Токеа, или Белая Роза.
Глава XIII

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Токеа, или Белая Роза. Глава XIII (старая орфография)

ГЛАВА XIII

Состояние духа, в котором мы оставили нашего британца, можно было бы сравнить с душевным состоянием неофита ассассинов, которого старец горы, если верить преданию, внезапно ввел в свои сады, населенные прелестными гуриями, и после краткого, быстрого наслаждения, вытолкнул опять в печальную ночь, и которому от вкушонных блаженств ничего не осталось, кроме смутного опьянения чувств, хаоса картин и образов, и страстного, пламенного желания снова отыскать этот потерянный рай.

Хотя британец наш, как известно читателям, и не вкусить блаженств ассассинов, и даже собственное его желание исторгло его из этого эдема, но несмотря на это, хаос, внутренняя тревога и непреодолимое влечение к покинутому раю неотступно стали осаждать его.

Казалось, более благородные влечения вступили в борьбу с побуждениями, менее чистыми, как будто эти дна начала овладевали им попеременно, то увлекая его, то удерживая. Более часа он бегал вдоль берега, то вверх по течению, то опять назад, и в этой внутренней борьбе его застали первые лучи восходящого солнца: открывая перед его глазами новые картины, оно дало и мыслям его иное направление.

Как говорила Канонда, он действительно увидел противоположный берег Сабины почти совершенно обнажонным. Только несколько одиноких сосен и кедров скудно произрастали на высоком берегу реки; но перед ним разстилалась местность, которую самая искусная кисть могла бы передать только в слабых очерках, и самая могучая фантазия едва была бы в состоянии постигнуть. Это было бесконечное пространство, с легкими волнообразными возвышениями и углублениями, в которые безпрепятственно мог проникать его взор; самый роскошный, самый прелестный луг, на котором нежно-зеленая мурава, колеблемая утренним ветерком, уподоблялась безпредельным тихим волнам, а разбросанные вдали группы дерев представлялись кораблями, качающимися на бесконечном океане. Нигде не было видно ни одной неподвижной точки, и все это необъятное пространство буквально плавало перед его взорами, качаясь и колыхаясь подобно зеркальной поверхности моря, на которое веет тихий восточный ветер. К северу равнина постепенно стала возвышаться и переходить в гористую местность; сквозь живописные группы дерев взор проникал во внутренность этой великолепной панорамы, где краска эфира и цвета земли сливались с цветами горизонта. К востоку необъятные луга сливались с низменностями: группы дерев, тростника и пальметтовые поля, колеблемые и волнуемые ветром и отражаемые лучами солнца, подобно парусам, выплывали из этих низменностей. Глубокая тишина, царствовавшая в безпредельной равнине, которая сливалась с дальним голубым горизонтом, тишина, прерываемая только плеском водяных птиц или отдаленным завыванием саванских волков, и великолепное солнце, в ту минуту поднимавшееся на востоке, придавали местности невыразимо величественный характер. Несколько ниже по течению реки стояла отдельные древесные группы, в которых паслись олени: они смотрели на него с каким-то удивлением, и казалось спрашивали, как он попал сюда; потом, гордо закинув рога, и как бы негодуя на то, что вступили в их владения, медленно возвращались в чащу.

Вдруг он с удивлением заметил, что вся местность была усеяна маленькими холмиками конической формы, наподобие сахарной головы; они состояли из раковин и ископаемых, и по всей вероятности были населены живыми существами. Буроватые зверки сидели у основания этих холмиков; обратившись к солнцу, они щипали нежную молодую муравку.

