Синьора Корнелия

СИНЬЙОРА КОРНЕЛИЯ

* Несмотря на бедность нашей переводной литературы, имя безсмертного автора Дон-Кихота у нас пользуется сравнительно большею известностью: Дон-Кихот имеет три перевода, из которых последний (Карелова) сделан с подлинника. Но повести Сервантеса, художественное достоинство которых так высоко ценится критиками, остаются до сих пор совершенно неизвестными. Мы предлагаем публике одну из лучших и наиболее распространенных в переводе на другие языки: Синьйору Корнелию. Не говоря про то что все оставшееся от великого человека должно внушать особый интерес потомству, которое пользуется его идеальным наследством, эти повести сами по себе имеют высокое эстетическое значение; оне никогда не устареют, так же как не устареет и Дон-Кихот. Русская публика вообще мало знакома с южно-романскою новеллой, которой нельзя отказать в важном цивилизующем значении. Новеллы Сервантеса имели не маловажное влияние на развитие последующей литературы. Первая из них Qitanilla (Цыганочка), рано обработанная для сцены, перешла в Италию и другия страны; и еще в прошедшее лето в продолжении нескольких месяцев средний класс берлинской публики в одном из дешевых, хотя и часто посещаемых театров наслаждался тою же Цыганкой, переделанной в странное художественное произведение, совмещавшее драму, оперу и балет.

Для специалистов считаем нужным заметить что мы исключительно руководствовались текстом немецкого издания Брокгауза Tomo XXV. Leipzig, 1869). Примеч. переводчика.

Дон-Антонио де-Изунца и Дон-Жуан де-Гамбоа, благородные рыцари, ровесники и большие друзья, решились оставить Саламанку, где они до тех пор занимались науками, и отправиться во Фландрию; их побуждал к этому пыл юной крови и, как обыкновенно говорят, желание видеть свет; кроме того им казалось что военное ремесло, хотя приличное и удобное для всех, особенно прилично людям высокого рода и благородной крови. Они явились во Фландрию, когда дела приходили уже в мирное положение, а в Антверпене получили письма от своих родителей, высказывавших им свое недовольство на то что они, не предуведомив их, оставили свои занятия, которые сделают их современем достойными своей фамилии. Тогда, не желая огорчать родителей и не найдя себе дела во Фландрии, молодые люди решалась воротиться в Испанию, осмотрев предварительно все знаменитейшие города Италии. Посетив все прочие, они остановились в Болонье. Пораженные высокою степенью развития науки в знаменитом Болонском университете, они решились здесь продолжать своа занятия. Они дали знать о своем намерении родителям, которые были чрезвычайно обрадованы этим и радость свою выразили назначив им роскошное содержание, чтоб из образа их жизни можно было видеть кто они такие и кто их родители. В первое же посещение академии, она были признаны всеми за милых, умных и хорошо воспитанных дворян. Дон-Антонио было около 24х лет, а Дон-Жуану еще не было 26; прелесть этого возраста увеличивало то обстоятельство что они были умные и храбрые, элегантные молодые люди; к тому же музыканты, поэты; эти способности заставляли всех с кем они сходились искать их общества. Они сейчас же нашли себе множество приятелей из числа Испанцев, обучавшихся в большом числе в этом университете, из Болонцев и иностранцев. В обращении со всеми они были благородны и ласковы и чужды надменности, в которой обыкновенно упрекают Испанцев, а так как они была молоды и хотели пожить, то не отказывалась собирать сведения о городских красавицах. Хотя там было не мало женщин и девушек славящихся благородством и красотой, всех их превосходила красавица синьйора Корнелия Бентибольи, из старинной и благородной фамилии Бентибольис, древних владетелей Болоньи. Корнелия находилась на попечении и под защитой своего брата Лоренцо Бентибольи, всеми уважаемого храброго дворянина; у них не было ни отца, ни матери, которые, впрочем, оставив их в сиротстве, оставили им большое состояние, а известно что богатство значительная помощь для сирот. Скромность Корнелии и заботливость её брата были так велики что ни она не показывалась людям, ни брат не позволял никому ее видеть. Молва об этом внушила Жуану и Антонио желание посмотреть на красавицу, когда она будет в церкви; но все старания их были напрасны, и желание, вследствие невозможности исполнить его, уменьшилось. Итак с одною любовью к занятиям и в обществе нескольких благородных молодых людей, они проводили жизнь весело и умно. Они редко выходили ночью, и если выходили, то всегда вместе и вооруженные. Однажды поздно вечером, когда они намеревались выйти прогуляться, Антонио сказал Жуану что он должен прежде прочесть несколько молитв.

-- Я могу подождать тебя, сказал Дон-Жуан, - да если мы и не пойдем нынче гулять, беда не велика.

-- Нет, пожалуста, возразил Антонио, - ступай подышат воздухом, а я сейчас же догоню тебя, если ты пойдешь по той дороге по которой мы ходим всегда.

-- Делай как знаешь, сказал Жуан, - оставайся с Богом, а если выйдешь, то знай что я пошел туда куда обыкновенно.

Жуан ушел, а Антонио остался. Ночь была темна, и было около 11 часов; Антонио, пройдя один две или три улицы, не имея с кем говорить, решился воротиться домой; когда он начал приводить свое намерение в исполнение и проходил по улице с мраморными порталами, он услыхал из какой-то двери шепот. Темнота ночи, увеличиваемая порталами, не позволила ему различить откуда он выходит. Он остановился, прислушался и увидал что приотворилась одна дверь; он подошел к ней и услышал тихий голос, произносивший эти слова:

-- Это вы, Фабио?

Жуан на всякий случай отвечал:

-- Да.

-- Так берите же, продолжал голос изнутри, - поместите это в безопасное место и возвращайтесь сейчас же; так нужно.

Жуан протянул руку и почувствовал что ему дают корзину; желая поднят ее, он увидал что для этого мало одной руки; итак он поднял ее двумя. Дверь сейчас же затворилась, и он остался на улице с неизвестною ношей. Вдруг из корзины раздался плач ребенка, повидимому новорожденного, что повергло Жуана в смущение и раздумье: что ему делать? как выйти из этого положения? Постучать в дверь - значило подвергнуть опасности того кому принадлежит ребенок; оставить ребенка на улице - значило подвергнуть опасности самого ребенка; взять к себе домой? там не было никого кто бы мог ходить за ребенком, да и в целом городе он не знал особы пригодной для этого. Вспомнив что ему приказали поместить его в безопасное место и сейчас же возвращаться, он решился отнести его домой и оставить на руках женщины которая им служила и возвратиться чтобы виден на что пригодятся его услуги. Он понимал что его приняли за другого и только потому поручили ему ребенка. Наконец, не долго думая, он пришел с ним домой, когда уже там не было Антонио. Он взошел в комнату, позвал женщину, открыл ребенка и увидал что тот замечательно хорош; судя по пеленкам, родители его принадлежали к богатому классу; женщина распеленала его, и они увидали что младенец мужеского пола.

-- Нужно, сказал Антонио женщине, - найти этому ребенку кормилицу, и вот каким образом: вы снимете с него дорогия пеленки и запеленаете его в более скромные; потом, никому не говоря что принес его я, отправите его к повивальной бабке (оне обыкновенно помогают в подобных случаях), дадите ей денег и придумаете родителей ребенку, чтобы скрыть истину.

Женщина обещала исполнить все это, а Жуан с возможною скоростью поспешил назад, желая узнать позовут ли его во второй раз. Немного не доходя до места, он услышал шум шпажных ударов, происходивший, повидимому, от многих сражавшихся. Он прислушался и не услышал ни слова; бой происходил в молчанку. При блеске искр вылетавших из камней, поражаемых шпагами, ему показалось что многие нападали на одного; он убедился в этом услыхав следующия слова: "их изменники, вас так много, а я один! но при всем этом ваша подлость не поможет вам". Тогда Жуан, побуждаемый природною храбростью, в два прыжка стал около защищавшагося и, взяв в одну руку шпагу, а в другую свой маленький щит, обратился к нему по-италиянски, чтоб в нем не признали Испанца:

-- Не бойтесь! я пришел к вам на помощь и только смерть заставит меня оставить вас, действуйте своею шпагой; изменники ничего не сделают, хотя их и много.

На это отвечал один из противников:

-- Ты лжешь, здесь нет изменников:, чтоб возстановить потерянную честь, все позволено.

