Пан Володыевский.
Часть третья.
Глава IV

Глава IV

Около двенадцати украинских миль отделяли Хрептиов от Рашкова, если ехать так, как проехала Володыевская; днестренская же дорога составляла около тридцати миль. Несмотря на то, что с ночлегов выходили очень рано и останавливались позднею ночью, однако же, вследствие трудных переправ и переездов, это пространство нельзя было проехать менее, чем в три дня. В прежние времена люди и войска вообще не делали быстрых переходов, но кто хотел и кому нужно было, мог и поспешить. Володыевская, принимая это во внимание, рассчитала, что обратная дорога в Хрептиов отнимет у нее гораздо меньше времени, так как она ехала верхом и спасение ее зависело от быстроты бегства.

Однако в первый день она заметила свою ошибку: она не могла бежать днестрянским трактом, а должна была сделать крюк по степям. К тому же она могла заблудиться, попасть на оттаявшие реки или в непроходимые леса и болота, не замерзавшие зимой, наткнуться на человека или зверя, и хотя она намеревалась ехать и ночью, но невольно с каждой минутой убеждалась, что быстро ей до Хрептиова не добраться.

Ей удалось вырваться из рук Азыи, но что же будет дальше? Несомненно, ей здесь было лучше, чем в омерзительных руках, однако же кровь ее стыла в жилах при мысли о том, что ее ждало впереди.

Ей пришла в голову мысль, что если она станет щадить лошадей, то липчане могут настигнуть ее, так как они насквозь знали эту степь и от их глаза почти немыслимо было скрыться, потому что они сновали по ней днем и ночью, даже весной и петом, гоняясь за татарами, когда копыта лошадей не оставляли следов ни в снегу, ни на размягшей земле; они читали в степи, как в книге, проницали ее, как орлы, и обнюхивали, как гончие собаки; вся жизнь их проходила в рысканиях по ней. Напрасно татары иногда уходили водою, чтоб не оставить следов: казаки, липчане и черемисы, как равно и польские загонщики, успели отыскивать их и являться перед ними как из-под земли.

Как тут убежать от такого народа? Разве оставить их далеко за собою, чтобы самая отдаленность сделала погоню невозможной. Но в таком случае попадают лошади.

"Да, несомненно попадают, если пойдут так быстро, как шли до настоящего времени", - с ужасом подумала Володыевская, посматривая на мокрые, дымящиеся их бока и пену, которая пластами падала с них на землю.

Она сдерживала их бег и начинала прислушиваться, но ей слышались отголоски погони в каждом порыве ветра, в шуме листьев, в сухом шелесте стеблей, ударяющихся друг об друга, в шуме крыльев перелетной птицы и даже в пустынной тишине.

Испуганная этим, она опять пускала коней и летела вперед, пока их фырканье не показывало ей, что далее так бежать нельзя.

Чувство беспомощности и одиночества ужасно угнетало ее. Она казалась себе сиротою и несправедливо жаловалась на людей, дорогих ее сердцу, что они оставили ее.

Потом она подумала, что ее Господь карает за что-нибудь - за ее искание приключений, за страсть к охоте и другим опасным поездкам, шедшую вразрез с желаниями мужа, за оплошность, за недостаток благоразумия и ветреность.

При этом она расплакалась и, подняв головку вверх, всхлипывая, произнесла:

- Накажи меня, Господи, но не оставь! И помилуй Мишу, он невинен.

Между тем приближалась ночь, а с нею холод, неуверенность в дороге и беспокойство. Все предметы видимые начали стушевываться, терять свои очертания, а вместе с тем оживляться и как бы подкарауливать ее. Выступы высоких скал казались ей гигантскими головами, одетыми в круглые остроконечные колпаки, которые выглядывали из колоссальных стен и зловеще смотрели на проезжающего внизу. Ветви деревьев, колеблемые ветром, казались ей человеческими руками: одни манили ее к себе, как бы желая сообщить что-то таинственное, другие предостерегали не приближаться. Корни вывернутых деревьев казались ей чудовищами, готовившимися схватить ее.

Володыевская была чрезвычайно отважна, но, как и все люди того времени, верила в предрассудки; поэтому, когда совершенно стемнело, волосы на ее голове стали дыбом и она дрожала при мысли, что в этих степях обитают черти. Главным образом она боялась упырей. Вера в них была распространена по всему Днестру; из-за близости к Молдавии окрестности Ямполя и Рашкова пользовались в этом отношении худой славой: много там умирало внезапною смертью, без исповеди и покаяния.