Местность, которую мы только что описали, была западная Луизиана. От устьев Миссисипи, Редривера, Атчафилая и безчисленного множества других меньших, но глубоких рек, она к западу постепенно возвышается, и наконец оканчивается известными нам великолепными и необъятными саваннами где, кроме походного охотничьяго шалаша еще и до сих пор нельзя встретить и следа человеческого жилища. Картины, которые мы представляли отдельно глазам читателя, чтобы дать ему понятие о целом, взорам юноши представились разом, при ярком освещении утренняго солнца; расширяя до бесконечности его созерцания, оне привели его в такое настроение, которое можно сравнить с душевным состоянием моряка, когда он оставив ночью свой корабль, плывет в утлом челноке, и вдруг утром видать перед собою одно только безпредельное море, и колеблется в нерешительности, не броситься ли ему в пучину, чтобы избавиться разом от всех будущих бедствий. Может быть это чувство собственного ничтожества и покинутости в необъятном божьем мире, который теперь раскрылся перед ним, и о безпредельности которого он никогда и нигде не мог получить такого наглядного понятия, - может быть это-то чувство и побудило его к поступку, в котором ярко высказалась победа более благородного начала. Быстро сбросив свою одежду и собрав ее в узел, он кинулся в холодную реку, и через четверть часа благополучно достиг противоположного берега. Глухия прощальные слова благородной индианки действительно довели его до твердого намерения возвратиться в вигвам, и подвергнуть себя гневу страшного Мико. Все прочее сделалось для него как бы посторонним, неважным, и потому стало на задний план. Он наскоро оделся и начал отыскивать тропинку, ведущую сквозь чащу. Если он в вигваме, как пленник, изнывал от нетерпения и страстного желания найти выход, то теперь нетерпение и желание его отыскать обратный путь сделались вдесятеро сильнее.

Но это была задача, которая испугала бы и самого, неустрашимого человека. Противуположный берег Сабины, подобно берегу Начеза, представляет постепенно возвышающийся гребень, который незаметно опять спускается к болоту. Темная густая чаща кедров и кипарисов не помешала нашему британцу проникнуть в глубину леса и даже до вершины гребня; но там, где этот гребень начинает опускаться, каждый дальнейший шаг обновился невозможным. Спуск этот был покрыт древесною породою, о которой он никогда, не слыхал. Хотя стволы этих дерев не превышали толщины человека, но они стояли плотно один возле другого и были покрыты фгромными, в аршин длины, бурыми шипами, которые менее чем на фут отстоя друг от друга, представлялись глазам миллионами вороненых штыков. Такое сплетение безчисленного множества шипов буквально не позволило бы и белке проскочить между этими деревьями. Британец вспомнил тропинку, по которой провела его индианка, и решился отыскивать ее. Он искал около каждого пня, около каждого куста, и в этих тщетных поисках прошло несколько часов. Если ему представлялся где нибудь след человеческой ноги, то оказывалось, что это был его собственный. Солнце повернуло уже к западу, а он все еще ни на шаг не подвинулся вперед. Наконец счастье, казалось, стало ему улыбаться: он нашол то место, где был спрятан каноэ. Но еще долго пришлось ему искать, пока он наконец не нашол след в глубь леса. След этот был страшно перепутан: он вел извилинами то вверх на гребень, то опять вниз, так что уже начало темнеть, прежде чем он успел дойти до болота. Голод настойчиво стал требовать, чтобы он воротился. С твердым намерением продолжать на другой день свои поиски, он взял на плечи каноэ, понес его к воде и почти без помощи весла переплыл на противоположный берег, где оставил съестные припасы, данные ему индианкою. Быстро подобрав их, он снова переплыл через реку и, закусивши наскоро, начал устраивать себе ночлег. Природа дала человеку в этой части света хотя безъискуственный, но превосходный материал для постели: это тилландэса или испанский мох, которого длинные, нежные, волосоподобные нити представляют самое мягкое, самое роскошное ложе. Свешиваясь с миллионов стволов и качаясь на воздухе, этот мох придает деревьям вид исполинских Старцев, седые и длинные бороды которых разметываются ветром. Этим нежным мхом британец наполнил свой каноэ: потом отнес его на прежнее скрытое место и утвердил между сучьями двух кедров так, что последния служили для каноэ как бы валами: таким образом он мог считать себя безопасным от всяких преследований и взоров. Положив возле себя ружье и завернувшись в шерстяное одеяло, он тотчас же заснул.

Странные сновидения представлялись ему.

