Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский.
Часть первая.
Глава IX. В которой происходит и оканчивается битва между храбрым бискайцем и доблестным уроженцем Ламанчи.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть первая. Глава IX. В которой происходит и оканчивается битва между храбрым бискайцем и доблестным уроженцем Ламанчи. (старая орфография)

ГЛАВА IX.

В которой происходит и оканчивается битва между храбрым бискайцем и доблестным уроженцем Ламанчи.

Мы оставили в первой части этой истории мужественного бискайца и славного Дон-Кихота с обнаженными и поднятыми мечами, готовых обрушиться друг на друга двумя такими яростными ударами острой стали, что, нанеси они их полностью, они разрубили бы друг друга сверху до низу и открылись бы пополам подобно двум разрезанным яблокам, но именно на этом то опасном месте мы о видим эту интересную историю оставшейся без продолжения; точно обрезанную, при чем автор даже не указал нам, где бы можно было найти её продолжение. Это причинило мне большое огорчение: удовольствие, полученное от немногого прочитанного, сменилось неудовольствием, когда я представил себе, как будет мне, трудно разыскать недостающее такому интересному повествованию. Тем неменее, мне казалось невозможным и несогласным, со всеми добрыми обычаями, чтобы для такого храброго рыцаря не осталось какого-нибудь мудреца, который бы возложил на себя обязанность описать его изумительные подвиги: в этом не ощущал недостатка ни один из странствующих рыцарей, про которых народ говорит, что они отправляются на свои приключения, и каждому из таких рыцарей всегда так кстати случалось иметь одного для двух мудрецов, описывавших не только все его дела и телодвижения, но выслеживавших даже его самые незначительные и пустые мысли, как-бы глубоко оне не были спрятаны. Не мог-же такой доблестный рыцарь быть настолько несчастливым, чтобы на иметь того, что в такой широкой степени было дано Платиру и ему подобным. Поэтому не мог-ли я допустить, что история была нарезана на куски и искалечена, и вину в этом приписать злобе всепожирающого и всеистребляющого времени, уничтожившого или скрывшого и эту историю. Кроме того я говорил себе, так как между книгами нашего героя нашлись и, такия современные, как Средства, против ревности и Генаресские нимфы, и пастухи, то история его должна быть тоже современной и, даже, если предположить, что она не была написана, ее все-таки можно возстановить, пользуясь воспоминаниями жителей его деревни и окрестной страны.

Эта мысль не переставала занимать меня, и я горел самым сильным желанием узнать целиком жизнь и чудесные подвиги нашего славного испанца Дон-Кихота Ламанчского, светоча и зеркала ламанчского рыцарства, первого в наш век и в эти бедственные времена избравшого для себя призвание странствующого рыцаря, первого давшого обет исправлять несправедливости, помогать вдовам, защищать девиц, - даже таких девиц, которые верхом на лошади, с хлыстом в руке и со всею тяжестью и неудобством своей девственности, разгуливали по горам и долинам, так что, если, даже, какой-нибудь вероломный рыцарь, или вооруженный негодяй, или громадный великан и не употребляли над ними насилия, то все-таки такая девица под конец восьмидесяти лет жизни, не проведя ни одной ночи под крышею, сходила в могилу такою же целомудренною, как и родившая ее мах. Я говорю, что в этом отношении и во многих других наш великодушный Дон-Кихот достоин великих и вечных похвал; нельзя отказать в них и мне самому за весь тот труд, который я предпринял для разыскания конца этой занимательной истории, принимая, впрочем, в соображение, что, если бы небо, судьба и обстоятельства не пришли мне на помощь, то мир лишился бы приятного времяпровождения, которое теперь в течение почти двух часов доступно всякому, кто только пожелает прочесть эту историю со вниманием. Вот каким образом сделал я это открытие:

Находясь однажды в Толедо, на улице Алькалы, я увидел мальчика, продававшого старые бумаги торговцу шелковыми товарами. Я всегда питал истинную страсть к чтению, так что с удовольствием стал-бы собирать клочки бумаг, выброшенных на улицу. Я читал их, побуждаемый моей природной склонностью, я взял одну из тетрадей, которые продавал мальчик, и увидал, что буквы были на ней арабския. Узнать-то я их узнал, но прочитать их я был, все-таки, не в состоянии, а потому стал посматривать по сторонам - нет ли по близости какого-нибудь объиспанившагося мориска, который съумел-бы прочитать их мне; найти такого толмача стоило мне небольшого труда, так как, еслибы мне понадобился таковой даже для более уважаемого и более древняго языка, то и тогда я, наверное, нашол бы желаемое. {Сервантес намекает на множество евреев в Толедо.} И вот, когда случай привел мне одного, я сообщил ему о своем желании, вручив книгу. Он открыл ее посредине, почитал одну минуту и разсмеялся. Я спросил его, чему он смеется. "Над одним примечанием, - сказал он - которое сделано на полях этой книги". Я попросил его прочитать вслух это примечание. Он, все еще смеясь, продолжал: "Вот что написано на полях:. "Эта Дульцинея Тобозская, о которой так часто упоминается в этой истории, была, говорят, первой мастерицей солить свиней между всеми женщинами Ламанчи". Когда я услыхал имя Дульцинеи Тобозской, я был поражен; так как немедленно-же вообразил, что эти бумаги содержат историю Дон-Кихота. Под влиянием этой мысли, я стал настоятельно просит мориска прочесть мне заглавие, и он, в угоду мне, переводя прямо с арабского на кастильский, сказал, что эта тетрадь начинается так: исторiя Дон-Кихота Ламанчского, написанная арабским историком Сид Гамедом Бен-Энгели. Мне потребовалось не малое благоразумие, чтобы скрыть радость, которую я испытал, услыхав заглавие произведения. Я вырвал его из рук торговца шелком и купил все эти старые бумаги у ребенка за полреала; но, еслибы у него хватило ума догадаться, как сильно я желаю их приобрести, он мог бы воспользоваться этим и нажить от продажи их более шести реалов.

