Токеа, или Белая Роза.
Глава XXI

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Токеа, или Белая Роза. Глава XXI (старая орфография)

ГЛАВА XXI

Городок Онелюзос, в то время, когда происходили описываемые нами события, заключал в себе двенадцать деревянных домов; большая часть их была выстроена из сырых, необтесанных древесных пней, но некоторые за то обмазаны известкой и выкрашены зеленой краской. В числе последних был и дом мирного судьи или, как обыкновенно называют, сквайра.

Внезапная перемена, происшедшая в толпе, не предвещала конечно особенно радушного приема со стороны правительственной власти, перед которою, как и следовало ожидать, должен был предстать молодой человек. Обращение с ним разнопестрых залесцев он принял сначала за случайное выражение грубого произвола, который охотно позволяет себе пошутить насчет заблудившагося путешественника; но важность и мрачная строгость, с какими они быстро пошли по улице, большею частью состоявшей еще из мест огороженных для садов, - недоверчивые взгляды, с какими они его осматривали, и в особенности весьма заметное всеобщее желание отделаться от него, предвещали теперь немного хорошого.

Когда они поравнялись с первыми домами, послышались звуки вышеупомянутой военной музыки, и вслед затем показались обе роты разнопестрых залесцев: красных, зеленых, желтых, голубых и черных; отчаянным боевым маршем, важно, почти торжественно подвигались они вперед спотыкаясь и кувыркаясь в грязи; и перед ними маршировали оба скрипача, свирепо нажаривая свое Jankee goodby. Британец остолбенел на мгновение, при виде этого истинно смешного парада, а потом разразился громким смехом. Но никто повидимому не разделял его охоты смеяться. Когда они стали подходить к дому сквайра, оратор на древесном пне только что заключил свою речь, и слушатели стали тесниться вперед, чтобы узнать причину этой процессии. Несмотря на дикое повидимому беснование и шум, нигде однако не заметно было ни буйства, ни грубых выходок; напротив заметен был своего рода порядок, проглядывавший во всем, несмотря на всеобщее своеволие.

Все население городка собралось уже перед домом сквайра, когда комисар отворил дверь, чтобы впустят вперед своего пленника. Любопытство сделалось всеобщим, и стоявшие позади до того стали напирать на передних, что легкий деревянный дом подвергался опасности быть сдвинутым с места, со всеми его обитателями; но как только отворилась дверь, комисар закричал толпе:

- Граждане! сквайр сидит за завтраком, - и толпа тотчас же отступила.

Этот соединенный напор и внезапное отступление дюжих залесцев казалось произвели приятное впечатление на нашего британца. За каждым движением толпы он следил с величайшим вниманием и любопытством, как будто бы, забывая собственное свое положение, он перенес все свои заботы единственно на эту толпу. Казалось он поставил себе задачею разъяснить, что собственно сделалось с этими людьми, которые оттолкнули от себя прославленное покровительство его на рода, и стали хозяйничать на собственной счет. Комисар и оба наши гуляки, раньше других заметившие британца, осталось в комнате.

- Граждане! хотите за компанию? сказал мирный судья, загоревший, пожилой с виду, но плотный мужчина.

- Вот этому чужестранцу приглашение ваше будет верно до душе, отвечал комисар, придвигая к себе кресло и опускаясь в него. Остальные два последовали его примеру.

- Садитесь, сказал мирный судья пленнику, не подымая впрочем глаз с своей тарелки, наполненной до самого верха ветчиной и яйцами, и поглощавшей повидимому все его внимание.

- Накладывайте себе что есть на столе, продолжал он. - Старая баба! чашку!

Старая баба, или выражаясь менее позалески, хозяйка дома, налила чашку кофе, а одна из дочерей приготовила прибор, принесенный молодою негритянкою. Все это происходило так чинно, и в комнате царствовала такая важность и такая без-искуственая вежливость, что наш молодой человек стал чувствовать некоторое уважение к новым своим знакомым, наружность которых конечно лишена была всякого лоска, но за то изобличала в них спокойно-твердый, мужественный и всегда ровный, неизменяющийся нрав. Когда хозяин повторил приглашение, гость, слегка поклонявшись, стал себе накладывать.

