Огнем и мечом.
Часть третья.
Глава XIX

Глава XIX

Если Заглоба скучал в Збараже, то не меньше его скучал и Володыевский - по войне и приключениям. Правда, бывало иногда, что отряды выходили из Збаража на поиски за шайками разбойников, которые под Збучем жгли и резали; но это была маленькая война, неприятная из-за суровой зимы и морозов, представляющая много трудов и мало славы Поэтому Володыевский ежедневно уговаривал Заглобу идти на помощь Скшетускому, от которого давно не было никаких известий.

- Вероятно, он в опасности, а может, даже лишился жизни, - говорил Володыевский, - нужно непременно ехать; если гибнуть, то вместе.

Заглоба не особенно противился этому; по его мнению, он состарился в Збараже и удивлялся как на нем еще не растут грибы, но все медлил, надеясь, что каждую минуту может прийти известие от Скшетуского,

- Он храбр и расторопен, - отвечал он Володыевскому, - подождем еще несколько дней, а то придет письмо, и наша экспедиция окажется совершенно лишней.

Володыевский соглашался с мнением Заглобы и вооружался терпением, хотя время шло медленно. В конце декабря морозы прекратили даже разбои. В окрестностях наступило спокойствие. Единственным развлечением были внешние известия, которые часто доходили и до серых стен Збаража.

Говорилось о коронации, о сейме, о том, получит ли князь Иеремия булаву, которая принадлежала ему прежде всех других воинов: Возмущались против тех, которые утверждали, что переговоры с Хмельницким только возвысят Киселя. Володыевский по случаю этого несколько раз дрался на дуэли, Заглоба несколько раз напивался, и все опасались, что он окончательно распьянствуется от скуки; он поддерживал компанию не только офицерам и шляхте, но даже не стыдился ходить к мещанам на крестины, свадьбы, расхваливая их мед, которым так славился Збараж Володыевский делал ему замечания, что неприлично шляхтичу брататься с людьми ниже себя, потому что он уменьшает этим уважение ко всей шляхте, но Заглоба отвечал, что в этом вина закона, который позволяет мещанам обрастать перьями и пользоваться такой зажиточностью, какая по праву должна принадлежать шляхте; и хотя предсказывал, что из-за таких преимуществ для ничтожных людей ничего хорошего выйти не может, все-таки делал свое. Да и трудно было ставить это ему в вину во время длинных и мрачных зимних дней скучного ожидания.

Но мало-помалу княжеские войска начали собираться в Збараж; весной предвещали войну, но между тем все оживилось. Пришел и гусарский полк Скшетуского с Подбипентой. Он привез известия о немилости князя при дворе и о смерти Яна Тышкевича, киевского воеводы, место которого, по слухам, должен был занять воевода Кисель, и, наконец, о тяжелой болезни Лаща, коронного стражника в Кракове. Что касается войны, Подбипента слышал от самого князя, что если она и наступит, то в силу обстоятельств и крайней необходимости, так как комиссары посланы с инструкциями, чтобы сделать казакам всевозможные уступки. Известие это возбудило бешенство в солдатах Вишневецкого, а Заглоба предлагал протестовать и собрать совет, говоря, что он не желает, чтобы труд его под Константиновом пропал даром.

В таком неопределенном положении прошел весь февраль и даже половина марта, а от Скшетуского не было никаких известий.

Володыевский тем более настаивал на отъезде.

- Теперь уж не княжну, а Скшетуского нужно нам искать, - говорил он.

Между тем оказалось, что Заглоба не без основания откладывал отъезд со дня на день; в конце марта из Киева приехал казак Захар и письмом к Володыевскому, который сейчас позвал Заглобу и, когда они вместе с посланным заперлись в отдельной комнате, сломал печать и прочел следующее:

"Над Днестром, до самого Ягорлика, я не открыл никаких следов. Подозревая, что она скрыта в Киеве, я присоединился к комиссарам, с которыми и дошел до Переяславля. Там, получив неожиданно пропуск от Хмельницкого, я прибыл в Киев и ищу ее везде, в чем мне помогает и сам митрополит. Здесь скрывается много наших, у мещан и в монастырях; они опасаются черни, чтобы она не побила их, они скрываются, и потому трудно искать. Бог руководил мной и не только охранял, но и расположил Хмельницкого ко мне... и я надеюсь, что и впредь Он будет милостив ко мне и поможет мне в моем горе. Попросите ксендза Муховецкого отслужить за меня торжественную мессу, на которой помолитесь и вы, Скшетуский".

