| Автор: | Сенкевич Г. А., год: 1888 |
| Категории: | Роман, Историческое произведение |
Глава X
Сын Тугай-бея, Азыя, долго стоял на Кучункарийской равнине, а затем, впереди всех турецких войск, пошел к границами Речи Посполитой.
После так несчастливо кончившегося для него приключения с женой Володыевского казалось, что счастие опять начало возвращаться к нему: он выздоровел, хотя красота его навеки была уничтожена, так как один глаз совсем вытек, нос был размозжен и голова его, когда-то походившая на голову сокола, теперь вызывала ужас своим безобразием, но это-то безобразие внушало еще большее уважение диким добружским татарам. Своим прибытием в лагерь он произвел большой переполох; воины, передавая друг другу о его подвигах, преувеличивали их до небывалых размеров. С восторгом рассказывали, как Азые удалось обмануть поляков, как еще никогда никто их не обманывал, и что, придя к султану, он всех черемисов и липков привел с собою, а дорогой сжег все города по течению Днестра, перерезав все польские гарнизоны и захватив богатую добычу. Все те воины, которые пришли из далеких стран Востока и никогда еще не воевали с поляками, с трепетом думали о встрече с конницей гяуров, которой они боялись больше всего на свете, и все они смотрели с глубоким уважением на Азыю, как на победителя ляхов, не побоявшегося этих последних и тем положившего начало войне. Вид этого "багадьяра" - богатыря ободрял их, тем более что он был сын Тугай-бея.
- Он получил воспитание у ляхов, - говорили татары, - но он - сын льва: искусав своих воспитателей, он стал служить султану.
Визирь захотел познакомиться с ним; а молодой каймакан Кара-Мустафа, "восходящее солнце", который только и мечтал о славе и геройстве, даже почувствовал к нему склонность. Визирь и Мустафа очень подробно расспрашивали сына Тугай-бея о польской земле, о гетмане, войсках, Каменце, и ответы, получаемые от Азыи, радовали их, давая надежду на успешный исход войны, вследствие чего они могли получить название "гази", то есть завоевателей. Затем Азыя несколько раз был призван к визирю, а также и к Мустафе и получил от них в подарок верблюдов, лошадей и оружие.
Наконец, великий визирь даже подарил ему кафтан, что еще больше возвысило его в глазах липков и черемисов. Ротмистры Крычинский, Адурович, Моравский, Грохольский, Творковский, Александрович, когда-то служившие Речи Посполитой, а потом перешедшие к падишаху, безусловно признали над собою команду Азыи, как сына князя Тугай-бея и как воина, удостоившегося получить кафтан за свои необыкновенные подвиги. Его произвели в мурзы, и под его начальством находилось более двух тысяч самых отборных из татарских воинов, готовых по одному знаку его броситься в огонь и в воду. Начинающаяся война могла принести много славы и почестей молодому мурзе.
Но, несмотря на все это, Азыя не пользовался спокойствием душевным. Во-первых, его самолюбие было уязвлено тем, что татарские воины, в сравнении с янычарами или спагами, похожи были на гончих собак, бегущих впереди охотников. Татар здесь ни во что не ставили, хотя сам Азыя пользовался большим уважением у турок. Для турок татары были необходимы, в другое время они даже побаивались их, но во время похода выказывали им свое пренебрежение. Все это, конечно, не скрылось от глаз Азыи, и он отделил липков, как лучших воинов, от прочих татар орды. Но хорошего из этого ничего не вышло, так как он раздражил только этим разделением войск остальных добружских и белгородских мурз, но все-таки не убедил турецких офицеров в превосходстве липков над остальными ордынцами. Кроме того, воспитанный в Польше, Азыя не в состоянии был свыкнуться с обычаями мусульман. Хотя в Польше он был простым офицером, но никогда так не унижался ни перед гетманом, ни перед начальством, как здесь, будучи мурзой и имея под своей властью всех липков. В присутствии визиря он должен был склоняться лицом в