаемая именем Вишневецкого и готовностью королевича к жертвам для общего дела. Королевич, как человек расчетливый и богатый, не задумывался пожертвовать крупные суммы на образование новых полков, начальство над которыми намеревался вверить Вишневецкому. Казимир охотно последовал бы его примеру, но его удержала не жадность, а, напротив, излишняя щедрость, следствием которой был вечный недостаток денег в его казне. Тем временем они вели оживленные переговоры. Каждый день летали гонцы между Непорентой и Яблонной. Казимир заклинал брата, во имя своего старшинства и братской любви, отречься от престола, но епископ не соглашался и отвечал, что хочет попробовать счастья, которое ему может улыбнуться при свободной подаче голосов. А время летело: шестинедельный срок подходил к концу, а вместе с тем приближалась опасность со стороны казаков, ибо пронеслись слухи, что Хмельницкий, бросив осаду Львова, стал под Замостьем и день и ночь штурмует этот последний оплот. Польши.

Говорили также, что кроме послов, отправленных Хмельницким в Варшаву с письмом, в котором он заявлял, что, как польский шляхтич, подает голос за Казимира, между шляхтой и во всем городе было еще много переодетых казацких старшин, которых трудно было узнать, так как они ничем не отличались от шляхтичей-избирателей, даже языком, в особенности те, что были родом из украинских земель. Одни, как говорили, пробрались сюда из любопытства, чтобы посмотреть на выборы и на Варшаву; другие - выведать, что говорят о предстоящей войне, сколько войска намеревается выслать Польша и откуда она достанет денег. Может быть, в этом была и доля правды, потому что между казацкими старшинами было много шляхтичей, знавших латынь, так что их трудно было отличить от других; впрочем, в далеких степях вообще латынь не процветала, и некоторые князья, как, например, Курцевичи, знали ее гораздо хуже, чем Богун и другие атаманы.

Но подобные полки, ходившие и по выборному полю, и по городу, вместе с вестями об успехах Хмеля и казацко-татарских отрядов, доходивших будто бы до самой Вислы, причиняли беспокойство и тревогу и часто служили поводом к беспорядкам. Достаточно было выказать среди шляхты против кого-нибудь подозрение, что он переодетый запорожец, чтобы его тотчас же изрубили саблями.

Таким образом легко могли погибнуть и невинные люди, что часто нарушало совещания, тем более, что, по тогдашнему обычаю, не особенно соблюдалась трезвость. "Каптур" (временное правительство, избранное после смерти короля) не могло справиться-с постоянными ссорами, повод к которым давал малейший пустяк. Но если людей серьезных, любящих мир и встревоженных опасностью, грозившей отчизне, огорчали эти ссоры, стычки и пьянство, то игроки и гуляки чувствовали себя свободными, считая, что это их время, ум жизнь, и тем смелее пускались на разные беззаконные поступки. Нечего и говорить, что между ними отличался Заглоба, гегемония которого была установлена его рыцарской славой и постоянной жаждой, благодаря которой он мог выпить море вина. Кроме того, он отличался редким остроумием и величайшей, непоколебимой самоуверенностью. Иногда на него находила меланхолия, и тогда он сидел, запершись в своей комнате или в палатке, и, не выходил, а если выходил, то сердитый, готовый затеять драку и ссору. Однажды случилось, что в таком настроении он изрубил Дунчевского из Равы за то, что тот, проходя мимо него, зацепился за его саблю. Он выносил присутствие только одного Володыевского, которому жаловался на ужасную тоску по Скшетускому и княжне: "Мы бросили ее, отдали, как Иуды, во вражеские руки... вы уж мне не говорите про особенные обстоятельства! Что случилось с нею, скажите?"

Напрасно Врлодыевский объяснял ему, что если бы не Пилавицы, они отыскали бы ее; но теперь, когда между ними и нею стоят все силы Хмельницкого, это невозможно; шляхтича ничто не могло утешить, он впадал в гнев и проклинал всех и все на свете.

Но минуты грусти бывали непродолжительны.

Заглоба, как будто желая вознаградить себя за потерянное время, начинал гулять и пить еще больше, чем обыкновенно, проводил время в кабаках, в обществе пьяниц или столичных красоток, а Володыевский поддерживал компанию.

