Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский.
Часть вторая.
Глава XXIII. Удивительные вещи, о которых славный Дон-Кихот говорит, что видел их в глубине пещеры Монтезиноса, и невозможность и величие которых заставляют думать, что описание этого похождения подложно.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Славный рыцарь Дон-Кихот Ламанчский. Часть вторая. Глава XXIII. Удивительные вещи, о которых славный Дон-Кихот говорит, что видел их в глубине пещеры Монтезиноса, и невозможность и величие которых заставляют думать, что описание этого похождения подложно. (старая орфография)

ГЛАВА XXIII.

Удивительные вещи, о которых славный Дон-Кихот говорит, что видел их в глубине пещеры Монтезиноса, и невозможность и величие которых заставляют думать, что описание этого похождения подложно.

Было четыре часа вечера, когда солнце, спрятавшись за облава и бросая лишь слабый свет и смягченные лучи, позволило Дон-Кихоту рассказать, без ощущения жары и усталости, двум своим прославленным слушателям то, что он видел в пещере Монтезиноса. Он начал так:

"В двенадцати или четырнадцати саженях глубины в этой пещере направо открывается впадина или пустое пространство, в котором может поместиться большая телега со своими мулами. В нее проникает издали слабый свет из расщелин, выходящих на поверхность земли. Эту впадину я заметил уже тогда, когда почувствовал утомление и неприятность от долгого висения на веревке и спускания без определенной цели в эту темную пучину. Поэтому я решился войти в нее и немного отдохнуть. Я крикнул вам, чтобы вы перестали спускать веревку, пока я сам не скажу вам, но вы не могли меня слышать. Я собрал веревку, которую вы продолжали опускать, свернул ее в круг и задумчиво уселся на нем, размышляя о том, что делать, чтобы достигнуть дна, когда никто уже не поддерживает меня. Погруженный в эти размышления и сомнения, я вдруг впал в глубокий сов, а потом, в то время как я об этом всего менее думал, я, не знаю как и почему, проснулся я увидал себя среди прекраснейшого, восхитительнейшого луга, какой только природа может создать или пылкое воображение представить. Я открыл глаза, протер их и убедился, что уже не сплю, а вижу все это наяву. На всякий случай я ощупал себе голову и грудь, чтобы убедиться, что это действительно я нахожусь в этом месте, а не пустой призрак вместо меня. Но и осязание, и ощупывание, и разумные размышления, проходившия в моей голове, - все доказывало мне, что я тогда был тот же, что и теперь.