Володыевская вспомнила все рассказы, слышанные ею в Хрептиове; старые рыцари говорили ей о пропастях, из которых, когда дул ветер, слышались тяжелые стоны и слова: "О Господи, Господи!" Слышала о блуждающих огнях, о смеющихся скалах, о бледных детях - вампирах с зелеными глазами и уродливой головой, которые просили путника взять их к себе на седло и, сев на него, высасывали кровь из человека; наконец, ей говорили о головах без туловища, ходящих на ногах паука, словом, о взрослых упырях, называемых по-местному "брукулаками", которые бросались на людей.

Она осенила себя крестным знамением и продолжала креститься до усталости руки; но тогда она творила молитву: только она одна могла спасти ее от упыря.

Лошади ободряли ее: не выказывая никакой тревоги, они фыркали и спокойно бежали. Время от времени она хлопала по бокам своего Джиомета, как бы желая убедить его, что она еще существует на свете.

Ночь, сначала темная, начала светлеть, и наконец через редкий туман замелькали на небе звезды. Это обстоятельство обрадовало Басю: во-первых, она перестала бояться, а во-вторых, смотря на звезды, она знала, в каком направлении находится Хрептиов. Осмотревшись вокруг, она заметила, что значительно удалилась от Днестра, потому что здесь было меньше скал, больше гор, поросших дубняком, и часто являлись широкие долины.

Однако время от времени ей приходилось спускаться в глубокие овраги с большим опасением, потому что на дне их было темно и холодно. Некоторые из них были так глубоки, что их приходилось объезжать, а из-за этого терялось много времени и удлинялся путь.

где были отлогие берега, позволявшие допустить, что там было мелко. Тем не менее, в некоторых местах вода доходила до половины брюха лошадей; тогда молодая женщина становилась коленями на седло и, держась за переднюю головку его, старалась не замочить ног. Но это не всегда ей удавалось, и вскоре она почувствовала окоченение ног до колен.

- Хоть бы скорее день, - говорила она, - тогда я поеду энергичней и веселей.

Наконец она выехала на обширную равнину, поросшую редким лесом, и, видя, что кони еле волокут ноги, решилась остановиться и отдохнуть. В тот же момент оба бехмета протянули шеи к земле и, разгребая копытами снег, с жадностью начали хватать мох и завядшую траву. В лесу царствовала полнейшая тишина, нарушаемая только движением лошадей и хрустеньем травы.

Успокоив голод, или, точнее, обманув желудки, лошади, видимо, хотели лечь, но Володыевская не могла удовлетворить их желание, так как боялась отпустить даже подпруги и слезть на землю, опасаясь погони.

Все-таки она пересела на коня Азыи, так как Джиомет вез ее с самого полудня; несмотря на то, что он был благородной крови, он был гораздо слабее бехмета.

Утолив жажду, вскоре она почувствовала голод и принялась за коноплю, которая оказалась в мешочке при седле Азыи. Конопля показалась ей очень вкусной, хоть немного прогорклой; но она ела и благодарила Бога за эту находку.

Тем не менее она ела экономно, с расчетом, чтобы хватило этой пищи до Хрептиова. После еды ее начало клонить ко сну, глаза слипались, и в то же время она начала зябнуть; ее ноги совсем окоченели, она чувствовала сильнейшую усталость и слабость и в конце концов сомкнула глаза. Однако спустя минуту она открыла их с большим усилием.

- Нет,-- сказала она, - лучше буду спать днем, во время езды, потому что если теперь засну, то замерзну.

Но как ни ободряла она себя, мысли ее мутились и представляли всевозможные образы, между которыми представлялись пуща, бегство, погоня, Азыя, муж, Ева. Все это куда-то бежало, как бежит волна, гонимая ветром. Азыя вроде бы гнался за нею, но в то же время говорил с нею и заботился о лошадях; пан Заглоба сердился, что ужин простынет, муж показывал дорогу, а Ева ехала в санях и ела финики.

Все это потом исчезло, остался только непроницаемый мрак и пустота, которая проникала повсюду, даже в голову Володыевской, тушила в ней все видения и мысли, как ветер тушит горящий ночью фонарь на открытом воздухе.

Володыевская заснула, но, к счастью для нее, прежде чем мороз успел сковать все ее члены и заморозить кровь в ее жилах, ее пробудил необыкновенный шум, от которого лошади шарахнулись в сторону.

Она мигом пришла в себя, схватила мушкет и, пригнувшись к гриве лошади, начала раздувать ноздри и прислушиваться. Это была такая натура, что каждая опасность моментально пробуждала в ней отвагу и чувство самозащиты.