- Слава тебе, Господи! - воскликнул Володыевский.

- Есть еще постскриптум, - сказал Заглоба, заглядывая в письмо через плечо Володыевского.

- Правда! - сказал рыцарь и продолжал чтение.

"Податель сего письма, есаул миргородского куреня, заботился обо мне, когда я был на Сечи в неволе; теперь он помогал мне в Киеве и взялся доставить вам это письмо, с опасностью для своей жизни; позаботьтесь о нем, чтобы он ни в чем не нуждался".

- Вот нашелся хоть один благородный казак, - сказал Заглоба, подавая Захару руку.

- Это сокол, - ответил казак, - я его люблю и не за гроши пришел сюда.

- И у тебя нет недостатка в гордости, многие из шляхтичей позавидовали бы тебе, - сказал Заглоба. - Не все между вами негодяи, не все; но не в том дело. Значит, Скшетуский в Киеве?

- Точно так;

- И в безопасности? А то говорят, что там шумит чернь.

- Он живет у полковника Донца, ему ничего не сделают, наш батько Хмельницкий приказал Донцу беречь его как зеницу своего ока.

- Чудеса творятся! Откуда же у Хмельницкого такое расположение к Скшетускому?

- Он его давно любит.

- А говорил тебе Скшетуский, что ищет в Киеве?

- Как не говорил! Он ведь знает, что я его друг... Я искал ее вместе с ним и отдельно, и ему пришлось мне сказать, что он ищет.

- Но вы все-таки до сих пор не отыскали ее?

- Нет. Там скрывается много ляхов, они ничего не знают друг о друге, поэтому трудно найти. Вы только слышали, что там убивает чернь, а я это видел; не только режут ляхов, но и тех, кто их скрывает, даже монахов и монашек В монастыре Доброго Миколы у черниц было двенадцать ляшек, так их вместе с черницами задушили дымом в келье, и через каждые два дни казаки сговариваются и ловят по улицам и топят в Днепре. Ох, как много потопили...

- Быть может, и ее убили?

- Может быть.

- Да нет, - прервал Володыевсний. - Уж если Богун привез ее туда, то, вероятно, удалил опасности

- Чего безопаснее в монастыре, а и там находят.

- Ох Так вы думаете, Захар, - сказал Заглоба, - что она погибла?

- Не знаю.

- Видно, что Скшетуский не теряет надежды, - продолжал Заглоба - Господь послал ему испытания, но и утешит его, А вы, Захар, давно из Киева?

- Ох, давно. Я тогда ушел, когда комиссары возвращались в Киев обратно. Много ляхов хотело бежать с нами, и бежали несчастные кто как мог. по снегам, по сугробам, через леса - в Белгород а казаки гнались за ними и били. Многие ушли, но многих убили, а некоторых Кисель выкупил за все деньги, какие у него были

- Да, с комиссарами до Гощи, а оттуда до Острога, дальше я уже шел сам.

- Так вы давнишний знакомый Скшетуского?

- Я познакомился с ним в Сечи и стерег его раненного, а потом полюбил, как родное дитя. Я стар, и мне некого любить.

Заглоба позвал мальчика, приказал подать меду и мяса, и они сели за ужин. Захар ел с удовольствием: он был голоден и устал, потом окунул свои седые усы в мед, выпил и произнес:

- Славный мед!

- Лучше, чем кровь, которую вы пьете, - сказал Заглоба. - Но я думаю, что вы честный человек, любите Скшетуского, не будете бунтовать, а останетесь с нами! Вам будет хорошо у нас.

Захар поднял голову.

- Я письмо отдал и уйду, я казак, и мне надо брататься с казаками, а не с ляхами.

- И будете нас бить?

- Да, буду. Я запорожский казак. Мы себе избрали гетманом батьку Хмеля, а теперь король прислал ему булаву и знамя

- Вот вам, сказал Заглоба, не говорил ли я, что нужно протестовать?

- А с какого вы куреня?

- С миргородского; но его уж нет.

- Что же с ним случилось?