"Вскоре моим глазам представился роскошный дворец, альказар, стены которого сделаны были, казалось, из светлого прозрачного хрусталя. Большие двери растворились, и я увидел выходившого ко мне навстречу почтенного старца. Он был одет в длинный, фиолетовый саржевый плащ, влачившийся по земле. Его плечи и грудь были окутаны, как у ученых, мантией из зеленой шелковой материи; голова покрыта была червой бархатной шапочкой, а борода его необычайной белизны спускалась ниже талии. Оружия при нем не было, но он держал в руках четки, каждая буса которых была крупнее ореха, а каждая десятая буса величиной с страусово яйцо. Его осанка, походка, важная и знатная наружность повергли меня в восторг и изумление. Он подошел ко мне и прежде всего горячо обнял меня, затем сказал: "Уже давно, отважный рыцарь Дон-Кихот, все мы, обитатели этих заколдованных пустынь, ждем твоего прихода, чтобы ты поведал миру, что заключает и скрывает в себе глубокая пещера, в которую ты проник, называемая Монтезинской пещерой: этот подвиг предназначался только твоему непобедимому сердцу и блистательной храбрости. Иди за мной, славный рыцарь: я покажу тебе все чудеса, скрытые в этом прозрачном альказаре, которого я состою каидом и вечным правителем, так как я сам Монтезинос, от которого пещера получила свое название {По словам древних рыцарских романсов, собранных в Cancionero general, граф Гримальд, французский паладин, был несправедливо обвинен в измене графом Томильясом, лишен имущества и изгнан из Франции. Когда он бежал со своей женой графиней через горы, она родила сына, который был назван Монтезиносом и взят на воспитание отшельником, жившим в пещере. В пятнадцать лет Монтезинос отправился в Париж, убил в присутствии короля вероломного Томильяса и доказал невинность своего отца, который и замке, и находившаяся по близости пещера названа была его именем. Пещера эта, лежащая в местности, называвшейся Оса-де-Монтиель, и близ пустыни Сан-Педроде Селисес, имеет до тридцати сажень глубины. В настоящее время она гораздо чаще посещается, чем во времена Сервантеса, и пастухи прячутся в нее от стужи и непогоды. На две пещеры течет довольно глубокая речка, соединяющаяся с Руидерскими лагунами, из которых вытекает Гвадиана.}." Как только он сказал мне, что он Монтезинос, я спросил его, правду ли говорят, там наверху, на свете, что он маленьким ножиком вырезал из груди своего друга Дюрандарта сердце и отнес его даме этого друга, Белерме, как Дюрандарт поручил ему перед смертью {Дюрандарт был двоюродным братом Монтезиноса и так же, как он, пэром Франции. По словам вышеназванных романсов, он умер на руках Монтезиноса при Ронсевальском поражении и потребовал перед смертью, чтоб Монтезинос снес его сердце его даме Белерме.}. Он ответил, что это совершенная правда, но что он при этом не употреблял ни большого, ни маленького ножика, а блестящий кинжал, который был острее шила. - Этот кинжал, - перебил Санчо, - сделал, наверное, севильский оружейник Рамон-де-Хосес. - Не могу сказать, - ответил Дон-Кихот. - Впрочем, нет: это не мог быть этот мастер; так как Рамон де-Хосес жил еще очень недавно, а битва при Ронсевале произошла уже иного лет назад. Но эта поправка не имеет значения и ничего не изменяет ни в сути, ни в ходе рассказа. - Конечно, - согласился кузен. - Продолжайте же, господин Дон-Кихот, я вас слушаю с величайшим удовольствием. - А я с таким же удовольствием рассказываю, - ответил Дон-Кихот. - И там, я говорю, что почтенный Монтезинос повел меня в хрустальный дворец, где в нижней, очень свежей зале из алебастра находилась мраморная гробница, высеченная с поразительным искусством. На этой гробнице лежал во весь рост рыцарь, не бронзовый, не мраморный и не яшмовый, как обыкновенно бывает на мавзолеях, а из тела и костей. Правая рука его (казавшаяся мне жилистой и несколько мохнатой, что доказывает большую силу) была прижата к сердцу. Монтезинос, видя, что я с удивлением гляжу на гробницу, сказал, не дожидаясь моих разспросов: - Это мои друг Дюрандарт, цвет и зеркало храбрых и влюбленных рыцарей своего времени. И его, и меня, и еще многих мужчин и женщин в этом месте заколдовал Мерлин, этот французский чародей {Этот Мерлин, отец рыцарской магии, был родом не из Галлии, а из Валлиса; его история относится скорее ко времени короля Артура и паладинов Круглого Стола, чем Карла великого и двенадцати пэров.}, который происходит, говорят, от самого дьявола. А я так думаю, что он хотя и не сын дьявола, но сумеет, как говорится, заткнуть его за пояс. Что же касается того, почему и как он нас заколдовал, этого никто не знает: одно только время может открыть это, когда наступит момент, который уже недалеко, как мне думается. Что меня всего более удивляет - это то, что я знаю так-же хорошо, как то, что теперь день, что Дюрандарт окончил жизнь на моих руках и что после его смерти я собственными руками вырвал у него сердце; и сердце это должно было весить не менее двух фунтов, как как, по словам натуралистов, тот, у кого большое сердце, одарен большим мужеством, чем тот, у кого сердце маленькое. Так вот, после всего этого, и когда рыцарь этот действительно умер, как он может теперь время от времени стенать и вздыхать, точно он еще жив?" При этих словах несчастный Дюрандарт вскричал со стоном: { Ответ Дюрандарту заимствовав из древних о его похождениях; но Сервантесь, приводя стихи на память, предпочел лучше составить их вновь, чем справиться с оригиналом.}