Прислушавшись, она живо успокоилась, так как этот шум производили дикие свиньи. Видно, волки подбирались к вепрям или вепри грызлись между собою, только от их хрюканья стонала роща. Шум этот происходил довольно далеко, но среди ночной тишины казался очень близким, так что Володыевская слышала не только визг и хрюканье свиней, но даже их сопящее дыхание. Вдруг раздался сильный топот и треск ломавшихся сучьев, и целое стадо свиней, невидимых ей, промчалось мимо Володыевской и углубилось в пушу.

Несмотря на ужасное свое положение, в неисправимой женщине пробудилась охотничья жилка, и ей сделалось жаль, что она не видела этого стада.

"Жаль, что я не видала их, - подумала она. - Все-таки интересно посмотреть. Но не беда. Проезжая лесом, я еще не раз увижу их".

Однако потом она решила, что лучше не разглядывать свиней, а скорее бежать, и пустила коней. Впрочем, дольше она и не могла стоять, потому что холод очень докучал ей; только благодаря бегу лошадей она начала согреваться. Кони, поев мху и мерзлой травы, неохотно двинулись в путь. К тому же они обледенели и, казалось, еле передвигали ногами. Несмотря на это, они шли до полуденной остановки без отдыха.

Проехав поляну и глядя на Большую Медведицу, Володыевская углубилась в пущу, пересекаемую холмами и узкими оврагами. Сделалась темнее не только от деревьев, но и потому, что тушн скрыл от нее звезды. Приходилось ехать наобум. Только одни яры доказывали ей, что она едет верным путем, так как она знала, что все они идут по направлению к Днестру, и поэтому она была убеждена, что едет на север. Она понимала, что опасно как слишком приближаться к Днестру, так и чрезмерно удаляться от него. Как одно, так и другое было неудобно: в первом случае она дала бы большой крюк, а во втором могла выехать на Ямполь и попасть в руки врагов.

Но была ли она перед Ямполем, или на его высотах, или оставила его позади - об этом она не имела никакого понятия.

"Скорее я пойму, когда проеду Могилев, - подумала она, - потому что он лежит на дне глубокого оврага, который я наверно узнаю. Ах, скорее бы добраться до него. А там уж мне нечего бояться, потому что я буду во владениях Миши".

Между тем ночь стала еще темнее. К счастью, здесь лежал снег, на белом ковре которого можно было различать тени деревьев и пни и объезжать их; но зато она должна была ехать тихо, и ею опять овладевал тот страх, который беспокоил ее в начале ночи и леденил ее кровь.

"Если я увижу светящиеся огоньки низко, то это будет волк, - думала она, - ну, а если они будут на высоте человека?".

- Во имя Отца, и Сына, и Святого.

Что это?.. Самообман или в самом деле дикий зверь сидел на суку на вышине роста человека?.. Но Володыевская отчетливо увидела два огонька.

И в глазах ее вдруг все потемнело; но когда она открыла глаза - уже ничего не было, только слышался какой-то шелест между деревьями; сердце ее сильно билось, точно хотело выпрыгнуть из груди.

Но она продолжала ехать, вздыхая по дневному свету; ночь была бесконечно долгой. Вскоре река преградила ей путь. Володыевская была далеко за Ямполем, на берегу Росовы, но она не знала, где находится, и только инстинктом угадывала, что подвигается к северу, если встретила реку. Она также чувствовала, что находится в низовьи реки, потому что холод значительно увеличился; по-видимому, морозило, потому что туман рассеялся и звезды опять показались на небе; они были гораздо бледнее и не светили, а просто мерцали.

Наконец ночь начала постепенно бледнеть; пни и деревья стали отчетливее, и в лесу сделалось совсем тихо.

Светало.

Вскоре Володыевская уже отличала масть лошадей, а на востоке показалась белая полоса, предвещавшая ясный день.

В эту минуту она почувствовала сильное утомление: рот постоянно открывался в продолжительном зеваньи, глаза слипались. Скоро она заснула крепко, но ненадолго, потому что ее пробудила ветка, за которую она зацепилась головою. К счастью, кони шли довольно тихо, пощипывая по дороге мох, и поэтому удар по голове веткой был несильным. Солнце уже взошло, и лучи его проникали сквозь безлиственные деревья. Володыевская ободрилась; за ночь она оставила за собою много гор, долин, лесов и оврагов.

"Только бы меня не схватили в Ямполе или в Могилеве, - думала она, - а тем уж не догнать".

К тому же она рассчитывала на то, что, бежав с места происшествия, она ехала по скалам, на которых лошади не могли оставить следов. Но вскоре ею овладело сомнение.

"Ведь липчане умеют отличать следы на скалах и на камнях, - подумала Володыевская, - а потому энергично погонятся за мною: разве только их лошади попадают, и тогда я спасена".