его длинными костлявыми руками, когти которых охватывали, казалось, весь мир. В одной руке оно держало два кровавые трепещущия сердца, и с злобным смехом потрясало ими перед его глазами, между тем как другою рукою оно жадно подбирало счастье тысячи людей, и идя все вперед, бросало их в бездонную свою пасть. Страшилище влекло его по безпредельным пространствам, и бросило в круг его друзей и товарищей, которые в важном и торжественном настроении были собраны вокруг старого их начальника, читающого какую-то бумагу; в эту минуту два кровавых сердца упали на бумагу, седой капитан умолк, а друзья его и товарищи с содроганием отвернулись от нового лейтенанта.

Потом опять он стоял в безпредельном пространстве, и из синей дали стали перед ним вымпелы Святого Георгия. Против них развевалось звездное знамя Штатов, высоко поднятое гением свободы, и величественно выступало навстречу победителю дракона. Вдруг им овладели бесконечная тоска и ужас; с гигантской силой бросился он в средину своих, схватил знамя Святого Георгия и полетел с своими товарищами в бой против звездоносного гения. Но когда он взглянул в сторону ликующого неприятеля, из волн вдруг вынырнули два образа, при виде которых кровь застыла в его жилах; они неслись к нему на встречу с пронзенною грудью и раздробленным черепом, а за ними летел гордый неприятель. Он снова ободрялся и бросился на врагов, как вдруг его схватила ледяная рука, и с безумным, неистовым хохотом бросила к тем двум мертвецам.

Сон этот произвел на него страшное впечатление. Он вскочил в своем каноэ, протер глаза и стал утирать холодный ног, выступивший на лбу. Кругом его была холодная, темная ночь. Перед ним сверкала два страшные огненные глава. Это была сова; она вытаращила на него своя страшные глаза и вдруг разразилась диким пронзительным хохотом. Он отогнал от себя этого вестника несчастий и заснул сном.

Его схватили как будто когти тигра. Ужасное чудовище, переступая через трупы Розы и Каеонды, шло к нему на встречу, держа в страшных когтях боевой нож и целясь ему в сердце. Он вступил с ним в бой, стал бороться, изгибаться, с сверхъестественной силой схватил свое ружье, чтобы выстрелить в кровожадное чудовище. Он очутился под дикарем, с отчаянием боролся с ним. Он приподнялся.

Сон превратился в действительность.

Страшный дикарь действительно стоял одной ногой на его каноэ и с злобным смехом занес над его головой смертоносный топор. Один удар - и британец не существовал бы. Он судорожно схватил ружье и быстро уставил дуло в грудь индейца; последний отскочил в сторону.

От этого страшного усилия, еще лежа в коноэ, он опрокинулся вместе с последним в то самое мгновение, когда занесенная боевая секира должна была опуститься на его голову. Это спасло ему жизнь. Ухватившись с силою отчаяния за колено индейца, он опрокинул его на землю и сам бросился на него.

Боевой нож сверкнул в руке злобного дикаря и направился к его сердцу; но с последним отчаянным напряжением он правой рукой удержал руку врага, а левою схватил его за горло. Еще один взгляд самой убийственной ненависти сверкнул в глазах индейца, дыхание его прекратилось, и утомление заставило его выпустить из руий смертоносную сталь. Упершись коленом в грудь индейца, британец нагнулся над ним; в руке его сверкнул нож над головою дикаря, который, скрежеща зубами, ожидал смерти. С минуту юноша, казалось, был в нерешительности; потом он вскочил, быстро отступил шаг назад и сказал:

- Иди, я не хочу осквернять себя твоею кровью.

- Мой молодой брат действительно друг красных воинов, произнес позади его чей-то голос.

Он обернулся и увидел другого индейца, с скальпирным ножом в руке, готового пронзить ему спину. Отскочив в сторону, он готовился встретить нового врага.

- Брату моему нечего бояться, сказал другой индеец, за спиною которого спрятался первый, подобно собаке, которая, чувствуя себя виновною, избегает взоров своего господина.