Последний, будучи отличным солдатом и офицером, не имел в своем характере той серьезности, какой обладал Скшетуский, особенно после всех перенесенных им несчастий и страданий. Обязанности свои к отчизне Володыевский понимал таким образом, что бил, кого прикажут, об остальном Он уже не заботился; он не понимал общественных дел, хотя всегда готов был оплакивать военные неудачи, но ему и в голову не приходило, что ссоры и кутежи вредят общественным интересам так же, как и военные поражения. Одним словом, это был молодой ветрогон, который, попав в столичный омут, погряз в нем по уши и, как репейник, пристал к Заглобе, своему наставнику в кутежах Он ездил с Заглобой к шляхте, которой последний рассказывал за рюмкой разные небылицы, и вместе с ним увеличивал число сторонников королевича Карла, пил с ним, а в случае надобности и заступался за него; они побывали всюду и везде: вертелись и по выборному полю, и по городу, словом, не было угла, в который бы они не проникли. Они были в Непоренте, Яблонной, на всех званых пирах и обедах у вельмож и в трактирах принимали участие во всем. У Володыевского постоянно чесались руки, он хотел показать, что украинская шляхта вообще лучше другой, а княжеские солдаты в особенности. Они нарочно ездили искать приключений среди ленчицан, как самых отчаянных забияк, а особенно среди приверженцев князя Доминика Заславского, к которому оба они питали особенную ненависть. Они задевали только таких рубак, которые пользовались уже известностью в этом отношении, и всегда заранее обдумывали повод к ссоре. "Вы, господин Заглоба. - говорил обыкновенно Володыевский, - затеете ссору, я же после примусь за дело". Заглоба же, будучи мастером в фехтовании и не трусивший в поединке со своим братом-шляхтичем, не всегда соглашался, чтобы Володыевский заменял его, в особенности в ссорах с заславцами, но если ему приходилось иметь дело с каким-нибудь ленчицким игроком, то он затевал ссору, и когда задетый шляхтич хватался за саблю и вызывал его, он говорил:

- Я не такой бессовестный, чтобы подвергать вас верной смерти, лично борясь с вами; лучше вы померяйтесь с моим учеником и, поверьте, вы не справитесь даже с ним!

После этого высовывался Володыевский со своими задранными вверх усиками и носом и, соглашался ли противник или нет, - начинал драку; а будучи мастером своего дела, после нескольких же ударов побеждал противника. Такие-то забавы они придумывали с Заглобой, а слава их между шляхтой и беспокойными людьми росла все больше и больше, в особенности слава Заглобы. "Если таков ученик, - говорили они между собою, - то каков же должен быть учитель?" Однако только Харлампа долго не мог найти Володыевский; он думал даже, что его послали опять в Литву по делам.

Так прошло около шести недель; в это время изменился и ход общественных дел.

Ожесточенная борьба между братьями-кандидатами, посредничество их приверженцев, волнение и жар - все прошло, не оставив ни следа. Все знали, что будет избран Ян-Казимир, так как королевич Карл уступил брату. Странное дело, но здесь много повлиял голос Хмельницкого; все надеялись, что он покорится власти короля, в особенности же короля, избранного по его желанию. Предположения эти осуществились. Но для Вишневецкого такой оборот дела был новым ударом, так как он не переставал повторять, как когда-то Катон, что этот запорожский Карфаген должен быть разрушен. Теперь наступила очередь переговоров. Князь знал, положим, что эти переговоры или совсем ни к чему не приведут, или вскоре будут прерваны силой обстоятельств, и предвидел в будущем войну, - но его тревожила мысль об исходе этой войны. После переговоров Хмельницкий станет еще сильнее, а Польша слабее. Кто поведет войска против такого славного вождя, как Хмельницкий? Не наступят ли новые погромы, новые поражения, которые окончательно обессилят Польшу? Князь не льстил себя надеждой и знал, что ему, как приверженцу Карла, не дадут булавы. Казимир обещал брату, что он будет так же добр к нему, как и к своим приверженцам, и хотя у него была возвышенная душа, но m был сторонником канцлера; поэтому булава должна быть отдана кому-нибудь другому, а не князю, и горе Польше, если избранный ею вождь не окажется искуснее Хмельницкого. При этой мысли Иеремия страдал вдвойне: и за будущность отечества, и от горького чувства, испытываемого человеком, который видит, что его заслуги не оценены по справедливости и что другие будут задирать перед ним голову. Иеремия не был бы Вишневецким, если бы не был горд. Он чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы держать булаву, знал, что заслужил ее, и глубоко страдал. Между офицерами ходил слух, что князь не будет ждать конца выборов и уедет из Варшавы, - но они ошибались: князь не только не уехал, но даже навестил королевича Казимира в Непоренте, который принял его очень милостиво; потом он вернулся в город, так как этого требовали военные дела. Нужно было найти средства на наем войска, чего непременно требовал князь. На деньги королевича Карла были сформированы полки драгун и пехота. Одни полки были уже посланы на Русь, а другие нужно было еще привести в порядок. С этой целью князь рассылал во все стороны опытных в военной организации офицеров, чтобы они привели, эти полки в надлежащий порядок. Посланы были Кушель и Вершул; наконец дошла очередь и до Володыевского.