Это последнее замечание было весьма правдоподобно; стоило взглянуть на своих лошадей и по них судить о лошадях преследователей: и Джиомет, и бехмет опустили головы, бока у них провалились. По пути они то щипали мох, то засохшие листья на кустах, которые встречались с их носами. Видно было также, что их мучила и жажда, так как они пили у всех переправ.

Несмотря на усталость коней, Володыевская, выехав на поле, погнала их до другого леса, проехав который, она снова выехала на гористую открытую местность, за которою, в четверти мили от нее, показался дым, поднимавшийся ровным столбом к небу. Это было первое жилище, которое Бася встретила на своем пути; эта сторона, кроме побережья, была совсем пустынна вследствие частых нападений татар и постоянных польско-казацких войн. После последнего нашествия Чарнецкого, жертвою которого пала Буша, все местечки превратились в ничтожные деревни, а деревни заросли молодым лесом. А ведь после Чарнецкого тоже было немало разных нашествий, войн, битв и резни вплоть до последнего времени, когда Собеский освободил страну от врагов. Теперь жизнь начинала входить в свою колею, но та местность, по которой ехала Володыевская, была еще совсем пустынна; в ней обитали только разбойники, но и тех выживали команды, стоявшие в Рашкове, Ямполе, Могилеве и Хрептиове.

Заметив дым, молодая женщина хотела ехать туда, так как это мог быть хутор или какой-нибудь шалаш, в котором она могла бы согреться и подкрепить силы, но, подумав, что в этой местности безопаснее встретиться со стаей волков, чем с одним человеком, она не решилась. Напротив, ей следовало здесь гнать лошадей, чтобы миновать это лесное жилище, в котором могла ожидать ее верная смерть.

В конце противоположного бора Володыевская заметила стог сена; она поехала прямо к нему, чтоб покормить лошадей. Разумеется, голодные кони с жадностью набросились на сено. К несчастью, им мешали мундштуки; но она боялась разнуздывать лошадей, рассуждая, что если здесь виден дым, то значит, это хутор или другое жилище; а раз здесь имеется сено, то, верно, есть и лошади, на которых ее могут догнать, и поэтому следовало быть начеку.

И она была права.

Володыевская провела у стога больше часа, дав поесть лошадям; в то же время она подкрепила свои силы коноплею и двинулась в путь. Но, проехав несколько верст, она вдруг наткнулась на двух людей, несших на спинах вязанки хвороста.

Один из них был не стар, но и не молод, с рябым лицом, косыми глазами и зверским выражением лица; второй, подросток, был, по-видимому, безумным: это можно было видеть по его дурацкой улыбке и взгляду.

При виде всадника и оружия оба побросали свои ноши; они явно испугались, но были от нее так близко, что боялись бежать.

- Слава Богу! - отозвалась Володыевская.

- Как зовется этот хутор?

- А зачим его звать?.. Хата, и вси!

- Далеко до Могилева?

- Мы не знаем...

И старик начал внимательно осматривать всадника. Так как Бася была в мужском костюме, то старик принял ее за подростка, и вдруг его лицо из испуганного сделалось ужасным и зверским.

- А що вы такий молоденький, пане лыцарь?

- А тебе что?

- И одни едете? - спросил мужик, делая шаг вперед.

- Нет, за мной войско идет.

Мужик посмотрел на большую поляну и с сомнением отвечал.

- Хиба це правда; никого нима!

С этими словами он сделал еще два шага; его косые глаза загорелись, и он начал подражать голосу перепела, по-видимому, призывая кого-то.

Все это показалось Володыевской очень подозрительным, и она, не колеблясь, навела на него пистолет.

- Молчи, иначе я убью тебя! - крикнула она.

Мужик замолчал и тотчас упал на колени. То же сделал и мальчик; но этот последний начал выть по-волчьи. Вероятно, его безумие произошло вследствие какого-нибудь испуга, потому что его вой звучал ужасно.

Между тем Володыевская пустила коней и помчалась, как стрела. К счастью, в лесу не было снега, так что можно было ехать свободно. Вскоре она выехала на новую поляну, узкую, но длинную. Лошади, поев у стога, подкрепились и потому могли бежать.

"Что, если они дойдут домой, - подумала молодая женщина, - сядут на коней и помчатся за мной в погоню?"

Но эта мысль оказалась несостоятельной, так как ее лошади бежали теперь отлично, а хутор от них был на расстоянии не менее двух миль.

"Пока они дойдут до хутора, - думала она, - пока выведут лошадей, пока то да се, я буду от них далеко".

