| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1888 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
XVII
После свидания с Заглобой Кетлинг побывал еще у пани Маковецкой, которой объявил, что по неотложным делам он должен остаться в городе и что, прежде чем отправиться в далекое путешествие, ему, быть может, придется съездить на несколько недель в Курляндию, и он лишен будет возможности принимать их лично в своем доме; но он умолял ее не уезжать из этого дома, считать его своим и хоть на время выборов поселиться в нем вместе с мужем и паном Михалом.
Пани Маковецкая согласилась, так как домик Кетлинга иначе оставался бы пустым и никому не приносил бы никакой пользы.
После этого разговора Кетлинг исчез и уже не показывался ни в гостинице, ни в окрестностях Мокотова, куда возвратилась пани Маковецкая вместе с девушками. Но отсутствие его замечала одна лишь Кшися; пан Заглоба был всецело поглощен предстоящими выборами, Бася же и пани Маковецкая так близко приняли к сердцу внезапное решение Кшиси, что не могли ни о чем другом думать.
Все же пани Маковецкая не пыталась отговаривать Кшисю от этого шага и сомневалась, станет ли ее отговаривать муж: в те времена сопротивление подобным намерениям считалось оскорблением Бога. Один пан Заглоба, несмотря на свою набожность, мог бы решиться на протест, но он этим делом нисколько не интересовался и, пожалуй, даже радовался, что Кшися не будет стоять между Володыевским и Басей. Теперь пан Заглоба был уверен, что исполнятся все его заветные желания, и отдался всецело работе по выборам: он объезжал шляхту, прибывшую в столицу, или же проводил время в беседе с ксендзом Ольшовским, которого он, в конце концов, очень полюбил и с которым очень сдружился.
После каждой такой беседы Заглоба возвращался домой все более ретивым сторонником Пяста и все более ярым противником иностранцев. Согласно наставлениям ксендза подканцлера, он не выступал еще открыто с этой кандидатурой, но не проходило ни одного дня, чтобы он не привлек кого-нибудь на свою сторону. И случилось то, что обыкновенно бывает в подобных случаях: эта кандидатура так увлекла его, что, как сватовство и Володыевского, и Баси, сделалась целью его жизни. Между тем выборы были все ближе.
Зима уже сняла с рек свои ледяные оковы, подул теплый ветер, и под его дыханием деревья покрывались почками; появились вереницы ласточек, а вместе с ласточками и другими перелетными птицами стали съезжаться и гости на выборы.
Прежде всего приехали купцы, которые рассчитывали на богатую наживу там, где должно было собраться более полумиллиона людей, считая вельмож, их свиту, шляхту, слуг и войска. Съезжались англичане, голландцы, немцы, русские; съезжались армяне, турки, татары и даже персы с сукнами, полотнами, шелковыми материями, мехами, драгоценностями, духами и лакомствами. На улицах и за городом были расставлены палатки, а в них всякие товары. Некоторые базары расположились даже в подгородных деревнях: всем известно было, что гостиницы столицы не вместят и десятой части депутатов и что большая часть их расположится лагерем за чертой города, как и всегда бывало во время выборов.
Наконец стала съезжаться шляхта, и в таком количестве, что если бы столько ее собралось на границах Речи Посполитой, которым грозила опасность, то нога неприятеля никогда не переступила бы их.
Говорили, что выборы будут бурные, ибо вся страна разделилась на три партии, поддерживавшие трех главных кандидатов: Конде, герцога лотарингского и нейбургского. Ходили слухи, что каждая партия будет стараться, хотя бы даже силой, провести своего кандидата.
Всеми овладевала тревога; во всех партиях разгорелись страсти. Некоторые предсказывали междоусобную войну; слухи эти казались тем более правдоподобными, что магнаты приезжали в сопровождении огромных военных дружин. Съезжались они раньше срока, чтобы иметь время вести свои интриги. Когда Речь Посполитая нуждалась в защите, когда неприятель стоял с ножом у ее горла, король и гетманы могли собрать лишь ничтожную горсть войска, а теперь только одни Радзивиллы, вопреки закону и постановлениям, привели с собой армию больше чем в десять тысяч человек. Паны прибыли с неменьшей силой; Потоцкие с такой же, как и другие "королевичи" польские, литовские, русские. "Куда приплывешь ты, разбитый корабль отчизны моей?" - все чаще и чаще повторял ксендз Ольшовский, но и он преследовал свои личные цели. Высшее сословие, за небольшими исключениями, испорченное до мозга костей, заботилось лишь о себе и о могуществе своего Рода, и каждую минуту готов был вспыхнуть пожар междоусобной войны.
