Пан Володыевский.
Часть первая.
Глава XX

XX

Кетлинг изменился до неузнаваемости: он едва мог поклониться дамам, потом остановился неподвижно, прижав шляпу к груди и закрыв глаза. Володыевский по дороге обнял сестру и подошел к Кшисе. Лицо девушки побелело, как полотно, легкий пушок на губах казался чернее обыкновенного, грудь то подымалась, то опускалась. Володыевский взял ее ласково за руку и поднес ее к губам; потом пошевелил усиками, точно собираясь с мыслями, и сказал печальным, необыкновенно спокойным голосом:

- Мосци-панна, или, лучше, дорогая моя Кшися! Выслушай меня спокойно, потому что я не какой-нибудь скиф, или татарин, или дикарь, а твой друг, который хотя сам не очень счастлив, но тебе желает всяческого счастья. Уже известно, что вы с Кетлингом любите друг друга. Панна Бася бросила мне это в глаза, когда справедливо разгневалась на меня, и я не стану отрицать, что я выскочил из этого дома в бешенстве и помчался к Кетлингу, чтобы отомстить ему. Когда все потеряешь, мести легко поддаться, а я так тебя любил! Видит бог, не только как мужчина любит женщину... Если бы я уже был женат и Бог благословил меня мальчиком или девочкой, а потом отнял их у меня, я, быть может, не жалел бы их так, как жалел тебя...

Тут у пана Михала не хватило голоса, но он тотчас же поборол себя, несколько раз шевельнул усиками и продолжал:

- Ну, что ж делать. Горе горем, а помочь ничем нельзя. Что тебя полюбил Кетлинг, не удивительно. Кто бы мог не полюбить тебя? А что ты его полюбила, - такова, значит, моя судьба. Но и тут удивляться нечему - мне с Кетлингом не равняться. На поле битвы, - пусть он сам скажет, - я не хуже его, но тут иное дело. Одному Бог дал красоту, другому ее не дал, но зато дал рассудительность. Так было и со мной. Как только ветер освежил меня, как только прошел первый взрыв бешенства, - совесть мне тотчас же подсказала: за что я им буду мстить? За что пролью кровь друга? Полюбили один другого, - на то воля Божья. Старые люди говорят, что сердце и гетману не слуга. Полюбили, - значит, воля Божья! Если бы Кетлинг знал, что ты обещала быть моей... может быть, я и крикнул бы ему: "Выходи с саблей!", но он этого не знал. В чем же его вина? Ни в чем! А ты в чем виновата? Ни в чем! Он хотел уехать, ты хотела поступить в монастырь. Во всем виновата моя доля несчастная, но в том уж, видно, перст Божий, - значит, мне суждено навсегда остаться одиноким... Но я поборол себя, я поборол себя.

Володыевский снова оборвал свою речь и стал прерывисто дышать, как человек, который долго нырял и вдруг очутился на поверхности воды. Потом взял руку Кшиси.

- Любить так, чтобы желать всего для себя, - сказал он, - не трудно. Мы страдаем все трое, пусть же лучше страдает один и принесет другим счастье. Дай тебе Бог, Кшися, счастья с Кетлингом... Аминь... Дай тебе Бог, Кшися, счастья с Кетлингом... Мне немного больно, но это ничего... Дай тебе Бог... Ей-богу, ничего... Я поборол себя...

Говорил "ничего" бедный солдат, но, стиснув зубы, наконец застонал от сердечной боли, а в другом конце комнаты послышался рев Баси.

- Кетлинг, иди сюда, друг мой! - воскликнул Володыевский.

Кетлинг подошел к Кшисе, опустился на колени и молча, с величайшим благоговением и любовью обнял ее ноги.

А Володыевский стал говорить прерывистым голосом:

- Обними его! Он тоже настрадался, бедняга!.. Да благословит вас Господь Бог!.. Ты уж не пойдешь в монастырь. Лучше будет, если вы будете благословлять меня, чем проклинать... Бог надо мной... Хотя мне теперь и очень тяжело...

Бася не могла выдержать больше и бросилась вон из комнаты. Заметив это, Володыевский обратился к стольнику и к своей сестре.

- Пойдемте в другую комнату, - сказал он, - оставьте их одних, я тоже пойду к себе и помолюсь Господу Богу!

И он ушел.

Посреди коридора, около лестницы, он встретил Басю на том самом месте, где в пылу гнева она выдала тайну Кшиси и Кетлинга. Она стояла, прислонившись к стене, и заливалась горькими слезами.