- Берите себе, что угодно, сказал сквайр, обратившись к трем мужчинам и указывая на боковой стол, уставленный несколькими бутылками мадеры, портвейна, коньяку и виски. Они смеясь кивнули головою, наполнили свои стаканы и стали пить за здоровье сквайра, его жены и семейства, не забывая также и молодого человека, которому в то же время готовили может быть самое затруднительное положение. Еслибы в эту минуту внезапно пошол кто нибудь постронний и увидел, как все эти люди спокойно заняты своим завтраком или пьют свой Todgy; то едва ли бы угадал, зачем они тут собрались: так чинны, медленно-спокойны и благоразумны были все их движения.

Хозяйка время от времени бросала беглый взгляд на молодого человека, которому превосходный завтрак повидимому пришолся очень по вкусу; а две взрослые прехорошенькия девушки совсем казалось и не замечали маккорелей, лежавших на их тарелках; но сквайр оставался непоколебимым и совершал свою утреннюю задачу с тою медленностью, которая доказывала, что он каждому занятию назначал соотвествующее время.

- Выборы еще не кончились? спросил он наконец.

Слова эти он сопровождал язвительным взглядом на британца, доказывавшим, что он не совсем доволен этим новым приключением, которое отняло у его брата половину слушателей.

Опять с четверть часа царствовало молчание, в продолжении которого кончился завтрак. Когда убрали со стола, сквайр встал и, отворив дверь, впустил в комнату столько человек, сколько могло в ней свободно поместиться,

- Ну, теперь, комисар, сказал он, разставляя в порядке, на боковом столе, пробочную чернилицу и десть бумаги, - что там опять случилось, и у кого есть какая жалоба?

- Вот эти двое, мистер Джое-Друм и Сим-Снэб, отвечал подчиненный, - разскажут вам подробности, и в особенности мистер Джое-Друм; он первый увидел и задержал пленного.

Почтенный мистер, на которого указал комисар, не задумываясь ни минуты, вынул из четвероугольной пасти огромный ком жевательного табаку, швырнул его в камин, и потом начал свой простой, безискуственный доклад: как он обратил внимание на незнакомца, и как последний разными уловками пробовал улизнуть от него.

Тогда только мирный судья осмотрел в первый раз обвиненного, который молча и спокойно стоял перед ним, и по лицу которого только изредка пробегала незаметная улыбка.

Другой залесец освободил свой рот от подобного же кома табаку, и подтвердил показание первого так скоро, как только допускала, тяжесть его языка.

- Сэм, сказал мирный судья, - вы опять нынче пьяны, хуже чем когда нибудь, а еще вчера, когда я вас вытащил из аллигаторова болота, вы дали мне честное слово не смотреть на виски целых шесть недель.

- И damn it, если я изменял своему слову, отвечал отъявленный плтут. - Я зажмурил глаза, спросите-ка Джое-Друма, да и вам следовало бы также сделать, damn уe! Но эти типсы и левисы, {Tips и levies называют в западных штатах мелкия монеты в 6 ¹/₄ и 12 ¹/₄ центов, цент же, как известно, составляет ¹/₁₀₀ часть доллара.} прибавил он, бросая на стол грязный кожанный кошелек с мелкою монетою; и потом быстро пряча его опять в карман, - следует еще прокутить, чтобы британцы опять наполняли его червонцами.

- Да, они вам начеканят кое-что, сказал мирный судья.

- А пока оставьте ваши богохульные проклятия, а то я вас оштрафую.

- Вы меня оштрафуете? повторил Сэм, оскалив зубы, - Можете, да еще и разбогатеете пожалуй от этого, а чего доброго, может быть получите вдобавок и пулю в свою утробу.

меня. - Если я еще раз услышу ваши проклятия, то я вас оштрафую.

Третье из главных действующих лиц, именно комисар, намерен был и с своей стороны прибавить словечко для подтверждения показаний; но в это время с разных сторон послышалось:

- Не лукавьте, Дик! Вы пришли после всех, и обо всем происшествии знаете столько же, сколько и сквайрова кошка.

