| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1884 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава ХХI
Вообразите себе, - сказал через несколько дней Володыевский Лонгину, - этот человек в один час постарел на двадцать лет. Всегда веселый, разговорчивый, запасом фортелей превосходивший самого Улисса, теперь стал точно немым; сидит да дремлет по Целым дням, сетуя на свою старость, и говорит, как во сне. Я зная, что он любитеNo, но никак не ожидал, чтобы любовь его доходила до такой степени.
- Нечего удивляться. - ответил, вздыхая, литвин, - что он так привязался к ней; ведь он вырвал ее из рук Богуна и в бегстве испытал из-за нее много опасностей и приключений. Пока он надеялся на ее спасение, до тех пор острил и еще держался на ногах а теперь, будучи одиноким, не знает, для кого ему и жить на свете, не имея никакого утешения для сердца.
- Я пробовал уже пить с ним, чтобы развлечь его и возвратить к прежней веселости, но напрасно! Пить-то он пил, но не острил по-прежнему, не распространялся о своих победах, только, расчувствовавшись, свесил голову и слал. Верно, и Скшетуский страдает не меньше Заглобы.
- Очень жаль его, это был великий рыцарь! Пойдем к нему. Ведь он любил подтрунить надо мной, может быть, и теперь у него явится охота поострить на мой счет. О Боже, как несчастье изменяет людей! Какой это был весельчак!
- Пойдем, - сказал Володыевский - Хотя уже немного поздновато, но ему к ночи тяжелее, потому что. выспавшись днем, он не может ночью спать.
С этими словами они оба отправились в квартиру Заглобы, которого застали сидящим у открытого окна с опущенной головок Было уже поздно; в замке была тишина, только караульные громко возвещали о своем существовании, а в чащах, отделяющих замок от города, соловьи заливались в кустах, насвистывая свои трели Через открытое окно врывались теплый майский воздух и светлые лучи луны, падавшие на грустное лицо и лысую голову Заглобы.
- Добрый вечер, - сказали вошедшие.
- Вечер добрый, - ответил Заглоба.
- О чем вы так задумались, сидя у окна, вместо того чтобы идти спать? - спросил Володыевский.
Заглоба вздохнул.
- Не до сна мне теперь, - ответил он протяжным голосом - Год тому назад я бежал с ней от Богуна над Кагаряыком, и тогда также пели соловьи, а теперь где она?
- Видно, так Богу угодно, - сказал Володыевский.
- Для меня нет уже утешения, только слезы и грусть. Они замолкли, только через открытое окно слышались все громче и громче звонкие трели соловьев, наполняя эту чудесную ночь приятными звуками.
- О, Боже, Боже! вздохнул Заглоба - Совсем не так они пели над Кагарлыком.
Лонгин смахнул слезу со своих рыжеватых усов, а маленький рыцарь, помолчав, сказал:
- Знаете что? Тоска тоской, а вы выпейте с нами меду, нет лучшего утешения от всякой тоски. За стаканами лучше вспоминать хорошие времена.
- Да, я выпью, - сказал безропотно Заглоба.
- Ведь это уж год, как вы из Разлог с покойницей бежали от Богуна?
- Это было в мае, - ответил Заглоба, - мы бежали через Кагарлык в Золотоношу. Ой, тяжело на свете!
- И она была переодета?
- Да, казачком; волосы бедняжке я вынужден был обрезать саблей, чтобы не узнали ее. Я помню то место, где я спрятал ее волосы и мою саблю, под деревом.
- Милая она была девица! - прибавил со вздохом Лонгин.
- Я вам говорю, что с первого дня я ее так полюбил, как будто с детства сам воспитывал ее. А она только умиленно складывала свои ручки и благодарила меня за спасения и опеку. Пусть бы меня лучше убили, чем я дождался нынешнего дня, лучше бы не жить:
Опять настало молчание, и три рыцаря пили мед, смешанный со слезами.
- Я думал, что при ней я дождусь спокойной старости, - продолжал Заглоба, - а теперь...
Его руки бессильно опустились.
- Нет утешения для меня, нет утешения, только одна могила может успокоить меня...
Едва Заглоба успел высказать эти слова, как в сенях послышался шум; кто-то хотел войти в комнату, а слуга не пускал; поднялся громкий спор, в котором Володыевский услышал знакомый голос и приказал впустить человека. Вскоре дверь отворилась, и на пороге показалась фигура Жендяна, который обвел взглядом присутствующих поклонился и сказал:
- Да славится имя Господне!