Дон-Жуан не сказал ни слова; этого не позволяла поспешность с какою нужно было действовать против врагов (Дон-Жуану показалось что их было числом шесть); те нападали с такою энергией на его товарища что двумя ударами в грудь, данными в одно время, свалили его на землю. Дон-Жуан счел его убитым; с легкостью и редкою храбростью стал один против всех и дождем шпажных ударов заставал их держаться в отдалении. Однако его ловкости не достало бы для наступления и обороны, еслиб не помогла ему судьба: соседи подбежали к окнам со свечами и громко стали звать полицию; увидя это, его противники обратили тыл и скрылись. В то же время поднялся упавший, так как шпажные удары встретили кольчугу, твердую как алмаз. Дон-Жуан потерял в пылу битвы шляпу; он стал искать ее, нашел какую-то и, не посмотрев его ли она или нет, надел ее на голову. Упавший между тем оказал ему:

-- Милостивый государь! кто бы вы ни были, я объявляю что обязан вам жизнью и, насколько могу, готов посвятит ее вам. Скажите мне кто вы и как вас зовут, чтобы мне знать кому оказагь свою благодарность.

-- Не хочу показаться вам неучтивым, хотя не вижу необходимости в объяснении; чтоб исполнить вашу просьбу и тем сделать вам удовольствие, я вам скажу только что я испанский дворянин и здешний студент; если вам понадобятся мои услуги в другом случае, знайте что я называюсь Дон-Жуан де-Гамбоа.

-- Вы оказали мне, синьйор Дон-Жуан, великую услугу, отвечал упавший, - но я не могу сказать вам ни кто я такой, ни как я называюсь, так как у меня есть важные причины желать чтобы вы узнали это от других. Но я постараюсь чтобы вы не остались в неизвестности на этот счет.

Дон-Жуан спросил: не ранен ли он, так как он видел как тот получил два шпажные удара; незнакомец отвечал что его отличная кольчуга, благодаря Бога, защитила его, но что тем не менее враги убили бы его, еслибы Дон-Жуан не подоспел к нему на помощь. В то же время они увидали приближающуюся к ним толпу людей, и Дон-Жуан сказал:

-- Ободритесь и действуйте как мущняа. Однако я думаю что это не враги, а скорее друзья.

Предположение Дон-Жуана оказалось справедливым: прибывшие, числом восемь, окружили незнакомца и обменялись с ним несколькими словами, но так тихо что Дон-Жуан не мог их разслушать. Между тем незнакомец сказал ему:

-- Еслибы не пришли эти друзья, синьйор Дон-Жуан, я никоим образом не отстал бы от своего спасителя; теперь же я усиленно прошу вас уйти отсюда и оставить меня, это мне необходимо.

Говоря эти слова, он протянул руку к голове, и видя что на нем нет шляпы, обратился к одному из пришедших с просьбою ссудить его таковою, так как его шляпа пропала. Дон-Жуан предложил ему ту которую нашел на улице. Незнакомец взял ее в руки, но потом возвратил Ден-Жуану, сказав:

-- Это не моя шляпа, возьмите ее, синьйор, как трофей этой битвы и берегите ее, так как, мне кажется, она пользуется известностию.

Незнакомцу подали другую шляпу, а Дон-Жуань, во исполнение его воли, пожелав ему всего лучшого, оставил его, не узнав кто он такой, и отправился домой; он ужь не думал отыскивать двери где ему дали ребенка, так как весь квартал казался ему встревоженным битвой. Возвращаясь домой, он встретил на дороге своего приятеля Дон-Антонио де-Изунца; тот, узнав его, сказал ему:

-- Пойдем со мною в эту сторону, и по дороге я разкажу тебе странное происшествие, которое случилось со мной; подобного ничего ты не слыхивал во всю твою жизнь.

-- Подобную историю могу разказать и я, сказал Дон-Жуан; - но пойдем куда ты желаешь и разкажи мне твою.

Антонио по дороге разказал следующее:

-- Надо тебе знать что спустя немного больше часа после твоего ухода, я пошел искать тебя; в тридцати шагах отсюда увидал я черную фигуру, которая очень быстро двигалась ко мне на встречу; поравнявшись с ней, я увидал что это женщина, закутанная во что-то длинное; голосом прерывающимся рыданиями и вздохами она сказала мне: "Милостивый государь! вы иностранец или житель этого города?" - Я иностранец и Испанец, ответил я. "Благодарение небу! оказала она: оно не допустит чтоб я умерла без напутствия." - Вы ранены, синьйора? спросил я, или опасно больны? - "Болезнь моя может быть смертельна, если я сейчас же не найду лекарства: во имя благородства, отличительной черты вашего народа, умоляю вас, возьмите меня с улицы и отнесите меня в вашу квартиру; там, если вам угодно, вы узнаете чем я больна и кто я такая, хотя бы это стоило мне моей репутации." Мне показалось что просьба её вынуждена необходимостию, и потому, без дальнейших разговоров, я взял ее за руку и по одиноким улицам доставил к себе домой. Лакей Сантистебан отворил мне дверь; я велел ему уйти, так что он не видал моей спутницы, и отвел ее в свою комнату; войдя туда, она без чувств упала на мою постель. Я поспешил к ней на помощь и открыл её лицо, до тех пор закутанное вуалью; я увидал такую красавицу какой еще не видывали глаза человеческие. Ей, казалось, было около восемнадцати лет, и скорее менее нежели более; такой идеал красоты привел меня в восторг. Когда я брызнул ей немного воды в лицо, она тихо вздохнула и пришла в себя. "Вы знаете меня, синьйор?" было первое её слово. - Нет, отвечал я, я еще никогда не имел случая видеть такую красавицу. - "Несчастна та кому небо дает красоту для увеличения бедствия; впрочем, синьойр, теперь не время толковать о красоте, а надо опасаться от гибели; поэтому, кто бы вы ни были, оставьте меня здесь взаперти и не позволяйте никому меня видеть; сами же тотчас возвратитесь на то место где меня взяли и смотрите, не происходить ли там битвы; вы не помогайте ни одной из сторон, а старайтесь возстановить мир, так как несчастие одной из сторон увеличат мое прежнее горе а принесет новое." Я оставил ее под замком и иду теперь возстановлять мир.

-- Только и всего? спросил Дон-Жуан.

-- Как? Разве этого не довольно? Разве я не говорю тебе что держу под замком, в своей комнате, такую красавицу что человеческие глаза еще такой не видали.

-- Случай действительно странный, сказал Дон-Жуан; - ну, теперь выслушай же мой.

И он разказал ему тотчас все что с ним случилось: как он поручил женщине данного ему младенца, приказав заменить его богатые пеленки более бедными и отдать его кому-нибудь на воспитание, или по крайней мере хоть на первое время. Он разказал ему также что отыскиваемая им битва прекращена, что он участвовал в ней, что участвовавшие в ней показались людьми вполне порядочными и храбрыми. Они подивились на свои приключения и поспешно возвратилась домой, чтобы подать, в случае нужды, помощь заключеннице. По дороге Антонио объявил Жуану что он обещал незнакомке не показывать ее никому и не входить в её комнату иначе как одному, пока ей не заблагоразсудится изменить своих приказаний.

-- Это ничего не значат, отвечал Дон-Жуан: - случай видеть ее не замедлить представиться, а я очень желаю этого после того как ты так расхвалил её красоту.

В это время они пришли домой, и один из трех состоящих при них служителей вышел посветить им. Дон-Антонио посмотрел на шляпу Дон-Жуана и увидел что она вся усыпана бриллиантами; свет преломлялся во множестве драгоценных камней украшавших её ленту. Они оба принялись ее разсматривать и решили что если все эти бриллианты были настоящие, то цена их должна превышать 12.000 дукатов. Отсюда они заключили что участвовавшие в битве принадлежали к числу очень значительных людей, в особенности тот кому помог Дон-Жуан (теперь он припомнил что тот приказал ему взять шляпу и сохранить ее, так как шляпу эту нельзя смешать с другою). Они приказали слугам удалиться. Антонио вошел в свою комнату и увидел что синьйора сидит на постели, опершись щекой на руку и проливая горькия слезы. Дон-Жуан, вследствие сильного желания видеть ее, подошел так близко к двери что почти просунул голову; блеск бриллиантов привлек внимание незнакомки, и она сказала:

Дон-Антонио заметил на это:

-- Здесь, синьйора, нет никакого герцога, который прятался бы от вас.

-- Как нет? возразила та. - Человек выглядывающий там есть герцог Феррарский; его выдает его богатая шляпа.

-- Эта шляпа теперь не на герцогской голове, ответил Антонио, - а если вы хотите убедиться в этом собственными глазами, позвольте её владетелю войти сюда

-- Пуст он войдет, сказала та, - только если это не герцог, мои несчастия увеличатся от этого.

Дов-Жуан слышал эти разговоры и, воспользовавшись дозволением, вошел со шляпой в руке в комнату; когда он подошел ближе, и девушка увидала свою ошибку, она быстро сказала смущенным голосом:

-- Ах я несчастная! Милостивый государь, не держите меня больше в неизвестности и скажите мне сейчас же: знаете вы владельца этой шляпы? Где вы его оставили и как она попала в ваши руки? Жив ли он? или прислал с вами известие о своей смерти? О, мой милый! Что значит все это? Я вижу здесь твои вещи, а я без тебя здесь сижу в заключении, во власти неизвестных испанских дворян. Страх потерять честь может убить меня!