- Ми-ли-мачь, сказал второй индеец, устремив на первого укоризненный взор, - хотел снять скальп со спящого белого; но этому белому он обязан, что собственный его скальп остается у него еще на черепе. Мико этого не хотел.

- Вы Мико? вскричал юноша, - Мико окониев?

Старик посмотрел на него спокойным, испытующим взором и отвечал с достоинством:

- Молодой мой брат сказал правду. Ему нечего бояться; Мико его видел и протягивает ему руку в знак мира и дружбы.,

- Вы Мико окониев? снова вскричал юноша, быстро охватив руку индейца и ласково пожимая ее. - Я душевно рад вас видеть и, правду сказать, я только что шол к вам,

- Девушки, произнес начальник, - рассказали Мико, что сын великого отца, которому принадлежат обе Канада, бежал из плена начальника соленых вод и искал убежища в его вигваме. Глаза мои видели, а душа моя верит правде. Но брат мой еще недалеко ушол по дороге, ведущей к его соотечественникам,

- Я охотно объясню нам причину, отвечал молодой человек. - Дочь ваша чудная девушка. Да благословит ее небо! Она и ангел Роза лелеяли меня, как сестры. Охотно остался бы дольше, но меня зовет высший голос, и я должен ему повиноваться. Но когда дочь ваша оставила меня на том берегу, у нея вырвались некоторые слова, которые которые меня в необходимость воротиться.

Начальник слушал со вниманием.

- А что шептала моя дочь на ухо моему молодому брату? спросил он.

- Не много слов, отвечал юноша, - но слова эти были полны значения; из них мне стало ясно, что бедные девушки за свою ангельскую доброту подвергнутся вашему гневу, что вы, может быть, даже убьете их, воображая, что оне ввели в ваш вигвам лазутчика янки.

- Счел долгом возвратиться к ним, чтобы отвратить удар, если возможно, от их благородной головы.

Индеец долго стоял, погруженный в размышленья. Потом лицо его прояснилось. Он снова протянул свою открытую ладонь.

Это изъявление дружбы показалось вовсе не лишним молодому человеку, в смущении смотревшему на толпу диких, которые машинально становились за своим начальником и образовали позади его тесный кружок. С минуту он разсматривал эти свирепые темные фигуры с сверкающими черными глазами и сильно выдающимися чертами, на которых явственно отпечатывались врожденная дикость и жестокость.

Испытующий взор начальника был устремлен на молодого человека. Заметив впечатление, которое произвели на него эти внезапно вышедшия из кустов фигуры, он молчал, чтобы повидимому дать британцу время оправиться.

- Так брат мой желает идти в деревню белых?

- Я хотел бы, отвечал юноша, как можно скорее добраться до своих. Я^: британский офицер и потому должен как можно скорее спешить к своему посту.

Индеец покачал головой.

- Мико, сказал он, знает сынов великого отца обеих Канад. Он с ними поднимал томагоук против янков. Они великие воины; но в наших лесах они слепые совы. Мой брат никогда бы не добрался до своих воинов и умер бы с голоду в обширной пустыне.

Он устремил взор на местность, которую мы уже изобразили нашим читателям.

- Посмотри! продолжал он, показывая по направлению одной группы дерев, видневшейся на краю горизонта. Мой брат отправится в ту сторону, но если он достигнет того места, голова его пойдет кругом. Брат мой будет кружиться вокруг самого себя, как собака, которая старается поймать свой хвост. Во сто солнцев он не найдет выхода из лугов.

Сравнение, это было не очень лестно; но один взгляд в бесконечную даль убедил молодого человека, что индеец может быть и не совсем неправ.

- Прошу вас ответить, мне на один вопрос, сказал он. Стало быть обеим вашим дочерям нечего опасаться, и Мико великодушно прощает им, что оне в его вигваме, без ведома отца, имели попечение о незнакомце и потом отпустили его?

- Мико за это взглянет на свою до с радостными глазами, отвечал индеец.

- А на Розу? спросил юноша.

- И на нее также, сказал Мико.

- И так мне ничего больше не остается, как отправиться поскорее в пут. Мне бы только добраться до Миссисии. На нем теперь ужь наши корабли.

