Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Предисловие.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Предисловие. (старая орфография)

СЛАВНЫЙ РЫЦАРЬ ДОН-КИХОТ ЛАМАНЧСКИЙ.

Мигеля Сервантеса.

Том II

НОВЫЙ ПОЛНЫЙ ПЕРЕВОД

С ПРИМЕЧАНИЯМИ и СТАТЬЕЮ Л. ВИАРДО

"ЖИЗНЬ и ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЕРВАНТЕСА" и 39-ю КАРТИНАМИ

Густава Доре.

МОСКВА.

Издание книжного магазина Г. Кольчугина.

1895.

ДОН-КИХОТ ЛАМАНЧСКИЙ.

ПРЕДИСЛОВИЕ.

К ЧИТАТЕЛЮ.

Боже мой! С каким нетерпением, знатный или, быть может, плебейский читатель, ты, вероятно, ждешь этого пролога, думая найти в нем месть, ссоры, оскорбительные упреки по адресу автора другого Дон-Кихота, т. е. того, который зачат, говорят, в Тордезильясе, а рожден в Таррагоне {Это тот писатель, который скрылся под псевдонимом лиценциата Алонсо Фернандеца де Авельянеда, родом из Тордевильяса, а книга которого напечатана была в Таррагоне.}. Но я, право, не могу дать вам этого удовлетворения, ибо если оскорбления вызывают гнев в самих смиренных сердцах, то мое составляет исключение из этого правила. Разве тебе хочется, чтоб я доказал ему, что он осел, дурак, нахал? Я и не подумаю сделать этого. Пусть его грех накажет его, пусть он ест его с хлебом и пусть наслаждается.

Что меня действительно сердят, так это то, что он меня обидно называет стариком и безруким, точно в моей власти задержать время, сделать так, чтоб оно для меня не проходило; или точно у меня сломана была рука в трактире, а не в самой блистательной битве, какую только видали или увидит настоящия и будущия времена {Битва при Лепанто.}. Если раны мои не отличаются блеском славы в глазах тех, кто их видит, то их, по крайней мере, ценят те, кто знает, где оне мною получены; ибо солдату более подобает умирать в сражении, чем оставаться свободным в бегстве. Я так проникнут этим, что если бы мне сейчас предложили сделать для меня невозможное, то я предпочел бы лучше опять очутиться в этом удивительном сражении, чем излечиться от моих ран, не быв участником его. Раны на лице и груди солдата - это звезды, ведущия других к небу чести и к желанию благородных похвал. С другой стороны, надо еще заметить, что люди пишут не седыми волосами, а умом, который имеет обыкновение с годами крепнуть.

Еще мне не понравилось, что он называет меня завистливым и объясняет мне, точно и этого не знаю, что такое зависть; да, сказать по правде, из двух родов зависти я знаю только благородную, святую и доброжелательную. Как же я, спрашивается, стану задевать священника, особенно когда он с этим званием составляет еще звание офицера инквизиции {Намек на Лопе де Вега, который действительно был священником и офицером инквизиции, после того как два раза был женат.}. Если он говорит это о том, кого, повидимому, подразумевает, так он жестоко ошибается, потому что я обожаю гений этого человека, восхищаюсь его произведениями и хвалю его постоянную, славную деятельность. Во всяком случае, я весьма благодарен господину автору за то, что он сказал, что мои Новеллы более сатиричны, чем образцовы, но что оне хороши и не были бы хороши, если бы в них не было всего понемногу.

Ты, кажется, хочешь сказать, читатель, что я странно воздерживаюсь и черезчур держусь в границах моей скромности; но я знаю, что не следует прибавлять огорчения к огорчению, а испытываемое этим господином уже и так довольно велико, если он не решается явиться прямо и открыто и скрывает свое имя и свое отечество, точно совершил покушение на оскорбление величества. Если тебе случится с ним познакомиться, скажи ему от моего имени, что я не считаю себя оскорбленным, что я отлично знаю, что такое искушения дьявола, и знаю, что одно из сильнейших, которыми он движется, это вбивать человеку в голову, будто он может сочинить и напечатать книгу, которая принесет ему столько же славы, сколько денег, и столько-же денег, сколько славы. А в доказательство этой истины, я хочу даже, чтоб ты с своим умом и умением рассказал ему следующую историю:

"Был в Севилье сумасшедший, который ударился в милейшее чудачество, какое только приходило в голову сумасшедшему. Он сделал тростниковую трубочку, заостренную к концу, ловил на улице или в ином месте какую-нибудь собаку и, зажав ей ногой одну лапку и приподняв рукой другую, старательнейшим образом вставлял ей заостренный конец трубочки в одно место и, дуя в другой конец, делал бедное животное круглым, как шар. Приведя его в такое состояние, он давал ему два удара рукой по животу и отступал, говоря присутствующим, которых всегда набиралось много: "Теперь ваши милости уже не станете думать, что надуть эту собаку легкий труд?" Станете ли вы теперь думать, что написать книгу легкий труд? Если этот рассказ, друг читатель, ему не понравится, так разскажи ему вот этот другой, тоже о сумасшедшем и собаке.

"Жил в Кордове другой сумасшедший, имевший обыкновение носить на голове кусок мраморной плитки или камень, не из легких. Встречая собаку, которая не держалась на стороже, он подходил к ней и с размаху ронял на нее свою ношу. Собака, покатившись от удара, испускала вой и бросалась спасаться черен три улицы. Случилось так, что между собаками, на которых он ронял свою ношу, попалась собака колпачника, которую хозяин очень любил. Камень упал ей на голову, и собака пронзительно завизжала. Хозяин, видя причиненное ей зло, пришел в ярость, схватил аршин, бросился на сумасшедшого и поколотил его от головы до пяток. При каждом ударе он приговаривал: "Песий вор! Разве ты не видел, злодей, что моя собака ищейка"? И повторяя раз на разом слово "ищейка", он до полусмерти избил сумасшедшого. Наказание возимело действие: сумасшедший ушел и целый месяц не показывался на улице. После этого он явился с тени же штуками и с еще большею тяжестью. Он подходил к тому месту, где находилась собака, метил в нее, но не решался опускать камни, говоря: "Стой! это ищейка." И какую бы собаку он вы встретил, хоть бы это был дог или шпиц, он говорил, что это ищейка, и уже никогда не опускал на них своего камня".

книгой дохода и, сообразуясь с знаменитой интермедией Perendenga {Маленькая современная пьеса, автор которой неизвестен.}, отвечаю ему: "Да здравствует за меня veinticuatro, сударь мой {Это род сатирической жалобы на царствование Генриха IV (el impotente). Одни приписывают ее Хуану де Мена, автору поэмы el Laberinto, Селистины, третьи, наконец, хроникеру Фернандо дель Пулмар. Этот последний, по крайней мере написал на ней комментарии в конце хроники о Генрихе IV, написанной Диего Энрикесом дель Кастильо.}, а Христос за всех!". Да, да здравствует великий граф Лемосский, которого христианская добродетель и всем известная щедрость поддерживают меня против всех ударов моей злой судьбы, и да здравствует высокое милосердие светлейшого архиепископа Толедского Дон-Бернардо де Сандовал-и-Рохас! А там пусть хоть не будет ни одной типографии на свете или пусть оне печатают против меня столько книг, сколько букв в песне Минго Ревульго {Veinticuatros называются регидоры или муниципальные чиновники в Севилье, Гренаде и Кордове, с тех пор как число их сокращено было Альфонсом Судией с тридцати шести до двадцати четырех.}. Оба эти вельможи, без мести с моей стороны и без иных задабривающих восхвалений, единственно по доброте душевной, приняли на себя труд великодушно прийтя во мне на помощь; в этом отношении я считаю себя более счастливым и богатым, чем еслибы судьба обычными путями возвела меня на вершину счастья. У бедняка честь может остаться, а у злодея нет: бедность может покрыть облаком благородство, но не может совсем помрачить его. Если только добродетель хоть сколько-нибудь светит, хотя бы лишь через щели нищеты, она в конце концов добьется со стороны высоких и благородных умов уважения и, следовательно, покровительства.

Дон-Кихота, потому что и старых совершенно достаточно. Достаточно также, чтоб один честный человек дал отчет о его скромных сумасбродствах, и чтоб другие уже не вмешивались в кто дело. Обилие всего, даже хорошого, сбавляет цену, а редкость даже дурного сразу поднимает ее. Я забыл предупредить тебя, чтоб ты ждал Персилеса, который я кончаю, и второй части