-- Успокойтесь, синьйора, сказал Дон-Жуан; - владелец этой шляпы не умер, а вы не в таком положении чтоб оно могло внушать вам страх; напротив, мы готовы служить вам сколько позволят наши силы; готовы умереть, охраняя и защищая вас; но напрасно вы потеряли веру в доброту Испанцев, а так как мы Испанцы и аристократы (вы не сочтете это за надменность), то будьте уверены что мы сумеем сохранить должное к вам уважение.

-- Я верю этому, отвечала та, - но скажите же, милостивый государь, при всем этом, как попала в ваши руки эта богатая шляпа и где её хозяин, который есть никто иной как Альфонс д'Эсте, герцог Феррарский?

Тогда Дон-Жуан, не желая подвергать ее напрасному страху, разказаль ей как он наткнулся на сражение, как помог одному кавалеру, который, судя по её словам, без сомнения был герцог Феррары, как он в бою потерял шляпу и захватил эту, и как незнакомец просил его оставить эту шляпу у себя, так как она пользуется известностию; сказал что ни этот кавалер, ни он не были ранены в стычке, а после нея явились какие-то господа, повидимому слуги или друзья предполагаемого герцога, который попросил его удалиться, высказав большую благодарность за оказанную ему помощь.

-- Вот, синьйора, каким образом попала ко мне эта шляпа, а её хозяина, герцога, по вашим словам, меньше часу назад, я оставил живым и здоровым. Желаю чтобы мой правдивый разказ, из которого вы можете убедиться в добром здоровья герцога, утешил вас.

-- Чтобы вы убедились, милостивые государи, в том что я имею основание спрашивать о нем, выслушайте внимательно мою несчастную историю, если я буду в силах разказать ее.

Между тем экономка молодых людей намазала рот младенца медом и заменила его дорогия пеленки бедными. Исполнив это, она собралась нести его к повивальной бабке, как приказал Дон-Жуан. Когда она проходила мимо той комнаты где находилась незнакомка, теперь приготовлявшаяся разказывать свою историю, младенец закричал. Услыхав его крик, незнакомка встала, внимательно прислушалась и, поняв причину крика, спросила:

-- Милостивый государь, что это за ребенок? Судя по крику он родился очень недавно.

-- Это мальчик, отвечал Дон-Жуан, подкинутый в эту ночь к дверям нашего дома; наша служанка несет отдать его кому-нибудь на воспитание.

-- Ради Бога, принесите его сюда; я готова ласкать чужих детей, так как небу не угодно чтоб я ласкала своих собственных.

Дон-Жуан позвал служанку, взял у ней ребенка и положив его на руки незнакомки, сказал:

-- Вот, синьйора, подарок который сделали нам в эту ночь, это ужь не первый, и не проходить нескольких месяцев чтоб мы не поднимали у своих ворот подобной находки.

Незнакомка взяла младенца на руки и стала внимательно осматривать его лицо и его бедные, хотя и опрятные пеленки, потом вдруг заплакала и накинула свою вуаль на грудь, чтобы, сохраняя приличие, покормить ребенка, а под вуалью наклонив свое лицо к лицу младенца, кормила его своим молоком и орошала слезами. В таком положении, не поднимая головы, пробыла она все время пока младенец не оставил груди. Все четверо хранили молчание; вдруг она вспомнила что так не следует делать (новорожденным не дают груди), и сказала Дон-Жуану:

пока наступит день; и прежде чем его унесут, покажите его мне; он доставляет мне удовольствие.

Дон-Жуан отдал ребенка женщине и приказал оставить его до наступления дня, одеть его в дорогия пеленки, в которых он был принесен, и не уносить, не предупредив его. Когда он воротился, и они остались втроем, красавица {Сервантес забыл что она еще не сказала своего имени и в этом месте назвал ее: la hermosa Cornelia.} сказала:

-- Если вы хотите чтоб я говорила, дайте мне сначала чего-нибудь съесть, так как я совершенно обезсилела и у меня достаточно причин для этого.

Дон-Антонио отправился к шкафу и принес плодов; больная съела немного, выпила стакан свежей воды и, несколько придя в себя, сказала: "Садитесь, господа, и слушайте меня." Они сели; незнакомка легла, закуталась, закрыла плечи головным покрывалом, а лицо оставила открытым и свободным, чтоб осветить им все, как луною или, лучше сказать, как солнцем в его полном блеске и красоте; слезы, как перлы, падали из глаз её; она утирала их платком ослепительной белизны и ручками которые в белизне могли поспорить с платком. Наконец навздыхавшись вдоволь и дав отдохнуть своей груди, она начала говорить печальным голосом: - Да, господа, я та самая о которой вы, без сомнения, слышали здесь, так как красоту мою, какова бы она на была, не многие языка оставляла в покое. Я - Корнелия Бентибольа, сестра Лоренцо Бентибольи, чтобы сразу покончить и с моею красотой и с происхождением. С детства я лишалась отца и матери и осталась под надзором своего брата, который наблюдал за мной и заботился обо мне, полагаясь, однакоже, больше на мое высокое положение чем на свой надзор. Я росла в четырех стенах, пользуясь только обществом моих служанок, а вместе со мной росла слава о моей красоте, распространяемая слугами, теми кто посещал меня в моем уединении и моим портретом. Его приказал мой брать сделать одному знаменитому живописцу, "чтобы", как он говорил, "мир не остался без меня, когда небо призовет меня к лучшей жизни". Все это не могло бы погубить меня, еслиб случай не привел герцога Феррарского быть дружкою (pardino) на свадьбе моей кузины, куда взял меня брат, чтоб показать уважение к родне. Там я увидала людей и меня увидали люди; там, я думаю, а победила сердца и возбудила влечение; там я выучилась находить удовольствие в похвалах, хотя бы их произносили самые льстивые языки; там наконец я увидала герцога, и он увидал меня: и вот теперь плоды этого свидания. Я не стану вам разказывать, господа - иначе этому не будет конца - все способы и извороты посредством которых, к концу двух лет, мы достигли цели своих желаний, зарожденных на этой свадьбе. Ни надзор, ни уединение, ни почетные предложения, ни, наконец, вся человеческая предусмотрительность не могли воспрепятствовать нашему соединению. Но я отдалась герцогу только тогда когда он дал мне слово взять меня замуж; без этого невозможно было поколебать мою твердую, как камень, решимость. Тысячу раз я говорила ему чтоб он открыто просил моей руки у моего брата; тот не мог отказать ему, а в глазах народа наш повидимому неровный брак могло бы извинить то обстоятельство что фамилия Бентибольи не уступает в благородстве Эсте. Против этого он приводил свои основания, которые я находила достаточными; доверчивая из преданности и любви, я отдалась ему при посредстве одной из своих горничных, которая легче поддалась на подарки и обещания герцога, чем можно было ожидать по доверенности к ней моего брата. Короче сказать, через несколько дней я почувствовала себя матерью, и прежде чем могли обнаружиться последствия моего заблуждения, я притворилась больною и разстроенною и убедила брата отправить меня в дом моей родственницы, у которой герцог на свадьбе был дружкой; между тем я известила герцога о своем положении, об опасности в которой я находилась, и о том как мало я могу быть уверена в своей жизни, если брат узнает что я сделала.

Я просила его чтоб он приехал в последний месяц, взял бы меня в Феррару, где, как я надеялась, он торжественно обвенчается со мной. В эту самую ночь, когда я ожидала герцога, я услыхала что приехал сюда мой брат с несколькими господами, вооруженными, судя по стуку их шлаг; страх и внезапность ускорили роды, и на свет явился прекрасный мальчик. Моя горничная, бывшая моей посредницей в этих делах, уже ожидавшая этого, закутала его в пеленки, не такия, как те в которые закутан ребенок, найденный вами у ворот, и выйдя на улицу, отдала его слуге герцога. Сейчас же после этого, я, собрав все свои силы, сообразно крайней необходимости, вышла из дому, предполагая найти герцога на улице и не дожидаясь пока он сам явится к воротам; мне внушала ужасный страх вооруженная свита моего брата, и мне казалось что я чувствую лезвее его шлаги у своей шеи; в таком безумном состоянии я выскочила на улицу, где вы меня и увидали; и вот я теперь без мужа и без сына, в ожидании самых ужасных последствий, но я все-таки благодарю небо за то что оно отдало меня в вашу власть; от вас я ожидаю всего чего можно ожидать от Испанцев, в особенности настолько благородных как вы.