Прошло часа два или более, и Володыевская, убедившись, что за ней никто не гонится, сдержала лошадей, однако же ей было страшно, и слезы просились на ее глаза.

спокойные люди или оставили эту пустыню, или война их стерла с лица земли; остались только те, для которых уже не было ничего святого, так как они жили в постоянной тревоге, нападениях, видели больше зла, чем хорошего, и не знали, что такое собственность; поэтому они совсем одичали. Все это знала Володыевская, но человек, будучи одиноким в пустыне, находясь в постоянном угнетении и испытывая продолжительный холод и голод нуждается в сочувствии близкого существа. Так точно и она: увидев дым, обнаруживавший человеческое жилище, она мысленно стремилась туда, чтобы приветствовать живущих в нем и склонить на время свою усталую головку под гостеприимным кровом; между тем ужасная действительность оскалила на нее свои зубы, как злой пес.

- Ниоткуда помощи! - воскликнула она. - Дай Бог никогда больше не встречаться здесь с людьми.

Затем она подумала о том, почему мужик запел перепелом: значит, вблизи были еще люди, которых он звал к себе, значит, она попала на разбойничью дорогу, на разбойников, которые выгнаны были из своих логовищ и теперь прятались в глухих пущах, в которых соседство с обширными степями и скалами обеспечивало их будущность и безопасность.

"А что будет со мною, - продолжала она думать, - если встречу человек десять, пятнадцать?.. Ведь у меня один мушкет, два пистолета, ну, саблей еще двоих положу - всего пять... а если их больше?.. Меня убьют. Я погибну". И насколько она в прошлую ночь желала прихода дня, настолько теперь жаждала скорее ночи, чтобы та скрыла ее от злых людей.

После этого ей пришлось проезжать еще два раза мимо человеческих жилищ Однажды она увидала на высокой равнине больше десятка хат, в которых, быть может, жили добрые люди, но она предпочла объехать хутор, зная по опыту, что и крестьяне почти ничем не отличались от разбойников. Во второй раз она услыхала в лесу отголоски топоров; по-видимому, рубили лес.

Наконец настала долгожданная ночь. Володыевская до того изнурилась, что дальше не могла ехать. Выехав в чистую степь, она сказала про себя: "Здесь я ни обо что не разобьюсь и не зацеплюсь за дерево, а потому должна заснуть, хотя бы мне пришлось замерзнуть".

Ей показалось, что она видит вдали на снегу несколько черных точек, движущихся в разных направлениях.

"Это, верно, волки", - подумала она.

Но, сделав еще несколько шагов и посмотрев в том же направлении, она уже ничего не увидала; потом моментально заснула и проснулась только тогда, когда бехмет Азыи заржал под нею.

Она осмотрелась и обнаружила, что въехала в лес, деревья которого легко могли сбросить ее, сонную, на землю. В то же время она увидела, что другого коня не было при ней.

- Что случилось? - спросила она себя с большой тревогой.

Ничего особенного, кроме отсутствия лошади, которая была привязана к ее седлу; ее руки так замерзли, что она не смогла крепко завязать узла, и измученная лошадь, дернув случайно головой, освободилась от привязи и осталась в степи, чтобы поискать себе корма под снегом и полежать.

К счастью, у Володыевской пистолеты были не в седельных кобурах, а за поясом; рога с порохом и с коноплею были при ней; потеря лошади также была нестрашна, так как бехмет Азыи хоть и тише бежал, но был выносливее Джиомета. Правда, ей жаль было потерять своего любимица, и она хотела было отыскать его; но ее ужасно удивило, когда она посмотрела в степь и не увидела его, хотя ночь была чрезвычайно светла.

"Остался, остался, - подумала она, - где-нибудь упал или лег в овраге, и потому я не вижу его".

Бехмет заржал другой раз, вздрогнул и прижал уши к шее; но со стороны степи не было ответа.

- Поеду поищу его, - сказала Бася, и уже повернула лошадь, но вдруг ею овладела тревога и чей-то голос как будто прошептал: "Не езди в степь, не езди".

В ту же минуту послышались зловещие голоса, выходившие будто бы из-под земли, в которых можно было отличить вой, храпенье, писк и хрюканье. Дикие голоса эти тем более были ужасны, что в степи ничего не было видно, и Володыевскую обдал холодный пот, а из груди невольно вырвались слова:

- Что это значит?.. Что случилось?

Вскоре она догадалась, что волки загрызли ее коня, но она не понимала, почему она этого не видит, так как, судя по отголоскам, это происходило не более чем в пятистах шагах.