- Но я комисар, и моя...

- Это правда, перебило его несколько голосов, и как комисар, вы исполнили вашу обязанность: но дальше этого вы не должны идти.

Ливцо мирного судья приняло мало но малу выражение сомнения и какого-то смущения, которое пожалуй можно извинить человеку, привыкшему медленно и систематически исполнять свои ежедневные занятия и вдруг поставленному в необходимость разбирать дело гораздо большей важности, нежели какие ему встречались до сих пор. Он был казалось в недоумении, что ему делать с этим молодым искателем приключений. Кроме остатков индейской одежды, на нем не было ничего такого, что бросало бы на него особенное подозрение. Правда, до сих пор он не имел никакого понятия об этом пленнике; но то, что он видел на нем, нисколько не подтверждало предположений, послуживших основанием к его аресту. Он смеялся добродушно, безпечно и весело озирался кругом осматривая залесцев с ног до головы, с таким любопытством, которое изредка переходило в насмешку. Притом наружность его, несмотря на далеко не изящное превращение, заключала в себе нечто такое, что говорило в его пользу. Простодушие его конечно могло быть и искуственным, и именно за этою привлекательною наружностью могло скрываться что нибудь особенно опасное; по при его молодости, это казалось невероятным. Однако такие случаи не были редкостью, а может быть бывали и с самим судьею, особенно в этой стране, которая в продолжении последних десяти лет сделалась некоторым образом сборным местом для авантюристов всякого рода.

Добряк находился в видимом смущении и несколько раз почесывал затылок. По временам он брался за пачку печатных бумаг, но опять с досадою бросал их на стол. Наконец он сказал:

- Чужеземец! можете ли вы сказать что нибудь в свое оправдание?

При этих словах, он ободрительно посмотрел на юношу.

- Я еще не знаю, в чем состоит обвинение.

- Вы слышали в чем, отвечал судья с некоторою поспешностью; - но я вам повторю его. Эти два человека и комисар, во имя штата, утверждают, что вы переодетый шпион, и что вы пришли высматривать край и возмущать против нас краснокожих;

Молодой человек с негодованием посмотрел на обоих доносчиков, но при этом нисколько не был ни озадачен, ни смущен.

- Это чортовская.... разразился он наконец, но не успел договорить начатую фразу, потому что сквайр, внимательно читавший на его лице, прервал его громовым "стой!"

- Я не хочу, чтобы дом мой превратился в Торговую площадь. Берегите свой язык молодой человек с американскими гражданами: это не британцы. Если вы как следует докажете, кто вы такой и где достали эту индейскую одежду, тогда еще пожалуй; но если нет, то я должен вас отправят в главную квартиру или в ближайшее Депо.

- Старый Hickory {Генерал Джаксон. Hickory буквально означает американское ореховое дерево.} тот час же повесит его, заметил один из присутствующих.

- Dam old Hickory!

- Пусть меня сейчас растреляют, если в одном мизинце старого Hickory крови не больше, чем сколько нужно для того чтобы выкупить лошадь! поклялся третий.

- Молчать! сказал мирный судья, - дайте послушать, что скажет наш этот молодец. И так, вопервых, кто вы и что вы такое?

- Англичанин; мое имя - Джемс Годжес, мичман на фрегате "Громоносец."

- Британец? Джемс Годжес? мичман на Громоносце? пробормотали все.

Мирный судья посмотрел на мичмана озабоченным взглядом и покачал головой.

- Хорошо, сказал он, записавши его ответ.

- Но как же вы попали почти на триста миль внутрь края? Неужели как Flying Dutchman, {Летающий голандец.} на вашем фрегате?

- Нет, смеясь сказал молодой человек; - дело в том, что капитан наш, которому поручено было изследовать устья Миссисипи, дал некоторым из нас позволение, отправиться на ловлю черепах и устриц. Во время, этой, ловли на нас напал морской разбойник с острова Баратории, и потащил нас в свой форт. Оттуда я бежал ночью; но что случилось с моими товарищами, не знаю.

- Были взяты морским разбойником острова Баратории! вскричало опять голосов двадцать.