Говоря это, она упала совсем на постель; её два слушателя подбежали посмотреть не лишилась ли она чувств; увидали что нет; но она обливалась горькими слезами. Тогда оказал Дон-Жуан:

-- Если до сих пор, прекрасная синьйора, я и Дон-Антонио, мой товарищ, имели к вам уважение и сострадание, как к женщине, то теперь, когда узнали мы кто вы, выше сострадание превращается в непременное обязательство служить вам; соберитесь с духом, не лишайтесь чувств, и хотя вы не привыкли к подобным случаям, но в терпеливом перенесении несчастий покажите себя. Верьте мне, синьйора: я убежден что все эти странные случайности будут иметь хороший исход, что небо не допустит погибнуть такой красавице и что ваши благородные убеждения не доведут вас до несчастия. Успокойтесь и позаботьтесь о своем здоровьи; оно вам нужно; сюда войдет наша служанка; она будет ходить за вами, вы ей можете оказывать ту же доверенность как и нам; она так же хорошо сохранить ваши тайны, как и исполнит все ваши поручения.

-- Мое положение таково что я обязана делать все что на скажут; пусть входит сюда кто вам угодно, синьйор, и если он придет от вас, я приму его с радостью; но при всем этом я умоляю чтоб меня никто не видал кроме вашей прислуги.

-- Так и будет, отвечал Дон-Антонио. И молодые люди вышли, оставив ее одну.

Дон-Жуан спросил у женщины, исполнила ли она приказание относительно пеленок ребенка: та отвечала что он запеленат так же как был. С ним вместе вошла она к незнакомке, наученная предварительно как она должна отвечать, если синьйора спросит ее о ребенке. Корнелия, увидя ее, сказала:

-- В добрый час, моя милая; дайте мне младенца и поставьте свечу; та исполнила её приказание. Корнелия взяла мальчика на руки, вдруг страшно смутилась, стада внимательно всматриваться и сказала:

-- Это тот самый мальчик которого вы приносили несколько времени тому назад?

-- Да, синьйора, отвечала та.

-- Но как же на нем другия пеленки? возразила Корнелия. - Ей Богу, милая моя, мне кажется что это или другой ребенок или он иначе одет.

-- Все может быть, отвечала та.

-- Ах, я грешница! Как все может быть? У меня сердце не на месте, пока я не узнаю об этом подмене. Скажите мне, милая, ради всего святого, говорите же скорей: откуда вы взяли эти дорогия пеленки? Я знаю что это мои пеленки, если глаза и память меня не обманывают; в эти пеленки, или в очень похожия на них завернула я мое сокровище, когда отдавала его горничной. Кто же их снял? Кто их принес сюда? Ах я несчастная!

Дон-Жуан и Дон-Антонио слышали эти жалобы; нежелая дольше ее мучить сомнением, в которое ввели ее смененные пеленки, они вошли, и Дон-Жуан сказал ей:

-- Эти пеленки и этот ребенок ваши, синьйора Корнелия. И он разказал ей последовательно как он получил ребенка от её горничной, как принес его домой и почему приказал женщине переменить пеленки, как сообразил, слыша её разказ, что ребенок у них, но не сказал ей, чтоб не поразить ее неожиданностью. Корнелия плакала от радости, без конца целовала ребенка, без конца благодарила своих покровителей, называя их ангелами-хранителями и другими именами, которые доказывали как глубоко чувствует она благодарность. Молодые люди оставили ее с женщиной, поручив последней смотреть за ней и разказав о положении Корнелии; женщина лучше их могла знать что той понадобится, сами же ушли, чтоб соснуть хоть остаток ночи, решив не входить в комнату, если сама Корнелия или крайняя необходимость не призовет их. Настал день; нянька принесла ребенка тихонько к матери. Молодые люди спросили ее что делает Корнелия?

-- Она отдохнула немного, отвечала та.

Дон-Жуан и Дон-Антонио пошли в университет и нарочно прошли по той улице где происходила битва, и мимо того дома откуда бежала Корнелия, чтоб узнать не известно ли её бегство и нет ли о нем толков; но ничего не было слышно. Прослушав свои лекции, они возвратились назад. Корнелия позвала их чрез экономку; те отвечали что решились не входить в её комнату чтоб не нарушать приличия; но она со слезами просила их войти и посмотреть на нее, так как неприличного в этом ничего нет, а это необходимо, если не для её здоровья, так для её утешения. Они исполнили просьбу своей гостьи; та встретила их весело и любезно и просила оказать ей милость, разузнать нет ли в городе толков про её дерзкий поступок. Те отвечали что они собирали уже справки, но не слыхали ни слова. В это время к двери комнаты подошел один из троих их слуг и сказал что у двери находится господин с двумя лакеями, называющий себя Лоренцо Бентибольи и отыскивающий Дон-Жуана де-Гамбоа. При этом известии Корнелия приложила руки к губам и робко прошептала:

-- Успокойтесь, синьйора, сказал ей Дон-Антонио. - Вы здесь под защитой таких людей которые не дозволят сделать вам ни малейшей неприятности. Поди, Дон-Жуан, и посмотри чего желает этот господин, а я останусь здесь чтобы в случае нужды защитит Корнелию.

Дон-Жуан сошел вниз так как был; а Дон-Антонио приказал принести два заряженные пистолета, а лакеям велел вооружиться и быть наготове. Экономка, видя эти приготовления, дрожала. Корнелия, опасаясь дурного исхода, не помнила себя от страху. Только студенты владели собой и знали что делали. У крыльца Дон-Жуан нашел Лоренцо, который сказал ему:

-- Я умоляю вашу милость (так говорят в Италии), пройти со мною в эту церковь напротив, так как у меня есть до вас дело, от которого зависит моя жизнь и честью

-- С большим удовольствием, отвечал Дон-Жуан. - Пойдемте куда вам угодно.

Они рука в руку вошли в церковь и сели на скамью, откуда их никто не мог слышать. Лоренцо заговорил первый:

-- Я, синьйор, Испанец, Лоренцо Бентибольи, один из самых знатных, если не самых богатых граждан этого города. Безукоризненная истина моих слов послужить оправданием моего самохвальства. Несколько лет тому назад я остался сиротой, и у меня на попечении осталась моя сестра, такая красавица что я не могу подобрать выражений соответствующих её красоте. Я человек хорошого рода, а она красивая девушка: ясно что я положил много труда на охранение её невинности. Но вся моя предусмотрительность не сделала ничего; испорченная воля моей сестры Корнелии обманула меня. Чтобы кончить сразу, не утомляя вас долгим разказом, скажу вам что рысьи глаза герцога феррарского Альфонса д'Эсте превзошли зоркостью глаза Аргуса; он восторжествовал над моею предусмотрительностью, соблазнил мою сестру и вчера вечером похитил ее из дома нашей родственницы. Там, говорят, она родила. Вечером я узнал об этом и вышел искать его. Я думал что я нашел его и ранил, но ему помог какой-то ангел, который не хотел чтоб его кровь положила пятно на сделанную мне несправедливость. Мне сказала родственница (она-то и разказала мне обо всем), будто он увлек мою сестру, дав ей слово жениться на ней. Этому я не верю, так как брак был бы неровный, хотя свет знает богатство и благородство Бентибольи Болонских. Я могу, пожалуй, поверить что он употребил обыкновенное средство знатных, когда они желают обмануть робкую и дорожащую своею честью девушку. Заманивая ее сладким именем супруга, он заставил ее верить что по некоторым причинам брак невозможен в настоящее время; такая ложь, похожая на правду, лживей и зловредней всех. Как бы то ни было, я остаюсь лишенным сестры и чести. До сих пор я держал это, конечно, под замком молчания и не желал никому разказывать, пока не найду какого-нибудь средства смыть это пятно; так как лучше если о позоре подозревают, чем знают наверно и обстоятельно; когда есть сомнение между да и нет, каждый может склониться на ту сторону на какую желает; каждая сторона найдет партизанов. Теперь я решился отправиться в Феррару и просить у самого герцога удовлетворения за обиду, а если он откажет, вызвать его на поединок. Я не могу ни набрать отряда, ни содержать его, и потому должен произвести это один на один. И вот почему я нуждаюсь в вашей помощи: вы должны сопровождать меня. Я уверен что вы не откажетесь от этого, так как вы Испанец и дворянин; таким образом я избавлюсь от необходимости сообщать это моим родственникам и друзьям, от которых я не жду ничего кроме советов и отговариваний, ваши же советы будут хороши и честны, какая бы опасность ни угрожала; если вы окажете мне малость и пойдете со мною, я, имея на своей стороне Испанца, и такого, как вы, сочту себя под защитой войск Ксеркса. Моя просьба, а еще больше того, слава вашей нации, надеюсь, подвигнет вас на это.

-- Довольно, довольно синьйор Лоренцо, сказал Дон-Жуан, который до сих пор слушал его молча; - с этой же минуты я объявляю себя вашим защитником и советником и беру на себя заботу об удовлетворении или отмщении вашей обиды, и не только потому что я Испанец, а потому что я дворянин, а вы принадлежите к высшей аристократии, как вы сказали и как известно мне и всему свету; выбирайте время для путешествия, и лучше, как можно скорее, так как надо ковать железо пока горячо; жар гнева усиливает храбрость, и свежесть обиды возбуждает к отмщению.