прах, перед Кара-Мустафой - бить поклоны до земли, перед главным агой янычар, перед пашами и улемами - падать ниц... Помня, что он сын Тугай-бея, Азыя не мог свыкнуться со всем этим. Самолюбие и гордость, наполнявшие дикую душу Азыи, заставляли его несказанно страдать от этих унижений. Но всего больше страдал он при воспоминании о Басе. И не столько его мучил позор перенесенного поражения от нее, сколько мысль о невозвратимой надежде когда-либо обладать этой женщиной, безумно любимой им; он желал бы иметь ее в своем шатре, любоваться на нее, покрывать ее страстными поцелуями, бить и истязать ее. Если бы ему предложили на выбор: сделаться султаном и властвовать над Царьградом и Босфором или обладать Басей - он, не задумываясь, предпочел бы последнее управлению над половиной света и званию калифа. Любя и в то-же время ненавидя всеми силами души своей, он тем сильнее желал обладать ею, что она принадлежала другому. Ее чистота и верность мужу еще больше разжигали в нем страсть, а при воспоминаниях о тех поцелуях, которые он запечатлел на ее устах в овраге после битвы с Азба-беем, а также и о том, как он держал ее в своих объятиях во время борьбы с нею под Рашковым, он чувствовал безумные желания. Азыя не знал, вернулась ли Бася к мужу или погибла в степи. Порою мысль о ее смерти радовала его, а иногда эта же мысль приводила его в полное отчаяние. Иногда он горько раскаивался в том, что задумал похитить Басю, сжечь Рашков и убежать из Хрептиова; он сожалел о том, что не остался в Хрептиово хотя бы простым офицером, но зато имел бы возможность всегда видеть властительницу души своей - Басю.
Зося же Боско находилась в шатре Азыи и страшно страдала от жестокого обращения с ней Тугай-бея Он обращался с ней, как с последней невольницей, не имея к ней никакого сострадания. Он мстил ей за то только, что она не Бася. Хотя он вполне пользовался ею, наслаждаясь ее молодостью и красотой, но это не мешало ему время от времени с бешенством накидываться на нее, топтать ее ногами, стегать плетью ее нежное молодое тело. Она невыразимо страдала, и еще больше потому, что не имела никакой надежды на избавление. Расцвет ее жизни начался в Рашкове: она там страстно полюбила Адама Нововейского. Она полюбила его горячо, беззаветно, как любят первый раз в жизни, а злая судьба бросила ее в объятия этого ужасного слепца, который сделал ее своей игрушкой и невольницей; она, трепеща всем телом, должна была ползать перед ним, как побитая собака; глядеть на его лицо и на руки, не думает ли он схватить плеть, чтобы начать свои истязания над нею, и при этом должна была не дышать и не показывать своих слез...
Она не имела надежды на сострадание или на избавление от ужасной судьбы. Если бы ей и удалось избавиться от этого ада, то все-таки она, уже опороченная, не могла быть прежней чистой Зосей. Прежнее было невозвратимо. Но так как сама по себе она нисколько не была виновна ни в чем, всегда была чиста и непорочна, то и удивлялась, за что Бог так страшно и немилосердно наказал ее? И от этих сомнений она еще больше страдала.
Несмотря на красоту и доброту Зоси и на то, что Азыя держал ее у себя в качестве наложницы, он заставлял ее работать, как невольницу, страшно ненавидя ее за то, что она была не Бася. На ее обязанности лежало справлять все домашние работы, водить скот на водопой, приносить воду для омовений и дрова для костров. В отряде липков не было обыкновения закрывать женщинам лица покрывалами, не так как в других турецких отрядах; но липки стояли особняком и, проведя почти всю жизнь в Речи Посполитой, не могли привыкнуть к обычаям Востока. Если кто-нибудь из солдат имел пленницу, то эти невольницы не закрывали лиц покрывалами, хотя им и не позволено было ходить далеко от границ, где стояли липки, потому что иначе их непременно похитили бы янычары, но в лагере липков они ходили свободно и могли свободно заниматься хозяйством.