"Услыхав эти слова, почтенный Монтезинос бросился на колени перед злополучным рыцарем и сказал ему со слезами на глазах: "Я уже сделал, господин Дюрандарт, мой дорогой брат, я уже сделал то, что ты приказал мне в роковой день нашего поражения: я вырвал, как умел лучше, твое сердце, не оставив ни кусочка в груди твоей; я отер его кружевным платком и поспешил пуститься во Францию, предварительно опустив тебя в недра земли и пролив при этом столько слез, что их хватило на то, чтобы вымыть мне руки и смыть кровь, которою я испачкался, роясь в твоих внутренностях. Доказательством тому может, служить, брат души моей, что в первой же деревне, которой я проезжал по выезде из Ронсеваля, я немного посолил твое сердце, чтоб оно не пропахло и чтоб доехало если не свежим, то хоть просоленным, пред очи твоей дамы Белермы. Эта дама вместе с тобою, мною, твоим оруженосцем Гвадианой, дуэньей Руидерой, её семью дочерьми и двумя племянницами, и еще много наших друзей и знакомых заколдованы здесь уже много лет мудрым Мерлином. Хотя с тех пор прошло уже более пятисот лет, но никто из нас еще не умер; не стало только Руидеры и её дочерей и племянниц, которые, вызвав своими слезами жалость Мерлина, были превращены в лагуны, называемые и сейчас в мире живых людей и в провинции Ламанча Руидерскими лагунами. Дочери принадлежат испанским королям, а племянницы рыцарям религиозного ордена, называемого орденом св. Иоанна. Твой оруженосец Гвадиана, также оплакивавший твою опалу, был превращен в реку, называемую его именем, и при выходе на поверхность земную и при виде другого солнца, почувствовал такую горесть от разлуки с тобой, что снова погрузился в недра земли. Но так как невозможно идти против своей враждебной склонности, то он время от времени выходит и показывается там, где его могут видеть солнце и люди {Гвадиана берет начало у подошвы Сьерры де Алькараз, в Ламанче. Ручьи, стекающие с этих гор, образуют семь маленьких озер, называемых Руидерскими лагунами, воды которых вливаются из одной в другую. При выходе из этих озер, Гвадиана погружается на протяжении семи-восьми миль в очень глубокое русло, скрытое под богатой растительностью, и снова показывается после того, как проходит через два новых озера, называемых Еще Плиний знал и описывал особенности течения этой реки, которую он называет saepius nasci gaudens (Hist. nat., другими присоединяющимися к нему реками, входит пышный и обширный в Португалию. Но где бы он ни протекал, он везде обнаруживает свою печаль и меланхолию. Он не может похвалиться, что питает в своих водах утонченных и любимых рыб: в нем есть рыбы только грубые и безвкусные, далеко непохожия на рыб золотого Того. То, что я сейчас говорю тебе, о мой брат, я говорил тебе уже тысячи раз; но так как ты мне не отвечаешь, то я полагаю, что ты или не слышишь меня, или не веришь, а Богу известно, как это меня огорчает. Теперь я хочу сообщить тебе новость, которая если и не облегчит твоего горя, то вы в каком случае не усилит его. Знай, что здесь перед тобой (открой глаза, и ты увидишь) тот великий рыцарь, о котором Мерлин столько предсказывал, тот Дон-Кихот Ламанчский, который усвешнее, чем в прошедшие века, воскресил в нынешнее время странствующее рыцарство, уже забытое людьми. Быть может, при его посредстве и ради него, с нас будут сняты чары, потому что великие подвиги ждут великих людей. - А если б это даже не совершилось, - ответил злополучный Дюрандарт глухим и тихим голосом, - если б это и не совершилось, о брат, я скажу: " Затем, повернувшись на бок, он снова впал в обычное свое безмолвие и не произнес более ни слова.

