Ламмермурская невеста.
Глава XXIV

Глава XXIV

Рэвенсвуд провел беспокойную ночь: сон его тревожили ужасные видения, он беспрестанно просыпался, и его тотчас обступали грустные мысли о прошедшем и опасения за будущее. Вероятно, из всех путешественников, когда-либо проводивших ночь в этой жалкой конуре, он единственный не роптал поутру на скверное помещение и ужасные неудобства. Воистину, "тело просит неги, когда спокойна душа". Поднявшись чуть свет в надежде, что утренняя прохлада принесет ему облегчение, которого не дал сон, Эдгар направился к уединенному, кладбищу, находившемуся в полумиле от "Лисьей норы".

Легкий голубоватый дымок, вившийся над землянкой, отличая это жилище живых от обители мертвых, означал, что сторож дома и уже встал. И точно, войдя за ограду, Рэвенсвуд увидел старика, копавшего могилу.

"Судьба, - подумал Рэвенсвуд, - словно нарочно, сталкивает меня со зрелищами смерти и печали. Но я не поддамся ребяческим страхам; я не позволю воображению взять верх над разумом".

Увидев приближавшегося к нему незнакомца, старик перестал копать и оперся на лопату, словно ожидая приказаний; тщетно прождав с минуту, он решил сам начать разговор:

- Надо полагать, вы пришли звать меня на свадьбу, сэр?

- Почему вы так думаете, любезный? - спросил Рэвенсвуд.

- Меня кормят два ремесла, сэр, - весело ответил старик, - скрипка и заступ; прибыль и убыль рода человеческого. Ну, а за тридцать лет я как-никак научился распознавать заказчика.

- На этот раз вы, однако, ошиблись, - сказал Рэвенсвуд.

- Ошибся? - удивился старик, внимательно оглядывая юношу. - Все может быть. И вправду, похоже, что за вашим большим лбом прячутся сразу две мысли: одна - о смерти, другая - о свадьбе. Что ж, сэр, лопата и заступ поработают на вас не хуже, чем смычок и скрипка.

- Я хочу поручить вам погребение старой Элис Грей. Она жила в Рэвенсвудском парке.

- Элис Грей! Слепая Элис! Померла наконец! Теперь, видно, скоро и мой черед. Помню, как Хебби Грей привез ее сюда с юга. Красивая была молодка и все смотрела на нас, северян, свысока. Ну, да годы поубавили у нее спеси. Значит, она умерла?

- Да. Вчера. Она завещала похоронить себя здесь, подле мужа. Вы ведь знаете, где он лежит?

- А кому же об этом знать? - уклончиво, как все шотландцы, ответил могильщик. - Я здесь всех знаю; знаю, где кто лежит. Так вам, значит, нужна могила для слепой Элис. Господи помилуй! Только если правда, что болтали о старухе люди, обычной могилой тут не обойдешься. Для нее нужно яму футов в шесть глубиной, не меньше, а то ее же собственные приятельницы ведьмы сорвут с нее саван и утащат на шабаш. Ну, да все равно, шесть футов или три фута, а кто, скажите на милость, мне за это заплатит?

- Я заплачу все, что следует.

- Все, что следует? Порядком же вам придется заплатить: за место - раз, за колокол - два; правда, он треснул, но это все равно, ну, потом, мне за работу, чаевые, да еще за бренди и эль на помин души. Так что, думаю, меньше, чем за шестнадцать шотландских фунтов, вам ее никак не похоронить.

- Вы, надо полагать, ее родственник из Англии? - осведомился седовласый гробокопатель. - То-то поговаривали, что Хебби был ей неровня. Ну что ж, правильно делаете: дали ей вволю помучиться, пока была жива, а как померла, приехали похоронить прилично. Это вам честь и слава, а не ей. Конечно, пусть эти родственники при жизни справляются, как знают; пусть их сами из беды выпутываются; а вот погребение - это другое дело. Не годится хоронить человека как собаку: покойнику, конечно, все равно, а вот родне бесчестье.

- Вы, наверно, считаете, что родственникам и о свадьбах не следует забывать, - сказал Рэвенсвуд, которого немало забавляло это профессиональное человеколюбие могильщика.