Толпы шляхты росли с каждым днем, и видно было, что, когда после сейма начнутся выборы, численность ее превзойдет силы магнатов. Но и эти толпы не были способны вывести корабль Речи Посполитой на тихие воды, ибо сердца шляхты были большею частью испорчены, а умы погружены в мрак и невежество.
Казалось, выборы будут чудовищны, и никто не мог предвидеть, что конец их будет только жалким, ибо никто, кроме пана Заглобы, не питал особенной надежды на возможность провести такого кандидата, как князь Михал, никто не мог догадаться, насколько этому делу поможет безмозглость шляхты и интриги магнатов. Но пан Заглоба плавал в этом море как рыба в воде. С самого начала сейма он переселился в город и в доме Кетлинга бывал только тогда, когда начинал тосковать о своем гайдучке. Но так как и Бася ввиду решения Кшиси очень приуныла, то, чтобы ее развлечь, старый шляхтич брал ее иной раз с собой в город поглядеть на базары.
Они уезжали обыкновенно утром, и он привозил ее обратно только поздним вечером. По дороге и в самом городе девушка радовалась видом людей, незнакомых предметов, пестрой толпы, великолепных войск. Тогда глаза ее блестели как два горящих уголька, а головка вертелась как на винте; она не могла вдоволь насмотреться и засыпала пана Заглобу вопросами. Он отвечал на них с удовольствием, так как мог при этом выказать свою опытность и свою ученость. Нередко их возок окружала целая компания военных: они удивлялись красоте Баси, ее находчивости, остроумию и смелости, а пан Заглоба всегда рассказывал им историю татарина, застреленного утиной дробью, и этот рассказ приводил их еще в больший восторг и изумление.
Однажды они возвращались очень поздно, так как весь день они осматривали свиту и войска пана Феликса Потоцкого. Ночь была теплая; над лугами висел белый туман. Хотя пан Заглоба и предостерегал, что при таком скоплении челяди и солдат надо остерегаться громил, все же он заснул крепким сном; дремал и кучер, не спала только одна Бася: в ее голове мелькали тысячи образов и мыслей.
Вдруг она услыхала лошадиный топот.
Она потянула пана Заглобу за рукав и сказала:
- Какие-то всадники гонятся за нами.
- Что? Как? Кто? - спросил спросонья пан Заглоба.
- Какие-то всадники гонятся за нами.
Пан Заглоба совершенно очнулся.
- Ну, сейчас уж и гонятся! Слышится топот; может быть, кто-нибудь едет той же дорогой...
Бася была так уверена потому, что в душе очень хотела каких-нибудь приключений с разбойниками, чтобы показать свою храбрость; и когда пан Заглоба, сопя и ворча, стал вынимать из-под сиденья пистолеты, которые он всегда возил с собой на всякий случай, она сейчас же стала упрашивать его дать ей один из них.
- Уж я в первого, который к нам приблизится, не промахнусь. Тетя хорошо стреляет, но она ночью плохо видит. Вот, ей-богу, разбойники! Ах, господи! Хоть бы они на нас напали. Давайте скорей пистолет!
- Хорошо, - ответил Заглоба, - но ты должна мне обещать, что пока я не скажу: "Пли!", ты стрелять не будешь. Если тебе дать оружие, ты, пожалуй, в первого встречного шляхтича выпалишь, даже не спросив: "Кто идет", а потом и заварится каша.
- Ну, так я раньше спрошу: "Кто идет?"
- Ба, а если проедут какие-нибудь пьяные и, услышав женский голос, скажут что-нибудь неприличное?
- Тогда я выпалю из пистолета. Хорошо?
- Ну вот и бери в город такого сорванца; я тебе говорю, что нельзя стрелять, пока я не скажу.