Лоренцо встал, горячо обнял Дон-Жуана и сказал:

-- Благородное сердце, подобное вашему, нет надобности побуждать другим интересом, кроме чести, которая непременно достанется вам, если мы счастливо выйдем из этого дела; только как прибавок, я предлагаю вам все мое имение, влияние и власть; что касается до путешествия, я желал бы отправиться завтра, так как нынче надо все приготовить для этого.

-- Очень хорошо, сказал Дон-Жуан; - позвольте мне, синьйор Лоренцо, сообщать об этом одному дворянину, моему товарищу, на честь и скромность которого можно положиться еще больше чем на мою.

-- Так как вы уж, синьйор Дон-Жуан, сказали что берете на себя заботу о моей чести, располагайте ею по своей воле и говорите что хотите и кому хотите; вашим товарищем не может быть дурной человек.

Они обнялись и разстались, условившись что на другой день утром один пришлет за другим, и что выйдя за город, они переменят костюм и сядут на лошадей. Между тем Дон-Жуан воротился к Антонио и Корнелии и передал им все что произошло с Лоренцо, равно как и заключенное с ним условие.

-- Боже мой, воскликнула Корнелия, - велика ваша любезность и самоуверенность! Как скоро взяли вы на себя дело исполненное таких трудностей! Знаете ли вы наверно что в Феррару брат возьмет вас? Впрочем, куда бы вы ни пошли с ним, в лице его с вами пойдет сама верность; а мне несчастной со всех сторон горе и страх. Да и как не страшиться мне, когда от ответа герцога зависит моя жизнь или смерть? А могу ли я ручаться за то что он ответит так учтиво что не возбудит гнева моего брата! Если же он возбудит его, противники будут стоить друг друга. Вы сами, я думаю, понимаете что дни вашего пребывания там я проведу как помешанная, в страхе, ожидая хороших или дурных новостей; я так люблю и герцога и брата что несчастие одного из них приводит меня в трепет.

Путешествие в Феррару и моя готовность помогать вашему брату не требуют извинения. До сих пор мы не знаем намерений герцога, а он не знает что сделалось с вами; это надо узнать от него самого и никто не может этого сделать лучше меня; знайте, синьйора Корнелия, что благосостояние вашего брата и герцога теперь на моих руках и я буду беречь их пуще глазу.

-- Если небо, отвечала та, - даст вам столько силы чтобы поправить все это, сколько дает доброты чтоб утешать меня среди всех этих страданий, я сочту себя счастливою. Теперь я желаю видеть вас в дороге и на возвратном пути, как ни пугает меня ваше отсутствие и не мучает ожидание.

Дон-Антонио одобрил намерение Дон-Жуана, похвалил его за то что он не обманул доверчивости Лоренцо Бентибольи и сказал что на всякий случай желал бы идти с ними.

-- Этого не следует, сказал Дон-Жуан, - как потому что синьйоре Корнелии нельзя остаться одной, так и по ему что Лоренцо не должен думать будто я нуждаюсь в силах другого.

-- Мои сады - твои сады, возразил Дон-Антонио. - Итак, я отправлюсь за вами, хотя бы скрытно и в отдалении; а синьйоре Корнелии, я знаю, будет приятно это; она не останется в таком одиночестве чтобы некому было служить ей и оберегать ее.

-- Для меня, господа, будет великим утешением если вы пойдете вместе, чтобы помочь друг другу когда это понадобится, и так как путь вам будет не безопасен, сделайте мне милость, возьмите с собою эти реликвии.

И сказав это, она вынула из-за пазухи крест из бриллиантов, страшно дорогой, и агнус не дешевле креста. Они осмотрели эти драгоценности и оценили их еще дороже шнурка на шляпе, но отдали их обратно, не желая никоим образом взять их и объясняя что с ними будут реликвии, хоть не столько богато украшенные, но столь же действительные. Корнелии не совсем был приятен отказ, но в конце-концов она согласилась на это. Нянька из всех сил старалас угодить Корнелии, узнав что господа её отправляются (куда и зачем, ей не сказывали). Она взяла на себя обязанность смотреть за синьйорой, имени которой она не знала, настолько усердно чтобы заслужить благодарность. На другой день с утра Лоренцо был уже у дверей, и Дон-Жуан отправился в дорогу с герцогскою шляпой, которую он украсил черными и желтыми перьями и шнурок которой покрыл черною лентой. Они простились с Корнелией; та, зная что брат её находится так близко, до того перепугалась что не осмелилась сказать ни слова, пока они не ушли. Первый вышел Дон-Жуан и вместе с Лоренцо оставил город. В одном саду, довольно отдаленном, они нашли пару хороших лошадей и двух слуг, которые держали их под устцы.

Они сели на лошадей; слуги отправились впереди их по тропинкам и мало-езженым дорогам в Феррару. Дон-Антонио следовал за ними на своем коне, переодетый так что его нельзя было узнать. Так как ему показалось что они оглядываются, в особенности Лоренцо, он решил ехать в Феррару по прямой дороге, будучи уверен что найдет их там. Едва они оставили город, как Корнелия разказала экономке всю свою историю и объяснила что этот мальчик принадлежит ей и герцогу Феррарскому; одним словом, не пропустила никаких уже известных нам подробностей, не скрыла и того что её хозяева поехали теперь в Феррару, сопровождая её брата, который поехал вызвать на дуэль герцога Альфонса.

Услыхав об этом, экономка (будто чорт ей внушил эту мысль, чтобы затруднить, воспрепятствовать и замедлить спасение Корнелии) сказала:

думаете что ваш брат отправился в Феррару? Ничуть не бывало; он конечно желал удалить отсюда моих хозяев, чтобы возвратиться назад и лишить вас жизни. Это ему будет так же легко сделать как выпить стакан воды. Посмотрите под чьей защитой мы остались: нас охраняют три лакея, которые конечно не будут чесаться когда у других чесотка. Что касается до меня по крайней мере, у меня не хватит духу ожидать гибели, которая угрожает этому дому. Синьйор Лоренцо Италиянец; чтоб он стал доверять Испанцам и просить их милости и помощи! лопни мои глаза чтоб я поверила этому; если вы, дочь моя, желаете выслушать совет, я могу вам дать такой который осветит все дело.

Пораженная, испуганная и сконфуженная слушала Корнелия речи экономки, а та говорила их с таким жаром, высказывала такой неподдельный страх что Корнелия считала все это за истинную правду: видела Жуана и Антонио убитыми, видела что брат её уже входил в двери и пронзал ее шпагой.

-- Какой же спасительный совет, сказала она, - дадите вы мне, мой друг, чтоб он мог отвратить предстоящее несчастие?

-- Такой, оказала та, - что лучше его быть не монет. Я, синейора, служила одному священнику, то-есть деревенскому попу, в двух милях от Феррары; он человек святой и добрый, и сделает для меня все что я попрошу, так как обязан мне больше чем обыкновенно бывает хозяин. Пойдемте к нему, а я найду человека который бы тотчас взял вас, а чтобы кормить ребенка, у меня есть на примете бедная женщина, которая пойдет с нами на конец света. Допустим даже что вас найдут. Лучше будет если найдут вас в доме старого и почтенного священника, чем во власти двух студентов, которые, как я могу засвидетельствовать, не любят пропускать удобного случая. Теперь, пока вы были слабы, они почтительно обращались с вами, но как только вы выздоровеете, да сохранит вас тогда Бог, потому что, говоря правду, еслибы моя суровость и целомудрие не спасли меня, честь моя давно бы погибла; не все то золото что блестит в них; они одно говорят, а другое делают; со мною еще они ужились, так как я хитра и знаю где мне жмет башмак, а главное я хорошого рода, происхожу от Брибеллов Миланских и честь для меня дороже всего. Надо знать ведь как меня преследовала судьба чтобы заставить меня быть экономкой у Испанцев. Впрочем, по правде, мне нечего жаловаться на своих хозяев; они были бы добрые ребята, еслибы не были так вспыльчивы. Поэтому я полагаю что они Бискайцы, как они и сами говорят; может-быть для вас окажутся Гадицийцами: это другая нация, судя по слухам, не столь пунктуальная и ловкая как бискайская.

В конце-концов она столько наговорила что бедная Корнелия решилась следовать её совету. Итак, меньше чем в четыре часа, по распоряжению экономки и с согласия Корнелии, оне вместе с нянькой ребенка уже сидели в карете и не замеченные слугами отправились по дороге к попу. Все это делалось по воле экономки и на её счет, так как господа заплатили ей жалованье за год и поэтому не оказалось надобности закладывать драгоценность которую давала ей Корнелия. Зная что Дон-Жуан и Лоренцо поедут не по прямой дороге в Феррару, а проселками, оне решились ехать прямо, но потише, чтобы не встретиться с ними. Извощик, получив хорошую плату, приноравливался к их желанию.