В один прекрасный день его позвали к князю, который дал ему такой приказ:

- Поезжайте через Бабицы и Липков в Заборово, где ждут назначенные для полка лошади; осмотрите их там, выберите и заплатите за них Тшасковскому; приведите их для солдат. Деньги вы получите под расписку у казначея, в Варшаве.

Володыевский усердно занялся делом, получил деньги и в тот же день поехал с Заглобой в Заборово; за ними следовал воз с деньгами. Они ехали медленно, потому что вся окрестность с той стороны Варшавы была запружена шляхтой, челядью, возами и лошадьми; деревни до самой Бабицы были так переполнены народом, что не было ни одной свободной хаты. В такой толпе легко было нарваться и на ссору, и, несмотря на все старания и скромное поведение, наши два приятеля не обошлись без приключений.

Доехав до Бабиц, они увидали перед корчмой много шляхтичей, которые садились на лошадей, чтобы ехать своим путем. Оба отряда, поздоровавшись, уже готовы были разъехаться, как вдруг один из всадников посмотрел на Володыевского и, не сказав ни слова, рысью поскакал к нему.

а вас прошу быть свидетелями моих слов.

Володыевский усмехнулся от удовольствия: он узнал Харлампа.

- Бог свидетель, что я не прятался, - сказал он, - и сам даже искал вас, чтобы спросить: не сердитесь ли вы на меня, но мне не удалось встретиться с вами.

- Ведь вы едете по делам службы, - шепнул Заглоба.

- Помню, - пробормотал Володыевский.

- Становитесь! - закричал Харламп. - Господа! Я обещал этому молокососу обрезать уши, и обрежу, не будь я Харламп! Будьте свидетелями, а вы, молокосос, становитесь!

- Не могу! Ей-Богу, не могу! - говорил Володыевский. - Подождите хоть два-три дня.

- Как не можете? Струсили? Если сейчас не станете, то я вас так отделаю, что ни дедушка, ни бабушка вас не узнают. Ах ты комар! Гад ядовитый! Становиться поперек дороги умеешь, язвить умеешь, а от сабли бежишь!

- Я вижу, - вмешался Заглоба, обращаясь к Харлампу, - что вы не хотите отстать от него; смотрите, чтобы этот комар не укусил вас, тогда вам не помогут никакие пластыри Тьфу, черт! Разве вы не видите, что этот офицер едет по службе? Посмотрите на этот воз с деньгами, которые он везет в полк, и поймите, что, охраняя казну, он не может располагать собой и драться на дуэли не смеет. Кто не понимает этого, тот дурак, а не солдат. Мы служим у русского воеводы и бились не с такими, как вы, но сегодня нельзя; подождите, придет и на вас очередь.

- Это верно, - сказал один из товарищей Харлампа, - если они везут казну, то не могут драться.

- А мне что за дело до их денег! - кричал Харламп. - Пусть выходит на поединок, а то буду бить.