Из всего этого она заключила, что уже поздно мчаться на помощь: наверное, ее лошадь уже разорвана; теперь нужно было думать о своем спасении. Поэтому, выстрелив из мушкета для острастки, она двинулась в путь. По дороге ей пришла мысль, что, быть может, не волки зарезали ее коня, если те голоса выходили из-под земли. При этой мысли мороз пробежал по ее телу, но пораздумав, она припомнила, что, заснув, видела сон, будто съезжает с горы, а потом опять поднимается в гору.

- Да, так и было, - прошептала Володыевская, - верно, я проезжала какой-нибудь яр, в котором остался мой бедный Джиомет, где его и съели волки.

кратких остановок он ел все, что попадалось ему, без всякого разбора: мох, листья и даже древесную кору, и поэтому мог идти без устали. На полянах она пускала его галопом, и он только слегка стонал и громко фыркал; сдерживаемый, он сопел, дрожал, опускал голову, но не падал. Если бы Джиомета и не съели волки, он не вынес бы этой дороги.

На следующее утро Володыевская, помолясь Богу, занялась расчетом времени.

- От Азыи я убежала в четверг около полудня, - рассуждала она, - и мчалась до ночи, затем ехала ночь, затем день, потом опять целую ночь, и теперь начался третий день. Если и была погоня, то она должна уже вернуться, а следовательно, и Хрептиов недалеко: ведь я не жалела коней. Да, пора, давно пора, - прибавила она. - Господи! Смилуйся надо мною!

Иногда у нее являлось желание приблизиться к реке; по берегу ее она скорее бы определила, где находится, но она боялась могилевских липчан, оставленных у пана Горженского. К тому же, делая крюки, она могла еще не проехать Могилева Несмотря на то, что сон смежал ее веки, она старалась смотреть, не появится ли тот глубокий яр, в котором расположен Могилев, но ничего подобного не видела и не знала, где находится.

Она не переставала молить Бога, чтобы Хрептиов был близко: она чувствовала, что не выдержит холода, голода и бессонницы; третий день кроме конопляного семени она ничего не имела во рту и хотя экономила, но утром съела уже все до последнего зерна.

Теперь она могла только жить надеждой, что Хрептиов очень близко; кроме этой надежды, ее поддерживало горячечное состояние: она чувствовала, что как ни было холодно; ее руки и ноги, прежде совсем застывшие, теперь сильно горели, и ее мучила жажда.

"Только бы не лишиться рассудка, - думала она, - хоть бы как-нибудь добраться до Хрептиова, увидеть Мишу, вымолвить слово, а потом хоть умереть".

Часто ей приходилось перебираться через новые реки, которые были то мелкими, то замерзшими; на некоторых вода шла поверх льда, и хоть лед был крепкий, но она больше всего боялась подобных переправ, да и конь не любил их: входя в воду, он храпел, прижимал уши и упирался.

Было уже за полдень, когда Володыевская, проехав бор, вдруг очутилась на берегу какой-то довольно широкой реки. По ее мнению, это была Лядава или Калуса. При этом ее сердце забилось от радости, так как Хрептиов был недалеко; если бы она даже проехала его, то во всяком случае в этой местности она была уже в безопасности. Берега реки были очень крутые и только в одном месте отлогие; там и вода была тише и заходила на лед, так как берега были замерзшие, а по середине реки протекала длинной полосой черная вода; но Володыевская подумала, что она найдет под этой полосой воды твердый лед и поэтому поехала к отлогому месту, где вода стояла, как в плоской тарелке.

Бехмет неохотно вошел в воду, как и при каждой переправе; он согнул шею и начал обнюхивать снег перед собою. Подъехав к бежавшей воде, Володыевская, по обыкновению, стала коленями на седло, держась обеими руками за переднюю луку.

Вода зашлепала под копытами; лед действительно оказался твердым под водою; копыта ударяли по нему, как по скале, но, по-видимому, подковы притупились в дороге, и бехмет начал скользить, ноги его разъезжались; вдруг он упал на передние ноги, затем вскочил, но снова поскользнулся и начал бить копытами. Володыевская дернула его за узду, в тот же момент послышался глухой треск, и задние ноги провалились под лея

- Господи! - вскричала Володыевская.

Бахмет, еще стоя передними ногами на крепком льду, сделал сильное движение, но куски льда обламывались и уходили из-под ног, так что лошадь начала опускаться в глубину, стонать и храпеть, не имея опоры под ногами.

Володыевская, не теряя присутствия духа, схватилась за гриву лошади и, пробравшись по ее шее, соскочила на прочный лед, но поскользнулась и упала, а так как по льду шла вода то, разумеется, промокла. Но она быстро вскочила и, почувствовав под собою твердую почву, хотела спасти и коня; для этого она отошла к берегу и начала тащить его за поводья, сколько было сил.