"В эту минуту послышались громкие крики и рыдания, сопровождавшиеся стенаниями и отрывистыми вздохами. Я повернул голову и увидал сквозь хрустальные стены процессию из двух рядов молодых девушек в трауре, с белыми турецкими тюрбанами на головах, проходившую по другой зале. За обоими рядами шла дама (по крайней мере, по её важной осанке ее можно было принять за даму) также в черном и в длинной, обширной вуали, ниспадавшей до земли. Её тюрбан был вдвое больше, чем у остальных женщин. Брови у нея сходились, нос был несколько вздернут, рот велик, но губы красны. Её зубы, которые она во временам обнаруживала, были редки и неправильны, хотя белы, как миндалины без кожи. В руках у вся был тонкий полотняный платок, в котором, как я успел разглядеть, лежало сердце, очевидно от мумии, потому что оно было сухо и просолено. Монтезинос сказал мне, что все эти люди слуги Дюрандарта и Белермы, заколдованные вместе со своими господами, и что шедшая позади и несшая в платке сердце, сама Белерма, которая четыре раза в неделю устраивает такия процессии со своими служанками и поет или, лучше, выкликивает погребальные песни над телом и несчастным сердцем его брата. - Если она показалась вам не совсем красивой, - сказал он, - или, по крайней мере, не такой красавицей, какой слыла, то этому виной дурные дни и еще более дурные ночи, которые она проводит под этими чарами, как можно видеть по её потускневшим глазам и болезненному цвету лица. Эта бледность и синие круги под глазами не происходят от обычной женской ежемесячной болезни, потому что она не знает её уже много месяцев и даже много лет, а от огорчения, которое терзает её сердце при виде того, что она постоянно носит в руках, и что напоминает ей о несчастье с её возлюбленным. Иначе вряд ли кто сравнился бы с нею в красоте, грации, изяществе - клянусь великой Дульцинеей Тобозской, столь известной в этих местах и во всем мире!

Дульцинея Тобозская остается тем, что она есть, а госпожа донья Белерма тем, что была и что есть, и оставим это. - Господин Дон-Кихот, - ответил он, -- простите меня, ваша милость. Сознаюсь, что я неправ и что дурно поступил, сказав, что госпожа Дульцинея едва сравнится с госпожой Белермой; потому что самого смутного подозрения о том, что ваша милость её рыцарь, должно было быть достаточно, чтоб я скорее прикусил себе язык, чем сравнил эту даму с кем бы то ни было, кроме разве самого неба.

"Это удовлетворение, данное мне великим Монтезиносом, успокоило мое сердце и утишило волнение, которое я испытал, услыхав, что мою даму сравнивают с Белермой. - Удивляюсь, - заметил Санчо, - как ваша милость не вскочили на живот милого дружка, не растоптали в порошок его костей и не вырвали у него бороды до последняго волоска. - Зачем же, - ответил Дон-Кихот. - С моей стороны было бы дурно так поступить, потому что все обязаны почитать стариков, даже когда это не рыцари, а тем более рыцарей, и еще заколдованных. Я отлично знаю, что мы во многих вопросах и ответах, которыми обменялись, не остались друг у друга в долгу."