- Во веки веков. Аминь! - ответил Володыевский. - Ведь это Жендян!
- Да, это я, - ответил слуга, - и приветствую вас, господа. А где же мой барин?
- Твой барин в Корце: он болен.
- О, что вы говорите! И опасно болен?
- Да, был опасно болен, но теперь поправляется. Доктор говорит, что будет здоров.
- Я приехал к нему с известиями насчет княжны. Маленький рыцарь меланхолически начал кивать головой.
- Напрасно торопился... Скшетуский уже знает о смерти, и мы оплакиваем ее кончину...
- Что я слышу? Девица умерла?
- Не умерла, а убита разбойниками в Киеве.
- В каком Киеве, что вы говорите?
- В каком Киеве! Разве ты не знаешь Киева?
- Да вы, господа, шутите надо мной! Что ей там делать, в Киеве, когда она скрыта в яре под Валадинкой, недалеко от Рашкова, а колдунья получила приказ не отлучаться от нее ни на минуту до приезда Богуна. О Боже, придется сойти с ума, что ли?
- Какая колдунья? О чем ты говоришь?
- Да Горпина, я хорошо знаю эту дубину.
Заглоба вдруг встал со скамейки и начал махать руками, как утопленник, упавший в глубину моря и ищущий опоры, спасаясь от гибели.
- Ради Бога, молчите! - крикнул он Володыевскому. - Позвольте мне расспросить его.
Присутствующие задрожали - так побледнел Заглоба; на лысине его выступил пот, он подскочил через скамью к Жендяну и, схватив его за плечо, спросил хриплым голосом:
- Кто тебе сказал, что она скрыта под Рашковом?
- Кто сказал? Богун!
- Что ты с ума сошел? крикнул Заглоба, тряся слугу, точно грушу. - Какой Богун?
- О Боже? - воскликнул Жендян. Зачем вы меня так трясете? Оставьте меня и дайте прийти в себя, а то я совсем поглупел. Вы все спутаете в моей голове. Какой Богун?.. Вы же его тоже знаете!
- Говори, или я тебя пырну ножом! - вскричал Заглоба. - Где ты видел Богуна?
- Во Влодаве! Да чего вы хотите от меня, господа? - вскричал перепуганный юноша. - Разве я разбойник...
Заглоба потерял сознание, не мог дышать и упал на скамейку, тяжело вздыхая; Володыевский подошел к нему на помощь.
- Когда ты видел Богуна? - спросил Володыевский Жендяна.
- Три недели тому назад
- Отчего же ему не жить; он сам мне рассказывал, как вы изрубили его, но он поправился...
- И он тебе говорил, что княжна под Рашковом?
- Кто же другой, он сам мне это сказал
- Слушай, Жендян, здесь дело идет о жизни твоего господина и княжны! Тебе сказал сам Богун, что она не была в Киеве?
- Ах, Боже мой, как же она могла быть в Киеве, когда он спрятал ее под Рашковом и приказал Горпине не отступать от княжны, а теперь дал мне свою пропускную грамоту и перстень, чтобы я ехал к ней, потому что раны его опять вскрылись и он должен лежать неизвестно сколько времени.
Продолжение рассказа Жендяна прервал Заглоба, который снова вскочил со скамейки и, схватившись за остаток волос на своей голове обеими руками, начал кричать как бешеный:
- Моя дочь жива! Боже мой, она жива! Значит, ее не задушили в Киеве! Она жива, милая моя!
И старик топтал ногами, смеялся, плакал; наконец, схватил Жендяна за голову, прижал его к своей груди и начал так целовать, что юноша едва не лишился чувств.
- Оставьте мена пожалуйста... вы так задушите меня. Конечно, она жива. Даст Бог, поедем вместе за ней... пустите меня
- Пустите его, пусть он все расскажет, а то мы ничего не поняли, - сказал Володыевский.
- Говори, говори! - кричал Заглоба.
- Расскажи нам, братец, с начала, - сказал Лонгин, на глазах которого виднелись слезы.
- Позвольте, господа, я вздохну, - сказал Жендян - и запру окно, а то соловьи так дерутся в кустах, что не дадут собраться с мыслями.
- Меду! - крикнул слуге Володыевский.
Жендян запер окно, по обыкновению медленно, потом обратился к присутствующим и сказал:
- Господа, позвольте мне присесть, а то я устал.
- Садись, садись, - сказал Володыевский, наливая ему меду, принесенного слугой. - пей с нами, ты заслужил этого твоей новостью, говори только скорее.