Но бехмет все более погружался в воду и уже не мог вытащить даже передних ног, и наконец совсем погрузился: остались на поверхности только шея и голова. Он начал стонать, точно человек, оскаливал длинные зубы, глаза его смотрели на Володыевскую и словно говорили:

- Нет, ты уже не спасешь меня: пусти поводья, иначе я и тебя втяну в воду.

Волей-неволей пришлось отпустить поводья, и вскоре лошадь очутилась подо льдом.

Видя, что уже ничем нельзя помочь, бедная женщина вышла на берег и, сев у обнаженного от листьев куста, начала плакать, как ребенок.

На минуту она лишилась энергии; все было против нее: неизвестность, темнота, животные, человек, звери, и только одна рука Всевышнего, казалось, бодрствовала над ней; на Него она надеялась, но и здесь обманулась. Она была преисполнена такими чувствами, которых не могла высказать, а только чувствовала их сердцем.

Что ей было делать? Жаловаться на судьбу, плакать?.. Ведь она употребила всю свою энергию, отвагу, перенесла все, что может перенести такое молодое существо, как она. И вдруг она лишилась лошади, этого последнего якоря спасения, единственного живого существа, которое было с ней. Без лошади Бася чувствовала себя бессильной в этой незнакомой пустыне, отделявшей ее от Хрептиова, среди лесов и оврагов, и не только беззащитной от людей и зверя, но одинокой и оставленной всеми.

И она плакала, пока не выплакала все слезы. После этого ею овладело полнейшее безотрадное спокойствие, и наконец она вздохнула.

И она закрыла глаза, когда-то светлые и радостные, а теперь провалившиеся и мутные.

Несмотря на то, что ее тело совсем изнурилось и она ослабла, но мысли работали и сердце усиленно билось. Если бы ее никто не любил, то легче было бы умереть; но ведь ее все любили.

И она воображала, что будет, когда обнаружится измена Азыи и ее бегство, как ее будут искать, как найдут - замерзшую, посиневшую, спящую вечным сном под кустом у реки.

"Ах, в какое отчаяние придет мой Миша! - вдруг сказала она про себя, и затем начала извиняться. - Я, Миша, сделала все, что могла, - говорила Бася, мысленно обнимая его, - но трудно было поступить иначе, мой дорогой, потому что все в руках Бога... Он не захотел".

И ею овладела такая сильная любовь, такое желание умереть вблизи любимого человека, что она, собрав последние силы, встала и пошла.

Сначала маршировка эта показалась ей очень трудной, потому что она провела долгое время на лошади и теперь ноги казались ей чужими. К счастью, ей было очень тепло, так как горячка усиливалась.

Углубившись в лес, она шла довольно быстро, наблюдая, чтобы солнце было по левую сторону. Правда, оно уже перешло на другую сторону реки и, по-видимому, было далеко за полдень - быть может, часа четыре или больше, но Володыевская не обращала на это внимания и не боялась приблизиться к Днестру: она чувствовала, что уже прошла Могилев.

- О, если б я знала это наверное, - говорила она, поднимая свое посиневшее и вместе с тем горевшее лицо к небу, - но ни зверь, ни деревья не скажут, далеко ли еще до Хрептиова. Если миля или две, то, может быть, я как-нибудь и доплетусь.

Разумеется, деревья молчали и даже затрудняли ей путь, и она спотыкалась на каждом шагу, задевая ногами за узлы и корни, присыпанные снегом. Через некоторое время ей сделалось невыносимо тяжело; она сняла шубку и осталась в кафтанчике, а затем пошла далее, то спотыкаясь, то падая в ямы, наполненные снегом. Ее сафьяновые сапожки, подшитые мехом и удобные только для езды в санях или верхом, не защищали от ударов о камни, корни и кочки; притом, пропитанные водою, они не выдержали бы продолжительного путешествия.

"Ну, что ж делать?.. Дойду босиком до Хрептиова или до смерти", - подумала она, и горькая улыбка озарила ее лицо. Но ее утешало то обстоятельство, что она много вынесла и если умрет в дороге, то муж не сможет упрекнуть ее в слабости. Она постоянно мысленно беседовала с ним и поэтому теперь громко сказала:

- О, Миша, другая бы и половины этого не доказала. Возьмем хоть Еву...

Она часто думала о Еве и молилась за нее; ей ясно было, что если Азыя не любит этой девушки, тогда ее судьба, - как и всех остальных пленных в Рашкове, - будет весьма печальна.

- Им хуже, чем мне, - повторяла она, и это как бы ободряло ее и придавало новых сил.