- Сегодня на поединок не выйду, но даю рыцарское слово, - сказал Володыевский, - что через три или четыре дня явлюсь куда угодно, как только кончу служебные дела. А если не хотите довольствоваться этим обещанием, то я велю стрелять в вас, как в разбойника; очевидно, я имею дело не со шляхтичем и солдатом. Выбирайте, черт вас возьми! Мне некогда стоять с вами!

Услышав это, драгуны сейчас же направили дула мушкетов на нападающих, и движение это, вместе с решительными словами Володыевского, произвело впечатление на товарищей Харлампа. которые начали его уговаривать:

- Уступи; ты сам солдат и знаешь, что значит служба, а что твое желание будет удовлетворено, это верно: посмотри, какой это смельчак, как, впрочем, все из русских отрядов. Успокойся, пока просят!

Харламп еще пометался немного, но сообразив, что он рассердит товарищей или подвергнет их неравной борьбе с драгунами, обратился к Володыевскому и сказал:

- Вы даете слово, что явитесь на поединок?

- Я тебя сам вызову за то, что ты два раза спрашиваешь об этом. Через четыре дня явлюсь сюда; сегодня среда, значит, в субботу, в два часа пополудни. Выбирайте место.

- Тут, в Бабицах, множество народа, - сказал Харламп, - Сможет случиться какое-нибудь приключение. Соберемся лучше в Линкове, там спокойнее, и мне недалеко, наша квартира в Бабицах

- А у вас будет такая же большая компания, как и сегодня? - спросил предусмотрительный Заглоба.

- Нет, - сказал Харламп, - приедем только я да Селицкие, мои родственники. Вы тоже явитесь без драгун?

- Может быть, у вас являются на поединок с войском, а у нас этого обычая нет.

- С Богом, - ответили Володыевский и Заглоба.

Противники мирно разъехались. Володыевский был в восторге от предстоящей забавы и обещал привезти в подарок Лонгину усы пятигорца. Он ехал в Заборово в самом лучшем расположении духа; там он застал королевича Казимира, который приехал туда на охоту. Но Володыевский торопился и только издали посмотрел на будущего короля. Через два дня он кончил свои дела, осмотрел лошадей, заплатил Тшасковскому, съездил в Варшаву и явился в Линково, даже часом раньше назначенного, с Заглобою и Кушелем, которого пригласил вторым секундантом.

Подъехав к корчме, они вошли в избу промочить горле медом и начали забавляться разговором с евреем.

- Слышь ты, пархатый, господин дома? - спросил Заглоба.

- В городе.

- А много шляхты стоит здесь у вас в Линкове?

- У нас пусто. Один только стоит у меня и все сидит в горнице, богатый, со слугами и лошадьми.

- А почему он не заехал в господский дом?

- Видно, не знаком с нашим господином. Притом двор уже целый месяц стоит запертый.

- Может, это Харламп? - спросил Заглоба.

- Нет, - сказал Володыевский.

- А мне кажется, что это он.

- Где же?

- Пойду посмотрю, кто это. Слушай, жид давно он стоит у тебя?

- Сегодня, не больше двух часов.

- А не знаешь, откуда он?

- Не знаю, должно быть, издалека; лошади были измучены, а люди говорили, что из-за Вислы.

- Чего же он остановился в Линкове?

- Кто его знает.

- Пойду посмотрю, - повторил Заглоба, - может, кто знакомый. - И, подойдя к затворенной двери горницы, он постучал в нее саблей и спросил:

- А кто там? - спросил голос из комнаты.

- Свой, - сказал Заглоба, отворяя дверь. - Извините, может, я не в пору? - прибавил он, просовывая голову в комнату. Но вдруг отскочил и хлопнул дверью, как будто увидел смерть. На его лице выразились ужас и удивление, он разинул рот и идиотическими глазами посмотрел на Володыевского и Кушеля.

- Что с вами? - спросил Володыевский.

- Там... Богун!

Оба офицера вскочили на ноги.

- Что вы, сума сошли?!

- Да, Богун, Богун!

- Не может быть!

- Так верно, как то, что я стою перед вами, клянусь Богом.

- Чего же вы так испугались? - сказал Володыевский. - Если это он, значит, Бог послал его в наши руки. Успокойтесь. Вы уверены, что это он?