- Хороший мед - сказал юноша, поднимая стакан к свету.
- А, чтоб тебя убили! - прогремел Заглоба. - Будешь ты говорить?
- Говори с начала!
- Господа, вы помните, когда пришло известие о взятии Бара, нам уже казалось, что барышня погибла? Я тогда вернулся в Жендяны, к родителям и к дедушке, которому уже теперь девяносто лет... да, верно, девяносто... нет, девяносто один.
- Пусть ему будет хоть девятьсот!.. - воскликнул Заглоба.
- Да продлит ему Господь его лета! Благодарю вас за доброе слово, - ответил Жендян. - Так я тогда вернулся домой чтобы отдать родителям то, что с Божьей помощью мне удалось собрать между разбойниками; да вы уже знаете, что я в прошлом году был окружен казаками в Чигирине; они считали меня своим, потому что я ухаживал за раненым Богуном и завел с ним большую дружбу, а между тем я понемногу покупал у них то серебро, то драгоценности...
- Знаем, знаем! - сказал Володыевский.
- Ну вот, я и приехал к родителям, которые мне были рады и не верили своим глазам, когда я им показал все, что собрал... Я должен был поклясться дедушке, что все это было приобретено мною честным путем. Вот они тогда обрадовались, а нужно вам сказать, что они судятся с Яворскими за грушу, которая стоит на меже; груша эта стоит на их земле, а ветви на нашей; поэтому, когда Яворские трясут грушу на своей половине - груши падают на нашу землю, а они говорят, что груши принадлежат им, а мы...
- Ты, холоп, не выводи меня из терпения, - крикнул Заглоба, - и не говори того, что не касается дела!
- Во-первых, позвольте вам сказать, что я не холоп, а шляхтич хотя и бедный, но коронный, что подтвердят поручик Володыевский и Подбипента, как хорошие знакомые Скшетуского, а во-вторых, этот процесс продолжается уже пятьдесят лет.
Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать его больше.
- Хорошо, милый мой, - сладко сказал Подбипента, - но ты нам говори о Богуне, а не о грушах
- О Богуне! Пусть будет о Богуне! Итак, Богун думает, что нет вернейшего и преданнейшего ему друга и слуги, как я, хотя он в Чигирине ранил меня; я присматривал за ним во время болезни, перевязывал раны, когда-Курцевичи его ранили. Я его еще надул тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она прибыльнее, а он поверил. Ну как ему было не поверить мне, когда я возвратил ему здоровье?! За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная о том, что я дал себе клятву отомстить ему за эту чигиринскую обиду, и если я не убил его тогда, так это только потому, что не пристало шляхтичу убивать больного неприятеля в постели ножом под мышку, как свинью.
- Хорошо, мы это тоже знаем, - сказал Володыевский, - но где и как ты теперь отыскал его?
- А это, видите ли, было так: когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), то я подумал, теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке; а он (у него богатая фантазия) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дураком". Ну, я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, быть может, кое-что узнаю, а лотом, когда застрелю его и приеду к моему господину с новостями, то не останусь без вознаграждения!
- Конечно, не останешься без награды! И мы тебя вознаградим за это, - сказал Володыевский.
- А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, - прибавил Лонгин.
- Покорно благодарю, - сказал обрадованный юноша, - за добрые вести; лошадь с седлом и мундштуком - прекрасная награда, а я если получу подарок, то не пропью...
- Черт меня побери, - проворчал Заглоба.
- Итак, выехав из дому... - подсказал Володыевекмй.
- Выехав из дому, - продолжал Жендян, - я думал, куда ехать? В Збараж - потому что оттуда и до Богуна недалеко и скорей я узнаю о моем господине; ну, я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я обратился к мещанам - и там шляхта! А "У меня была пустая изба, но и ту занял какой-то раненный шляхтич". Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, как водится во время ярмарки, вероятно, всюду не может успеть. Говорил еще жид что этот шляхтич сам себя лечит и не хочет никого видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, потому что он велел впустить меня. Я вошел и смотрю, кто лежит в постели? Оказалось, что это Богун. Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я испугался, а он меня сразу узнал, обрадовался - ведь он считает меня своим приятелем, - и сказал: "Тебя Бог послал ко мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" На это он палец приложил к губам и потом только рассказал мне свои приключения, как его Хмельницкий поспал из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Линкове.
- Что ж он? С благоговением вспоминал обо мне? - спросил маленький рыцарь.