своротили на большой тракт, разсудив что герцог должен будет возвращаться по нем когда поедет из Болоньи. Проехав несколько, они посмотрели вдоль дороги по направлению к Болонье и увидали толпу всадников. Дон-Жуан попросил Лоренцо свернуть в сторону, так как, если между этими людьми находился герцог, он желает поговорит с ним, прежде нежели тот въедет в Феррару, которая была не вдалеке. Лоренцо так и сделал, и Дон-Жуан одобрил его поступок. Как только Лоренцо удалился, Дон-Жуан снял ленту с богатого шнурка, не без скрытого намерения, как он потом говорил. В это время подъехала толпа путешественников; между ними на чалой лошади ехала женщина, одетая по-дорожному, с полумаской на лице: желала ли она оставаться неузнанною или чтобы защититься от солнца и от воздуха, неизвестно. Дон-Жуан поставил лошадь посреди дорога и ожидал их цриближения. Когда те поровнялись с ним, его рост, его хорошее сложение, сильная лошадь, дорогая одежда и блеск бриллиантов привлекли внимание всех и особенно герцога Феррарского, находившагося между путешественниками. Последний, увидав шнурок, сейчас же объявил всем что владелец шляпы есть Дон-Жуан де-Гамбоа, который освободил его во время битвы. Он был так уверен в этом что без дальнейших разговоров подъехал к Дон-Жуану и сказал:

-- Я думаю что не ошибусь, милостивый государь, если назову вас Дон-Жуаном де-Гамбоа; вас выдают ваша прекрасная наружность и украшения этой шляпы.

-- Это правда, отвечал Дон-Жуан, - да я не умел и не желал скрывать моего имени; но скажите мне, милостивый государь, кто вы сами, чтоб мне не сделать какой-нибудь неловкости?

-- Последнее невозможно, отвечал герцог; - против меня вы не можете быть неучтивы ни в каком случае; однакожь я скажу вам, синьйор Дон-Жуан, что я герцог Феррарский, обязанный служить вам во все дни своей жизни, и не прошло четырех ночей как мы разстались.

Едва успел он сказать это, как Дон-Жуан с удивительною легкостью соскочил с лошади и подбежал к герцогу чтоб поцеловать его колени, но как ни скоро он действовал, герцог ужь успел выскочат из седла и привал Дон-Жуана в объятия.

свою лошадь на средине дороги. Герцог увидал Лоренцо через плечи Дон-Жуана, узнал его и, освободив Дон-Жуана из объятий, сейчас же опросил его: с ним или нет явился стоящий в отдалении Лоренцо Бентибольи?

На это Дон-Жуан отвечал:

-- Отойдите несколько в сторону, и я сообщу вашей светлости очень важные известия.

Герцог исполнил его просьбу, а Дон-Жуан сказал ему:

-- Синьйор! Лоренцо Бентибольи, которого вы там видите, считает себя обиженным вами и очень сильно. Он говорит что четыре ночи тому назад, вы похитили его сестру, синьйору Корнелию, из дома её родственницы, обманули ее и лишили чести; он желает узнать от вас, какое удовлетворение вы ему дадите? он просил меня быть его посредником; я согласился на это, так как из его намеков на уличную битву я понял что вы владелец этой шляпы, которая по вашей щедрости и любезности досталась мне. Видя что никто лучше меня не может устроить ваши дела, я согласился, как я сказал, оказать ему помощь; я желал бы теперь чтоб вы объяснили мне все что вы знаете относительно этого предмета и правду ли говорит Лоренцо.

что считаю ее своею женой, не похищал её, потому что не знаю где она; я не обручился с нею торжественно, ожидая чтобы перешла в лучшую жизнь моя мать (она уже на краю гроба), которая желает чтобы женой моею была синьйора Ливия, дочь герцога Мантуи; кроме того были другия неудобства, может-быть более важные, о которых теперь не следует говорить. В ту ночь когда вы оказали мае помощь, я желал увезти ее в Феррару, так как настало время в которое она должна была разрешиться от бремени; потому ли что меня задержала битва, по моей ли оплошности, я уже не нашел её когда приблизился к дому, а вместо нея вышла ко мне доверенная наших тайн. Я спросил ее о Корнелии, она объяснила мне что та уже вышла, родив в эту ночь сына, прекраснейшого мальчика, которого она отдала моему служителю Фабио. Поверенная теперь здесь с нами, здесь же и Фабио, а Корнелия и ребенок исчезла. Я два дня пробыл в Болонье, ожидая получать какие-либо известия о Корнелии, но не узнал ровно ничего.

-- Таким образ, синьйор, сказал Дон-Жуан, - если Корнелия и сын ваш отыщутся, вы не откажетесь признать ее своею женой, а его своим ребенком?

-- Конечно нет: ценя благородство своего рождения, я еще больше ценю свою религию. Корнелия такова что по своим достоинствам заслуживает владеть царством; если она отыщется, будет ли жива, или умрет моя мать, свет узнает что, умея быть любовником, я сумею торжественно исполнить обещание данное с глазу на глаз.

-- Можете ли вы, сказал Дон-Жуан, - объявить её брату Лоренцо то что объявили сейчас мне?

-- Неприятно только одно, сказал герцог, - что он так поздно узнает это.

отвечать на такой прием; он стоял в сомнении, не говоря ни слова.

Дон-Жуан сказал тогда:

-- Синьойр Лоренцо! Герцог сознается в своей связи с сестрой вашею, синьйорой Корнелией; в то же время он признает ее своею законною женой, и как только она явится, признает это торжественно; он соглашается с тем что четыре ночи тому назад, желал похитить ее из дому родственницы, чтоб увезти ее в Феррару и ожидать там удобного случая отпраздновать свадьбу, которая откладывалась до сих пор по известным мне законнейшим причинам. Он сказал мне также о битве с вами, разказал что когда он пошел за Корнелией, он встретил Сульпицию, её девушку (эта та женщина которая теперь едет с ними); от нея узнал он что Корнелия родила час тому назад, и она, Сульпиция, отдала ребенка слуге герцога; а Корнелия, ожидая встретить последняго и воображая что вы, синьйор Лоренцо, узнали об её поступке, в страхе покинула дом. Теперь оказывается что Сульпиция отдала ребенка не слуге герцога, а кому-то другому; Корнелия пропала; герцог винит себя во всем и говорит что когда бы синьйора Корнелия ни отыскалась, он примет ее как свою законную жену. Таким образом не остается ничего говорить, не остается ничего желать, кроме того чтоб эти две несчастные драгоценности отыскались.

При этих словах, Лоренцо упал к ногам герцога, который старался поднять его.

-- От вашего христианства и величия, светлейший государь и брать мой, я и моя сестра имели право ожидать того что Вы сделали теперь: она сравнялась с вами, а я поступил в число ваших слуг.

подобных чувств слезами показывает слабость, удержали их по возможности. Дон-Жуан был весел: он мог просить себе награды за указание местопребывания Корнелии а её сына, так как он оставил их в своем собственном доме.

В таком положении находились действующия лица, когда показался Антонио де-Изунца; он издали узнал лошадь Дон-Жуана и, подъехав ближе, заметил слуг которые держали в поводу несколько в стороне лошадей Дон-Жуана и Лоренцо; он узнал своего товарища и его спутника, но не узнал герцога и остановился в сомнении, не зная подъехать ли ему к Дон-Жуану или нет. Он обратился к слугам герцога с вопросом: кто этот неизвестный ему господин? Те отвечали что это герцог Феррарский. Еще более смущенный, он остановился в нерешимости, из которой его вывел Дон-Жуан, назвав его по имени. Антонио приблизился, и видя что все стоят на земле, слез с лошади. Герцог встретив его очень учтиво, узнав от Дон-Жуана что это его товарищ. Между тем Дон-Жуан разказал Антонио все что случилось до его появления. Обрадованный Антонио сказал Дон-Жуану: почему же ты не хочешь удвоить радости этих господ, потребовав с них награды за нахождение Корнелии и её сына?

-- Еслибы ты не приехал, сказал Дон-Жуан, - я бы потребовал её; теперь требуй ты; я уверен: отдадут ее с радостью.

Герцог и Лоренцо, услыхав эти слона, стала требовать их разъяснения.

-- Дело очень просто, отвечал Антонио: - а также желаю играть роль в этой комедии и желаю получить награду за нахождение синьйоры Корнелии и её сына, которые находятся в моем доме.

известие свое государство, а первый свое имение, жизнь и душу. Они подозвали девушку которая передала ребенка Дон-Жуану; узнав Лоренцо, она затрепетала; ее спросили знает ли она человека которому она отдала ребенка. Она сказала что нет, вспомнила только что она спросила его: Фабио ли он? он отвечал утвердительно и этим ввел ее в обман.

-- Это правда, сказал Дон-Жуан, - а вы, синьйора, тотчас затворили дверь и сказали мне чтоб я поместил его в безопасное место и сейчас же возвратился.