Имя морского разбойника, так долго приводившого в трепет всю окрестность,. возбудило всеобщее желание услышать об нем что нибудь подробнее.

- Разскажете-ка что нибудь об этом удальце, отозвался один

- Молчать, говорю вам! вскричал опять мирный судья. - Некогда нам слушать истории, - и над этой поломаешь себе голову. Так вы прямо с острова Баратория попали в наши места? спросил он британца.

- Нет, отвечал последний, - я ушол в лодке, которую сильный юго-восточный ветер занес далеко в Мексиканский залив.

- И вы теперь оттуда? спросил сквайр, сомнительно качая головою. Но откуда же эта индейская одежда?

- Я встретил одно индейское племя, которое снабдило меня ею.

- И от этого племени вы отправились прямо сюда, к нам на Атчафилаия, спросил опять судья, все еще качая головою.

- Да, отвечал британец.

- Я это пожалуй запишу, мой любезный, сказал судья, - но уверяю вас, что из милиона и десять человек не поверят словам вашим. Сколько бы вас там ни было около Бализа, {Bailize - укрепленное частоколом место при устьях Миссисипи, откуда сигнализируют приближающияся суда.} хоть бы даже сто тысяч, но из всех нас не найдется и одного такого учоного, который бы нашол сюда дорогу от мексиканской границы или от одного из индийских племен. Послушайте, вы там не пойдете ни проезжих дорог, ни столбов по дороге. Тут кроется что-то другое. К тому же эта индейская одежда вовсе не так дурна; я не знаю ни одного племени, которое было бы в состоянии дарить подобные вещи. А как зовут индейцев, у которых вы находилась?

- Однако нам нужно это знать, настаивал мирный судья.

- Но я не могу сказать; индейских племен так много: кошатаи, сабинцы и кто их знает, как они еще там называются.

Все наострили уши:

- Вы знаете кошатаев, сабинцев, а не знаете названия тех, у которых жили? сказал мирный судья. - Это странно; и вы говорите, что они дали вам эту одежду, которая стоит покрайней мере десять долларов? Послушайте, это щекотливое дело, уверяю вас. Еслибы кошатаи и сабинцы собрали даже все свое имущество, они не были бы в состоянии дать вам то, что вы носите на себе. Разсказ ваш был бы хорош у вас в Англии и там пожалуй сошол бы с рук; здесь же обвинение, которое выходит из этого рассказа, может стоить вам головы.

- Будьте так добры, любезный судия, сказал британец с улыбкой, - передайте мое дело как можно скорее в главную квартиру. Остальное придет само собою.

- В главную квартиру? повторил мирный судья, взглянув на молодого человека с удивлением. - Послушайте, вы смотрите на это так легко; но если бы вы знали, кто там начальствует, то не говорили бы так безразсудно. Тот расправляется с креолами, проворчал он в сторону, - как с своими неграми; как же бы он поступил с чужими! А кроме этого, вы ничего не имеете сообщить мие? спросил он, снова обратившись к пленному.

- Только разве то, смеясь отвечал британец, - что я не бродил с подозрительными намерениями вокруг вашего города, как показывают мои обвинители, и не пойман ими как шпион. Тот не в состоянии ловить другого, кто сам едва держится на ногах. Я сдался им добровольно.

- И то правда, заревел первый обвинитель, - я уже через чур хватил, это совершенно справедливо. Пустите его, сквайр; одном шпионом больше или меньше не составит разницы. Пусть-на они придут, эти красные мундиры, мы им так отделаем шкуры, что они не найдут дорогу во свояси.

- А прокламация генерала, возразил другой, - в силу которой всякое подозрительное лицо следует арестовать и передавать военному начальству?

- Нам до нея нет дела, вскричало несколько голосов, - Она издана генералом, а он какое имеет право распоряжаться штатом и свободными людьми, которые должны повиноваться только собственным своим законам? над вы думаете, сквайр?

- Конечно, отвечал последний, - генерал не может приказывать; но сама конституция позаботилась о подобных случаях. Нам ничего не остается больше, прибавил он несколько тише и обращаясь к своим согражданам, - как препроводить туда этого молодца как можно скорее. Мне жаль, что я должен содействовать тому, чтобы столкнуть его в лужу; у него, право, такой хороший вид, как у любого человека, который стоит в своих собственных башмаках.