- Не могу иначе сказать, он неплохо отзывался о вас "Я думал, - говорил Богун, - что это какой-то малыш, выкидыш, а оказалось, что он рыцарь первой руки и чуть не разрубил меня пополам". Но когда он вспоминает Заглобу, то хуже, чем прежде, скрежещет зубами, за то, что он подговорил вас драться с ним.
- Черт его побери, я теперь уж не боюсь его! - ответил Заглоба.
- Мы подружились с ним по-прежнему, - продолжал Жендян, - даже еще больше, и он мне все рассказал: как он был близок к смерти, как его в Линкове взяли в барский дом, приняв его за шляхтича, а он отрекомендовал себя Гулевичем из Подолии, как его потом вылечили и как гуманно обходились с ним, за что он поклялся им вечной благодарностью,
- Он пробирался на Волынь, но в Ларчеве у него снова вскрылись раны, потому что когда он ехал, выпал из телеги, и пришлось ему остаться там, хотя и со страхом, так как его легко могли убить. Он сам мне это сказал: "Я был послан с письмами, но теперь не имею доказательств, кроме пернача, и если бы узнали кто я, то меня не только разорвала бы шляхта, но первый встретившийся комендант повесил бы меня, не спрашивая позволения". Когда он мне это сказал, я ему и говорю: "Хорошо знать, что первый комендант может вас повесить". А он: "Как так?" - "Да так, говорю, нужно быть очень осторожным и ничего не говорить о том, а я вам окажу эту услугу". Он начал благодарить меня и уверять, что наградит меня за это. "Теперь у меня нет денег, но есть драгоценности, и я их отдам тебе, а потом осыплю золотом, но только сделай для меня еще одну услугу".
- Ага! -- воскликнул Володыевский. - Пойдет о княжне дело.
- Совершенно верно; но я должен изложить все по порядку. Когда он сказал мне, что у него нет денег, так я окончательно потерял к нему уважение; постой, думаю, я теперь тебе отплачу! А он говорит: "Я болен, сил нет, а меня ждет далекий и опасный путь. Если я, говорит, попаду на Волынь, отсюда туда недалеко, то уж буду между своими, но туда, к Днестру, я не могу ехать, во-первых, сип у меня не хватит, а во-вторых, - нужно проезжать через вражий край, около замков и войск; поезжай ты вместо меня". - "Куда?" - спрашиваю. "Под Рашков, потому что княжна скрыта у сестры Донца, колдуньи Горпины". Я спрашиваю: "Княжна?". - "Да", - ответил он, - я ее там скрыл чтоб людской глаз не мог ее увидеть. Ей там хорошо, и она, как княжна Вишневецкая, спит на парче".
- Что скоро, то не хорошо, - спокойно ответил Жендян. - Услышав это, я очень обрадовался но, не выдав себя, сказал: "Там ли она и теперь? Ведь уж давно как вы ее отвезли туда?" Он поклялся, что Горпина, его верная собака, будет держать ее хоть десять лет, пока он не вернется назад, и что княжна наверняка там, потому что туда ни ляхи, ни татары, ни казаки не могут прийти, а Горпина не нарушит его приказания.
Во время рассказа Жендяна Заглоба лихорадочно дрожал, маленький рыцарь радостно качал головой, а Подбипента поднял глаза к небу.
- Что она там - это верно, - продолжал слуга, - лучшим тому доказательством служит то, что он меня послал туда Сначала я, будто колебался, чтобы не обнаружить своей радости, и говорю: "А зачем мне ехать туда?" - "А потому, что я сам не могу туда ехать. Если я живым с Влодавы на Волынь попаду, то поеду в Киев, там уже везде наши казаки главенствуют, а ты поезжай к Горпине и прикажи, чтобы она с княжной тоже ехала в Киев, в монастырь Пресвятой Девы".
- А, значит, не к Доброму Николе! - вскричал Заглоба. - Я говорил, что Ерлич солгал.