цвет; золотистые лучи, разбросанные по обширному горизонту, начали суживаться и потухли.

Настала ночь.

Прошло еще около часа. Черный бор стоял молча, точно угрюмо думал, что ему делать с этим заблудившимся существом; в воздухе было тихо, и ни одна веточка не шелохнулась. Но ничего приятного не было в этой мертвенной тишине; напротив, она наводила тоску и онемение всех членов.

Однако Володыевская продолжала идти, жадно втягивая в себя свежий воздух, хоть и падала еще чаще, вследствие темноты и недостатка сил.

Хоть она часто поднимала глаза к небу, но уже не смотрела на Большую Медведицу; теперь она шла наобум, только потому, что нужно было идти, и потому, что ей начали мерещиться предсмертные видения. Например, ей казалось, что бор со всех сторон соединялся в четыре стены, составлявшие хрептиовскую светлицу, в которой она видела ясно камин с горевшим в нем огнем, офицеров, сидевших, по обыкновению, на лавках; Заглобу, спорившего со Сниткой; Мотовидлу, молча смотрящего на огонь, в котором время от времени что-то пищало, и он спрашивал: "Душа блуждающая, чего требуешь?" Видела, как паны Му-шальский и Громыко играли в кости с ее мужем, и она, подойдя к нему, говорит: "Миша, я сяду подле тебя, потому, что чувствую себя нехорошо". Миша обнимает ее: "Что с тобой, мой ангелок? А может быть?". И он наклоняется к ее уху и что-то шепчет она отвечает "Не знаю; но мне нехорошо". Ах, какая хорошая эта светлица, какой милый Миша... Только мне как-то не по себе.

- Да, я ухожу от Азыи, - шепчет она, - теперь в лесу, ночь... не могу дойти до Хрептиоза и умираю.

В настоящую минуту ни малейшая тучка не затемняет ее мыслей. Ей не хочется расстаться с жизнью, но она знает, что пришла минута ее кончины и, желая поручить свою душу Богу, она отрывисто начинает:

- Во имя Отца и Сына.

Бася раскрывает рот, и вопрос "Что это?" замирает на ее губах Она прикладывает дрожащую руку к лицу, словно для того, чтобы убедиться, жива ли она и действительно ли она слышит эти голоса; она не верит своим ушам, и вдруг из ее груди вырывается восклицание:

- Боже!.. Да ведь это скрипят хрептиовские водоподъемы!.. Это колодцы. Это Хрептиов!..

И это умирающее существо вдруг вскакивает на ноги и, еле дыша и дрожа, с глазами, полными слез, и волнующейся грудью, опять бежит лесом, падает, встает и снова бежит.

- Да, там поят лошадей!.. Там Хрептиов. Это наши "журавли"!.. Ах, хоть бы добежать до ворот!.. Только бы до ворот!.. О, Боже, Боже!..

Но это не волчьи глаза, нет; эти огоньки из окон Хрептиова, который так сладко манит ее к себе, под свой спокойный и теплый кров; это крепостца, обращенная восточной стороной к лесу.

Было еще более версты, но Володыевская не заметила, как пробежала это расстояние. Солдаты, стоявшие на страже у ворот со стороны деревни, не узнали ее впотьмах, но пропустили, думая, что это кто-нибудь из слуг, исполнив поручение, возвращается к начальнику.

Употребив последние усилия, Бася вбежала на середину двора, прошла майдан, находившийся подле колодцев, у которых драгуны, вернувшись с объезда, поили на ночь своих лошадей, и наконец остановилась у дверей главного дома.

В эту минуту Заглоба и маленький рыцарь, сидя на скамье у камина, преспокойно попивали жженку и беседовали о Басе, которая хозяйничала в Рашкове. Оба скучали по ней и каждый день спорили о времени ее возвращения.

- Нет, зима еще продержится, - отвечал маленький рыцарь. - Через какую-нибудь недельку-полторы я уже с нетерпением стану посматривать по направлению к Могилеву.

- Я предпочитал бы видеть ее в Хрептиове.

- А зачем же вы советовали ей ехать?

- Не бреши, Миша!.. Сам ты советовал.

В этот момент дверь скрипнула, и на пороге появилось какое-то оборванное и покрытое снегом существо.

- Миша! - раздался тоненький голосок.

- Миша! - опять услышал он. - Азыя изменил... хотел похитить меня, но я бежала, и. спаси, меня!..

- Господи!.. - крикнул он.

Голова бедной женщины безжизненно свесилась с плеч Володыевского, и он, подумав, что держит только труп своей жены, страшно застонал.

- Умерла!.. Умерла!.. - завопил он.