- Я право, удивляюсь, - сказал кузен, - как это, господин Дон-Кихот, ваша милость могли в такое короткое время, какое вы пробыли в пещере, видеть, слышать и наговорить так много? - А сколько времени я там пробыл, - спросил Дон-Кихоть. - Немного более часа, - ответил Санчо. - Не может быть, - возразил Дон-Кихот, - потому что я видел, как наступила ночь, а потом опять разсвело, и еще три вечера и три утра, так что, по моему расчету, я, провел в этой пучине, скрытой от наших глаз, целых трое суток. - Мой господин, верно, говорит правду, - сказал Санчо, - потому что, если все, что с ним случилось, явилось по-волшебству, то то, что нам казалось одним часом, могло ему представиться тремя днями с их ночами. - Вероятно, так, - ответил Дон-Кихот. - Скажите мне, мои добрый господин, - ели ли ваша милость что-нибудь за все это время? - Ни крошки, - ответил Дон-Кихот, - и не чувствовал мы малейшей потребности. А заколдованные едят обыкновенно? - спросил кузен. - Нет, не едят, - ответил Дон-Кихот, - и не ходить также за грубыми надобностями; но все полагают, что ногти, волосы и бороды у них растут. - А что эти заколдованные спят, что-ли, мой господин? - спросил Санчо. - Конечно, нет, - ответил Дон-Кихот. - Но крайней мере, в те трое суток, которые я провел с ними, ни один из них не сомкнул глаз, и я также. - Значит, - сказал Санчо, - правду говорит пословица: "Скажи, с кем ты друг, и я скажу, кто ты таков". Подите-ка поживите с заколдованными, которые постятся и бодрствуют и удивляйтесь после того, что вы все время не едите и не спите! Но простите, господин, а я должен вам сказать, что, побей меня Бог - чуть не сказал чорт, - если и верю хоть одному слову из того, что вы сейчас рассказывали. - Как! - вскричал кузен. - Разве господин Дон-Кихот станет лгать? А если бы он и захотел лгать, так когда бы он успел выдумать столько историй? - Нет, я не думаю, чтоб мой господин лгал, - возразил Санчо. - А что-же ты думаешь? - спросил Дон-Кихот. - Я думаю, - ответил Санчо, - что этот Мерлин или эти волшебники, которые околдовали весь тот отряд, который ваша милость, говорите, видели и посетили там внизу, вбили вам в голову всю эту литанию, которую вы нам рассказали и которую еще хотите рассказать. - Это могло бы случиться, Санчо, - возразил Дон-Кихот, - но это все-таки не так, потому что все, что я рассказал, я видел своими глазами и ощупывал своими руками. Но что же ты скажешь, когда я сообщу тебе, что между множеством вещей и чудес, показанных мне господином Монтезиносом (я тебе их разскажу понемногу в свое время дорогой, потому что оне не все теперь у места), он показал мне трех поселянок, которые уезжали свежим полем, прыгая и скача, словно возы? Едва, увидав их, я узнал, что одна была несравненная Дульцинея Тобозская, а две другия - те самые крестьянки, которые ехали с нею и с которыми мы разговаривали при выезде из Тобозо. Я спросил у Монтезиноса, знает ли он их; он ответил, что нет, но что он думает, что это заколдованные знатные дамы, недавно появившияся на этих лугах. Он прибавил, чтоб я не удивлялся этику, потому что в этих местах есть еще много дам, заколдованных под разными видами в прошедшие и настоящие веки и что он знает между ними королеву Женевру и её дуэнью Квинтаниону, ту самую, которая наливала вино Ланселоту, как говорится в романсе, когда он приезжал из Бретани."