"Я, говорит, дам тебе пернач, перстень и нож, а уж Горпина знает, что это значит, такое наше условие, и тем лучше, что дна знает тебя, что ты мой лучший друг. Поезжайте вместе, не бойтесь казаков, но татар остерегайтесь; и если заметите их, то избегайте встречи, им и пернач нипочем. Деньги, червонцы там есть, говорит, они зарыты в яре; на всякий отучай возьми их. По дороге говорите только: "Жена Бегуна едет!" - и вы не будете ни в чем нуждаться. Впрочем, колдунья сама сумеет поступить как нужно, только ты поезжай туда, а то мне, несчастному, некого послать и некому довериться здесь, в чужой стране, между врагами!" Он просил меня со слезами на глазах, и в конце концов эта бестия заставила меня поклясться, что я поеду к ней, и я, конечно, поклялся, прибавив про себя: поеду, но с моим барином! Обрадованный моим обещанием, он сейчас же дал мне пернач, перстень, нож и все драгоценности, какие только у него были при себе, и я взял их, подумав: пусть лучше все это останется у меня, чем у разбойника... На прощанье он мне рассказал, который тот яр над Валадинкой, как ехать и как вернуться; все мне рассказал так ясно, что я с завязанными глазами попал бы туда, и это вы увидите сами, господа, потому что я думаю, что мы все вместе туда поедем.
- Завтра же! - сказал Володыевский.
- Зачем завтра, сегодня еще с зарею велим седлать лошадей.
Несказанная радость овладела всеми, и слышалась только благодарность Создателю; другие потирали руки от удовольствия, задавая новые вопросы Жендяну, на которые он флегматично отвечал.
- Ах, чтоб тебе пуля в лоб! - воскликнул Заглоба. - Какого верного слугу имеет в тебе Скшетуский!
- Он озолотит тебя.
- Я так и думаю, что он не оставит меня без вознаграждения, я же ему служу верно.
- А что же ты сделал с Богуном? - спросил Володыевский.
- Вот то и было для меня горе, что он лежал больной в постели и неловко было его пырнуть ножом; за это и мой пан не похвалил бы меня Такая уж судьба! Но что же мне было делать? Когда он все уже рассказал, что хотел сказать, и все отдал, я хватился за ум. Зачем, сказал я про себя, такой негодяй будет жить на свете, который и княжну запер, и меня побил в Чигорине? Пусть лучше не существует, и черт с ним! И о том я беспокоился, что он может выздороветь и двинуться с казаками за нами! Недолго думая, я пошел к коменданту Роговскому. который во Влодаве стоит со своим полком, и донес ему. что это - Богун, хуже всех бунтовщиков. Вероятно, он уже повешен
"Ну, не беда!", но Володыевский сидел молча, а Лонгин, чмокая, покачал головой и сказал:
- Ты, братец, нехорошо поступил, что называется, скверно.
- Почему? - спросил с удивлением Жендян. - Неужели лучше было ткнуть в него ножом?
- И так было бы нехорошо, и так неладно; но не знаю, чем лучше быть: убийцей или Иудою предателем?
- Что вы говорите? Ведь Иуда выдал не бунтовщика! А он враг как короля, так и Польши.
- Роговский. Говорили, что его зовут Яковом.
- Ну, это тот самый проворчал Лонгин - Родственник Лаща и личный враг Скшетуского.
Но никто не слыхал этого замечания, потому что Заглоба начал говорить:
- Господа! - сказал он. - Нельзя медлить. Господь устроил, через посредство этого юноши, что мы будем искать ее в лучших обстоятельствах, чем до сих пор. Богу честь и слава! Завтра же мы должны ехать. Князь уехал, но мы и без его позволения двинемся в путь, нет времени. Поедет со мной Володыевский и Жендян, а вы, Подбипента, останетесь здесь, потому что рост ваш и простодушность могут нас выдать.
- Ради ее безопасности вы должны остаться здесь. Кто видел вас раз, тот никогда в жизни не забудет. Правда, у нас есть пернач, но вам и с перначом не поверят. Ведь вы душили Пульяна на глазах всех кривоносых гуляк - и они вас сейчас узнают. Нет, вам никак нельзя с нами ехать. Вы там трех голов, наверное, не найдете, а ваша одна мало принесет нам пользы. Чем портить дело, лучше сидите здесь.
- Жаль, - сказал литвин.
- Жаль или нет, а вы должны остаться, Когда поедем собирать гнезда с деревьев, тогда и вас возьмем, а теперь нет.
- Слушать неприятно!
Никому ни слова.
- Ба! А князю?
- Князя нет.
- А Скшетускому, если он приедет?
- Ему-то именно не говорите ни слова, потому что он захотел бы ехать с нами; времени на радость будет довольно, а в случае нового обмана он сума сойдет. Обещайте, что никому ни слова не скажете, господа!
- Честное слово! - повторили все вместе.
- А теперь возблагодарим Бога.
С этими словами Заглоба стал на колени, а за ним все остальные, и они долго и горячо молились.