- Гусары Чарнецкого разбили его под Желтыми Водами. Теперь я у Донца с теми, которые уцелели Чарнецкий хороший солдат, он у нас в плену, за него просили комиссары.

- И у нас есть много ваших пленных.

- Так и должно быть. В Киеве говорили, что лучший молодец у ляхов в неволе, хотя многие говорили, что он погиб.

- Кто такой?

- Ой, славный атаман Богун.

- А кто его убил?

- Вот этот кавалер, сказал Заглоба, указывая на Володыевского.

Захар, пивший вторую кварту меду, выпучил глаза, лицо его побагровело, и он расхохотался.

- Этот рыцарь убил Богуна? - спросил казак, заливаясь смехом.

- Не сердись, - прервал Заглоба. - Как видно, он хороший человек, а что не знаком с вежливостью, так ведь он казак К тому же это делает вам честь, что, выглядя так невзрачно, вы одержали так много побед Я и сам всматривался во время поединка, потому что не верил, чтобы такой хлыстик...

- Ах, оставьте! - проворчал Володыевский.

- Нет, я твой отец, и ты не сердись на меня, но только я скажу тебе, что я желал бы иметь такого сына, и если хочешь, я усыновлю тебя и запишу тебе все свое состояние; вовсе не стыдно быть большим человеком в маленьком теле И князь не намного больше тебя, между тем Александр Македонский недостоин даже быть его оруженосцем.

- Что меня бесит, - сказал Володыевский, - так это письмо Скшетуского, из него ничего не видно. Что он сам над Днестром не положил головы, слава Богу; но княжну он не нашел, и кто может поручиться, что он разыщет ее?

Если вы во всем этом не видите Провидения Божия, то ваш ум тупее сабли, - впрочем, никто не может обладать всеми качествами

- Я вижу только то, - возразил Володыевский, шевеля усами, - что нам нечего там делать и мы должны сидеть здесь, пока окончательно не раскиснем.

- Скорее я раскисну, чем ты, я старше тебя; ты знаешь, что и репа дрябнет и сало горкнет от старости. Нужно благодарить Бога, что нашим мучениям обещан счастливый конец. Немало я беспокоился о княжне, более чем ты, и немного меньше, чем Скшетуский, потому что я бы и родную дочь не любил больше. Говорят, что она очень похожа на меня, но я и без этого любил бы ее, и вы не видели бы меня ни таким веселым, ни спокойным, если б я не надеялся, что скоро ее страдания кончатся. С завтрашнего, дня я начну сочинять эпитафию стихами, я очень хорошо пишу стихи, но последнее время я забыл Аполлона для Марса.

- Что говорить о Марсе! - ответил Володыевский. - Черт бы побрал этого Киселя, всех комиссаров и их трактаты! Весной заключат мир, как дважды два - четыре. Подбипента, который видел князя, говорил то же.

- Подбипента столько же понимает в политике, сколько свинья в апельсинах Он при дворе занимался больше этой хохлаткой, чем делами, и смотрел за ней, как собака за куропаткой. Дал бы Бог, чтобы кто-нибудь подстрелил ее под самым его носом. Но не в том дело. Я не отвергаю, что Кисель изменник, это знает вся Польша; но что касается трактатов, то я думаю, что бабушка еще надвое ворожила.

- До первой травы будет спокойно; а весной придет погибель или нам, или ляхам.

- Утешьтесь, Володыевский, я слышал, что чернь везде готовится к войне.

- Будет такая война, какой еще не бывало, - сказал Захар. - У нас говорят, что и турецкий султан придет, и хан со всеми ордами, а наш друг Тугай-бей стоит близко и совсем не уходит домой

- Ну, утешьтесь, - повторил Заглоба - Есть предсказание о новом короле, что все его царствование пройдет в войне; вернее всего, что сабли еще долго не вложатся в ножны. Придется человек истрепаться, как метле от постоянной работы, уж такая наша солдатская судьба. Если придется нам биться, ты становись поближе ко мне и увидишь прекрасные вещи, узнаешь, как воевали в старые времена. Боже, уже теперь не те люди, которые бывали в прежние времена, и вы не такие, хотя вы храбрый солдат и убили Богуна.

-- сказал Захар.

Потом он взглянул на Володыевского и покачал головой:

- Но чтобы это рыцарь убил Богуна - никогда!