Старик поднял на него серые проницательные глаза и лукаво улыбнулся, словно одобряя шутку; но тотчас спохватился и продолжал с прежней серьезностью:

- О свадьбах?.. А как же! Кто забывает о свадебных обрядах, тот не заботится о продолжении рода человеческого. Свадьбу нужно справлять весело: чтобы гостей было много и музыки побольше - чтобы и арфа была, и лютня, и волынка. Ну, а если старинные инструменты взять неоткуда, что ж, можно обойтись хорошей скрипкой да флейтой.

- И, разумеется, скрипка вполне заменит все остальное, - заметил Рэвенсвуд.

Сторож снова бросил на него лукавый взгляд.

- Еще бы... еще бы... если на ней хорошо играть. А вот и могила Хэлберта Грея, - сказал он, явно стремясь переменить разговор. - Вон тот третий холмик от большого каменного саркофага, что стоит на шести ножках: под ним лежит один из Рэвенсвудов. Здесь их много, этих Рэвенсвудов, вместе с их вассалами, дьявол их всех побери, хотя семейный склеп у них на другом погосте.

- Вы, кажется, не очень жалуете этих Рэвенсвудов? - спросил Эдгар, которому непочтительный отзыв могильщика о его предках не доставил особого удовольствия.

- А за что их жаловать? - последовал ответ. - Когда у них в руках были земли и власть, они не умели ими пользоваться. А теперь вот попали в беду - и кому охота о них печалиться?

- Вот как! - воскликнул Рэвенсвуд. -Первый раз слышу, чтобы об этом несчастном семействе говорили здесь с такой неприязнью. Правда, они теперь бедны, но разве можно презирать их за это?

- А как же? - заявил сторож. - Возьмите хоть меня. Я человек вполне порядочный, а не скажу, чтобы люди относились ко мне с особым уважением. А вот живи я в двухэтажном каменном доме, все было бы иначе. Что же до Рэвенсвудов, то я знал их три поколения сряду, и, черт возьми, все они друг друга стоили.

- Мне казалось, они оставили по себе хорошую память, - сказал потомок этого нещадно поносимого семейства.

- Хорошую память! - подхватил могильщик. - Вот что я вам скажу, сэр: я жил на земле старого лорда еще совсем мальчишкой. Легкие у меня были тогда здоровые, и я лучше всех играл на трубе. Куда лучше Морена, что трубил для лордов во время суда. Уж его-то я легко заткнул бы за пояс вместе с его дудкой. Разве у него хватило бы духу на "Сапоги и седла", или "Кавалеры, приглашайте дам", или "По коням, ребята!"?

- Не понимаю, какое это имеет отношение к старому лорду Рэвенсвуду, любезный, - прервал его Эдгар, которому, естественно, не терпелось вернуться к основному предмету разговора. - Что общего между ним и искусством игры на волынке?

- А то, сэр, - отрезал могильщик, - что у него-то на службе я и загубил свои легкие. Я служил у пего трубачом в замке: за небольшое вознаграждение должен был возвещать зорю и час обеда, играть для гостей и самого старого лорда. Ну вот, когда ему вздумалось собрать отряд милиции, чтобы драться с пустоголовыми вигами у Босуэл-бриджа, я тоже не утерпел: сел на коня да и отправился вместе с ним.

- А как же иначе? Вы были его вассалом и получали от него жалованье.