Поспешно уйдя оттуда вместе с мориском, я ввел его за ограду собора и там просил его перевести мне по-кастильски все эти тетради или, по крайней мере, имеющия отношение к Дон-Кихоту, обещая уплатить ему за эту работу, сколько он пожелает. Он удовольствовался тем, что попросил полтора пуда изюма и четыре четверика пшеницы и дал слово мне перевести тетради, насколько возможно, верно и быстро. Я-же, чтобы еще более облегчить дело и не упустить из рук такой драгоценной находки, увел мориска к себе, где он менее, чем в шесть недель, перевел всю историю так, как она рассказана здесь.

В первой тетради с замечательною верностью изображена битва Дон-Кихота с бискайцем; оба они находятся в том положении, в каком их оставила история, - с подмятыми мечами и закрывшихся один - щитом, другой - подушкой. Мул бискайца был нарисован с такою верностью, что на разстоянии мушкетного выстрела в нем можно-было бы узнать наемного мула. Под ногами бискайца были написаны слова: Дон-Санчо-де-Аспейтиа, так, вероятно, было его имя; у ног Россинанта можно было прочитать: Дон-Кихот. господин название Россинанта. Около него находился Санчо Панса, придерживавший за недоуздок своего осла; у ног его была видна надпись, гласившая: Санчо Санкас, попеременно.

Можно было-бы отметить еще несколько мелких подробностей; но оне имеют мало значения и не прибавляют ничего к истинности этой истории, то есть её главному достоинству, ибо рассказ не может быть плох, если он только верен. Если и может возникнуть какое-либо сомнение в его искренности, так разве только то, что автор его - араб, а люди этой породы пользуются плохим доверием, но в этом отношении, вследствие ненависти, которую они к нам питают, писателя можно заподозрить скорее в замалчивании происшедшого, чем в том, что он перешел границы действительности. Таково, признаюсь, мое мнение; потому что, когда он мог бы и должен-бы был распространяться в похвалах такому славному рыцарю, он, очевидно, обходит их молчанием; это - нехорошо, вообще, и еще хуже, если это делается намеренно, так как историки должны быть правдивы, точны и свободны от всякого пристрастия; ни личный интерес, ни страх; ни ненависть, мы дружба не должны уклонять их с пути истины, ибо истина есть мать истории - соперницы времени, хранилища человеческих деяний, свидетельницы прошедшого, примера настоящему, поучения будущему. Я знаю, что здесь найдут все, что только можно пожелать от самой приятной истории; если же чего-либо хорошого и недостает в ней, то в этом следует, по моему мнению, обвинять скорее собаку - автора, {Такими названиями награждали друг друга испанцы и мавры.} чем безплодность сюжета. Затем, согласно переводу, вторая часть начинается таким образом.

При виде острых мечей, поднятых в воздухе двумя храбрыми и разъяренными противниками, всякий сказал бы, что сражающиеся грозят небу, земле и преисподней, - столько было могущества и решимости в их позах! Первым нанес удар пылкий бискаец и ударил с такой силой и яростью, что, не уклонись его мечь с своего пути, этого одного удара было-бы достаточно, чтобы положить конец страшной битве и всем приключениям нашего рыцаря. Но счастливая звезда последняго, сохранявшая его для более важных дел, отвратила меч его противника, успевший только задеть левое плечо, и единственный вред, который он причинил, состоял в том, что он лишил вооружения всю эту сторону, захватив по дороге добрый кусок шлема и половину уха; все это с страшным громом упало на землю. Великий Боже! кто может рассказать, какою яростью исполнилось сердце сына Ламанчи, когда он это увидал! С меня довольно только сказать, что он снова поднялся на стременах и, сжав покрепче обеими руками свой меч, с такой яростью обрушился на бискайца, ударив его сразу и по подушке и по голове, что, не смотря на свою крепкую защиту, бедняку показалось, будто целая гора обвалилась на него. Кровь хлынула у него из носа, рта и ушей; он был уже готов, повидимому, упасть с мула и, неминуемо, упал-бы, еслибы не обвил руками шеи животного. Но, все-таки, ноги его выскочили из стремян, затем и руки разжались, а мул, испуганный этим страшным ударом, побежал по полю и, после трех или четырех скачков, повалился вместе с своим всадником.

сдаться, в противном случае угрожая отрубить ему голову. Бискаец, совсем разбитый, не мог ответить ни одного слова и ему пришлось бы очень плохо - настолько Дон-Кихот был ослеплен гневом - но дамы, которые сидели в карете и смотрели на бой, ежеминутно готовые упасть в обморок, подбежали к рыцарю и, осыпая его великими похвалами, стали умолять его сжалиться и, из любви к ним, пощадить жизнь их оруженосцу. На это Дон-Кихот, со значительною важностью и величием, ответил: "Конечно, благородные и прекрасные дамы, я буду счастлив сделать то, чего вы требуете, но только под одним условием: пусть этот рыцарь дает мне обещание отправиться в деревню Тобозо и от моего имени представиться несравненной донье Дульцинее, которая может располагать им, как ей будет угодно". Дрожащия и огорченные дамы, не пытаясь даже объяснить себе, чего желал Дон-Кихот, и не спрашивая, кто эта Дульцинея, обещали нашему герою, что их оруженосец в точности исполнит все то, что будет приказано ему рыцарем. "В таком случае, - произнес Дон-Кихот, - полагаясь на ваше слово, я согласен даровать ему жизнь, хотя он вполне заслужил смерть".