сам выдумал, то и догадался наконец, что его господин окончательно рехнулся и совсем потерял разсудок. Поэтому он и сказал: "В недобрый час и под худой звездой вы опустились, мой дорогой господин, в другой мир; и будь проклята та минута, когда вы встретились с этим Монтезиносом, который возвратил вас вам в таком виде! Да, ваша милость была бы здесь наверху, в полном разуме, какой дал вам Господь, и разсуждали бы и на каждом шагу давали бы советы, а не рассказывали бы, как теперь, какие глупости, от которых уши вянут. - Так как хорошо знаю тебя, Санчо; - ответил Дон-Кихот, - то я не обращаю внимания на твои слова. - Так же, как и я на ваши, - сказал Санчо, - хотя бы ни били и даже убили меня за то, что и сказал и что еще думаю сказать, разве только вы исправите и перемените свой язык. Но скажите мне теперь, когда мы помирились: как и почему вы узнали нашу госпожу властительницу? - Я узнал ее потому, - ответил Дон-Кихот, - что он была в том же платье, в каком была, когда ты мне ее показал. Я заговорил с ней, но она ни слова не ответила мне и даже отвернулась и так быстро скрылась, что даже стрела из лука ни догнала бы ее. Я хотел погнаться за ней и погнался бы, если бы Монтезинос не отсоветовал мне, говоря, что это будет напрасный труд и что все равно мне уже скоро пора будет выйти из пещеры. Он прибавил, что меня со временем известят о том, что нужно делать, чтоб снять чары с него, Белермы, Дюрандарта и всех, кто там находится. Но всего более огорчило меня из того, что я там видел и заметил, то, что во время разговора моего с Монтезиносом одна из двух спутниц печальной Дульцинеи незаметно для меня подошла ко мне и сказала мне тихим, взволнованным голосом, со слезами на глазах: "Госпожа Дульцинея Тобозская целует руки у вашей милости и умоляет вас сказать, как вы поживаете, а так как она находится теперь в крайней нужде, то настоятельнейшим образом умоляет вашу милость одолжить ей вот под эту новую канифасовую юбку, которую я вам подаю, штук шесть реалов, или сколько у вас найдется в кармане, и дает честное слово, что скоро возвратит их вам." Такое поручение очень удивило меня, и я спросил, обратясь к господину Монтезиносу: "Возможно ли, чтобы заколдованная знать терпела нужду? - Поверьте, господин Дон-Кихот, - отвечал он, - что то, что называется нуждой, встречается повсюду, распространяется во все стороны задевает всех и не щадить даже заколдованных. Если госпожа Дульцинея Тобозская посылает просить шесть реалов и дает, повидимому, хороший залог, то вам ничего не остается делать, как дать их ей, потому что она наверное в большом затруднения. - Залога я не приму, - сказал я, - но мне дам ей того, что она просит, потому что у меня при себе только четыре реала (те, что ты давеча дал мне, Санчо, на милостыню бедным, которых я встречу); - я "Передайте своей госпоже, мой милый друг, что меня до глубины души огорчают её страдания и что я желал бы быть Фукаром {Фукар или Фуггер была фамилия одной семьи, происходившей из Сузбы и жившей в Аугсбурге, как Медичи жили во Флоренции. Богатство Фукаров вошло в поговорку, и в самом деле, когда Карл V, по возвращении из Туниса, остановился в Аугсбурге в их доме, в его камин положили коричневых дров и разожгли их векселем, за громадную сумму, которую государственная казна должна была Фукарам. Некоторые члены его семьи переселились в Испанию, где скупили серебряные руды в Гвадалканале, ртутные в Альмадене и проч. Улица в Мадриде, где они жили, и сейчас, еще называется рыцарю и плененному слуге и позволить ему поддержать ее. Еще скажите ей, что я дал клятву и обет, как маркиз Мантуанский, который поклялся отомстить за своего племянника Бодуэна, найденного им на горе при последнем издыхании, т. е. что он не будет есть хлеб на столом и будет нести еще другия эпитимии, пока не отомстит за него. Ну, а я дам обет никогда не останавливаться и объехать все части света еще добросовестнее, чем инфант Дон-Педро Португальский {Отчет о воображаемых путешествиях инфанта Дон-Педро написав Гомецом де Сантистебан, выдававшим себя за одного из двенадцати спутников инфанта.}, пока не снимут с нея чар. - Все это и еще многое другое, - заметила девушка, - ваша милость обязаны сделать для моей госпожи." И взяв четыре реала, она, вместо того чтобы поклониться мне, сделала такой прыжок, что подскочила выше, чем на два аршина. - О, Пресвятая Богородица! - застонал Санчо. - Что это за свет нынче и какая сила должна быть у колдунов и в их колдовствах, что они сумели превратить здоровый разсудок моего господина в такое странное помешательство! О, господин мой, господин! Оглянитесь, ваша милость, на себя, подумайте о своей чести и перестаньте верить в эту чепуху, которая смущает вас и искажает ваш здравый смысл! - Ты так говоришь, Санчо, потому, что любишь меня, - возразил Дон-Кихот. - Ты не имеешь никакого понятия о мирских делах, и потому все сколько-нибудь непонятное кажется тебе невозможным. Но время идет, как я уже раз говорил, и я когда-нибудь разскажу тебе все, что я видел там, внизу; услышав об этом ты поверишь и уже рассказанному мною, истина которого не допускает ни возражений, ни оспариваний."