- Я спрошу: "Кто идет?", но таким грубым голосом, что они не узнают.
- Ну, ладно. Они уже близко. Будь уверена, что это какие-нибудь порядочные люди: бродяги бросились бы на нас, выскочив изо рва.
Но так как бродяги действительно шатались по дорогам и было немало слухов о различных приключениях, то пан Заглоба приказал кучеру не въезжать между деревьями, которые чернелись тут же на повороте, а остановиться на хорошо освещенном месте.
Между тем четыре всадника приблизились к ним на расстояние нескольких шагов. Тогда Бася, - как ей казалось, голосом лихого драгуна, - крикнула:
- Кто идет?
- А чего вы стоите на дороге? - отвечал один из всадников, которому, очевидно, пришло в голову, что у них, должно быть, сломался экипаж.
Но, услыхав этот голос, Бася опустила пистолет и быстро сказала пану Заглобе:
- Да ведь это дядя... Ей-богу, дядя!
- Какой дядя?
- Маковецкий!
- Гей, вы! - крикнул Заглоба. - Уж не пан ли Маковецкий с паном Володыевским?
- Пан Заглоба! - отозвался маленький рыцарь.
- Михал!
Тут пан Заглоба стал торопливо вытаскивать ноги из повозки, но прежде, чем он высвободил одну, Володыевский соскочил с лошади и подбежал к экипажу. Узнав при свете луны Басю, он схватил ее за обе руки и воскликнул:
- Здоровы! Славу богу! Наконец-то вы приехали, ваць-пане, - ответила Бася, сердце которой сильно билось. - Дядя тоже приехал? Дядя!
Сказав это, Бася бросилась на шею пану Маковецкому, который в это время тоже подошел к экипажу. Пан Заглоба тем временем обнимал Володыевского. После долгих приветствий и объятий пан Маковецкий был представлен Заглобе, затем приезжие рыцари, отдав лошадей слугам, пересели в повозку. Пан Маковецкий с Заглобой заняли почетные места, а Бася с Володыевским уселись на передке. Начались быстрые расспросы и быстрые ответы, как это обыкновенно бывает после долгой разлуки.
Пан Маковецкий расспрашивал про жену, а Володыевский еще раз спросил о здоровье панны Кшиси; он очень удивился внезапному отъезду Кетлинга, но не стал над этим задумываться, так как должен был рассказывать о том, что он делал в порубежной станице, как нападал на ордынцев, как он там тосковал, хотя и отведал здоровой степной жизни.
- Мне казалось, - говорил он, - что не прошли лубенские времена, что по-прежнему со мной Скшетуский. Кушель, Вершул... И только по утрам, когда мне приносили ведро воды для умывания и я в ней видел мои седые волосы на висках, тогда я вспоминал, что я уже не тот, что был прежде, хотя, с другой стороны, мне опять приходило в голову, что, пока дух бодр, человек не состарился.
- Вот это верно, - ответил Заглоба, - видно, что там, на свежих травах, ты и остроумие свое откормил: ты отсюда не таким уехал. Бодрость всего важнее - это лучшее средство против меланхолии.
- Что правда, то правда! - прибавил пан Маковецкий. - В Михаловой станице колодцев много - проточной воды там совсем нет. И скажу вам, когда на рассвете солдаты начнут скрипеть журавлями, то просыпаешься таким бодрым, что невольно хочется благодарить Бога только за то, что живешь.
- Ах, если бы я могла быть там хоть один день! - воскликнула Бася.
- Так за чем же дело стало? - сказал Заглоба. - Выходи замуж за станичного ротмистра.
- Пан Нововейский рано или поздно будет ротмистром, - вставил маленький рыцарь.
- Ну вот! - сердито воскликнула Бася. - Я вас не просила вместо гостинца привезти мне пана Нововейского.
- Я и кое-что другое привез - славные гостинцы! Панне Басе будет так же сладко, как тому бедняге горько.
- Так надо было ему отдать гостинцы, пусть бы он их ел, пока усы не вырастут.
- Вот так-то они всегда между собою, - сказал пан Заглоба Маковецкому. - К счастью, пословица говорит: милые бранятся, только тешатся...