- Как в том, что я говорю с вами. Я видел его, он одевается.

- А вас он видел?

- Не знаю; кажется, нет.

Глаза Володыевского разгорелись, как уголья.

- Эй, жид! - сказал он тихо, махая рукой. - Иди сюда. Есть другие двери из этой горницы?

- Нет, ход только через эту избу.

- Кушель, под окно! - шепнул Володыевский. - Ну, теперь он не уйдет от нас. - Кушель, не говоря ни слова, вышел из избы.

- Успокойтесь, - сказал Володыевский Заглобе. - Не вы, а он погиб. Что он вам может сделать? Ничего.

- Яне могу опомниться от удивления, - возразил Заглоба, а про себя прибавил: "Правда, чего мне бояться его! Володыевский со мною; пусть Богун боится!"

- Послушайте, ведь его нельзя выпустить из рук, - сказал он, ободряясь.

- Хмельницкий послал его шпионить, наверное. Погодите. Мы схватим его и поставим условия: или пусть отдаст княжну, или мы его отдадим в руки правительства.

- Лишь бы княжну отдал, а там черт с ним.

- Не мало ли нас? Всего трое: ты, я да Кушель. Он будет защищаться, как бешеный, а с ним ведь несколько человек.

- Харламп приедет с двумя, нас будет шестеро - довольно! Молчи!

В эту минуту отворились двери и Богун вошел.

Он, должно быть, не заметил входившего к нему в комнату Заглобу, потому что теперь, увидев его, вздрогнул, лицо его вспыхнуло, и рука машинально схватилась за рукоятку сабли - но все это продолжалось только мгновение. Лицо его приняло спокойный вид, только было бледно.

Заглоба молча смотрел на него, атаман тоже молчал; в избе воцарилась тишина: эти двое людей, судьба которых несколько раз так удивительно сплеталась, делали вид что не знают друг друга.

Молчание это показалось Володыевскому вечностью.

- Послушай, жид - сказал вдруг Богун, - далеко отсюда до Заборова?

- Недалеко, - ответил жид. - Ваша милость сейчас едете?

- Да, - сказал Богун, направляясь к двери.

- Извините, - прозвучал голос Заглобы.

Атаман остановился, как вкопанный, и устремил на него свои грозные черные глаза.

- Что вам надо? - спросил он.

- Мне кажется, что мы немного знакомы. Не встречались ли мы с вами на свадьбе на хуторе, на Руси?

- Да, - сказал гордо атаман, хватаясь за саблю.

- Как ваше здоровье? - спросил Заглоба. - Вы так скоро уехали с хутора, что я не успел попрощаться с вами.

- А вы жалели, конечно!

- Да, жалел, мы бы потанцевали, так как тогда и компания наша увеличилась, - и Заглоба указал на Володыевского. - Тогда подъехал этот кавалер, он желал поближе познакомиться с вами.

- Довольно, - крикнул вдруг Володыевский, вставая. - Я тебя арестую, изменник!

- Потому что ты бунтовщик, враг Польши и приехал сюда шпионить.

- А вы кто такой?

- Я не стану объясняться с тобою, но ты не уйдешь от моих рук.

- Увидим, - сказал Богун. - И я бы не стал говорить вам, кто я такой, если бы вы вызвали меня на дуэль; но если вы мне грозите арестом, то скажу вам: у меня есть письмо, которое я везу от запорожского гетмана к королевичу Казимиру; если не найду его в Непоренте, то еду с ним в Заборово. Вот и арестуй меня теперь!

Сказав это, Богун свысока и насмешливо посмотрел на Володыевского, который смутился, как гончая, чувствующая, что дичь уходит от нее, и не зная, что делать, вопросительно посмотрел на Заглобу.

Наступила минута тяжелого молчания

- Нечего делать, - сказал Заглоба, - если ты действительно посол, арестовать мы тебя не можем, но все-таки не советую тебе хвастаться перед этим кавалером своим умением владеть саблей, ведь ты уж раз улепетывал от него во все лопатки.