- Как вы говорите? Жалованье? Да, получал. Только за его деньги я должен был сзывать гостей к обеду, ну и в самом крайнем случае играть на похоронах; но я никогда не брался трубить сбор для их кровавой свары. Но погодите, сейчас услышите, что из всего этого вышло. Вот тогда и скажете, должен ли я восхвалять Рэвенсвудов. Ну вот, в одно прекрасное утро, двадцать четвертого июня тысяча шестьсот семьдесят девятого года, мы туда прибыли, как сейчас помню: бой барабанов, грохот выстрелов, топот и ржанье копей. Хэкстопа из Рэтилета с отрядом пехоты, вооруженной мушкетами, карабинами, копьями, мечами, косами и всем, чем ни попало, отрядили охранять мост, а нам, кавалерии, приказали перебраться вброд через реку. Я вообще не люблю воды, а тут еще на другом берегу нас поджидали тысячи вооруженных до зубов людей. Старый Рэвенсвуд встал во главе отряда и, размахивая своим "Андреа Феррара", орал: "Вперед! Вперед!", словно посылал нас прогуляться по ярмарке; в арьергарде шел Калеб Болдерстон - этот и сейчас еще жив - и клялся Готом и Магогом набить свинцом желудок каждому, кто повернет назад; а молодой Аллан Рэвенсвуд - тогда он еще назывался мастер Рэвенсвуд размахивал заряженным пистолетом (слава богу, что не выпалил) и кричал во всю силу своих негодных легких: "Труби, бездельник, труби же, проклятый трус! Труби, или я размозжу тебе голову!" У меня совсем дыхание сперло, но я все-таки сыграл атаку. Правда, звук получился такой, что по сравнению с ним даже кудахтанье показалось бы музыкой.

- Нельзя ли покороче? - прервал его Рэвенсвуд.

- Покороче? Да, мне чуть жизнь не укоротили втрое, чуть не оборвали ее во цвете лет, как говорится в писании. Я о том и толкую. Ну ладно, бросились мы в воду: лошади все сбились в кучу, будто обезумели от страха, да и люди тоже не лучше. С противоположного берега из-за кустов в нас стреляют виги - все кругом в огне. Наконец моя лошадь достигла берега и только ступила на землю, как вдруг огромный детина - двести лет проживу, не забуду его лица: глаза как у ястреба, бородища шириной с эту лопату - остановился в трех шагах от меня и целит мне прямо в грудь. Тут, слава богу, лошадь моя взвилась на дыбы, я упал, а пуля просвистела мимо. В ту же минуту старый лорд ударом сабли раскроил вигу череп, этот олух повалился на меня и придавил меня своей тушей.

- По-моему, вы должны быть благодарны старому лорду: он спас вам жизнь, - заметил Рэвенсвуд.

во мне хрипит, как у мельничной клячи.

- Из-за этого вы и потеряли место трубача в замке?

- Ну да, потерял, сами понимаете: у меня уже но хватало сил играть даже на флейте. Но ничего, мне оставили жалованье, квартиру и не донимали работой: иногда приказывали пиликать на скрипке, - в общем, все было бы не так уж плохо, если бы не Аллан, последний лорд Рэвенсвуд, который оказался во сто крат хуже своего отца...

- Неужели мой отец... - перебил его Рэвенсвуд, - то есть, я хотел сказать, неужели сын старого лорда - последний лорд Рэвенсвуд - лишил вас вспомоществования, назначенного его отцом?

- Вот именно, лишил. Он промотал свое состояние и отдал нас сэру Уильяму Эштону, а тот ничего не дает даром. Он выгнал нас всех из замка, где таким беднякам, как я, раньше не отказывали в корке хлеба и миске супа, да к тому же всегда можно было найти угол, где приклонить голову.

- Лорд Рэвенсвуд заботился о своих людях, пока мог, - сказал Эдгар, - и, мне кажется, любезный, уж кому-кому, а его бывшим слугам не пристало поносить его имя.

- Это как вам угодно, сэр, - возразил упрямый старик. - Только меня никто не убедит в том, что лорд Рэвенсвуд исполнил свой долг, разорив себя и своих вассалов. Ведь по его милости нас выставили за ворота. А разве не мог он отдать нам в пожизненную аренду наши дома и наделы? Разве это дело, чтобы в мои-то годы да с моим ревматизмом ютиться в этом склепе, который не то что живым, но и мертвым не годится; а в моем доме, где в окнах настоящие стекла, благоденствует Джон Смит. И все потому, что Аллан Рэвенсвуд управлял своим имением как дурак.

- Пожалуй, вы правы, - пробормотал Рэвенсвуд, задетый за живое, - расточитель причиняет зло не только себе, но и всем вокруг.