- Великий отечь моего белого брита поднял тамогоук против янков? спросил вдруг Мико.

- Да, на суше и на море. Мы надеемся порядочно задать этим янкам.

- А сколько он выслал воинов? спросил опять индеец.

- Сухопутного войска около двадцати тысяч; оно вышло здесь на берег, на на севере еще больше.

- Я принадлежу к флоту.

Индеец задумался*

- Путь, предстоящий моему брату, сказал он, очень длинен и большие каноэ его народа очень далеко отсюда. У великого отца обеих Канад много воинов, у янков их еще больше. Хочет ли мой брат выслушать речь старика, который видел уже много лет и которого волосы поседели от забот и старости?

Юноша наклонился, и даже ниже, чем хотел может быть.

- Пусть молодой мой брат возвратится вместе с Мико в его вигвам. Воины Мико будут курить с ним, а девушки его будут напевать ему в уши. Через два солнца придет начальник соленых вод. Мико будет нежно шептать ему в уши, и он в своем большом каноэ отвезет моего брата к его соотечественникам.

- Начальник соленых вод? Морской разбойник отвезет меня к моим cooтeчecтвeнникaм? сказал британец, качая головой. Мой милый Мико, вы очень ошибаетесь. Ужь этого-то он никак не сделает, потомучто попадет на виселицу.

- Разве начальник соленых вод такаже в войне с народом моего брата? спросил Мико.

- Нет, не в войне, а он грабит и похищает все, что попадается ему под руку. Он морской разбойник, который конечно тотчас же будет повешен, если его поймают.

- Брат мой прав, сказал наконец индеец. Ему надобно идти. Но если он хочет остаться, то вигвам Мико открыт для него; Белая Роза будет варить ему дичь, и он будет сыном Мико, когда Канонда сделается дочерью великого Куманчи.

На этот раз, такое предложение не вызвало язвительно-насмешливой улыбки на лице британца; напротив, растроганный, он взял руку старого Мико и крепко сжал ее.

- Если воины Мико окониев поклялись ему Великим Духом, что хотят за него поднять томагоук, то они должны исполнить свою клятву, иначе они собаки, сказал британец, употребляя способ выражения индейцев. Таким же образом сын великого отца обеих Канад должен исполнить то, в чем он поклялся. Он должен спешить к своим братьям, иначе они оттолкнуть его от себя, как трусливую собаку, и вечно будут произносить с презрением его имя.

Слова эти, произнесенные с энергией, решили дело. Начальник одобрительно кивнул головою и, взяв юношу за руку, сказал;

Мико возвратился в свои вигвам. Белый народ не должен видеть следов к вигваму. Хочет ли молодой мой брат поклясться тем, кого окони мускоджиев называют Великим Духом, а белые народы своим Богом, - поклянется ли он им, что не предаст Мико, когда увидит врагов его?

- Я уж обещал это вашей дочери, сказал молодой человек

- Обещает ли это молодой мой брат самому Мико? настойчиво спросил последний.

- Обещаю торжественно.

- Обещает ли он никогда и никому не говорить, что Мико и начальник соленых вод были друзьями?

- Так пусть же, сказал старик, кладя обе руки на плеча молодого человека, - так пусть же в спокойствии тлеет прах его отцов. Мико очистит от терниев путь своего брата, и скороход его укажет ему путь к кошатаям.

- Но брат мой верно голоден, продолжал он чрез минуту, - а путь его далек.

За этим следовала горсть поджареного маиса, а потом фляга из тыквы, наполненная прекрасным вином. Этот простой обед скоро был окончен. Старик вдруг поднялся с земли, дружески кивнул годовою и исчез в лесу. За ним последовали остальные индейцы, за исключением скорохода, который остановился перед британцем.

Еще раз молодой человек взглянул на темные фигуры, постепенно исчезавшия между деревьями, а потом взял каноэ и понес его к реке.

ним по лугам и низам с такою быстротою и проворством, что британец наш едва был в состоянии следовать на ним.

Конец 1-й части.