Лицо Богуна побагровело, теперь только он узнал Володыевского. Стыд и задетое самолюбие заговорили в отважном атамане Воспоминание о бегстве жгло его огнем, оно было единственным несмытым пятном на его молодецкой славе, которая была ему дороже всего на свете, даже самой жизни. Между тем неумолимый Заглоба продолжал хладнокровно:

- Ты чуть-чуть не потерял шаровар. Этому кавалеру до того стало жаль тебя, что он оставил тебя в живых. Тьфу, казак! У тебя бабье лицо и, как видно, бабье сердце. Ты был храбр со старой княгиней и юношей князем, а перед рыцарем спасовал. После того тебе остается только возить письма и похищать девушек, а не ходить на войну. Ей-Богу! Я видел собственными глазами, как с тебя сваливались штаны. Тьфу! Вот и теперь ты заговорил о сабле только потому, что везешь грамоту и знаешь, что нам нельзя поэтому драться с тобой. Ты, молодчик, только пускаешь пыль в глаза. Хмельницкий и Кривонос храбрые солдаты, но между ними много босяков.

Богун быстро подошел к Заглобе, который, в свою очередь, так же быстро спрятался за Володыевского, так что оба молодых рыцаря очутились лицом к лицу.

- Я не из страха бежал от вас, а только для того, чтобы спасти людей.

- Не знаю почему, но знаю, что ты бежал, - сказал Володыевский.

- Я готов удовлетворить вас хоть сейчас, если желаете, - сказал Богун.

- Ты вызываешь меня? - спросил, прищуривая глаза, Володыевский.

- Ты отнял у меня мою добрую славу! Ты обесчестил меня! Мне нужна твоя кровь.

- Вот и отлично, - сказал Володыевский.

- Сама себя раба бьет. - прибавил Заглоба, - но кто же отдаст грамоту королевичу?

- Не ваше дело, я сам позабочусь об этом.

- В таком случае, деритесь. - сказал Заглоба. - Если тебе, атаман, удастся победить этого кавалера, то смотри, ты будешь иметь дело со мной. А теперь, друг мой, - сказал Заглоба, обращаясь к Володыевскому, - выйди в сени, мне нужно тебе кое-что сказать.

Они вышли и позвали Кушеля. который стоял у окна

"каптур" имеет право суда на две мили от избирательного округа, а он ведь как-никак посол. Дело не легкое! Разве после нам куда-нибудь спрятаться или прибегнуть под защиту князя? Иначе может быть плохо. А ведь отпустить его тоже нельзя, это единственная возможность освободить нашу бедняжку. Если его не будет в живых, нам легче будет найти ее. Видно, сам Господь Бог хочет помочь ей и Скшетускому. Посоветуемся, господа!

- Надеюсь, что вы придумаете какой-нибудь фортель, - сказал Кушель.

- Уж и так благодаря моему фортелю он сам вызвал нас. Но нам нужны посторонние свидетели. Мне кажется, что нужно подождать Харлампа. Берусь убедить его уступить первенство и, в случае надобности, быть свидетелем, что Богун сам вызвал нас и мы должны были защищаться. Нужно также обстоятельно узнать, где он спрятал девушку. Если ему суждено погибнуть, то зачем она ему? Может быть, он и скажет, если мы станем настойчиво спрашивать, а если и не скажет, так все-таки лучше, если он не останется в живых Нужно все делать с толком и осторожно. У меня, господа, голова уж отказывается работать.

- Кто же будет драться с ним? - спросил Кушель.

- Володыевский первый, а я второй, - ответил Заглоба.

- А я третий, - добавил Кушель.

- Нет! - возразил Володыевский. - Один только я буду с ним драться; если он победит меня - его счастье, пусть едет себе с Богом.

- Я уж объявил ему, - сказал Заглоба, - но если вы так решаете, то я уступаю.

- Ну это уж его воля, драться ли ему с вами.

- Пойдем к нему.

- Пойдем.

Они пошли и застали Богуна в главной избе распивающим мед. Атаман был уже совсем спокоен.