-- Это верно, ответила девушка со слезами.

-- Здесь нет места слезам, сказал ей герцог, - напротив, надо радоваться; дело в таком положении что я не думаю отправляться в Феррару, а тотчас же возвращусь в Болонью, потому что все эти радости еще сомнительны, пока я не увидал Корнелии.

И без дальних разговоров, с общого согласия, они отправились в Болонью. Антонио поехал вперед, Желая предупредить Корнелию, чтоб её не поразило внезапное появление герцога и её брата. Он не нашел её, а слуги не могли дать ему о ней сведений, и он оказался в самом неприятном и печальном положении. Заметив отсутствие экономки, он сообразил что по её вине исчезла Корнелия; слуги сказали ему что экономка скрылась в день их отъезда, а Корнелии же они никогда не видали. Дон-Антонио был вне себя от этого непредвиденного случая; он боялся что герцог сочтет их лгунами и обманщиками и, пожалуй, вообразит гораздо худшия вещи, касающияся их чести и доброго имена Корнелии. Такия-то мысли волновала его; когда прабыли в город герцог, Жуан и Лоренцо, избегая главных улиц и оставив лишних людей за городом, она подъехали к дому Дон-Жуана; там нашли они Антонио сидящим на кресле с годовою опущенною на руку, бледного как мертвец. Дон-Жуан спросил его какое несчастие случилось с ним и где Корнелия.

Герцог едва не лишился чувств; Лоренцо также не мог опомниться, услыхав такия новости. Итак все они стояли смущенные и растерянные. В это время к Антонио подошел один слуга и сказал ему вслух:

-- Синьйор! Сантастебан, слуга синьйора Дон-Жуана, с того самого дня как ваша милость уехала, держал под замком в своей комнате очень красивую женщину, и я думаю что она называется Корнелией, потому что я слышал как ее называли этим именем.

Дон-Антонио смутился снова, думая что действительно Корнелия скрылась у лакея; он лучше желал бы чтоб её не было вовсе; однако он не сказал об этом никому и молча отправился к каморке лакея; она была заперта, так как его не было дома. Антонио наклонился к двери и тихо сказал:

-- Отоприте, синьйора Корнелия, и ступайте на встречу вашему брату и герцогу, вашему жениху; они пришли сюда искать вас.

-- Вы шутите надо мной; я так безобразна и так несчастна что герцоги и графы не пойдут искать меня; что им за дело до любовницы лакея!

По этим речам Антонио заключил что ему отвечала не Корнелия. В это время явился Сантастебан, пошел прямо к своей каморке и, найдя там Антонио, который требовал чтоб ему принесли все ключи от дому, в надежде не подойдет ли который-нибудь к двери, упал пред ним на колена и держа ключ в руках, оказал ему:

-- Отсутствие вашей милости, а больше того мое негодяйство побудили меня привести к себе на эти три ночи одну женщину. Я умоляю вашу милость, синьйор Антонио, да пошлет вам Бог добрые вести из Испании, не говорите этого моему господину Дон-Жуану, а ее я выгоню сиюже минуту.

-- Как называется эта женщина? спросил Антонио.

Между тем другой слуга, открывший убеакаще неизвестной женщины и не чувствовавший к Сантистебану особенной дружбы, входя в ту комнату где были Жуан и Лоренцо, по простоте или с злым намерением, неизвестно, сказал как будто про себя:

-- Попался голубчик! клянусь Богом, ты возвратил синьйору Корнелию; вишь ты! изволил запереть ее! А ей-Богу он не желал бы прихода этих господ, чтобы продлить денька три-четыре свое удовольствие.

Услыхав это, Лоренцо опросил его:

-- Что ты такое говоришь там? Где Корнелия?

Едва услыхал это герцог, как быстрее молнии вскочил по лестнице, воображая найти там Корнелию и вошел в каморку, где находился Антонио, со словами:

-- Где Корнелия? Где жизнь моей жизни?

-- Здесь Корнелия, отвечала женщина, закутанная с годовою в одеяло. - Господи Боже мой! быка что ли украли? Разве это новость что женщина ночует у лакея? Стоит ли из-за этого подымать шум?

Лоренцо, находившийся тут же, с гневом сдернул одеяло с головы её, и глазам всех представилась молодая и не дурная собой женщина; она от стыда закрыла лицо рукою, а другою старалась захватить свое платье, служившее ей подушкой (на постели таковой не было). Присутствовавшие поняли что пред ними одно из погибших созданий. Герцог спросил ее, правда ли что она называется Корнелией? Она подтвердила это и сказала что родители её честные граждане этого города и что никто не должен зарекаться лить эту водицу. Герцог был так раздражен что ему показалось будто Испанцы хотели подшутить над ним. Чтобы не дать развиться такому подозрению, он сейчас же повернулся; за ним пошел Лоренцо; они вскочили на лошадей и отправились. Дон-Жуан и Антонио остались в еще большем безпокойстве и решились употребить все возможные и невозможные старания чтобы разыскать Корнелию и тем убедить герцога в своей правоте и доброжелательстве. Сантастебана она сейчас же разочли за его дерзость, распутную Корнелию прогнали. Потом им прошло на память что она позабыла сказать герцогу о драгоценностях, которые он предлагала Корнелия: бриллиантовом агнусе о кресте; этим она могла бы доказать что Корнелия была действительно в их руках; а что теперь она исчезла, это не их вина. Они сейчас же вышли из дому чтоб исполнить это, но не нашла герцога в доме Лоренца, как надеялись; нашли только самого Лоренцо; тот объявил им что герцог отправился сию же минуту в Феррару отдавать проказ разыскать его сестру. Они сказали ему о драгоценностях. Лоренцо уверил их что герцог вполне доволен их поведением, что оно оба прописывают исчезновение Корнелии её страху и что Бог поможет он найти ее: не может же земля поглотить ребенка, экономку и ее. Этом они все утешались а решалось приступать к розыскам, но не через публичное объявление, а частным образом, чтобы никто кроме её тетки не знал о её пропаже, так как в глазах тех кто не знал намерения герцога, публичные розыски могли погубить репутацию его сестры, и трудно внушить каждому такую уверенность какая была у них.

советница, которые между тем успели разказать своему хозяину все что было с ними и просили у него совета. Этот священник был большим приятелем герцога; в его доме, достойном жилище богатого и любящого комфорт духовного, часто находил себе приют герцог по дороге из Феррары, в особенности, когда он ездил на охоту. Ему очень нравился дом священника и его ум, проявлявшийся как в словах, так и в действиях. Приезд герцога не удивил священника, так как это было не в первый раз. Ему неприятно было видеть герцога печальным, и он сообразил что у того было что-то на душе. Услыхав о приезде герцога, Корнелия страшно смутилась, так как она не знала его намерений; ломая руки, ходила из угла в угол, как человек лишившийся разсудка, она желала бы поговорит со священником, но тот разговаривал с герцогом, и она не могла исподволь своего желания. Между тем герцог говорил:

-- У меня на душе, отец мой, очень не хорошо; я не желаю ехать в Феррару и остаюсь у вас в гостях. Скажите моей свите чтоб она отправлялась в Феррару, а со мной пусть останется один Фабио.

Добрый священник исполнил его просьбу и пошел отдавать приказания на счет того как служить герцогу. В это-то время Корнелия нашла желаемый случай и, схватив священника за руки, сказала;

-- Ах! отец мой и господин! что хочет делать герцог? Заклинаю вас Богом, наведите разговор за меня и выспросите как-нибудь его намерения; я доверяю вполне вашему великому разуму.

Священник сказал на это:

не позабудьте тех которые подарил вам герцог, а затем предоставьте действовать мне. Я надеюсь что небо устроит все к лучшему.

Корнелия обняла его, поцеловала его руку и сейчас же ушла одевать ребенка. Между тем священник вышел к герцогу, чтобы занимать его разговором, пока не подадут ест, и между прочим спросил его: нельзя да узнать причину его меланхолии, так как всякий за версту видит что он чем-то огорчен?

-- Отец мой! отвечал герцог. - Ясно что сердечные печали кладут свой оттенок на лицо, и по глазам можно прочесть что делается в душе; но хуже всего то что я теперь не могу ни с кем поделиться моим горем.

-- Если вам, сказал на это священник, - будет приятно посмотреть на что-нибудь очень красивое, я вам покажу одну вещь которая доставит вам большое удовольствие.

-- Глуп был бы тот, отвечал герцог, - кто отказался бы от средства могущого доставить облегчение его горю; я прошу вас, покажите мне то что хотели. Это, должно-быть, одна из ваших редкостей, которые всегда возбуждают во мне удовольствие.

на руки, вышел в ту комнату где находился герцог.

-- Встаньте и станьте к окну, сказал он ему.