- Молодой человек, произнес он, обратившись к пленнику, - вас схватили в пределах диспозиции нашей армии, в таком костюме, который конечно возбуждает подозрение. По вашему собственному признанию, вы принадлежите к флоту. Оба эти обстоятельства ставят меня в необходимость передать вас нашему военному начальству. Это тяжолый закон для свободной страны, но он имеет силу только в военное время. Если бы вы были не британец, тогда я пожалуй смотрел бы еще сквозь пальцы. А теперь садитесь-ка и наливайте себе стакан вина или рому, что вам угодно.

Британец поблагодарил легким поклоном, подошол к столу и выпил за здоровье новых своих знакомых. Он казалось был очень доволен обращением с ним. И действительно, в образе действий мирного судьи, несмотря на сильную примесь залеских манер, выражались такая откровенность и прямодушие, которые не могли не поселить в нашем британце доверия к новым знакомым. Он повидимому чувствовал себя как дома; люди, его окружавшие, были так натуральны, так безъискуственны; они так ясно и законно сознавали свои права и интересы, и притом так мало стыдились своих слабостей, что безпристрастному человеку необходимо должны были представляться в выгодном свете. Он ожидал может быть наглых выходок и даже брани, но вместо их нашол такое обращение, которое хотя и не лишено было некоторых грубых оттенков, но в основании было так прилично, как он только мог желать в своем положении. В их действиях и словах видно было много сурового, шероховатого, но ничего нагло площадного. Он, правда, все еще не мог удержаться от смеха при мысли о встреченном им воинственном шествии; но суровая республиканская важность, которая преобладала даже и в этом смешном, комически-театральном параде, и мужественные загорелые лпца, в которых сверкал истинно воинственный гнев, придавали всему их существу совершенно особенное выражение; оно еще более усиливалось невозмутимою их важностью, основанною на сознании собственного достоинства, и выразительными, резко обозначенными их физиономиями. Вид этих людей, совершенно свободных и, несмотря на их суровость, невыходящих из пределов законности, поразили его с первого взгляда, и мало по малу посвящали его в тайны внутренняго содержания республиканской жизни.

Между тем мирный судья и комисар стали разсуждать о том, куда на время поместить пленного. Шериф был в отсутствии, а местная тюрьма, в которой последним сидел невольник негр, ускользнувший впрочем, была без замка и задвижки. Совещание наконец кончалось тем, что сквайр взял пленника на свою ответственность, и все присутствовавшие, услышав это, оставили комнату.

повзводно, вдоль по улице, так важно, так твердо и величественно, как будто шли прямо на неприятеля.

- Чорт бы побрал это проклятое писание! вскричал вдруг сквайр, забывая собственное наставление данное Сэму. - Пиши вот теперь! а я, как Бог свят, не знаю как поставить слова, чтобы не обидеть бедного юношу. Послушай-ка: я готов держать пари, что вы умеете управляться с пером не хуже всякого другого; что, если бы вы сочинили эту дрянь?

- Какую дрянь, сквайр?

- Ну, да донесение о взятии вас под стражу.

- То есть вы разумеете сказал бритнец, громко расхохотавшись при этом странном требовании составить обвинительный акт против самого себя.

- Времени у вас довольно, сказал сквайр, - садитесь-ка; вот чернила, перо и бумага; пишите ясно и удобопонятно и не забывайте, что дело идет о вашей голове.

- Неужели вы думаете, отвечал молодой человек смеясь, - что они дерзнули бы оскорбить британца, когда перед воротами их стоит британская армия.