- Послушайте, - сказал Заглоба, - нам нужно поговорить с вами о важных делах. Вы вызвали на дуэль этого кавалера - хорошо; но нужно вам знать, что вы находитесь, как посол, под защитой закона. Вы же не между дикими зверями; и мы можем драться с вами только тогда, когда вы скажете при свидетелях что по собственной воле вызвали нас на поединок. Сюда придут еще несколько шляхтичей, с которыми мы тоже должны биться, и вы скажите в их присутствии, что сами вызвали нас на дуэль, а мы даем вам рыцарское слово, что если вам посчастливится с Володыевским, мы отпустим вас и никто вам не помешает, если вы сами не хотите померяться со мной. Я согласен. Но прежде попробуй драться с моим учеником, а тогда узнаешь, сколько тебе предстоит труда, чтобы справиться со мной. Но дело не в том; важнее то, с чем мы обращаемся к твоей совести, потому что хотя ты и простой казак, но мы хотим обойтись с тобой по-рыцарски. Ты увез и спрятал княжну Елену Курцевич, невесту нашего товарища и друга. Знай же, что если бы тебя притянули за это к суду, тебе бы не помогло даже и то, что Хмельницкий избрал тебя своим послом, потому что похищение девушки - уголовное дело и должно подлежать немедленному суду. А теперь, перед поединком, в эту решительную для тебя минуту, подумай, что станется с этой бедняжкой в случае твоей гибели? Неужели ты желаешь ей зла? Неужели лишишь ее покровительства друзей и выдашь на позор и несчастье? Неужели захочешь остаться и после смерти ее палачом? - Голос Заглобы звучал несвойственной ему торжественностью; Богун побледнел и спросил: - Что вы от меня хотите?

- Укажи нам, куда ты ее увез, чтобы в случае твоей смерти мы могли бы найти ее и возвратить жениху: Бог помилует твою душу, если ты сделаешь это.

Атаман подпер руками голову, а трое товарищей внимательно следили за выражением его подвижного лица, на котором внезапно отразилось столько нежной печали, что казалось, будто на нем никогда не было выражения гнева, ярости или другого какого-нибудь свирепого чувства, как будто он был создан для одной только любви и любовных страданий. Долго длилось молчание, наконец его прервал дрожащий от волнения голос Заглобы:

- Если ты уже опозорил ее, да осудит тебя Бог, она же найдет приют в монастыре.

Богун поднял влажные и полные тоски глаза на Заглобу и сказал:

- Я ее опозорил? Не знаю, как вы любите, господа шляхтичи, рыцари и кавалеры, но я казак, я спас ее в Баре от смерти и позора и отвез в пустыню. Там я берег ее как зеницу ока, бил перед ней челом и молился на нее, как на святую. Когда же она велела мне уйти - я ушел и не видел ее больше, так как меня задержала мать-война.

- Бог на страшном суде наградит тебя за это! - сказал, вздохнув свободнее, Заглоба. - Но разве там она в безопасности? Ведь там Кривонос и татары.

- Где же она?

тогда я вам скажу.

- Мы этого не можем сделать, - сказал Заглоба.

- Да, не можем! - воскликнул Кушель и Володыевский.

- Потому что здесь нет Скшетуского, и знайте, что мы не перестанем разыскивать ее, если бы даже вы скрыли ее под землей.

- Так вы заключили бы со мной такой торг ты, казак, отдай душу, а мы тебя саблей по голове! Что же вы думаете, что у меня сабля не из стали, что вы каркаете надо мною, как вороны над падалью? Почему я должен погибнуть, а не вы? Вы хотите моей крови, а я - вашей, увидим, кому она достанется.

- Не скажете?

- К чему мне говорить? Погибель вам всем!

- Попробуйте, - сказал атаман, вставая.

Кушель и Володыевский тоже встали. Грозные взоры их метали молнии, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не Заглоба, который выглянул в окно и сказал:

- Приехал Харламп со своими свидетелями!

Вскоре в избу вошел пятигорский ротмистр с двумя товарищами, Селицкими. После первых приветствий Заглоба начал объяснять им, в чем дело, и так убедительно, что Харламп дал отсрочку с условием, чтобы Володыевский сейчас после поединка с казаком вышел на дуэль с ним. Заглоба рассказал ему, какую страшную ненависть питают все воины Вишневецкого к Богуну, что он враг Польши, один из главных мятежников; рассказал также, как он похитил княжну, шляхтянку и невесту шляхтича, настоящего рыцаря.