Хотя Зосе и тяжело было ходить за дровами и водить животных на водопой, но она охотно исполняла эту обязанность, так как дорогой она могла наплакаться вволю, в палатке же это было невозможно. Однажды Зося несла в лагерь вязанку дров и по дороге встретила мать свою, которая жила у Галима и подарена была этому последнему Азыей. Мать и дочь бросились в объятия друг другу и их едва могли разнять. Узнав об их встрече, Азыя исполосовал Зосю плетью, но несмотря на это, она все же была чрезвычайно рада этой встрече. Раз как-то Зося, стирая белье у пруда, увидала вдали идущую Еву, которая несла на плечах ведра с водою, сгибаясь под их тяжестью. Фигура Евы заметно изменилась, стан ее пополнел, но лицо все-таки напоминало черты лица Адама, и сердце бедной Зоси сжалось при воспоминании о любимом человеке, и она потеряла сознание. При этой встрече девушки от страха не сказали друг другу ни одного слова.
Страшные мучения, которым подвергал Азыя Зосю, довели ее до такого состояния, что она больше ничего в жизни не желала, как только избавиться от побоев - и это желание сделалось единственною целью в ее жизни. Если бы на месте Зоси была Володыевская, то она, не задумываясь, зарезала бы своего мучителя, не заботясь о последствиях, но Зося была слишком молода, да к тому же не отличалась силой характера. В конце концов дело дошло до того, что Зося стала считать за великую милость, если этот страшный слепец из-за минутного каприза целовал ее, наклоняя над нею свое изуродованное лицо. Находясь вместе с Азыей, она следила за каждым его взглядом, за каждым движением, стараясь угадать его желание и расположение духа.
Если же Зося не сразу угадывала о его желании - он приходил в бешенство, клыки его начинали блестеть, как у старого Тугая, и Зося, дрожа от страха, бросалась к нему в ноги, ползала перед ним, целовала побелевшими губами его сапоги и, цепляясь за его колени, кричала, как ребенок, которого собираются наказать:
- Не бей меня, Азыя!.. Прости, не бей.
встрече с этим геркулесом, с которым у него были такие ужасные счеты, его порядочно коробило. Ему казалось, что во время предстоящей войны встреча его с Адамом была неизбежна. Он не мог забыть о его существовании, так как Зося своим присутствием напоминала о нем, за что он и мстил ей жестокими побоями.
Между тем, по приказанию падишаха, войска его выступили в поход Липки, добручане и другие татары должны были составлять авангард, с чем согласны были и визирь с каймаканом. До Балкан все войско шло вместе, не разделяясь. Поход этот не отличался особенными трудностями: войско, чтобы не утомляться от дневного зноя, шло ночью, проводя в дороге не более шести часов, а затем, останавливаясь на отдых. Дорога перед ними освещалась горящими смоляными бочками. Войска растянулись по всей необозримой равнине, покрыв собою и долины, и горы. Сначала шли вооруженные войска, за ними обозы, где находились также и гаремы, а за обозами - многочисленные стада.
- сказал султану главный муфтий. "Дурное предзнаменование!" - повторяли в обозе полупомешанные дервиши. Перепуганный этими предсказаниями падишах решил отослать домой красавицу Кассеку, а также и других женщин.
Приказ султана был объявлен всему войску. Одни из воинов отсылали невольниц своих к себе домой, другие же, которым некуда было отсылать, просто убивали их, не желая продать их в чужие руки, но тем не менее тысячи женщин были проданы барышникам из караван-сарая, которые перепродавали их на рынках Стамбула, а также и по соседству - в Азии. Продажа эта продолжалась три дня. Азыя также продал Зосю на рынке, где купил ее один богатый старик, константинопольский купец, чтобы подарить своему сыну, и заплатил за нее Азые большие деньги.
Зося со слезами умоляла купца купить также и мать ее, и купец, будучи весьма добрым человеком, исполнил ее желание, купив за очень дешевую цену мать Зоси. На другой день Зося, а также и мать ее с другими женщинами были отосланы в Стамбул, где жизнь Зоси хотя была такая же позорная, но все-таки сделалась лучше. Новый хозяин полюбил ее, и через несколько времени она сделалась его женой. С нею вместе жила и мать ее.
ее не могли; затем поиски эти вдруг прекратились, а Зося так и умерла в гареме, не увидав ни отечества, ни близких и дорогих для нее людей.