Увидев это, расчувствовался пан Михал над собственным горем.

До сих пор он сдерживался как мог, но теперь прорвалась его скорбь, и слезы градом брызнули из глаз.

- Чего вы плачете, ваць-панна?! - воскликнул он жалостливым голосом. Бася подняла голову и, как ребенок, вытирая кулаками слезы и дыша открытым ртом, продолжала всхлипывать и сквозь рыдания ответила ему:

- Мне так вас жаль... О, Господи, Господи!.. Пан Михал такой добрый, такой честный!.. О, Господи!

Тогда он схватил ее руки и стал покрывать их поцелуями от благодарности и волнения.

- Награди тебя Бог! Награди тебя Бог за твое доброе сердце! - сказал он. - Тише, не плачь!

Но Бася зарыдала навзрыд; казалось, каждая жилка дрожала в ней от горя. Жадно ловя воздух, она топала ногами и закричала так громко, что голос ее разнесся по всему коридору.

- Ради бога! Бася! - воскликнул пан Михал. Стараясь унять ее волнение, он обнял ее, а она изо всех сил прижалась к его груди, так что он почувствовал биение ее сердца, трепетавшего, как у измученной птички. Он обнял ее еще крепче, и они так застыли.

Все кругом было тихо.

- Бася! Хочешь быть моей? - спросил маленький рыцарь.

- Да, да, да! - ответила Бася.

Услышав этот ответ, и он поддался увлечению, прижал свои губы к ее алым девственным губам, и они опять застыли...

Между тем загремела бричка, и пан Заглоба вошел в сени, потом в столовую, где сидел Маковецкий с женой.

- Нет Михала! - крикнул он, не переводя дыхания. - Искал его везде. Пан Кшицкий говорил, что видел его с Кетлингом. Они, наверное, дрались!

- Михал здесь, - ответила пани Маковецкая, - привез Кетлинга и отдал ему Кшисю.

Соляной столб, в который была превращена жена Лота, был, верно, менее похож на настоящий столб, чем пан Заглоба в эту минуту. Несколько минут царило молчание, потом старый шляхтич протер глаза и сказал:

- Э?

- Кшися с Кетлингом здесь рядом, в комнате, а пан Михал пошел помолиться, - ответил стольник.

Пан Заглоба, не задумываясь, вошел в смежную комнату, и хотя уже знал обо всем, но, увидав Кетлинга рядом с Кшисей, снова застыл в изумлении. Они вскочили, смущенные, и не знали, что сказать; тем более что вслед за Заглобой вошли и Маковецкие.

- Дай вам Бог счастья! - сказал стольник. - Желанию Михала мы противиться не будем!

Кшися бросилась в объятия пани Маковецкой, и обе расплакались. Пан Заглоба был точно оглушен. Кетлинг склонился к ногам стольника, как сын к ногам отца, а тот поднял его и от наплыва ли мыслей или от смущения сказал:

- А пана Убыша пан Дейма убил! Благодарите Михала, а не меня!

Минуту спустя он спросил:

Пани Маковецкая не успела ответить, потому что в эту минуту вбежала Бася, запыхавшаяся, раскрасневшаяся, с волосами, совсем упавшими на глаза, - подбежала к Кетлингу и Кшисе и, тыкая пальцем в глаза то тому, то другому, закричала:

- Ну и ладно! Вздыхайте, любите, женитесь! Вы думаете, что пан Михал один будет на свете? Так нет же: я за него махну! Я его люблю и сама ему первая сказала! Первая сказала, а он спросил, пойду ли я за него, а я ему ответила, что предпочитаю его десяти другим, потому что люблю его и буду ему самой лучшей женой, и никогда не покину его, и мы будем вместе воевать! Я давно люблю его, хоть ничего не говорила, потому что он самый честный, самый хороший и любимый! Теперь вы можете жениться, а я за пана Михала махну, хоть завтра... потому что...

Но тут у Баси захватило дыхание.

Все поглядывали друг на друга, не понимая, с ума ли она сошла или говорит правду? Потом все стали смотреть с изумлением на нее. Вдруг в дверях показался Володыевский.

- Господь сотворил чудо: она - мое утешение, моя любовь, мое величайшее сокровище!

После этих слов Бася снова подскочила к нему, как серна. Между тем выражение изумления исчезло с лица пана Заглобы, его седая голова затряслась, он широко раскрыл объятия и воскликнул:

- Ей-богу, зареву... Гайдучок, Михал, подите ко мне...