Когда герцог это исполнил, священник положил ему на руки ребенка; герцог был поражен, увидав драгоценности подаренные им когда-то Корнелии, и, всматриваясь в ребенка, он заметил в нем как бы отражение своего собственного лица. Полный изумленья, он спросил священника, кому принадлежит этот младенец, который, судя по платью и по украшению, должен быть сыном какого-нибудь князя.

-- Этого я не знаю, сказал священник, - а знаю только то что несколько ночей тому назад мне принес его какой-то кавалер из Болоньи и просил меня ходить за ним, как за сыном именитого отца и какой-то знатной красавицы. Вместе с кавалером пришла женщина чтоб кормит ребенка; я ееспросил, не знает ли она чего-нибудь об родителях младенца. Она отвечала что нет; если мать так же хороша, как кормилица, то она должна быть первою красавицей Италии.

-- Нельзя на нее посмотреть? спросил герцог.

При этом священник хотел взять ребенка у герцога, но тот, не желая разстаться с ним, прижаль его к себе и осыпал поцелуями. Священник на минуту удалился и сказал Корнелии чтоб он не волнуясь, приготовилась встретиться с герцогом. Корнелия стала готовиться; от неожиданности краска бросилась ей в лицо и оттого она стала еще прекраснее. Увидав ее, герцог едва не упал в обморок, а она упала к его ногам, желая облобызать их. Герцог, не говоря ни слова, отдал младенца священнику и, повернувшись, быстро вышел из комнаты. Увидев это, Корнелия воскликнула, обращаясь к священнику:

-- Ах, господин мой! Отчего так испугался герцог, увидав меня? Противна я ему? подурнела я? Он забыл обещание которое давал мне? Он не хочет говорить со мной ни слова? Ему надоел ужь сын его, что он сбросил его с своих рук?

Священник не отвечал ей, удивляясь бегству герцога; на самом деле это было не бегство. Вышед из комнаты, герцог сейчас же позвал Фабио.

-- Друг мой Фабио! сказал он ему: - поезжай сейчас же в Болонью,с ейчас же найди там Лоренцо Бентабольи и двух испанских кавалеров, Дон-Жуана и Дон-Антонио, и скажи им чтоб они без всяких отговорок приехали в эту деревню, и не думай возвращаться без них: мне теперь они нужнее жизни.

к её слезам, без конца упивался её дыханием. Радость мешала ему говорить; и так в молчании наслаждались верные любовники и супруга своим свиданием. Нянька ребенка и Кривелла {Так называлась вероятно экономка Испанцев.}, которые смотрели на эту сцену из-за дверей другой комнаты, от радости стали биться головой об стену как помешанные. Священник целовал младенца, которого поддерживал левою рукой, а правою в то же время благословлял обнявшихся влюбленных. Экономка священника, которая не присутствовала при этом происшествии, будучи занята приготовлением стола, вошла звать всех к обеду. Её появление положило конец объятиям; герцог взял младенца из рук священника и держал его сам в продолжении всего, хотя не роскошного, но хорошо приготовленного обеда. Тут Корнелия разказала все что произошло с ней пока она не попала сюда, по совету экономки испанских кавалеров, обращавшихся к ней со всевозможною деликатностью. Герцог, с своей стороны, разказал ей свои приключения до этой минуты; явились обе женщины и получили от герцога самые богатые обещания. Все радовались счастливому окончанию дела; для полного удовольствия недоставало только Лоренца и Испанцев. Через три дня явились и они, печальные и сгорающие нетерпением узнать не собрал ли каких-нибудь сведений герцог о Корнелии. Посланный за ними Фабио не сообщил им что она нашлась, так как и сам не знал этого. Герцог вышел им на встречу в залу (где происходило его свидание с Корнелией); на лице его пришедшие не могли прочесть удовольствия, что повергло их в сильное смущение. Герцог просил их сесть, сел и сам с ними и обратился к Лоренцо с такою речью:

-- Вы хорошо знаете, синьйор Лоренцо Бентибольи, что я никогда не обманывал вашей сестры; свидетели тому небо и моя совесть. Вы знаете сами с каким старанием я разыскивал ее, желая жениться на ней, во исполнение моего обещания. Её нет. Слово мое не может иметь вечно обязательной силы; я молод и не так еще потерт жизнью чтоб отказаться от наслаждений которые представляются мне на каждом шагу; страсть вынудившая у меня обещание жениться на Корнелии еще прежде заставала меня дать подобное же обещание одной крестьянской девушке из этой деревни. Я вознамерился обмануть ее, отдав предпочтение достоинствам Корнелии (что служит не малым доказательством любви), хотя совесть моя была против этого. Но так как никто не может жениться на отсутствующей женщине и так как никто ни станет отыскивать невесту которая скрылась чтоб избежать неприятной для нея партии, я спрашиваю вас, синьйор Лоренцо, какое удовлетворение могу я предложить за обиду которой я никогда не делал и не намеревался делать, и прошу вас дать мне позволение исполнить мое первое слово и жениться на вышеупомянутой крестьянской девушке; она теперь находится в этом доме.

Пока герцог говорил, кровь приливала и отливала от лица Лоренцо; он не мог усидеть на одном месте, ясно доказывая тем что гнев заставил его потерять самообладание. То же самое происходило с Дон-Жуаном и Дон-Антонио, которые сейчас же решили принудить герцога оставить свое намерение, хотя бы это стоило им жизни. Прочтя их мысли на их лицах, герцог сказал:

-- Успокойтесь, синьйор Лоренцо, и не отвечайте мне на слова; я желаю чтобы красота девушки на которой я хочу жениться вынудила у вас согласие. Красота её так необыкновенна что может извинить еще большее увлечение.

Сказав это, он вышел в ту комнату где находилась Корнелия, разодетая и украшенная всеми драгоценностями, которые были прежде на ребенке, с присоединением новых. Едва герцог оставил комнату, Дон-Жуан встал, положил обе руки на ручки кресла, где сидел Лоренцо, и тихо оказал ему:

умрет от моих рук или исполнит слово данное им вашей сестре; по крайней мере он должен дать нам время отыскать ее, и не жениться пока не узнаем наверное что она умерла.

-- Я совершенно согласен с вами, отвечал Лоренцо.

-- Того же мнения держится и мой товарищ Дон-Антонио, прибавил Дон-Жуан.

В это время в залу вошла Корнелия; с одной стороны её шел священник, с другой герцог, державший ее за руку, ха ними шли: Сульпиция, девушка Корнелии, вызванная герцогом из Феррары, и две женщины: нянька ребенка и экономка кавалеров. Когда Лоренцо увидал свою сестру и убедился что он действительно видит ее, чему вначале мешала верить невозможность её появления, колена его задрожали и он упал к ногам герцога. Тот поднял его и подвел к сестре, которая, конечно, заключила его в свои объятия с изъявлениями величайшей радости. Дон-Жуан и Дон-Антонио сказали герцогу что шутка его была одна из самых остроумных. Герцог взял ребенка из рук у Сульпиции и подавая его Лоренцо, сказал:

-- Возьмите, брат мой, вашего племянника и моего сына и подумайте не можете ли вы позволить мне жениться на этой крестьянке, так как ей первой дал я обещание.

своею судьбой. Священник тотчас же обвенчал их, и дружкой был Дон-Жуан де-Гамбоа. Все условились сохранят этот брак втайне, ожидая конца болезни герцогини-матери, и синьйора Корнелия возвратилась в Болонью со своим братом. Герцогиня действительно умерла; Корнелия явилась в Феррару, радуя всех своею красотой; печаль обратилась в веселье; прислужницы разбогатели; Сульпиция сделалась женою Фабио; Дон-Антонио и Дон-Жуан радовались что им удалось оказать услугу герцогу, который предложил им в жены двух своих родственниц, с богатейшим приданым. Но они сказали что бискайские дворяне почти всегда берут жен из своего отечества, что не из презрения, - оно и немыслимо, - но во исполнение похвального обычая и желания своих родителей, которые должны женить их, они не могут принять такого блестящого предложения.

Герцог удовлетворился этими извинениями и самым почетным образом, отыскав удобный случай, переслал им в Болонью богатые подарки; некоторые из них были так значительны и вручены под таким ловком предлогом,что хотя Испанцы желали бы отказаться от них, во избежание платы за свои труды, но не могли сделать этого; в особенности не могли отделаться от тех подарков которые герцог прислал им когда она собиралась в Испанию и тех которые была вручены он когда они приехала в Феррару прощаться. Там нашли она Корнелию, успевшую подарить мужу двух девочек, а герцога, влюбленного более чем когда-либо. Герцогиня подарила Дон-Жуану бриллиантовый крест, а Дон-Антонио свой агнус; они приняли эти подарки, не имея возможности поступить иначе. Вскоре они прибыли в отечество, женились на богатых и знатных красавицах и ко всеобщему удовольствию постоянно поддерживали переписку с герцогом, герцогиней и синьйором Бентибольи.