Бася ничего не ответила, а Володыевский, как бы ожидая ответа, смотрел на ее маленькое, освещенное луной личико, которое показалось ему таким красивым, что он невольно подумал:
"А ведь и эта шельмочка так хороша, что глаз не оторвешь!" Но, видно, ему сейчас же пришло в голову и что-то другое, потому что он повернулся к кучеру и сказал:
- А ну-ка, хлестни лошадей кнутом и поезжай поживее!
Повозка быстро покатилась; некоторое время все ехали молча, и, только выехав на пески, Володыевский опять заговорил:
- Но этот отъезд Кетлинга у меня не выходит из головы. Что это ему вздумалось уезжать перед самым моим приездом и перед выборами?
- Англичанам столько же дела до наших выборов, сколько до твоего приезда, - ответил Заглоба. - Кетлинг сам ходит, как с креста снятый, так ему не хочется уезжать и оставлять нас...
У Баси уже вертелось на языке: "а в особенности Кшисю" - но что-то подсказало ей не говорить об этом, как и о недавнем решении Кшиси. Женским чутьем она отгадала, что и то и другое может неприятно подействовать на пана Михала. Ей самой почему-то стало больно, и она замолчала, несмотря на свою всегдашнюю живость.
"О решении Кшиси он и так узнает, - подумала она, - но, видно, лучше теперь об этом не говорить, если и пан Заглоба ни одним словечком не обмолвился".
- Поезжай-ка живее!
- Лошадей и вещи мы оставили на Праге, и сами двинулись вчетвером, хотя была уже ночь. И мне, и Михалу было невтерпеж, - сказал Маковецкий, обращаясь к Заглобе.
- Верю! - ответил Заглоба. - А видели ли вы, какая масса народу съехалась в столицу? За заставой стоят обозы, базары, так что и проехать трудно. Удивительные вещи рассказывают про будущие выборы; дома при случае я вам все расскажу.
Тут они начали разговаривать о политике. Пан Заглоба старался слегка выведать убеждения стольника, наконец, обратился к Володыевскому и прямо, без предисловия, спросил его:
- А ты, Михал, за кого подашь голос?
Но Володыевский вместо ответа вздрогнул, точно проснувшись от сна, и сказал:
- Интересно, спят они или мы их еще сегодня увидим?
- Верно, спят, - ответила нежным и как будто сонным голосом Бася, - но они проснутся и непременно придут поздороваться с вами.
До домика Кетлинга было уже недалеко, и скоро они подъехали. Пани Маковецкая и Кшися уже спали; бодрствовала только прислуга: она ждала Басю и пана Заглобу с ужином. В доме тотчас поднялось движение. Заглоба велел разбудить и других слуг; надо было приготовить и подать гостям горячий ужин.
Пан стольник хотел было сейчас же идти к жене, но она, услыхав в доме необычайный шум, догадалась, кто приехал, и минуту спустя бежала вниз в наскоро накинутом платье, запыхавшись, со слезами радости на глазах, с улыбкой на устах; начались приветствия, объятия, бессвязный разговор, поминутно прерываемый восклицаниями.
Пан Володыевский постоянно поглядывал на дверь, в которой скрылась Бася: он все ждал, что увидит Кшисю, сияющую от радости, с блестящими глазами и с распущенной впопыхах косой; между тем стоявшие в столовой данцигские часы тикали и тикали, время шло, подали ужин, а дорогая и милая для Михала девушка все не появлялась.
Вошла, наконец, Бася, но какая-то серьезная, огорченная, приблизилась к столу и, заслоняя рукой свечку, обратилась к пану Маковецкому.
Пан Маковецкий встал и вышел из комнаты, Бася пошла за ним. Маленький рыцарь сильно омрачился и сказал:
- Я никак не ожидал, что сегодня не увижу панну Кшисю. Разве она действительно больна?
- Э, здорова, - ответила пани Маковецкая, - но теперь ей не до общества.
- Почему это?
- О каком намерении? Ради бога!
- Она идет в монастырь...
В комнате наступило тяжелое молчание.
- Михал! - окликнула его пани Маковецкая.
- Да что же это? Проклятие, что ли, тяготеет надо мной?!
- Побойся Бога! - воскликнул Заглоба.