Харламп сначала, не соглашался и говорил, что если так, то надо тотчас же убить Богуна и что Володыевский сейчас же должен с ним биться. Заглобе пришлось опять объяснять, что это невозможно и даже не по-рыцарски нападать на одного. К счастью, ему помогли и Селицкие, люди толковые и положительные, так что упрямый литвин согласился на отсрочку.

Между тем, Богун пошел к своим людям и вернулся со своим есаулом Ильяшенкой, которому он объявил, что вызвал на поединок двух шляхтичей, то же повторил он и Харлампу и Селицким.

- Мы, со своей стороны, объявляем, - сказал Володыевский, - что если он выйдет победителем, то от его желания будет зависеть, биться с Заглобой или нет; никто не нападет на него, в чем мы и даем наше рыцарское слово, и просим вас всех, господа, обещать то же самое.

- Обещаем, - сказали торжественно Харламп и Селицкие. Тогда Богун вручил письмо Хмельницкого к королевичу Ильяшенке и сказал:

Заглоба, внимательно следивший за всем, заметил, что на мрачном лице Ильяшенки не выразилось ни малейшей тревоги, он, как видно, был уверен в своем атамане.

- Ну, кому жить и кому умирать? - гордо обратился Богун к шляхте. - Можем идти.

Они вышли из корчмы и направились к реке, которая текла среди кустов боярышника, шиповника и диких слив. Ноябрь уже сорвал листья с кустов, но густая чаща еще чернела траурной полосой до самого леса. День был не яркий, но ясный, и солнце золотило обнаженные ветви деревьев и освещало песчаную насыпь, тянувшуюся по правому берегу речки. Противники прямо направились к этой насыпи.

- Хорошо! - ответили все.

Заглоба становился все тревожнее, потом подошел к Володыевскому и шепнул ему:

- Послушайте... А что?

- Ради Бога, постарайтесь! В твоих руках теперь судьба Скшетуского, свобода княжны, твоя и моя жизнь: если он убьет тебя, то мне с ним не справиться.

- Слово уж сказано. Я надеялся на тебя... Я уж стар, страдаю одышкой, а он скачет, как козел, - это ловкий заяц.

- Постараюсь, - сказал маленький рыцарь.

- Помоги тебе Господь. Не бойся!

- Чего же бояться?

- Ловкая эта штука, ваш казак, - шепнул он, - он держит себя, как ровня нам, настоящий герой.

- Должно быть, мать его засмотрелась на какого-нибудь шляхтича.

- Скорей какой-нибудь шляхтич загляделся на его мать, - сказал Заглоба.

- И мне так кажется, - сказал Володыевский.

Богун стал против Володыевского, шляхта окружила их Володыевский, как человек опытный в этих делах, попробовал сначала ногою, тверд ли песок, потом посмотрел кругом, чтобы заметить все неровности почвы, и видно было, что он относился к делу не легкомысленно. Ему предстояло бороться с самым славным рыцарем Украины, о котором народ пел песни, а имя его было знакомо всей Руси, до самого Крыма. Володыевский, простой драгунский поручик, ожидал от этого поединка или славной смерти, или славной победы, потому что он не пренебрегал ничем, чтобы быть достойным такого соперника. Он был очень серьезен, и Заглоба, заметив это, перепугался даже. Между тем, Володыевский, осмотрев местность, стал снимать куртку.

- Холодно, - сказал он, - но мы скоро согреемся.

Богун последовал его примеру, и оба, сбросив верхнее платье, остались в одних только шароварах и рубахах; оба засучили рукава на правой руке.

на Володыевского, который, как маленький петушок, собирался бороться с могучим степным ястребом. Ноздри Богуна широко раздувались, как бы заранее чувствуя запах крови, черные волосы свесились на самые брови, сабля слегла дрожала в его руке, а дикие глаза его устремились на противника.

Володыевский осмотрел лезвие сабли, приподнял вверх рыжие усики и стал в позицию.

- Здесь будет резня! - сказал Харламп Селицкому.

Вдруг раздался дрожащий от волнения голос Заглобы:

- С Богом! Начинайте!