- Впрочем, - прибавил могильщик, - молодому Эдгару с лихвой воздается за все, что я претерпел от его семейства.

- Вот как-удивился Рэвенсвуд. -Каким же образом?

- Говорят, он женится на дочери леди Эштон и готов отдать себя в руки ее милости. Ну, а она уж сумеет свернуть ему шею, можете не сомневаться. Не желал бы я быть на его месте; впрочем, рыбка сама так и просится в сети. Уж чего хуже, если он, забыв о чести, собирается породниться с врагами отца, которые отняли у него все родовые земли и мой славный огородик в придачу.

Сервантес справедливо заметил, что лесть приятна нам даже в устах безумца; однако похвала или порицание также не оставляют нас безучастными, даже если исходят от человека, мнения которого мы презираем, а доводы почитаем неосновательными. Рэвенсвуд резко оборвал старика и, повторив приказание позаботиться о достойных похоронах для Элис, быстро пошел прочь. Слова могильщика камнем легли ему на сердце; сознание, что все, от самых знатных до самых ничтожных, будут осуждать его помолвку с Люси Эштон, как этот невежественный, жадный мужик, было ему нестерпимо.

- Итак, я унизился до того, что люди чернят мое имя, и тем не менее получил отказ. О Люси! Как чиста должна быть ваша любовь, как нерушимо ваше слово, чтобы вознаградить меня за тяжкое оскорбление, которым людская молва и поведение вашей матери бесчестят наследника Рэвенсвудов.

Поздоровавшись, маркиз извинился перед Эдгаром за то, что не приехал накануне.

- Я собирался покинуть замок вслед за вами, - объяснил он, - но неожиданное открытие заставило меня задержаться. Оказывается, дорогой родственник, тут замешана любовь, и хотя следовало бы попенять вам, что вы не посоветовались на этот счет со мной, как с главой рода...

- С вашего позволения, милорд, - ответил Рэвенсвуд, - я крайне благодарен вам за участие, которое вы принимаете во мне, но я позволю себе заметить, что сам являюсь главой и старшим моего рода,

- Разумеется... разумеется, - примирительно сказал маркиз, - с точки зрения геральдики и генеалогии, вы, безусловно, глава своего рода. Но я хотел сказать, что в некотором смысле вы находитесь под моим покровительством...

который, тяжело дыша, все время шел за ними, вмешался в разговор, осведомившись, не желают ли господа скрасить музыкой скудный завтрак, ожидающий их в гостинице.

- Нам не надо музыки, - резко ответил Рэвенсвуд.

- Ваша милость не знает, от чего отказывается, - заявил скрипач с навязчивостью, свойственной людям этой профессии. - Я могу сыграть вам шотландские песни: "Не хочешь ли еще разок" и "Умерла у старика кобыла" - куда лучше самого Пэтти Бирни. Прикажите только, и я мигом слетаю за скрипкой.

- О, судя по выговору, ваша милость, кажется, прибыли с севера, - не отставал от них музыкант, - я могу сыграть для вас "Старину Коша", и "Муллин "Дху", и "Кумушки из Этола".

- А если ваши милости принадлежат к тем, кто называет себя "честными людьми", - прибавил могильщик, понижая голос, - то я могу сыграть "Килликрэнки" или "Король возьмет свое", а то еще "Вернутся Стюарты сюда". Хозяйка гостиницы умеет держать язык за зубами; она знать не знает и ведать не ведает, какие тосты провозглашают у нее за столом и какие песни поют у нее в доме. Она ничего не слышит, кроме звона серебра.

Маркиз, которого неоднократно подозревали в тайном сочувствии якобитам, не мог сдержать улыбки и, бросив скрипачу золотой, посоветовал ему отправиться на кухню и, коль скоро ему непременно нужны слушатели, показать свое искусство слугам.

- Что ж, джентльмены, - сказал скрипач, - честь имею кланяться. Я получил золотой - значит, тем лучше для меня; вы остались без песен - значит, тем хуже для вас. Пойду-ка кончу поскорей могилу, сменю лопату на вторую мою кормилицу и отправлюсь веселить ваших слуг: может быть, они больше любят музыку, чем их господа.