- Скажите пожалуйста! каков молодец! сказал сквайр, - это право забавно: дерзнуть оскорбить британца! Послушай, если бы ты был даже сам главнокомандующий британскою армиею, еще тем скорее тебя бы повесили, разумеется в таком случае, если бы подозрение, в котором ты находишься, нашли основательным. Нет, молодой человек, ты нас не знаешь, я это вижу; да иногда я и сам недоумеваю, не одержимы ли наши американцы бесом и не примутся ли они скоро за самого Господа Бога. Не дерзнуть! вскричал он снова, качая головою. - Они дерзают взяться за кое-что и поважнее тебя, любезный, и если им представится возможность взнести удар вашей глупой британской гордость, то, поверь, ничто не удержить их от этого; да еще поноровят, как бы ударить побольнее. А, почему это, мой любезный? потому, что мы самый свободный, а следовательно и первый народ в мире, и можем смеяться над всеми остальными. - Молчи, старая баба, проворчал он, обратившись к жене, которая стояла возле него и разными жестами старалась пробудить в нем более кроткия чувства. - Выходка твоя ни к чему не послужит; ты знаешь, что неприятель сяднт у нас иа носу; тут не до шуток. Нет! нет! продолжал он, обратившись опять к юноше, - будьте благоразумны и не шутите, чтобы тот не вздумал пошутить над нашей головою; это как раз пришлось бы ему по душе.

- Но скажите ради Бога, что за нелегкая занесла вас сюда? - начала дрожайшая половина сквайра, лишь только тот удалился. - Неужели вы, британцы, до такой уже степени глупы? Если бы вы хоть сколько нибудь не были слепы и глухо, то должны были бы видеть, что идете прямо в волчью западню. Будьте уверены, они вас повесят; ведь этот генерал пресвирепый старик.

Такая перспектива была не очень утешительна; но нашему пленнику казалось и горя мало.

- Не безпокойтесь обо мне, добрая женщина, сказал он улыбаясь: - меня не повесят, и всего менее за шпионство; ужь одна мысль об этом - сущий вздор.

- Ну, ну, хорошо; будем надеяться, что все пойдет хорошо; но все таки гораздо умнее было бы....

- Пусть он себе толкует, что хочет, сказала она, - а когда Китти кончит свое новое платье, то мы посмотрим, нельзя ли будет выпроводит тебя в нем к Биллю.

При этом она лукаво подмигнула ему.

- В платьнце мисс Китти, сказал британец, громко расхохотавшись. - Этого еще не доставало!

- Долго спрашивать не будем, продолжала она; - ей осталось вшить только рукава. - Сказавши это, она пошла, переваливаясь, в кухню.

натуральнее передал свои приключения, пропустив разумеется встречу с индейцами, и вместе с тем изложил самые подробные сведения о своих служебных обстоятельствах, которые, но его мнению, не могли не способствовать к скорейшему его освобождению. Когда он кончил, вошел сквайр, которому он поспешил передать бумагу.

- Вот молодец! это ты хорошо сделал, сказал последний, прочитавши сочинение. - А теперь, Дики, призови ко мне людей для подписи.

- Э, да это не ваша рука, сквайр, вскричал комисар, возвратившийся вместе с другими.

- А хоть бы и не моя, - кому какое дело? этот малый причинл мне больше головоловного труда, нежели дюжина мошенников; стало быть очень натурально, если он берет на себя часть моего труда.

- Правда, правда, подтвердили все.

- Ну, ну, берите, сказал сквайр смеясь. - Вот вы можете кстати устроить себе тут и канцелярию, прибавил он, обращаясь к британцу, - они скоро найдут вам довольно работы. Ручаюсь вам.

- Да, да, найдем, заревело еще человек двадцать, вваливаясь в дверь и собираясь сменить своих предшественников.

- Это верно выборы? спросил британец.

штатов и на погибель проклятых британцев.

- Нет, ужь этого не будет, сухо отвечал пленник.

- Как хотите, сказал залесец, - но будете раскаиваться: Джони еще во всю жизнь свою не отпускал такого прекрасного Monongehаla.

При этих словах он осушил полный стакан, наполнил его снова, и бутылка опустела. Британец несколько минут смотрел с изумлением на отчаянного питуха, который не переводя духа влил в себя такое огромное количество виски; потом он снова принялся писать записочки для избирателей, которых набралось несколько сот человек: занятие, хотя и не совсем приятное, но полезное по крайней мере тем, что поддерживало в нем веселое расположение духа.